Текст книги "Охотники за каучуком"

Глава VIII

Обретение одной пироги. – Дерево для весел. – На Куйт-Анау. – Маркиз ошеломлен полученными сведениями. – Нет багра. – Импровизированная кузница, молот и наковальня. – Леса. – Каким образом Шарль одним выстрелом отсекает лиану. – Ловля пираруку. – Рыба весом в пятьдесят килограммов и длиною в три метра. – Маркиз очень доволен тем, что ему предстоит сделаться коптильщиком. – Неожиданное посещение. – Кайман. – Смертельная опасность. – Страшная борьба. – Подвиг Винкельмана. – Врукопашную с кайманом. – Эльзасец уверяет, не без основания, что кайман – та же ящерица.

Дезертирство индейцев паоксиано не вызвало даже и тени ропота или возмущения; все предвидели это и ожидали, но несколько позднее, правда. Впрочем, тащить за собой против их воли людей по совершенно дикой местности – это скорее стеснительно, затруднительно, а главное, создает ежеминутную тревогу и беспокойство.

Лучше уж разом покончить с этим. С неожиданным уходом индейцев все решилось само собой. Оставалось только сказать им вслед: «Добрый путь!»

Позади было уже более чем сто километров – как раз треть расстояния, отделяющего Боа-Виста от гор, где, по словам Хозе, находятся целые леса хинных деревьев. Оставалось всего около недели пути.

Для людей сильных, акклиматизировавшихся, привычных к усталости и той пище, какую можно было раздобыть в этих краях, подобная экспедиция не представляла собою ничего необычайного, не считая неожиданных случайностей. До сего времени все шло как нельзя лучше.

В самый день побега индейцев Хозе, который прекрасно помнил дорогу, случайно нашел в конце одной пикады, лесной тропы, проложенной индейцами и упирающейся в Куйт-Анау, кем-то брошенную пирогу, наполовину занесенную илом.

Это туземное судно не пострадало от продолжительного пребывания в тине и иле, и его плотные и твердые, словно кость, стенки из ствола итаубы превосходно устояли против переменного действия на них то солнца, то воды.

Изготовить четыре весла из дерева ярури было весьма не трудно, так как оно превосходно колется и поддается обработке, и вместе с тем чрезвычайно прочно и упруго. Винкельман, Шарль и мулат за час вполне успешно справились с этим делом, в то время как Маркиз занялся очисткой пироги и погрузкой в нее ящиков и тюков.

Как только все было готово, тотчас же и отчалили от берега. Шарль и эльзасец, привыкшие к работе и не любившие щадить своих сил, принялись грести, как настоящие негры бош, эти удивительные, прирожденные гребцы на реке Марони. Сеньор Хозе, рана которого едва успела зажить, правил, ловко проводя пирогу по извилинам реки, по бесчисленным каксоейрам, загромождающим ее течение, и мимо лежащих на пути громадных стволов деревьев.

Но зато, как бы вознаграждая за трудность плавания по Куйт-Анау, эта река предоставляла в утешение путешественникам невероятное обилие рыбы. Это был настоящий «живорыбный сад», в котором кишат сотни и тысячи суруби, жандия, тукунаре и громадных чудовищных пираруку.

Это обилие превосходнейшей рыбы являлось, конечно, весьма ценным дополнением к провиантским запасам путешественников, которым нельзя было не воспользоваться.

Хозе, опытный и страстный рыболов, горько сожалел об отсутствии приспособлений для рыбной ловли, которой можно бы было заняться теперь же. Ему иметь бы хоть простой гарпун, и он управился бы и с ним. Но увы! Даже и того у них нет.

– Гарпуна у нас действительно нет, мой бедный друг, – сказал Шарль, – но будьте спокойны, мы вскоре найдем лиану нику и опьяним реку!

– Что? Опьянить реку? – воскликнул Маркиз с комическим возмущением и недоумением. – Превратить всю эту безвредную и безобидную воду в хмельную влагу, от которой вся рыба станет мертвецки пьяна?!

– Да, и вы увидите всю эту рыбу, катающуюся в воде, как настоящие гуляки, перепившиеся по неосторожности так, что хмель ударил в голову!

– Я хотел бы видеть подобное зрелище!

– Ничего не может быть легче, мой милый Маркиз!

– Как? Неужели это правда? Такая же правда, как в книгах?

