Текст книги "История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2"

Так двадцать пять излишне доверчивых солдат оказались потеряны для Наполеона, и можно было бы счесть такое начало дурным предзнаменованием, если бы в то же время многие солдаты 87-го не покидали укрепления и не убегали в Канны, чтобы присоединиться, как они говорили, к своему императору.

К пяти часам высадка закончилась. Одиннадцать сотен солдат Наполеона с четырьмя орудиями и багажом высадились на сушу и встали на бивак в оливковом поле, на пути из Антиба в Канны. Поначалу, завидев несколько судов с солдатами, палившими из пушек, жители приняли их за берберов, похищавших рыбаков, и пришли в ужас. Но вскоре, лучше разглядев прибывших, они сбежались поглазеть на них, не выступая ни за, ни против, ибо население побережья обычно не слишком сочувствует империи, которая стоит ему многих лет морской войны.

Наполеон отправил в Канны Камбронна с авангардом, чтобы заготовить продовольствие и закупить лошадей, и приказал за всё платить наличными. Продовольствие заготовили, купили еще несколько мулов и лошадей. Несмотря на приказ никого не выпускать из Канн, особенно на дорогу, ведущую в Тулон, один жандармский офицер, у которого Камбронн хотел купить лошадей и который сделал вид, что хочет их уступить, проскочил мимо него галопом и помчался в Драгиньян, дабы уведомить префекта о свершившемся событии. К счастью для Наполеона, этот офицер заметил, что выгруженная артиллерия размещена на дороге в Тулон, и доверился первым впечатлениям, что экспедиция направляется в Прованс, то есть на Тулон и Марсель.

Ничуть не бывало, как мы увидим. На оливковом поле, где стали биваком, Наполеону принесли сиденье и стол и развернули карты. Перед ним открывались две дороги: легко проходимая в Нижний Прованс, ведущая в Тулон и Марсель, и дорога, в Дофине, ощетинившаяся отвесными скалами, покрытая в это время года снегом и льдом и перерезанная ужасными ущельями, в которых пятьдесят смельчаков могут легко остановить целую армию. Эта дорога, проложенная через Французские Альпы, была во многих местах непроходима для повозок; двинувшись по ней, пришлось бы сразу расстаться с артиллерией. Несмотря на пугающие трудности, Наполеон без колебаний выбрал вторую дорогу, и своим выбором обеспечил успех опасной экспедиции.

Физические препятствия, которыми изобиловал путь через Альпы, состояли в крутых и обледенелых дорогах, в ущельях, которые следовало форсировать или обходить, и эти препятствия можно было одолеть терпением, упорством и отвагой. Наполеон вел с собой одиннадцать сотен людей, способных на всё, и их было совершенно достаточно, чтобы преодолеть сопротивление маленьких гарнизонов под командованием капитана или командира батальона. Напротив, моральные препятствия, поджидавшие на дороге через побережье, были намного страшнее. Следуя дорогой через Тулон, Марсель, Авиньон и Валанс, предстояло столкнуться с ожесточенным населением, приверженным самому необузданному роялизму и способным сдержать пылкость войск. Вдобавок, Наполеон нашел бы здесь высокие власти – адмиралов в Тулоне и маршала в Марселе (в Марселе командовал Массена). А ведь в затеянном предприятии высшие чины представляли величайшую из опасностей. Солдаты, почти все старослужащие, вернувшиеся из плена или дальних гарнизонов, относились к Наполеону с подлинным фанатизмом. Офицеры разделяли такое расположение, но чуть более сдержанно, ибо их стесняла присяга и чувство долга. Генералы же и маршалы, сдерживаемые этими же соображениями и к тому же лучше понимавшие опасность восстановления Империи, с еще бо́льшим трудом, чем офицеры, уступали воодушевлению войск. И потому было меньше шансов увлечь 8—10 тысяч человек во главе с маршалом, нежели несколько сотен солдат во главе с полковником или капитаном.

