Текст книги "Охотники за каучуком"

Глава IX

Копчение. – Дело мастера боится. – Мародеры. – Ягуары-рыболовы. – Пристрастие хищников, малых и больших, к рыбе. – Привлеченные запахом муким. – За добычей. – Винкельман на страже. – Первый нападающий. – Ягуар-стратег. – Кража двадцати фунтов рыбы. – Пойманный за хвост. – Кто одолеет: человек или хищный зверь? – Убит. – Это не более как кот! – Покидают пирогу. – Тяжелый груз. – Индеец. – Из-за пятикопеечного зеркальца. – Предварительный уговор.

Жители тропической части Америки сохраняют продукты своей охоты и рыбной ловли простейшим и вернейшим способом – копчением.

Этот достаточно известный способ состоит в том, что развешивают рыбу или мясо, подлежащее хранению на более или менее продолжительное время, над костром из зеленых ветвей и сырого дерева, которые дают наибольшее количество дыма. Им и обкуриваются обрабатываемые продукты.

Это, в сущности, тот же способ копчения рыбы и ветчины, который практикуется повсеместно в цивилизованных странах.

Но само копчение, применительно к обстоятельствам, происходит несколько иначе.

Устраивают муким, как выражаются жители берегов Амазонки, – громадный костер, сооруженный из четырех жердин, поддерживаемых вилообразными подпорами, на которые накладывают эти жердины. Подпоры втыкают в землю, образуется правильный четырехугольник. Затем на жердины накидываются древесные прутья. Это сооружение должно быть не выше поларшина от земли.

Костер, который заранее раскладывают под этим примитивным сооружением, состоит исключительно из мелких зеленых ветвей, но не из любых, так как в этих лесах немало деревьев, которые при горении издают такое зловоние, что мясо и рыба становятся совершенно непригодны в пищу. Наоборот, другие древесные породы придают окуриваемым продуктам особенно приятный вкус, и опытные жители лесов прекрасно знают особенности тех или иных видов горючего материала.

Мясо или рыбу раскладывают на прутья в строгом порядке и зажигают зеленый костер. Тогда требуется особенное внимание. Нужно все время поддерживать ровный огонь, не давая ему ни слишком разгораться, ни гаснуть, и то умерять, то подживлять его, смотря по надобности, чтобы первоначально подвергнуть окуриваемые продукты некоторой сушке, не допуская затекания или обжаривания их.

Само собой понятно, что мясо или рыба, подвергнутые жару костра, теряют известную долю содержащейся в них влаги и, кроме того, прокоптившись, могут долго сохраняться.

Такое копчение весьма часто применяется местными индейцами, когда они, опьянив какой-нибудь ручей или речку, выловят из нее огромное количество рыбы или перебьют целое стадо черных свиней, или пекари, или же убьют тапира. Тогда устройство мукима является для индейцев настоящим празднеством, шумным предвкушением грандиозного обжорства, опьянения кашири и неистовой пляски.

Трудно себе представить что-либо более захватывающее и странное, нежели это сооружение среди леса! Кругом темная ночь, треск костра; густые клубы дыма носятся в воздухе. Красноватый отблеск огня играет на красных лицах индейцев, опьяненных запахом кашири, прокопченного мяса, танцующих, точно бесноватые, под звуки своего вибрирующего глухого тамбурина или барабана, гулко разносящиеся по лесу в ночной тишине.

Несравненно менее шумно и более спокойно совершалось копчение у наших четырех путешественников, а главное – гораздо прозаичнее и менее колоритно с точки зрения любителей местных красот.

Пираруку, распластанная пополам вдоль хребта и натертая индейским перцем, была бережно разложена на прутьях. Маркиз в качестве простого помощника коптильщика разжег мелкие зеленые веточки костра, расположенного под рыбой.

– Вот и все?.. – спросил он, когда пламя охватило веточки, образовав как бы сплошной красный огненный ковер – с таким искусством был разложен Шарлем этот низкий квадратный костер.

– Да, все!

– В таком случае нам остается только сложить руки и ждать этого вкусного обеда, а затем, пообедав всласть, завалиться спать!

– Эх, черт возьми, как у вас это все скоро делается! Напротив, теперь-то и необходимо величайшее внимание, чтобы поддержать повсюду ровный огонь, подправлять его там, где он начинает затухать, раскладывать там, где он начинает разгораться, иначе вы рискуете испортить окончательно всю эту превосходнейшую рыбу.

