Текст книги "Пожиратели огня"

X

Внезапное нападение. – Захват «Лебедя». – Убийство негра Джонатана Спайерса. – Старые знакомцы. – Десять лет назад спасен им.

Виллиго, разделяя отчасти суеверные предрассудки своего племени, все же был выдающегося ума человек и потому не верил безапелляционно всем басням и рассказам своих колдунов-жрецов, но из традиции поддерживал престиж этих колдунов, исполняющих роль священнослужителей во всех религиозных торжествах и обрядах, при которых всегда неотступно присутствовал, подавая остальным пример уважения к ним.

Это, однако, не мешало рассуждать совершенно так же, как Дик по поводу вчерашних событий, и внутренне отрицать возможность или вероятие вмешательства каракулов или злых духов в события этой ночи.

Решив не спускать глаз с озера до тех пор, пока какой-нибудь факт не явится подтвердить или опровергнуть его предположения, Виллиго был несказанно обрадован, когда увидел незадолго перед рассветом, что вода в озере в одном месте запенилась, как будто что-то двигалось под ней, вслед за тем на поверхности появился какой-то громадный черный предмет, раза в четыре больше самой «Феодоровны» и ее вчерашнего таинственного спутника, но совершенно тождественный с последним по внешнему виду; по обе стороны этой черной громады виднелись еще два таких же черных выпуклых предмета, как бы прикрепленных к ней. Коанук, который также не дремал, тоже видел все.

Благодаря счастливой случайности Виллиго и Коанук избрали местом наблюдения как раз ту часть берега, которая находилась против того омута, где устроил себе стоянку Джонатан Спайерс. Таким образом нагарнуки видели, как раскрылся на «Римэмбере» верхний люк и как из него появился сперва один человек, вслед за ним еще три, и все четверо перебрались на находящийся слева черный плавучий предмет малых размеров.

Эти четыре человека, представлявшихся нагарнукам лишь в виде темных силуэтов на темном фоне ночного неба, не проронили во все время ни слова, не произвели ни малейшего шума, так что их можно было принять за привидения.

Жуткое чувство суеверного страха начало было овладевать душой Виллиго, когда он с чувством невероятного облегчения явственно расслышал произнесенные шепотом слова двух людей: «Все благополучно, капитан» – и ответное: «Хорошо!»

Значит, это действительно были белые люди, и туземцы мгновенно вернули себе обычное самообладание.

Едва прозвучали эти слова, как верхний люк на черной громаде бесшумно захлопнулся, и она исчезла под водой; маленькое же чудовище, на которое перешли четыре человека, быстро направилось к верхней части озера, придерживаясь берегов.

Тогда Виллиго и Коанук пустились бежать со всех ног в том же направлении, но им, конечно, невозможно было догнать этот черный плавучий предмет, если бы он вскоре не замедлил ход, как бы присматриваясь к берегам и выбирая для себя удобную пристань. Отыскав, по-видимому, то, что им требовалось, пассажиры плавучей громады двинули ее прямо к берегу, и как раз в это время Виллиго и нагарнук успели притаиться в прибрежных кустах, где могли свободно наблюдать, не будучи замечены никем.

Что было дальше, уже известно читателю. Убедившись в том, что оба стража «Лебедя» мертвы, Виллиго и Коанук привязали мертвым по камню к ногам и спустили их в воду, так чтобы тела их не могли всплыть и послужить предостережением их товарищам. Покончив с этим, они отправились на странное судно, очень походившее по своему наружному виду на громадную рыбу. Но смотреть здесь оказалось нечего: открытый люк давал доступ в довольно просторный коридор, куда выходило четыре двери, две по обе стороны судна, одна в конце и одна в начале коридора.

Виллиго, желая надавить одну из дверных ручек с целью открыть дверь, был отброшен с такой силой, что едва не переломил себе спины о лестницу люка. Напуганные этим, дикари поспешили вылезти на палубу и выпрыгнуть на берег.