По всем этим причинам следовало избегать высоких властей – гражданских и военных – и предпочитать дороги, пусть даже наихудшие, если на них можно столкнуться только с офицерами низших званий. Самый большой город, через который предстояло пройти, двигаясь через горы, был Гренобль. А Наполеон знал, что жители Гренобля, одушевленные сильным военным духом, как всё приграничное население, и верные либеральным традициям после знаменитой Визильской ассамблеи[10]10
  В замке Визиля, неподалеку от Гренобля, в 1788 году состоялось знаменитое собрание трех сословий, которое многие считают прологом к созыву Генеральных штатов 1799 года. – Прим. ред.


[Закрыть], настроены против Бурбонов. Был в его гвардии хирург, дофинец по происхождению, доктор Эмери, который поддерживал тайное сообщение с родным городом и гарантировал поддержку соотечественников. И Наполеон выбрал горную тропу, отказавшись от прекрасной прибрежной дороги и марсельских роялистов, и тем самым снова выказал прозорливость, которая столь часто обеспечивала ему великие военные победы и которой теперь предстояло обеспечить ему величайший политический триумф.

Он принял решение бросить артиллерию, в которой не имел нужды, ибо мысль об артиллерийских боях даже не приходила ему в голову. Тысяча сто солдат могли защитить его от жандармов или командира батальона, прочее сопротивление он рассчитывал преодолеть самим эффектом своего появления. Либо при виде знаменитого сюртука и шляпы падет к его ногам первое же посланное навстречу подразделение, а за ним и вся армия, либо он умрет на большой дороге смертью самых отъявленных злодеев. Артиллерия была тут бессильна. Наполеон приказал погрузить на мулов остатки своей небольшой казны, составлявшие 1,7–1,8 миллиона франков, и двинулся в путь.

Он решил покинуть Канны в полночь. В то же время послали в Грас гонцов, чтобы заготовить продовольствие и сдать в печать две прокламации, множество копий которых уже изготовили офицеры Наполеона на борту брига. Прокламации имели следующее содержание.

«Французы, – говорилось в первой, – победы в Шампобере, Монмирае, Шато-Тьерри, Вошане, Мормане, Монтро, Краоне, Реймсе, Арси-сюр-Обе и Сен-Дизье, восстание храбрых крестьян Лотарингии, Шампани, Эльзаса, Франш-Конте и Бургундии, а также позиция, которую я занял в тылах неприятельской армии, отделив ее от складов, боеприпасов и экипажей, поставили захватчиков в отчаянное положение. Французы никогда не были так близки к победе, и отборные войска коалиции нашли бы себе могилу в краях, жестоко ими опустошенных, если бы предавший нас герцог Рагузо не сдал столицу и не дезорганизовал тем самым армию. В ту же минуту предательство герцога Кастильоне, которому я вверил достаточные для разгрома австрийцев силы, способные довершить в тылах неприятеля наш триумф, ускорило разгром. Непредвиденное поведение двух генералов, предавших родину и своего государя и благодетеля, переменило исход войны. Эти прискорбные обстоятельства сокрушили мое сердце, но мой дух остался непоколебим. Считаясь только с интересами родины, я удалился на остров и сохранил себе жизнь, которая еще может быть вам полезной…»

Объяснив свое поражение, Наполеон старался охарактеризовать дух эмиграции, которая опиралась, по его словам, на иностранцев и стремилась восстановить все несправедливости феодального режима.

«Французы, в изгнании я услышал ваши жалобы и ваши пожелания; я пересек моря среди опасностей всякого рода; я возвращаюсь к вам востребовать свои права, которые являются и вашими правами. Я предам забвению всё, что люди сделали, написали и сказали после взятия Парижа, и сохраню память только о важных услугах, которые они оказали мне, ибо природа некоторых событий превышает человеческие силы. Французы, нет такой нации, как бы мала она ни была, которая не имела бы права уйти от бесчестия повиноваться государю, навязанному победившим врагом. Когда Карл VII вернулся в Париж и опрокинул эфемерный трон Генриха VI, он признал, что получил трон доблестью своих храбрецов, а не от принца-регента Англии. И только вам одним и храбрецам армии я всегда буду обязан всем».