– Даже больше! Достаточно взять одно из растений, одаренных этим свойством опьянения!.. То, о котором я только что упомянул, – бобовое растение, называемое туземцами никоу или нику. Его нарезают на куски, длиною в шестьдесят сантиметров приблизительно, и затем раздавливают их между камнями, а сок, получающийся при этом, смешивают с водой в реке, которая тотчас же окрашивается в слегка беловатый цвет. Через четверть часа вы увидите, как все рыбы заволнуются, точно ошалевшие, закачаются, зашатаются, как пьяные, и, наконец, останутся неподвижными на спине. Тогда их остается только брать голыми руками.

– Это что-то невероятное!

– Если бы у меня был только гарпун или острога, – снова вздохнул Хозе, возвращаясь к своей первоначальной мысли, – я бы в десять минут изловил вам пираруку, в двадцать пять фунтов, без всякой возни со стряпней из нику.

– Мне кажется, уж не так трудно раздобыть для вас острогу, – проговорил Винкельман своим обычным, несколько глухим голосом, вероятно, глухим вследствие того, что он вообще был не очень говорлив, а когда говорил, то всегда как будто неохотно.

– В таком случае, не откажите!

– Но для этого пришлось бы пожертвовать одним из наших ружейных шомполов!

– Ну, это не беда! – сказал Шарль. – Наши четыре карабина все одного калибра, и нам вовсе не нужно четырех шомполов!

– Прекрасно! В таком случае, будьте добры пристать к берегу!

Спустя две минуты пирога пристала к берегу и причалила к какому-то кусту.

– Ну, а теперь – огня!

Пока Маркиз пошел собирать валежник, выбивать огонь и разжигать хворост, эльзасец выбрал ствол срубленного дерева, вонзил в него лезвие одного из топоров и, указав на его обух, сказал присутствующим:

– Вот вам и наковальня!

– Ну, а молот? – спросил Маркиз.

– А молотом будет обух другого топора!

За несколько минут тонкий железный прут шомпола раскалился докрасна. Тогда новоявленный кузнец положил раскаленный конец на свою наковальню и принялся мелкими, частыми ударами выковывать его, постепенно сплющивая, на подобие острия пики, затем, благодаря особой ловкости, ухитрился выделать две бородки, снова положил железо в огонь, заострил конец и, наконец, отсек верхнюю часть железного прута изготовленного им гарпуна на высоте десяти сантиметров.

– Вот вам и острога, Хозе, – сказал он, – и всего каких-нибудь десять минут работы… Хотите, я сделаю еще одну?

– Нет, благодарю, одной будет вполне достаточно! – отвечал мулат, удивленный проворством и искусной работой. – Ну, а остальное уж мое дело!

– А древко?

– Да вот один из этих бамбуков прекрасно может пригодиться для этой цели… затем несколько сажен бечевки – и все тут…

– Да, бечевки… а где у нас бечевка?

– Бечевку изготовить не трудно. Но так как у меня нет времени, чтобы свить ее из пиассабы, то я просто отрежу такую полосу от своего пояса!

– Превосходно! Вы находчивы!

– А вы-то! – воскликнул Маркиз. – Вы просто удивительны, мой друг! Где вы только научились такому искусству и такой ловкости?

– В ужасной школе, господин Маркиз, где я слишком долго пробыл, к великому моему несчастию! – ответил бедняга, страшно побледнев.

– Какая оплошность с моей стороны! – с огорчением воскликнул про себя добросердечный Маркиз, которого Шарль подтолкнул локтем, предупреждая, но, увы, слишком поздно, чтобы не напоминал несчастному о его прошлом, о долгих годах каторги и его преступлении, так давно искупленном и заглаженном.

К счастью, неожиданное происшествие вскоре прервало тягостное, неловкое молчание, последовавшее за неосторожным вопросом Маркиза, который, как человек тактичный, не стал усугублять тяжелого впечатления неуместными извинениями.

Пирога в данный момент находилась перед небольшим порогом, по ту сторону которого раскинуло свою зеркальную и ровную поверхность серебристое озеро, обрамленное с юга цепью гор.

– Эй, осторожнее, весла! – командует Шарль, когда пирога взлетает на гребень порога.

Вследствие довольно быстрого в этом месте течения потребовалось более четверти часа, чтобы вывести пирогу в тихие и спокойные воды озера.

– Ах, черт возьми! Ведь я забыл главное!

– А что такое?

– Да лесу, чтобы привязать к древку моей остроги!

– А у нас ни клочка бечевки!