Что это была за сила, которая так давала чувствовать себя? Они отлично знали, что на таинственном судне не осталось никого; на него взошли четыре человека, из которых двое были мертвы, а другие двое отсутствовали. При этом они вспомнили «Феодоровну», которая почти беззвучно пошла ко дну без всякой видимой причины. Неужели эти белые обладают каким-нибудь могучим фетишем, который охраняет их судно в их отсутствие? Но в таком случае, рассуждал Виллиго, почему же этот фетиш не защитил их самих от бумерангов нагарнуков, не помешал им даже войти на судно?.. «Жалкий фетиш, который умеет только охранять ручки дверей!» – презрительно подумал Виллиго. И вдруг вспомнил, что уже испытал однажды совершенно подобный же толчок, но только в несравненно слабейшей степени, при прикосновении к маленькому металлическому шарику какой-то машины, когда он смотрел, как проводили телеграф во Франс-Стэшене. И Оливье, который вращал в это время какое-то стеклянное колесо, весело смеялся над вождем, прикоснувшимся к аппарату.

Вспомнив это, Виллиго вторично отправился на судно с Коануком и убедился, что, кроме дверных ручек, можно было безнаказанно касаться всего

– стен, пола, планок, перегородок, – всего, кроме металлических кнопок. Теперь являлся вопрос, каким образом могли эти белые люди управлять этим странным судном. Ведь оба, и Виллиго, и Коанук, видели, что все четверо белых сидели наверху, на палубе, спустив ноги в открытый люк. Тогда Виллиго вспомнил опять, что механик «Марии» приводил машину в действие посредством простого рычага, и старался сопоставить оба эти факта, но, не придя ни к чему, стал рассуждать так:

– Раз эти люди сидели на палубе, то следует искать на палубе какого-нибудь такого же рычажка! – И он принялся шарить руками по палубе на таком расстоянии, на какое могла хватить рука человека, сидящего на краю люка. Он стал попеременно надавливать листы обшивки, пытаться приподнять их, как крышку коробки, или сдвинуть их вправо или влево, на себя или от себя. Долгое время все его усилия оставались тщетными; наконец глухое восклицание вырвалось из его уст: узкая полоска меди, по-видимому скреплявшей между собой листы полированной стали обшивки, скользнула у него под рукой, обнаружив небольшое углубление в 20 сантиметров, в глубине которого были расположены в три ряда 10 хрустальных кнопок, по три вверху и внизу и четыре посредине.

«Очевидно, эти кнопки не должны производить толчков, – решил Виллиго,

– иначе зачем бы их так хитро запрятывать?» Чтобы убедиться в справедливости своих рассуждений, он коснулся каждой из них слегка пальцем, полагая, что чем легче будет прикосновение, тем слабее будет толчок, если только он должен произойти.

Однако никакого толчка он не почувствовал.

– Ага! – весело крикнул он. – Здесь нет невидимых кулаков! – И он позвал Коанука, притаившегося на берегу, чтобы успеть вовремя предупредить Виллиго в случае неожиданного возвращения белого хозяина этого судна: судя по тому, что капитан ушел в охотничьем снаряжении, Виллиго, никак не предполагавший, что он осмелится явиться в дом Дика и Оливье, думал, что он ушел просто поохотиться в лес и мог каждую минуту вернуться.

– Виллиго нашел секрет, как управлять этим судном! – с гордостью заявил вождь своему юному другу.

– Ну так пусти его в ход! – воскликнул молодой нагарнук, слепо веривший во всем Черному Орлу.

Бедный Виллиго теперь внутренне сожалел о своем хвастливом возгласе, но, не желая уронить своего престижа в глазах юного воина, наугад нажал первую из кнопок. Каково же было его удивление, когда «судно» вдруг тронулось с места! Тогда Виллиго начал кнопку покрепче, и движение вперед заметно усилилось.

Тогда Виллиго, уже совершенно осмелев, нажал вторую кнопку, и судно стало плавно заворачивать налево, при более усиленном нажатии той же кнопки оно стало поворачивать вправо. Надавив третью кнопку, Виллиго убедился, что судно пошло назад. Теперь он знал, как дать передний ход, как – задний, как свернуть направо и как налево, и от восхищения забил в ладоши!