Армии Наполеон говорил:

«Солдаты!

Мы не были побеждены: два человека из наших рядов предали нашу славу, свою страну и своего государя и благодетеля.

Разве могут притязать командовать вами и сковать наших орлов те, кто никогда не мог вынести их взгляда, кто в течение двадцати пяти лет носился по Европе, натравливая на нас врагов, кто провел жизнь в борьбе с нами в рядах иностранных армий, проклиная нашу прекрасную Францию? Разве мы потерпим, чтобы они унаследовали плоды наших трудов, завладели нашими почестями, нашим достоянием, оклеветали нашу славу?! Если их правление продлится, погибнет даже память о наших незабываемых победах.

Ваш генерал, призванный на трон народом и возвеличенный вами, вернулся к вам, присоединяйтесь к нему!

Сорвите отвергнутые нацией белые кокарды, под которыми двадцать пять лет объединялись враги Франции. Наденьте трехцветные кокарды, которые вы носили в ваши великие дни. Мы должны забыть, что были властителями народов, но мы не потерпим и вмешательства в наши дела. Кто посмеет повелевать нами? Водрузите орлов, которые были с вами в Ульме, Аустерлице, Йене, Эйлау, Ваграме, Фридланде, Эсслинге, Смоленске, Москве, Лютцене, Монмирае! Встаньте под знамена вашего командира. Его жизнь – это ваша жизнь; его права – права народа и ваши права; его интересы, честь и слава – не что иное, как ваши интересы, честь и слава. Победа двинется атакующим шагом; орел с флагом нации долетит с колокольни на колокольню до самых башен Нотр-Дама. Тогда вы сможете с честью показать свои шрамы; тогда вы сможете похвалиться своими делами: вы станете освободителями родины».

Так Наполеон, не заботясь о справедливости, предавал суду солдат Ожеро и Мармона, которых, как он знал, ненавидели в армии. Правам Бурбонов он противопоставлял народное право и тем самым прикасался к самому чувствительному нерву французов. Он обещал забвение, приписывая некоторые людские слабости всесилию революций, и призывал надеть трехцветную кокарду, припрятанную, как он знал, в ранцах солдат.

Прежде чем пуститься в путь, Наполеон отправил обратно к острову Эльба свою флотилию, дабы она возвестила его матери и сестре об успехе первой половины экспедиции, и приказал «Непостоянному» перевезти их в Неаполь, где они могли в безопасности дожидаться окончания кризиса.

К вечеру он приблизился к Каннам, а в полночь отбыл в Грас следом за Камбронном, который вышел вперед с подразделением в сто человек. В центре двигался батальон Старой гвардии, сопровождавший казну и боеприпасы, замыкал движение корсиканский батальон.

По выходе из Канн начиналась горная дорога, по которой предстояло двигаться до Гренобля восемьдесят лье. К рассвету 2 марта прибыли в Грас. Несколько часов, проведенных в окрестностях Канн, были употреблены на то, чтобы приготовить рационы, раздобыть лошадей и напечатать обе прокламации. Начиная с этой минуты, Наполеон решил не терять более ни часа, дабы прибыть в Гренобль раньше, чем туда подоспеют приказы из Парижа. Он позавтракал стоя, в окружении членов своего штаба, вне городских стен и на глазах любопытных, но недоумевавших жителей, не выказывавших ни малейших признаков энтузиазма, который он надеялся вскоре встретить.

В восемь часов утра Наполеон пустился в путь и потратил многие часы на то, чтобы взобраться по обледенелой тропе на возвышенную цепь, отделяющую морское побережье от бассейна реки Дюранс. Наибольшая часть пути была проделана пешком. Солдаты, которые смогли раздобыть лошадей, двигались рядом с животными, остальные шли следом, перенося снаряжение на плечах. Холод был жестоким, и Наполеону нередко приходилось спускаться с лошади, чтобы согреться на ходу: упражнение, к которому он был непривычен.