– Прекрасно! Теперь я понял! Мы будем сторожить костер поочередно и будем всячески остерегаться, чтобы не заснуть!

– Вот именно; с этого вы и начните свое обучение ремеслу коптильщика, под благосклонным руководством Хозе, а мы с Винкельманом тем временем займемся приготовлением обеда.

– Охотно! Таким образом у меня не явится намерение заснуть, как тогда на паровой шлюпке! Впрочем, здесь это менее опасно, чем там, не правда ли? Крокодилы, и живые, и мнимые, остались там в озере?.. Брр!.. Отвратительные животные!.. Меня кидает в дрожь, как только я вспомню о них!

– Крокодилы-то действительно остались там, но зато ягуары здесь.

– Как? Здесь есть ягуары?

– Здесь, как и везде в этой стране.

– Эх, черт!.. Я их видел в Париже в зоологическом саду… Они показались мне не особенно приветливыми!

– О!.. Вы не преувеличивайте их кровожадности! Наши ягуары довольно трусливы и в общем, можно сказать, безобидны до тех пор, пока не ранены. Не было случая, чтобы они первые нападали на человека!

– А когда они ранены?

– Ну, тогда они, действительно, становятся чрезвычайно свирепы, можно сказать ужасны!

– Значит, они главным образом опасны, как мародеры?

– Вот именно! Запах копченого привлекает их, и они, без сомнения, станут бродить вокруг, с удивительной смелостью подходить к самому костру и стараться стащить самый лучший кусок и умчаться с ним во всю прыть.

– Не может быть?!

– Нет, это именно так, как я говорю!

– Даже и копченую рыбу они уносят?

– Копченую рыбу в особенности!

– Вот странный вкус!

– Совсем не такой странный, как вам кажется! Ягуар, видите ли, даже предпочитает рыбу мясу. Я сам не раз видел, как они терпеливо лежали по несколько часов на берегу ручья или реки и с невероятной ловкостью вылавливали прямо из воды молодых пираруку, тукунаре или ширанья весом в несколько килограммов!

– А, впрочем, почему бы и нет? Ведь наши кошки тоже любят рыбу и нередко браконьерствуют на реках. Я видел это не раз у нас в Европе!

– Во всяком случае, мы будем хорошенько сторожить свою рыбу. Огонь костра не всегда в достаточной степени отпугивает этих лакомок, которые, ради удовлетворения своего аппетита, рискуют иногда обжечь себе лапы и опалить усы!

Действительно, сторожили усердно, до одиннадцати часов ночи. Четвероногие мародеры, привлеченные вкусным запахом копченой рыбы, но вместе с тем и весьма трусливые по природе, довольствовались тем, что жалобно выли в лесу, сначала вдали, а затем мало-помалу подходя ближе к притягательному центру, о чем можно было судить по все крепнущему хору этих невидимых хористов.

Около полуночи, прозванной баснописцем «часом преступлений», очередь сторожить пришла Винкельману.

Еще менее нервный, чем Шарль и Хозе, эльзасец, смотревший в высшей степени добродушно на все случайности кочевой жизни в диких лесах, слушал рассеянным ухом эту ночную симфонию.

Кто прожил многие годы среди девственных лесов, тот невольно становится невероятно равнодушен ко всевозможным опасностям, что совершенно непонятно для европейца, недавно прибывшего в эти дикие края. Путешественник, пропитанный насквозь страхами и опасениями, внушенными ему цивилизацией, не может на первых порах понять сосуществования человека с дикими зверями, пресмыкающимися и опасными насекомыми, свирепость которых почему-то принято страшно преувеличивать.

Только впоследствии он разубеждается во всех этих россказнях и приучается смотреть трезво на вещи, признавая за каждым из этих животных только действительные его свойства и качества и отвергая все беззастенчивые преувеличения.

Винкельман, присев на своем гамаке, рассеянно и безучастно поглядывал кругом, останавливая главным образом свое внимание на коптящейся рыбе и следя несравненно больше за огнем костра, чем за скрытыми маневрами ягуаров.

Впрочем, сейчас еще нечего было опасаться. Глухое рычание и протяжное завывание раздавалось из леса, а ягуар всегда смолкает, как только отваживается на грабеж, к которому у него вообще большая склонность.