Каково же было действие остальных кнопок? После некоторого колебания он наконец осторожно нажал первую кнопку второго ряда, и почти машинально диковинное судно взлетело на воздух, как стрела, широко распустив по воздуху крылья. Виллиго громко вскрикнул от испуга и, бросив кнопки, ухватился обеими руками за края люка, чтобы удержаться на месте. Не будучи управляемо, воздушное судно стало медленно и постепенно опускаться на своих крыльях, игравших теперь роль парашютов; но так как первый импульс при подъеме его был слишком силен, то после подъема на 40 метров судно очутилось уже не над озером, а над берегом и потому плавно и спокойно опустилось на землю в нескольких саженях от воды. Трудно себе представить огорчение и разочарование Виллиго, мечтавшего уже увезти чудесное судно и запрятать его так, чтобы никто другой не мог его найти; но теперь, когда эта громадина очутилась не в воде, а на суше, как ее спрятать или столкнуть обратно в воду, где он мог так легко и свободно направлять его по своему желанию?

Вдруг Коанук воскликнул:

– Вождь, смотри, у нее колеса, как у тележек белых людей!

– Колеса! – повторил Виллиго, и это слово явилось для него настоящим откровением: очевидно, это судно может идти так же по земле, как и по воде или по воздуху, и недолго думая он нажал первую кнопку первого ряда. К его немалой радости, судно плавно и послушно покатилось вперед. Виллиго хотел было нажать вторую кнопку и отвести его обратно в озеро, когда ему пришло на ум, что белые люди, находящиеся на громадном чудовище, которое ушло под воду, могут обойти под водой все озеро и, наверное, найдут пропавшее судно, куда бы он его ни запрятал; это заставило его изменить план. Он нажал кнопку, и судно, ставшее громадным автомобилем, быстро покатилось вперед; он направил его в маленькую долинку в полумиле от озера и здесь, дав полный ход, загнал свой диковинный экипаж в узкое ущелье, усеянное обломками гранитных скал и заканчивающееся глубоким естественным гротом, уходившим в глубь горы на несколько сот метров. Сюда-то он и ввел свой «приз», будучи уверен, что, кроме него, никто не разыщет его здесь.

Сойдя с судна, Виллиго чувствовал себя как римский триумфатор; в нем проснулось чувство невыразимой и сладкой гордости. Он, нагарнукский воин, никогда нигде не обучавшийся никаким премудростям белых людей, сам, своим умом, без всякой посторонней помощи и всяких указаний разгадал секрет этих ученых людей, разгадал в несколько часов.

– Мату-Уи (Бог), – воскликнул он обращаясь к Коануку с чувством великой гордости, – создал белых людей для того, чтобы работать, как женщины, изобретать и придумывать множество вещей, но он создал черного человека с большим умом для того, чтобы тот, не трудясь и не работая, угадывал все их хитрости и смеялся над их коварством.

Коанук был положительно поражен, он в этот момент смотрел на возлюбленного вождя с чувством благоговейного уважения, почти трепетного страха, и ему думалось, то Великий Дух – Мату-Уи вдохнул в мозг Виллиго ум превыше обычного человеческого ума.

Между тем то, что сумел сделать Виллиго, было еще далеко не много; дело в том, что Джонатан Спайерс, сознавая, что ему рано или поздно придется поручить управление «Лебедем» и «Осой» кому-нибудь постороннему, распорядился провести на верхнюю палубу некоторые из простейших проводов, посредством которых можно управлять судном. Однако, управляя его движением, человек, знакомый с применением этих хрустальных кнопок, не знал ни одного из секретов механизма; он не мог ни привести в движение механизма в случае остановки, ни регулировать машин, вырабатывающих воздух или электричество, не мог приводить в действие электрические аккумуляторы, словом, не знал ничего из сложного механизма. Кроме того, предусмотрительный американец благодаря известному рычажку мог совершенно остановить действие этих кнопок или ограничить ток известным временем, несколькими часами, сутками или месяцами или действие всего механизма или отдельных частей его, смотря по желанию.

Таким образом, оба судна, даже управляемые кем-нибудь посторонним, все же оставались в полной его зависимости; но так как, уходя, капитан, не предвидевший того, что произошло в его отсутствие, не принял этой меры предосторожности, то «Лебедь», черпавший свои запасы электричества из воздуха или воды, мог действовать в продолжение 50 лет, до полного износа некоторых своих частей.