Вечером остановились на ночлег в Сераноне, деревушке, состоявшей из нескольких ферм. Солдаты устроились в ригах, а Наполеон нашел подходящую постель в сельском доме одного из жителей Граса. В первый день удалось пройти пятнадцать лье и не пришлось преодолевать иных препятствий, кроме льда и скал. Люди чрезвычайно устали, но их поддерживало воодушевление, и они были готовы осуществить предсказание об орле, летящем с колокольни на колокольню.

Третьего марта отправились в путь ранним утром. Снова ступили на горные дороги, покрытые снегом, и вечером, пройдя расстояние, почти равное пройденному накануне, заночевали в Барреме, уже в долине Дюранса, но в десяти лье от берегов реки.

На следующий день двинулись в путь на рассвете, несмотря на возраставшую усталость; сделали остановку в Дине для завтрака и продвинулись до Малиже. Почти дошли до берегов Дюранса, и теперь нужно было всходить вверх по течению, чтобы перебраться затем по узкому перешейку в бассейн Изера. Здесь предстояло встретиться с одним из самых опасных препятствий. В Систероне дорога переходила с левого берега Дюранса на правый и шла по мосту, который мог сделаться неприступным в случае огня из крепости. Любой офицер, верный Бурбонам, мог остановить экспедиционную колонну, просто закрыв ворота крошечной крепости. Опасность была велика, но Наполеон, веривший в свое влияние, без колебаний двинулся на Систерон.

Он угадал правильно: пребывая в смятении, те, кто ему противостоял, вместо того чтобы громоздить трудности на его пути, их удаляли. Согласно указаниям упомянутого жандармского офицера префект Вара счел, что Наполеон направляется на Тулон и Марсель, и поместил всех национальных гвардейцев и войска, какие сумел собрать, в лесу Эстереля, то есть на прибрежной дороге. Приняв эти меры днем 2 марта, он отправил к Массена в Марсель эстафету, которая могла прибыть туда не раньше 3-го, а в Гренобль отправил другого посланца, который мог прибыть туда не раньше 4 марта. В то же время он попытался известить о происходившем комендантов мелких крепостей в Альпах, но не дал им никаких инструкций, которые, впрочем, несмотря на всё свое усердие, и неспособен был дать.

Все коменданты, испытав своего рода потрясение при получении ужасного известия, думали только о том, чтобы спрятаться за стенами своих крепостей, и не осмеливались преграждать Наполеону путь. Генерал Ловердо, командовавший в департаменте Нижние Альпы, отвел немногочисленные войска, которыми располагал, в низовья Дюранса и на Экс; коменданты Амбрёна и Мон-Дофена, в свою очередь, торопясь запереться в крепостях, вверенных их чести, отозвали все свои посты в верховья Дюранса. Таким образом расположенный посередине Систерон оказался лишенным обороны. Это своеобразное движение, естественное для удивленных и напуганных людей, открыло Наполеону дорогу. Одно его имя вызывало эти безотчетные действия, которыми он мог с таким успехом воспользоваться.

Подойдя к Систерону во главе ста человек, Камбронн без труда вошел в него 5 марта, и Наполеон прибыл в город уже к завтраку. Сюда уже прибыли храбрые монтаньяры Дофине, неравнодушные к славе оружия, ненавидевшие врага, проклинавшие дворян и священников, встревоженные проповедями о государственном имуществе и десятине и по всем этим причинам ставшие пылкими сторонниками Наполеона. Заслышав крик «Да здравствует Император!», они толпами спускались с гор, охотно предоставляя продовольствие и лошадей бесплатно и еще охотнее – за деньги.