– Неужели же нам из-за этого придется отказаться от удовольствия положить себе на зуб вкусный кусочек пираруку? – воскликнул Маркиз, всегда готовый полакомиться.

– Боюсь, что да, по крайней мере в настоящий момент!

– Ба! – воскликнул Шарль. – Тонкая, длинная лиана, гибкая и мягкая, тоже может пригодиться для этой цели и вполне сойдет за бечевку! Ну, а лиан здесь больше, чем надо: видите, как они спускаются в неимоверном количестве с самых вершин деревьев и висят до земли?! Стоит только выбрать ту, которая нам больше приглянется, начиная от громадных, толщиною с руку, и кончая тоненькими волокнами, как соломинка.

– Но вы забываете, что достать их не так-то легко: тонкие-то свешиваются с высоты пятнадцати – двадцати метров! – заметил Маркиз. – Не каждый сможет, даже будь он ловок, как обезьяна, взобраться на эти деревья толщиной с башню и совершенно лишенные нижних ветвей!

– Это вовсе не так хитро, как вы думаете, господа! Это дело всего трех-четырех секунд.

– Вы, конечно, шутите, мосье Шарль!

– Ничуть! Вот смотрите!

С этими словами молодой человек взял свое ружье, медленно вскинул его к плечу, внимательно нацелился на одну из крепких, но тонких лиан, спускавшихся с поперечных ветвей дерева из середины чудесного букета орхидей в полном цвету. Раздался резкий, короткий звук выстрела, и лиана, отсеченная пулей, словно ножом, со свистом падает прямо в пирогу, а вместе с тем с вершины дерева с шумом и оглушительным криком срывается целая стая туканов, многоцветных попугаев и тому подобное.

– Вот вам и требуемая леса, Маркиз! – говорит Шарль самым спокойным голосом, выкидывая пустой патрон.

– Поразительно! – воскликнул молодой парижанин. – Вот бы поглядел на вас наш капитан Филь-де-Фер, мой бывший ротный командир! Ловкач, нечего сказать! И у нас были лихие молодцы, но и лучшие из них – перед вами сущие младенцы!

– Вы льстите, мой друг, и преувеличиваете сложность подобного выстрела, более поразительного с виду, чем трудного на самом деле! У меня на Арагуари любой из индейцев проделал бы подобную штуку… и они считают это за сущий пустяк!.. Вам этой лианы достаточно, Хозе?

– Вполне, сеньор! Эта лиана, несмотря на то, что она так тонка и гибка, смело выдержит вес человека!

В одну минуту Хозе укрепил свою острогу на древке, а к древку привязал лиану и встал на носу пироги в классической позе заправского гарпунщика.

На лодке все хранили строжайшее молчание. Никто не шелохнулся, все знали, что пираруку – рыба весьма чуткая и недоверчивая, даже и там, где за нею обычно не охотятся.

Опытный глаз рыбака заметил впереди легкую рябь на поверхности воды и едва видимую пенистую борозду. Сильным, уверенным движением рыбак бросает вперед свою острогу, которая, просвистев в воздухе, исчезает в пенящемся водовороте, образовавшемся на том месте, где раньше едва заметно рябилась вода.

– Ну вот! – разочарованно восклицает Маркиз, полагая, что Хозе промахнулся.

Но мулат, не проронив ни слова, быстро начал сдавать лиану, свернутую на дне пироги; бамбуковое древко остроги колышется, ныряет, вертится, опять ныряет и снова появляется.

Маркиз, все более удивленный и недоумевающий, соображает, однако, что рыба, по-видимому, поймана. Но почему же Хозе не тащит ее из воды?

А Хозе, не спуская глаз со своей лесы, продолжает еще некоторое время ее травить, потом вдруг начинает ее постепенно выбирать из воды, но осторожно, без сотрясений, так, чтобы это было незаметно для рыбы, которая все время бешено бьется, выбиваясь из сил.

Несмотря на всю силу сопротивления, оказываемого рыбой, мулат все-таки ухитряется подтянуть добычу настолько, что ее можно схватить рукой.

Маркиз, с лихорадочным вниманием следящий за перипетиями этого лова, видит, что рыба на одно мгновение показывается над водой, и не в состоянии удержаться от невольного крика восторга при виде громадных размеров этого чудовища.

– Эх, черт возьми! Откуда мы возьмем багор, чтобы вытащить эту громадину?!