Придя во Франс-Стэшен, Виллиго никому ничего не сказал ни слова о случившемся, точно так же и Коанук хранил полное молчание.

– Слишком много глаз, слишком много ушей, слишком много языков в большом доме, – сказал Виллиго, – и если Коанук не сумеет удержать своего языка, то Туа-Нох, прибывший сегодня утром, будет предупрежден, и нам не удастся захватить громадное чудовище! – Так Виллиго называл «Римэмбер».

– Коанук не женщина, и его язык не болтает без его воли! – отвечал в тон ему юный воин.

Когда же во время разговора с Оливье Джонатан Спайерс сделал знак своему негру, то Виллиго, от взора которого ничего не могло укрыться, разом понял, что Туа-Нох, то есть «восточная птица», как он прозвал Красного Капитана, посылал своего негра передать какое-нибудь приказание людям, оставшимся на судне. Чтобы не допустить этого чернолицего убедиться в исчезновении «нашего чудовища», Виллиго и Коанук пустились по его следам. Вскоре они нашли его и, забежав вперед и притаившись в кустах цветущего лавра, дали ему пройти мимо себя, затем разом, точно по команде, послали ему вдогонку свои бумеранги. Страшные орудия, попав негру в голову, уложили его на месте без стона, без вздоха.

Спустя несколько минут волны озера поглотили труп несчастного негра. Радуясь тому, что они лишили Красного Капитана последнего его союзника и всяких вестей о его судне, оба австралийца направились в свою деревню, где им предстояло исполнить свою роль на Празднике огня, который должен был начаться тотчас же по прибытии в деревню канадца и его друзей.

Виллиго был доволен собой, хотя не предвидел даже всей важности того, что ему удалось сделать. В самом деле, каким образом мог теперь вернуться на «Римэмбер» Красный Капитан? А если он не мог этого сделать, то что станется с остальными заключенными в подводном колоссе и лишенными возможности выйти наружу?

Действительно, если бы Джонатан Спайерс знал о случившемся, он, конечно, не последовал бы за гостеприимными хозяевами Франс-Стэшена в деревню нагарнуков, но он даже не подозревал, что мог лишиться благодаря пустячной случайности плода всех десяти лет своей трудовой жизни, своей смелой настойчивости, своих бессонных ночей.

В данный момент его всего более занимал один вопрос, над разрешением которого он трудился с самого момента своего знакомства с молодым графом. Все в этом молодом человеке – и звук его голоса, и фигура, и манеры казались ему знакомыми, точно он уже видел его когда-то, и, чем больше он прислушивался к его голосу, чем больше смотрел на него, чем больше приглядывался к нему, тем сильнее в нем сказывалось это впечатление.

Наконец он не выдержал и прямо обратился к молодому человеку за разъяснением мучившего его вопроса.

Идя подле графа по пути к большой деревне нагарнуков и беседуя с ним о том о сем, он вдруг прервал этот пустячный разговор словами:

– Простите меня, граф, но я положительно сгораю от нетерпения предложить вам один вопрос!..

– Сделайте одолжение, – воскликнул Оливье, – я весь к вашим услугам!

– Чем больше я на вас смотрю, тем более мне кажется, что я уже раньше когда-то имел удовольствие видеть вас! Скажите, моя наружность не кажется вам знакомой?

– Возможно, конечно, что мы с вами когда-нибудь встречались, но признаюсь, ваши черты не запечатлелись в моей памяти. Я много путешествовал! Вы, вероятно, тоже, а при таких условиях мимолетные встречи так часты, что их с трудом запоминаешь! Быть может, мы виделись с вами в России?

– Я совершенно не знаю этой страны!

– Так, может быть, во Франции?

– Тоже нет, я, как всякий американец, мечтаю о поездке в Европу, и главным образом во Францию, но до сих пор еще там не был!

– Ах, да, ведь вы американец; значит, мы, вернее всего, встречались где-нибудь у вас на родине!

– А какие города Америки вы изволили посетить?