Несмотря на добрый прием, оказанный ему в Систероне, Наполеон не стал там задерживаться и отправился ночевать в Гап, дабы завладеть ущельями, ведущими из бассейна Дюранса в бассейн Изера. Войско падало с ног от усталости, ибо он заставлял солдат проделывать по 10–12 лье в день, и многие отставали. Но крестьяне подбирали и подвозили отставших на повозках, и достаточно было нескольких часов отдыха, чтобы подтянулись все. Прибыв в Гап вечером 5 марта, Наполеон прошел почти пятьдесят лье за четыре дня по ужасным горным дорогам. Удивительный марш должен был сделаться еще более поразительным в последующие дни.

Прекрасно принятый в Гапе, Наполеон узнал новости, которые не позволяли ему задерживаться. Ранее он отправил посланца, чтобы прощупать настроения гарнизона в Амбрене, и тот сообщил, что солдаты готовы надеть трехцветные кокарды по первому сигналу, но офицеров сдерживает чувство долга, и они не хотят сдавать крепость, а напротив, думают занять ущелье Сен-Бонне, соединяющее долину Дюранса с долиной Драка, притока Изера. Ущелье начиналось по выходе из Гапа, пересекало высокую гору и затем спускалось на Сен-Бонне. Опасаясь, что его упредят на опасном переходе, Наполеон ранним утром 6 марта направил туда авангард и сам последовал за ним, до полудня прождав в Гапе хвост колонны. Ущелье не охранялось, и Наполеон смог стать на ночлег в городок Корп на границе департамента Изер. До сих пор ему превосходно удавалось всё: он был посреди Дофине и до него уже доходили чувства жителей Гренобля, глубоко взволнованных его приближением. Если он захватит этот город, значительный по своему местоположению, укреплениям, арсеналу, многочисленному гарнизону и политическому и моральному весу населения, то станет почти хозяином Франции, ибо Гренобль даст ему Лион, а Лион даст Париж. Не пренебрегая предосторожностями, Наполеон тем не менее выслал вперед доктора Эмери, который мог лучше подготовить умы к приходу императора.

Эстафета, отправленная префектом Вара из Драгиньяна, прибыла в Гренобль вечером в субботу, 4 марта. Префектом Изера был знаменитый ученый Фурье, а командовал в Гренобле, центре 7-го военного округа, генерал Маршан, один из самых почтенных офицеров Империи. Префект и генерал были весьма неприятно удивлены известием, ибо оно означало великую опасность для всей Франции и накладывало на них огромную ответственность. Префект Вара сообщил им, что Наполеон следует через Грас, Динь, Гап и Гренобль. Буря надвигалась прямо на них. По склонности, довольно естественной для всех администраций, узнающих о досадном событии, они сохранили известие в тайне, что оставляло им преимущество в несколько часов для обсуждения будущих планов.

Фурье был из тех ученых, которым общественные волнения весьма досаждают и которые требуют от правительств только удобных условий для своих исследований. И потому ему очень хотелось, чтобы Провидение избавило его от ужасного испытания. Связанный с Наполеоном славными воспоминаниями (он участвовал в Египетском походе), а с Бурбонами – почтительностью и любовью к покою, Фурье не питал выраженного предпочтения ни к одной из династий и был склонен более сердиться на ту, которая нарушит его мирную жизнь. Если добавить к этому чувству честную любовь к долгу, станет понятно, что он прежде всего хотел сохранить верность Бурбонам, не доводя, однако, преданности до мученичества.