Но между тем все-таки воцарилась сравнительная тишина. Из этого эльзасец заключил, что, вероятно, в самом непродолжительном времени огромные куски рыбы подвергнутся нападению.

– Эти мерзкие твари ни за что не хотят оставить нас в покое! – прошептал он себе под нос. – Вон там один присел и сидит, точно большой кот перед мышиной норой; выжидает, разбойник!.. А глаза горят во тьме, точно две свечки. Будь я такой стрелок, как господин Робен, я бы, не долго думая, разом погасил эти огоньки одним выстрелом. Но к чему напрасно подымать шум и будить всех, когда они так сладко и так мирно спят!.. Впрочем, погодите, голубчики! Эй! Подожди, любезный!..

Последние слова были уже обращены к громадному ягуару, который, осмелев вследствие царившей кругом тишины, осторожно выбрался из чащи, крадучись пробрался вперед и подполз, распластавшись по земле, насторожив уши, нюхая воздух и пожирая глазами добычу.

С присущим ему невозмутимым спокойствием, Винкельман покидает свой гамак, проворно и неслышно делает семь – восемь шагов, отделявших его от костра, наклоняется, хватает горящую головню и смело идет навстречу мародеру.

Ягуар останавливается, шипит, как рассерженная кошка, пятится назад при виде горящей головни, которая угрожает опалить ему морду.

– Ну, марш в свою берлогу! Живо, негодяй этакий! – шутливо кричит эльзасец, и человеческий голос, действующий на животное словно какой-то талисман, вернее чем головня обращает ягуара в бегство. Испуганное животное, услыхав окрик Винкельмана, разом поворачивается и удирает со всех ног, как молодой козленок.

Рассмеявшись добродушно тому, что он задал разбойнику такого страха, Винкельман не спеша направляется к своему гамаку, как вдруг картина разом меняется. Его добродушный смех сменяется крепким ругательством.

– Черт возьми! – восклицает он. – Да что же это такое?!

В то время, как он так победоносно отражал первого нападающего, другой за его спиной неслышно подкрадывается к лакомому куску, осторожно протягивает к нему лапу и одним махом тащит чудеснейший кусок рыбы, весом фунтов в двадцать! Как видно, ягуары знакомы со стратегией.

Винкельман, взбешенный тем, что эти мерзавцы так обошли его, одурачив как новобранца, кидается вперед с такой кошачьей ловкостью, какой трудно было ожидать от человека столь могучего сложения.

Маркиз, этот профессиональный гимнаст, был бы поражен быстротой и легкостью движений, если бы видел их.

Одним прыжком эльзасец очутился подле ягуара как раз в тот момент, когда вор, схватив добычу, уже готовился удрать вместе с нею. Он уже начал отступление: высоко подняв голову, напрягая мышцы задних ног, выпрямив хвост, он готовится сделать первый громадный прыжок и скрыться с добычей в чаще, чтобы потом пуститься наутек с быстротой лани.

Но Винкельман успел схватить его за хвост и мигом останавливает вора на месте.

Однако вор и тут не хочет выпустить своей добычи, как и Винкельман не хочет выпустить хвост, который он зажал в своих руках, как в железных тисках.

Ягуар шипит, упирается, рычит и тянет что есть силы. Винкельман ругается и тоже тянет хвост на себя, как настоящий ворот.

Обезумев от бешенства и боли, как животное, пойманное в капкан, ягуар, поняв, что ему таким образом не одолеть этого врага, наконец решается выпустить изо рта рыбу, которую он роняет на землю. В тот же момент он оборачивается и, оскалив зубы, приложив уши к затылку, готов раздробить своими мощными челюстями смельчака, который решился связаться с ним. Но Винкельман не бросил своей головни.

С быстротой и находчивостью привычного охотника он сует эту горящую головню в самую морду разозленного зверя, который вдруг громко взвыл от боли и стал дико вырываться, так как Винкельман все не выпускал его хвост.

Тут происходит что-то невероятное: этот человек, обычно столь степенный и угрюмый, которого это положение, одновременно и смешное, и ужасное, ни мало не смущало, вдруг громко рассмеялся, как мальчишка, прищемивший хвост кошке в дверях.

– Попляши, негодяй! Попляши!.. Если твой хвост не переломится, то я тебя, голубчик, хорошо проучу: не скоро ты меня забудешь!.. Не будешь воровать в другой раз!