В этот момент рыло и голова рыбы показывается из воды, и Винкельман, не теряя ни секунды, наносит сильный удар веслом по голове и разом оглушает рыбу. Теперь остается только втянуть эту тушу на пирогу, что для силача эльзасца уже совсем не трудно, несмотря на то, что рыба весит никак не меньше пятидесяти килограммов и достигает длины около трех метров.

Пятьдесят килограммов веса!.. Три метра длины!.. Маркиз едва верит своим глазам и невольно оглашает воздух громким, торжествующим «ура!».

Его товарищи, привыкшие к такой добыче, с улыбкой следят за его энтузиазмом, не выражая со своей стороны ни малейшего волнения.

– Нет, вы, право, удивительные люди, – обращается к ним Маркиз, – и я не знаю, чему мне больше дивиться: вашему ли равнодушию или ловкости и искусству моего милого товарища Хозе! Но могу вас уверить, что знаю десятки парижских рыболовов, которые наделали бы несравненно больше шума из-за простого пескаря! Вот чудесная-то рыбина!.. Какая красивая окраска!.. А чешуи-то… Право, не меньше лепестков артишока! Мастерский удар, милейший Хозе! Вы всадили свою острогу как раз в самые ребра, а между тем ничего не могли видеть, когда кидали острогу; вы кидали ее просто наугад!

– Что вы хотите, сеньор Маркиз, – дело привычки! – скромно отозвался мулат, приготовляя снова свое орудие ловли.

– Как? Неужели вы собираетесь продолжать эту ловлю?

– Да, нам не помешает еще одна такая рыбина. Ведь в ней будет порядочно всяких отходов, так что чистого мяса у нас останется не более тридцати килограммов! Надо пользоваться случаем: ведь как знать, будет ли и дальше такая рыба!

– А разве вы рассчитываете сохранять ее более или менее продолжительное время?

– Да, конечно!

– Я очень хотел бы знать, каким это способом; ведь у нас нет даже соли, чтобы засолить такую тушу!

– Каким способом? Да самым простейшим – копчением!

– А и в самом деле! Как я об этом не подумал! Я, видите ли, всякими ремеслами промышлял, а коптильщиком еще никогда не был и буду весьма рад научиться и этому делу.

– Потерпите немного, а главное, помолчите некоторое время: я снова начинаю! – сказал Хозе и опять занял прежнее место на носу пироги, внимательно вглядываясь в малейшую рябь воды впереди или по бокам лодки, выдающую подводные движения рыб.

И вот во второй раз мулат мечет свою острогу, которая со свистом исчезает под водой в том месте, где она слегка крутится и пенится.

Но странное дело, до слуха ловца донесся своеобразный звук, словно острие остроги ударилось о какой-то твердый предмет, и в тот же момент древко, которое Хозе не успел еще выпустить из руки, разом переломилось. Эта неожиданность заставляет мулата потерять равновесие, и он делает неловкое движение, взмахивает руками и грузно падает в воду. В тот же момент громадная пасть раскрывается как раз над тем самым местом, где только что скрылся Хозе. Две огромные челюсти с целым частоколом страшных зубов с шумом раскрываются и захлопываются, но, к счастью, слишком поздно, чтобы схватить несчастного. Темная, покрытая скользкими щитками спина каймана показывается над водой из-под волны, что разбивается под килем пироги.

– Несчастный! – восклицает Маркиз, обезумев от ужаса и ища вокруг себя оружие.

Шарль содрогнулся и, схватив свое ружье за ствол, готовился ударить каймана прикладом по голове, но, к несчастью, приклад застрял под рыбой, и его не так-то скоро вытащишь из-под этой тяжелой туши.

В этот момент Хозе показывается над водой и кричит голосом, полным смертельного ужаса:

– Помогите!.. Кайман!..

– Не робей!.. Держись! – отозвался Винкельман и, держа в одной руке свой тесак, а в другой какой-то объемистый сверток, кинул на чудовище в ту минуту, когда оно уже разинуло пасть, чтобы схватить несчастного мулата. С удивительным хладнокровием и ловкостью эльзасец кидает прямо в раскрытую пасть крокодила свой сверток, который оказывается свернутым гамаком, и одновременно с этим вскакивает сам верхом на шею чудовища.