Что до Маршана, хоть и причастного к императорской славе, он был строгим блюстителем воинской дисциплины и, порицая поведение эмигрантов, в то же время понимал, каким опасностям подвергает Францию возвращение Наполеона. Его решимость была тверже решимости префекта, но в ту минуту один избыток энергии не доставлял средств сопротивления. Войск в округе имелось достаточно. Началось сосредоточение в Альпах, приказ о котором отдали вследствие опрометчивости Мюрата, и теперь во Франш-Конте, ЛионнJ и Дофине было больше солдат, чем числилось в действующем составе армии. Но, к сожалению, в присутствии Наполеона имела значение не численность войск, а их преданность. Сумеют ли они устоять перед его именем, а вскоре и перед ним самим? Генерал Маршан достаточно хорошо знал армию, чтобы усомниться в этом. Он тайно созвал командиров корпусов, и те, готовые исполнить свой долг, заявили, что почти не отвечают за своих офицеров и совсем не отвечают за солдат. В Гренобле неважно обстояло дело и с подбором полков. Наряду с дисциплинированным 5-м пехотным (с сильным командиром), там располагался и 4-й артиллерийский, в котором некогда начинал служить Наполеон и который после роспуска артиллерии гвардии принял несколько ее рот. Там же находился 3-й инженерный полк, настроенный по отношению к Бурбонам весьма враждебно, и имелись все основания опасаться его влияния на остальные войска. Поэтому Маршан испытывал сильное беспокойство и дожидался, чтобы принять решение, прибытия генерала Мутона-Дюверне, командующего подразделением Валанса. Седьмой военный округ, формировавшийся тогда четырьмя департаментами, состоял из двух подразделений: Гренобльского, включавшего Изер и Монблан, и Валанского, включавшего Дром и Верхние Альпы. А значит, Мутон-Дюверне, чтобы отдать приказ в Верхних Альпах, то есть в Гапе, вынужден будет проехать через Гренобль.

В свою очередь узнав о случившемся, Мутон-Дюверне принял меры для обороны моста через Изер в городке Роман на случай, если Наполеон будет двигаться берегом Роны, после чего спешно отбыл в Верхние Альпы и оказался в Гренобле утром 5 марта. Собравшись на совет, Фурье, Маршан, Мутон-Дюверне и офицеры штаба стали обсуждать, что они в силах предпринять, чтобы противостоять Наполеону.

Посылать войска навстречу Наполеону значило, скорее всего, ему их отдать, ибо, несмотря на преданность командиров, солдаты вряд ли устоят при его появлении. Отводить войска, создавая вокруг Наполеона пустоту, значило в перспективе отдать ему страну. Так или иначе, имелся риск уступить либо войска, либо участок. В то же время вступление Наполеона в Гренобль было столь опасно, что все сомнения отпадали. Столица Дофине обладала не только огромным моральным значением, но была и старейшей крепостью. Кроме того, она располагала артиллерийской и инженерной школами, множеством снаряжения, включая 80 тысяч ружей, 200 орудий и всё оснащение, сопутствовавшее подобному снаряжению. Оставить пост столь высокой значимости было невозможно. Договорились собрать в Гренобле все войска, разбросанные в Дофине и в той части Савойи, которой владела Франция. В Шамбери послали приказ привести два расквартированных там пехотных полка, 7-й и 11-й линейные, а во Вьен – приказ прислать 4-й гусарский, в котором крайне нуждались, ибо испытывали недостаток в кавалерии. К сожалению, 4-й гусарский был ненадежен, хоть и состоял под началом превосходного офицера майора Бло; во время недавнего визита графа д’Артуа командир не смог помешать солдатам кричать «Да здравствует Император!». Но приходилось использовать те войска, какие имелись, и надеяться, что удастся вдохнуть в них воинский дух, а с ним и чувство долга.

Приняв такое решение, Мутон-Дюверне отбыл в Верхние Альпы, направившись той самой дорогой в Гап, по которой приближался Наполеон. Генерал надеялся успеть к проходу Сен-Бонне раньше Наполеона и собирался принять меры предосторожности, которых будет, возможно, достаточно, чтобы его остановить.

Новость, поначалу известная только властям города, вскоре разнеслась повсюду. Тогда Фурье и Маршан сочли, что уместно объявить о ней официально, и обнародовали прокламацию, в которой призывали чиновников всех классов исполнить свой долг, подавая им в том пример. Гренобль представлял собой совершенный образчик Франции того времени. В городе проживали представители старого дворянства, прежде неосторожно афишировавшие свои надежды и пожелания, но после процесса Экзельмана понявшие, что нужно сдерживаться, дабы не навлечь на себя новые беды. Имелась и буржуазия, богатая, просвещенная, восхищавшаяся гением Наполеона и ненавидевшая его ошибки, глубоко задетая поведением эмигрантов, но остро чувствовавшая опасность восстановления Империи на глазах вооруженной Европы. Имелся, наконец, храбрый трудолюбивый и зажиточный народ, увлеченный воинской славой, ненавидевший дворянство и духовенство, словом, разделявший все настроения крестьян Дофине.