Вдруг ягуар взвыл еще громче, еще ужаснее. Шарль, Маркиз и Хозе сразу проснулись и, выскочив из своих гамаков, схватились за ружья.

– Ягуар! Это ягуар! – воскликнул Маркиз.

– И Винкельман борется с ним! – взволновался Шарль.

Все трое разглядывают неописуемое зрелище и останавливаются в нерешительности, борясь между желанием разразиться смехом и страхом, внушаемым им этой сценой.

– Держитесь, Винкельман! – крикнул Шарль, вскидывая к плечу свое ружье. – Я сейчас уложу его на месте!

– С вашего разрешения, я и сам с ним справлюсь!.. Мы славно посмеемся, вот вы увидите, – продолжал эльзасец, все с тем же невозмутимым спокойствием. – И так как вы теперь все трое на ногах, да еще при оружии, то ничего опасного быть не может, а я попробую пустить в ход свои десять пальцев!

С этими словами он выпускает из рук свою головню, хватает хвост ягуара обеими руками и, сильным ударом опрокинув животное на спину, тащит его по земле сажени две, затем, не давая ему времени очнуться и собравшись с силами, одним взмахом поднимает животное в воздух и, покрутив его над головой, несколько раз ударяет с размаха о ствол дерева.

– Готово, – говорит он, – если только у него ребра не железные.

Три крика удивления приветствуют этот неповторимый фокус. Ягуар бьется в конвульсиях; кровь хлещет ручьем из его пасти, и, наконец, у него вырывается последний предсмертный хрип.

– Вот и кончено! – говорит атлет с детской радостью, тогда как Маркиз бормочет:

– Убить ягуара, как зайчонка!.. Нет, это невозможно! Это я вижу во сне!

– Ба! – говорит пренебрежительно Винкельман. – Да он весит не больше ста кило! Кроме того, ягуар в сущности тот же кот!

– Да, да… ведь и крокодил, по-вашему, тоже в сущности та же ящерица, не правда ли?

– Ну, конечно!

– Как бы то ни было, а я все-таки еще раз скажу вам, что вы – славный товарищ и человек, каких мало!

– Да полно вам; каждый делает что может: ведь не мог же я дать этому разбойнику утащить половину нашей провизии! Посмотрите-ка, господа, он, кажется, не повредил ее… Надо только снова положить кусок над костром!

Этот инцидент не имел особых последствий. Ягуар, убитый таким своеобразным путем, был оставлен на месте, в распоряжении муравьев. Рыба, согласно правилам, прокоптилась в течение двенадцати часов, затем весь маленький отряд вернулся на пирогу.

Как и говорил Хозе, который до этого времени следовал знакомой ему дорогой, в скором времени они должны были расстаться с водным путем. Действительно, пришлось оставить пирогу и, взвалив на себя и поклажу, и съестные припасы, пешком тащиться по кампо.

Как ни привычны были к трудностям пути наши четверо путешественников, все же эта перспектива была не из приятных. Свернутый гамак, ружье, патронташи и запасные заряды, смена одежды и белья, съестные припасы – все это, взятое вместе, составляло порядочный груз, который неминуемо должен был замедлять путешествие и сделать поход несравненно более утомительным и трудным.

Тогда Шарль, всегда стремившийся к простейшим решениям, предложил оставить все лишнее, а взять с собой только гамаки, ружья, патронташ и по десяти килограммов провизии на брата. Все уже были готовы согласиться на эту жертву, когда увидели неподвижно стоящего, подобно каменному изваянию, индейца, молча смотревшего на них.

– Вот удача! – воскликнул радостно Маркиз. – Если этот господин не один, может быть, нам удастся уговорить его и товарищей нести за нами нашу поклажу, отдав ему за труды часть тех мелочей, которые мы собирались бросить здесь.

– Да, пожалуй! – согласился Шарль и обратился к краснокожему, продолжавшему стоять без движения, опершись на свой большой лук. – Ты кто такой?

– Я из племени атторрадис! – ответил индеец, не шелохнувшись.

– Атторрадис! Знаете вы их, Хозе?

– Да, сеньор! Это племя, рассеянное вдоль гор Сиерра да Луна, от истоков Куйт-Анау до матто-жераль (большого леса).

– Прекрасно! Можно на них положиться? Способны они оказать какую-нибудь услугу белым за известное вознаграждение?