– О, весьма многие… Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимор, Цинциннати, Новый Орлеан, Сан-Луис, Сан-Франциско…

– Сан-Франциско?!

– Да, я состоял давно, лет десять тому назад, при нашем посольстве в Вашингтоне; в то время наш консул в Сан-Франциско заболел, и я был командирован временно исполнять его должность…

– Десять лет тому назад! – прошептал Джонатан Спайерс, разом побледнев как полотно.

– Что с вами? Вам, кажется, дурно! – участливо осведомился Оливье.

– Не беспокойтесь, граф… Это сейчас пройдет: я не мог сразу совладать со своим волнением! Позвольте мне рассказать, граф, один маленький случай!

– Сделайте одолжение, я вас слушаю! – сказал Оливье.

– Это было давно, лет десять тому назад. Однажды вечером на углу улицы Кияй, близ Вашингтонского сквера, молодой человек лет двадцати, доведенный нуждой, самой горькой нуждой до полного отчаяния, не находя нигде работы, в отчаянии решил наложить на себя руки и покончить расчеты с жизнью. Вдруг случайно проходивший мимо молодой человек приблизительно одних с ним лет, заметив его бедственное положение, подошел к нему, и, точно прочитав в его душе его намерение, достал из своего бумажника сто долларов и сунул в руку несчастного, сказав ему по-французски только два слова…

– «Работай и надейся!» – подсказал ему Оливье, стыдливо улыбнувшись.

– Так это были вы? Вы?! – воскликнул капитан. – Вы, которого я разыскиваю вот уже скоро десять лет, чтобы отблагодарить вас, чтобы сказать вам, что моя преданность вам безгранична, чтобы сказать, что та жизнь, которую вы тогда спасли, теперь всецело принадлежит вам!.. И я… и я… – Но он вовремя спохватился, что сознаться в том, что он виновник всего случившегося вчера, значило бы погубить себя навсегда в глазах графа и рисковать своей жизнью, так как все эти дикари набросились бы на него, чтобы отомстить за исчезновение нагарнука, и даже граф не мог бы защитить его от черной толпы.

– Так это были вы – тот молодой человек, которому мне случилось помочь, – сказал Оливье, – очень рад! Я часто потом думал о вас… Но я сейчас только припоминаю, что вы назвали себя Джонатаном Спайерсом. Неужели вы тот самый выдающийся изобретатель, подаривший нам столько полезных открытий, как лампочка вашего имени, рисующий телеграф и многие другие изобретения, сделавшие ваше имя столь популярным?!

– Да, я – тот самый Джонатан Спайерс!

– Гениальный изобретатель?!

– Благодаря вам, граф, не забывайте этого!

– Я счастлив, я горжусь тем, что случай помог мне спасти не только страждущего, нуждающегося брата, но и столь великого человека, который уже оказал и окажет еще, вероятно, столько услуг человечеству!

– О, вы преувеличиваете мои заслуги, граф! Всем, чем я стал, я обязан вам – и потому я рад посвятить вам всю мою жизнь.

– Нет, я принимаю только вашу дружбу и расположение! Но у меня явилась одна мысль… Ведь ты первый электротехник нашего времени; вы можете оказать мне громадную услугу, от которой для меня может зависеть не только моя жизнь, но и все счастье моей жизни!

– Надо ли мне говорить вам, что вы можете на меня рассчитывать!

– Сейчас я не стану говорить вам об этом: это слишком длинная история, а мы уже почти пришли к месту. Сейчас начнется торжество; а вечером все мы будем слишком утомлены. Но завтра поутру, если вы позволите, я зайду в вашу комнату и расскажу вам все!

XI

Торжество. – Происхождение, обычаи, нравы и верования «пожирателей огня».

В этот момент громкие крики приветствия огласили воздух; все, как один человек, приветствовали Тидану, этого любимого всеми приемного сына племени, и его друзей, сегодняшних гостей. Оливье, извинившись перед капитаном, направился навстречу вождям, которых он в свою очередь должен был приветствовать.