Безобразное животное с жадностью хватает плотную ткань гамака, в которую врезаются его острые, как железные гвозди, зубы. И так как с этой странной добычей кайман не может уйти под воду, не рискуя захлебнуться, и выплюнуть эту добычу тоже не может, потому что зубы его завязли в плотной ткани, то он отчаянно изворачивается и со всей силой бьет хвостом по воде, стараясь сбросить с себя человека, усевшегося ему на шею. Но напрасны все его усилия! Атлет Винкельман, который некогда на уликах Кайены один на один схватился с бешеным быком, вырвавшимся с бойни, повалил его и убил на месте ударом кулака, Винкельман не выпустит и крокодила.

Сдавленный коленями эльзасца, словно железными тисками, кайман издает глухой хрип и на мгновение перестает вертеться и наносить бешеные удары хвостом по воде. Этим мгновением пользуется Винкельман и, приняв более устойчивое положение на спине крокодила, быстро вонзает ему свой тесак чуть не по самую рукоятку сначала в один, а потом и в другой глаз.

Струя черной крови брызгает из широко раскрытых орбит чудовища, образуя большое темное пятно на поверхности беловатых вод озера. Обезумевший от боли, смертельно раненный кайман, которому конец тесака прошел в самый мозг, бессознательно вздымается до половины из воды, точно становясь на дыбы, и запрокидывается на спину.

Отважный спаситель, не дожидаясь этого, проворно соскальзывает вдоль спины чудовища в воду, ныряет, подплывает под пирогой и появляется за ее кормой. Ухватившись одной рукой за борт, он спрашивает:

– А Хозе?

Маркиз, бледный, как полотно, стуча зубами, протягивает обе руки мулату, чтобы втащить его в пирогу, а Винкельман с помощью Шарля медленно высовывается из воды, переносит ногу за борт лодки и весь мокрый молча присаживается на среднюю балку.

– Ну что? Не повредил он вам? – спрашивает он у Хозе без малейшего волнения, как будто ровно ничего не случилось.

– Самую малость! – отвечает оправившийся от страха мулат. – Он ударил меня только хвостом по ногам, но это было такое ощущение, словно меня ударили палкой по ним: они как будто разом отнялись! А вы? Если бы не вы, мне бы не сдобровать. Это чудовище растерзало бы и сожрало меня в одну минуту… вы не пострадали?

– Ни на столько! – отозвался Винкельман, показав на кончик ногтя.

– Я, право, не знаю, как мне вас благодарить, сеньор… Я абсолютно не понимаю, ни что я делаю, ни что говорю… Знаю только одно, что вы спасли мне жизнь!..

– Полноте, это сущие пустяки… в нашем положении нельзя же не выручить друг друга в подобных случаях… о чем тут говорить? А вы что делаете, господин Маркиз?

– Я восхищаюсь вами, Винкельман! И вы находите еще время заботиться и думать о других после такой удивительной цирковой штуки! Нет, это, право, что-то невероятное!

– Но не стойте же с обнаженной головой, вы, пожалуй, схватите так солнечный удар!

– А вы сами?

– Ну, я – дело другое! Я почти туземец, и мой череп, не хуже черепа любого индейца, привык к солнцу!

– Тысячи громов! Что у нас за славный товарищ, друзья! И как я счастлив, Винкельман, что имею возможность пожать вашу руку.

– Что касается этого, господин Маркиз, то эта радость вполне обоюдна!

– Ай, ай… не так сильно, мой милый! Вы не человек, а настоящий ворот! В другой раз я протяну вам не руку для пожатия, а кулак: он будет менее чувствителен!

– И я, Винкельман, сердечно благодарю вас, – проговорил Шарль своим ровным, спокойным и сдержанным голосом. – Благодаря вашему геройскому поступку, нам удалось избежать большого несчастья. Это еще одно доброе дело, которое зачтется вам, когда мы вернемся в Гвиану! Вы уже знаете, что я хочу этим сказать!..

– Значит, вы довольны мною, мосье Шарль, и думаете, что мой бедный Фриц будет счастлив?..

– Как вы можете меня спрашивать об этом, мой славный Винкельман!

– А если так, с вашего разрешения, не будем больше говорить об этом! Все, что я слышу, полностью ошеломляет меня: у меня даже в глазах мутится… А вот Хозе следовало бы дать чашку тафии, а то он, как видно, хлебнул лишку воды, и с ним что-то неладно, как я вижу!

– Как! – воскликнул Маркиз. – Не говорить больше об этом! Да только об этом и следует говорить!

– Нет, нет. Это, право, не стоит того, и в сущности кайман этот – не что иное как та же ящерица! – заявил скромный эльзасец, стараясь отвлечь от себя всеобщее внимание и умалить по возможности свою заслугу.