Нетрудно догадаться, какие чувства возбудила новость о приближении Наполеона в различных классах населения. Дворяне разразились гневными воплями и бросились к властям, побуждая их исполнить свой долг и угрожая им всей своей яростью. Однако, несмотря на весь крик и суету, серьезных средств сопротивления они предложить не могли. В их распоряжении имелось только одно средство. Они надеялись предоставить нескольких верных людей, которые сделают первые выстрелы, что было единственным способом втянуть в игру войска. Таких людей обещали найти, но это вызывало сомнения, и роялисты сами сомневались в успехе своего начинания. Буржуазия встревожилась и разделилась, ибо если она и осуждала политический курс Бурбонов, то ясно предвидела и опасности, связанные с их падением. Что до народа, с которым смешалось множество офицеров на половинном жалованье, он трепетал от радости и вовсе не скрывал своих чаяний и надежд. Чиновники прятали свои истинные чувства, но в глубине души желали успеха Наполеону, надеясь избавиться от утомительного лицемерия в отношении Бурбонов, унизительного и не вселявшего притом уверенности в сохранность должностей. Настроенное таким образом население не представляло значительного ресурса. Власти могли надеяться только на линейные войска, преданность которых также вызывала величайшие сомнения.

Конец дня 5 марта и первая половина 6-го прошли в горячих волнениях, в быстрой смене надежд и страхов, поминутно превращавшей радость одних в предмет горьких страданий других. Офицеры на половинном жалованье, чье влияние стало определяющим, старались приблизиться к войскам и вступить с ними в сообщение. Офицеры были растеряны и молчаливы, а солдаты не скрывали радости и припрятывали в кивера трехцветные кокарды. Генералы, понимавшие опасность подобных сношений, пытались их избежать и держали солдат в казармах или под ружьем, но им удалось только возбудить в войсках недовольство, не помешав общению, происходившему благодаря полному родству чувств.

В понедельник 6 марта пришли известия от генерала Мутона-Дюверне. Быстро продвигаясь по дороге в Гап, генерал встретил путешественника, которого приказал остановить. Это был доктор Эмери, отправленный в Гренобль Наполеоном. Генерал расспросил его, и тот заявил, что ничего не знает, отбыл с острова Эльба несколькими месяцами ранее и спокойно возвращается на родину в Гренобль. Обманутый этими словами, Мутон-Дюверне пропустил Эмери и двинулся дальше. Вскоре он узнал, что Наполеон накануне заночевал в Гапе и уже двигается на Корп. Времени его остановить не оставалось, и генералу пришлось вернуться в Гренобль. В дороге он спохватился и приказал догнать и арестовать Эмери. Но доктор уже успел добраться до Гренобля, где спрятался у друзей, которым и поручил распространить прокламации Наполеона и весть о его приближении.

Когда в Гренобле узнали, что Наполеона уже невозможно остановить в ущельях и что вечером он будет в Корпе, а назавтра, возможно, в Гренобле, волнение удвоилось. Роялисты осаждали власти, упрекая их в бездействии, но сами делали не больше. Нашли еще одно место, где можно было остановить Наполеона, взорвав мост. Это был мост Пон-О через речушку Бон, впадающую в Драк и пересекающую дорогу из Гапа. Говорили, что если взорвать мост, Наполеону придется уйти в горы или спуститься на равнину, то есть на берег Роны, где войска, собранные в Лионе, обязательно его уничтожат. Гражданские и военные власти так настаивали, что префект и генерал приняли решение послать к мосту две роты, артиллерийскую и инженерную, и батальон 5-го линейного, на который полагались из-за его дисциплинированности.