– Так это он, мой спаситель! – шептал про себя Джонатан Спайерс. – А я дал свое слово Ивановичу предать его или по крайней мере поставить его перед судом Невидимых! Я не могу сдержать этого обещания! Предать единственного человека, который пожалел меня и протянул мне руку помощи, о, никогда! Я ненавижу, презираю человечество, которое угнетает и попирает все слабое и беззащитное, осмеивает все святое и честное. Только грубая сила внушает страх и уважение и удерживает людей от их злодейств. Люди хуже зверей! Их следует держать под плетью, как собак, если кто не хочет, чтобы они хватали его за горло, и я буду уничтожать их беспощадно, срезать, как серп спелые колосья на ниве. Но неужели мне начать со своего благодетеля, с единственного человека, тронувшегося моим горем?! О, нет! Иванович должен вернуть мне мое слово; если он не захочет этого, я прибегну к своей силе. Разве не я господин?! – Он засмеялся едким беззвучным смехом. – О… мое слово! Когда кругом себя я вижу только ложь, обман, двуличие и злоупотребление силой, что обязывает меня так свято держаться своего слова? Если на свете царит сила… так я стану пользоваться своею силой! Предать единственного честного, открытого и доброго человека, которого я встретил в своей жизни?! Нет! Лучше я подожгу весь свет со всех четырех сторон!

При виде ласки и любви, с какой относились к Оливье нагарнуки, Джонатан Спайерс продолжал мысленно рассуждать.

– Ты сумел приобрести любовь даже этих дикарей, и тебе нечего бояться меня – я буду охранять тебя… Буду оберегать твое счастье, и, быть может, часть твоей радости, твоей доброты и человеколюбия проникнет и в мое скорбное сердце… А-а… эти Невидимые, твои враги! Так пусть они теперь дрожат!

И Джонатан Спайерс готов был сейчас же поспешить на «Римэмбер» и объясниться с Ивановичем, так как он чувствовал, что в отношениях последнего к графу кроется что-то иное, чем то, что он говорил ему, какая-то тайная ненависть, какое-то гадкое мстительное чувство. И вдруг многое, чему он раньше не придавал значения в поведении Ивановича, стало для него ясно, и он понял, что этот человек подличал, льстил и унижался, чтобы вкрасться в его доверие и вырвать у него тайну.

– А-а, я выведу его на чистую воду! Я доведу его и всю его шайку до полного бессилия! Я высмею их басню о владычестве над миром и торжестве славянской расы! Все это ложь и обман; вы просто алчная орда, сгребающая в свои руки капиталы, жаждущая власти и наслаждений и всяких житейских благ исключительно для себя и порабощающая массы запугиванием и угрозами, эксплуатирующая слабых и доверчивых в свою пользу. Теперь померяемся силами со мной. Вы, Невидимые, вы вечные эгоисты и эксплуататоры, вся социальная миссия которых заключается в разделении народов, в натравливании одних на других для того, чтобы самим в мутной воде ловить рыбу… О, вы вечно существовали, я знаю вас! Это вы кидали римскому народу в подачку хлеб и зрелища, чтобы превратить их в скотов и убить в этом народе всякое благородное, человеческое чувство! Это вы заливали кровью Азию, эту благословенную страну, до тех пор, пока под этим солнцем юга не осталось ничего, кроме человеческого праха! Это вы разжигали костры инквизиции! Вы заряжали аркебузы в Варфоломеевскую ночь… Да, это все делали вы, Невидимые. Разящую руку видит всякий, но руку, повелевающую всем, никто не видит! Но придет и ваш час! Вы представляете собою отжившие начала: невежество, насилие и суеверие, а «Римэмбер» – символ науки, разума и труда; это – начало будущего; «Римэмберу» суждено истребить вас, рассеять и стереть с лица земли!

Так рассуждал Джонатан Спайерс, не подозревая, что, быть может, в этот момент он уже бессилен и безоружен.

В первый момент он хотел было сейчас же бежать к берегу и вернуться на «Римэмбер», но затем одумался и решил прежде все узнать, а потом уже приступить к объяснению с Ивановичем.

Между тем праздник должен был уже начаться, так как все были в сборе.