– Вы знаете уже жителей этой страны, сеньоры, и эти атторрадис – не лучше и не хуже других! Немного вороваты, ленивы и склонны к дезертирству, как все остальные. Впрочем, сколько я припоминаю, они не канаемэ.

– Отлично! Если за ними приглядывать так, чтобы они этого не замечали, они могут быть вполне подходящими носильщиками. Знаете вы несколько слов на их языке?

– Да, сеньор! Все общеупотребительные слова их наречия мне известны!

– Чего же лучше?! Не согласитесь ли вы вступить с ним в переговоры и предложить ему и еще нескольким людям его племени сопровождать нас.

– Охотно! Эй, приятель, скажи, ты здесь один? – обратился Хозе к индейцу.

– Нет, остальные там, в малока!

– Сколько человек?

Краснокожий поднял свою правую руку, растопырив на ней все пальцы.

– Это во всем мире означает пять!

– Хорошо, этого достаточно! Я знаю атторради, которых называют атторради малого каймана, и эти белые люди их друзья! – сказал мулат.

Индеец медленно сделал головой знак согласия.

– Так приведи сюда тех, что в малока!

– Зачем?

– Для того, чтобы нести в панаку (корзинах) все эти вещи, которые ты видишь здесь!

– Нести? Куда?

– Туда! – сказал Хозе, указав рукой на восток.

– Это слишком далеко!

– Нет, всего только пять суток!

– А-а… а что нам дадут за это белые?

– Бус, чтобы вы могли себе сделать танги, ножи, крючки для рыбной ловли.

– Покажи! – прервал его индеец, впервые обнаружив что-то похожее на интерес.

Шарль, которому Хозе последовательно переводил дословно ответы индейца, раскрыл один из небольших ящиков и достал из него наугад пригоршню различных предметов, от которых у индейца глаза разгорелись.

– Те, что в малока, придут, – сказал он после довольно продолжительного созерцания предметов, очаровавших его взор: – но надо, чтобы белый дал мне что-нибудь!

– Пусть так! – сказал Шарль, обрадованный этим быстрым решением вопроса.

– Вот тебе, приятель! – подал он индейцу маленькое пятикопеечное зеркальце.

Не успел дикарь получить этот предмет, назначение которого было ему совершенно неизвестно, как тотчас же издал пронзительный звук, что-то среднее между криком и свистом, приблизил зеркальце к своему лицу и, увидав в нем свое отражение, выпустил из рук и свой лук и пучок стрел и принялся выделывать какие-то бешеные движения.

– Теперь он весь наш! – сказал Маркиз, изучая с видом знатока этот образец местного хореографического искусства.

Между тем индеец вторично издал тот же звук, но еще громче, еще пронзительнее, и снова продолжал свой дикий, исступленный танец.

– Это наивное дитя прерии, мне кажется, весьма веселого нрава, – серьезно заметил по этому поводу Маркиз, – и я никак не мог предполагать в нем такой живой восприимчивости и впечатлительности после той невозмутимости и холодного бесстрастия, которыми он поразил нас в первый момент!

– Подождите еще пока высказывать о нем свое суждение, господин Маркиз! Вы только впоследствии убедитесь в его хитрости и коварстве, чтобы не сказать более!

Внезапное появление пяти индейцев, одетых, подобно первому, в одно простое калимбэ, с большим луком в руке и традиционным пучком стрел, прервало замечание Хозе.

Человек, получивший зеркальце, увидел их в тот момент, когда они вдруг появились из чащи кустарников, моментально прервал свои упражнения, громко окликнул их и, что-то проговорив на своем наречии, поднес каждому к самому носу свое зеркальце, с восхищением любуясь их недоумением и удивлением. В заключение он повесил это зеркальце к своему ожерелью из зубов тапира.

После того между индейцами завязался бесконечный разговор. Вопреки их привычкам, они говорили чрезвычайно быстро и многословно, попеременно указывая то на белых, то на зеркальце, то на тюки, то на восток, и в конце концов, по-видимому, пришли к соглашению.

Атторради согласились сопровождать белых до их малока.

Теперь начинаются главные переговоры, но уже с помощью кашири.

Впрочем, Шарль, привыкший ко всем этим тонкостям индейского обращения, надеется поскорее покончить с опьянением, бывшим неизбежным следствием неумеренного употребления этого отвратительного напитка.