Поскольку колонна выступила вечером, известия от нее могли подоспеть лишь на следующий день, и их с нетерпением ожидали. Седьмого марта прибыли 11-й и 7-й линейные из Шамбери и 4-й гусарский из Вьена. В то же время активно трудились над вооружением крепости, вытаскивая пушки из арсенала и втаскивая их на стены. Роялисты возлагали большие надежды на 7-й пехотный из Шамбери, состоявший под началом полковника Лабедуайера, молодого блестящего офицера, принимавшего участие в самых сложных кампаниях Империи. Он принадлежал к старинному дворянскому роду, через жену был связан с семьей Дама, пользовался покровительством двора и казался преданным ему.

Войска, выступившие накануне вечером, направились на Пон-О через Визиль, Лаффре и Ла-Мюр; при этом инженерная, и артиллерийская роты усыпали всю дорогу белыми кокардами и вели весьма опасные речи, а батальон 5-го полка, напротив, никак не выказывал своих чувств. Инженерная и артиллерийская роты остановились в деревне Ла-Мюр, неподалеку от моста Пон-О. Мэр и жители Ла-Мюра, узнав, зачем к ним пришли, заволновались и стали возражать против разрушения моста, который являлся для них главным средством сообщения с Провансом. В качестве довода они ссылались на то, что чуть выше Пон-О Бон можно перейти вброд, и весь вред, который причинят императорской колонне, будет состоять только в том, что ее вынудят перейти через речку с холодной водой. Солдаты инженерной роты притворились, что нашли доводы жителей Ла-Мюра вполне обоснованными, не стали настаивать и попросили предоставить им кров, который жители с готовностью и предложили в ожидании прибытия 5-го линейного.

Наполеон, как мы сказали, заночевал в Корпе, поскольку торопился завладеть ущельями между Гапом и Греноблем. Он благополучно прошел через ущелья и уверенно двигался вперед, понимая, что следующий день будет решающим, ибо он впервые встретится с войсковым подразделением и от поведения солдат будет зависеть исход всей экспедиции. Решив передохнуть несколько часов в Корпе, Наполеон послал вперед Камбронна с авангардом в двести человек, чтобы захватить мост через Бон и воспрепятствовать его уничтожению. Польские уланы, раздобывшие лошадей по дороге, опередили Камбронна и, перейдя через Бон, попросили пристанища у мэра Ла-Мюра. В тот же час, то есть около полуночи, подошел и батальон 5-го полка. Уланы ясно видели отношение солдат к Наполеону и смущение, вызванное присутствием офицеров. Тем не менее между ними завязались разговоры, и солдаты 5-го уже очевидно склонялись к уланам, когда появился командир батальона Лессар, решивший пресечь разговоры с солдатами с острова Эльба и отвести своих солдат назад к деревне Лаффре. Камбронн, в свою очередь, также прибывший в Ла-Мюр и опасавшийся, как бы среди разговоров какой-нибудь солдат, напившись вина, не спровоцировал столкновения, пошел собирать своих людей, дабы также отвести их от Пон-О. Таким образом, обе стороны сами покинули Ла-Мюр, однако мост Пон-О остался во власти Камбронна.

Тревога царила и среди тех, кому было поручено остановить Наполеона, и среди тех, кто следовал за ним. Так прошла ночь. Лессар встал на удобной позиции, которая годилась для обороны, и предоставил своему войску отдых. Он прождал до полудня, но никто не появлялся, и он уже начал надеялся, что Наполеон пошел другой дорогой: это избавило бы его от огромной ответственности. Однако в час пополудни появились уланы. Некоторые из них подошли так близко, чтобы их могли услышать солдаты 5-го; и стали говорить солдатам, что сейчас появится император, и просить их не стрелять и переходить на его сторону. Доблестный командир батальона, верный своему долгу, потребовал, чтобы уланы удалились, угрожая открыть огонь, если они продолжат давать его войску подобные советы.