«Праздник огня» редкому из путешественников случалось видеть, так как он происходит только при вступлении в обязанность нового Аруэнука, то есть «великого хранителя огня», что случалось только раз в полвека и даже реже, потому что должность Хранителя Огня пожизненная и переходит по наследству.

Название племени «нагарнуки» означает в переводе «пожиратели огня»; в этнографическом отношении происхождение этого племени, как и всех других племен Австралии, неизвестно.

Со слов первых путешественников, посетивших Австралию и видевших только жалких побережных жителей, питающихся исключительно ракушками, кореньями, травами и полусгнившей рыбой, выбрасываемой морем, долгое время полагали, что все жители Австралийского материка – низкорослые, рахитичные, уродливые чернокожие. Но затем, по мере более близкого ознакомления с туземцами, этот предрассудок был опровергнут.

В Австралии насчитывается около 14 или 15 типов туземного населения, причем с этнографической точки зрения некоторые из племен стоят несравненно выше желтой и монгольской рас. К числу таких принадлежали и нагарнуки, которые по формам тела, строению и общему физическому развитию не уступали лучшим человеческим расам. Что касается лица, то черты его, конечно, не столь прекрасны, как черты лица арийской или кавказской расы, но, во всяком случае, не лишены своеобразной красоты.

Однако и этим, более развитым племенам не удалось избегнуть общей участи туземцев.

Когда англосаксонская раса, сохранившая под личиной Высшей цивилизации и культуры всю грубость и жестокость примитивных народов, стала здесь беспощадно истреблять туземцев, то из 500000 или 600000 дикарей, населявших этот материк до прибытия сюда европейцев, осталось едва две-три тысячи душ. Страшно даже подумать о таком истреблении мирных жителей, коренных владельцев этой страны; даже сами англичане, сознавая это, стараются уменьшить свою вину, утверждая теперь, будто Австралийский континент насчитывал всего 100000 или 80000 жителей, а некоторые из них доводят свое бесстыдство даже до того, что говорят всего о 10 тысячах жителей. Но официальные документы некоторых более правдивых из их же администраторов страны явно противоречат им и называют цифру, упомянутую выше.

Установлено также официальными документами, что сначала австралийцы очень охотно принимали европейцев, что они усердно работали на них, не проявляя ни малейшей враждебности, и только впоследствии, в силу возмутительного отношения англичан, сердца их озлобились, и они начали выражать протест против их насилия, коварства и бесчеловечности.

Официально установлены следующие возмутительные факты:

1) Лейтенант Мур приказал стрелять в мирную толпу туземцев, состоящих из мужчин, женщин и детей, проходивших неподалеку от его жилища, просто ради забавы.

2) Солдаты и все вообще переселенцы, находясь в лесах на охоте, имели обыкновение стрелять в попадавшихся им навстречу туземцев.

3) Некоторые зажиточные колонисты убивали туземцев для того, чтобы кормить их мясом своих собак.

4) Англичане вырывали у туземцев их младенцев и для забавы кидали их в пламя костров, иногда на глазах обезумевших от ужаса матерей…

У англичан испокон веков существует два способа колонизации стран: если они захватывают в свои руки такую страну, как Индия, где их единоплеменники не могут управляться с землей по чисто климатическим условиям, они поощряют увеличение туземного населения с тем, чтобы превращать его в рабочую силу, которую они эксплуатируют всеми средствами, не говоря уже об обложении их непосильными податями и обременении принудительными работами, которые они считают унизительными для себя; если же они овладевают такой страной, как Австралия или Тасмания, где белые могут преуспевать без посторонней помощи, там они истребляют всеми средствами туземный элемент, не зная ни совести, ни сожаления.

Нагарнуки, так же как и береговые жители, не избежали этих массовых истреблений со стороны колонизаторов. Еще всего 150 лет тому назад их насчитывалось до 25 тысяч, а в 1869 году оставалось всего только 500 душ, считая в том числе женщин и детей. В настоящее же время осталось только несколько разрозненных семей. Таким образом погибло славное, здоровое и красивое племя туземцев, правда стоявшее еще на первых ступенях цивилизации, но которое было, как мы сейчас увидим, не более суеверно и не более дико, чем все остальные расы, достигшие впоследствии высших ступеней цивилизации.