Текст книги "Дружба, зависть и любовь в 5 «В»"

Я буду занят

В цирке прохладно и пахнет зверями. Володе становится весело и тревожно по-праздничному. Он предвкушает что-то особенное. Сейчас начнётся то, чего не бывает в обычной жизни, – это и есть праздник.

Вовка забыл обо всём: когда тебе одиннадцать лет, ты легко забываешь плохое, печальные мысли быстро улетучиваются, особенно в цирке. Цирк – место не для печали, а для радости.

По арене прохаживался тигр. Яркая полосатая шкура горела в свете прожекторов, мерцали зелёные глаза. Тигр прижмуривал их, казалось, что он насмешлив и проницателен. Вот бы встретить такого в лесу или где они там водятся. Идёт, например, Вовка, а ему навстречу вдруг выходит из кустов вот такой зверь. Бросится? Очень даже возможно, что бросится. Но Вовка тоже не слабый – силой взгляда, мощью характера любого зверя можно остановить, пригвоздить к месту. Вон дрессировщик-то – только взглянет, только взмахнёт своим хлыстом, и свирепый тигр прыгнет в кольцо. Он прыгает послушно и не думает сопротивляться, хотя кольцо горит синим пламенем, а дикие звери не выносят огня. Но мало ли чего они не выносят – дрессировщик приказывает, и тигр прыгает без всяких сомнений.

В эту минуту Володя твёрдо решил, кем он станет, когда вырастет. Конечно, дрессировщиком тигров. И они будут его слушаться без всякого хлыста. Дрессировщик прохаживался по арене пружинистой походкой, блестел на нём костюм, а широкий плащ в звёздах он сбросил на руки ассистенту очень красивым движением. Володя подумал, что такому движению, наверное, надо долго учиться. Голова у дрессировщика была гладко причёсана, а когда он щёлкал хлыстом перед носом тигра, волосы разлетались. Дрессировщик Володе нравился, но хлыст – это напрасно, Володя сумел бы так подружиться с тигром, что мог бы протянуть руку и взять его за шкирку, как Серёжину Звёздочку. И приподнять. А что? Та же кошка этот тигр, большой только. Но от этого не становятся злыми. Большие, наоборот, чаще бывают добрыми. Чего большому злиться? Он ничего не боится и так.

Потом номер с тиграми кончился, на арене появился клоун. Он был очень смешной, в большой кепке, с маленькой гармошкой в огромных руках. Он ещё ничего не сказал, а весь цирк уже хохотал. Клоун расхаживал по арене в огромных ботинках, спотыкался, наступал сам себе на ноги, мешал служителям убирать тумбы, на которых недавно сидели тигры. Потом клоун встал на одном месте, подмигнул всем и заиграл на своей гармошке.

Володя никогда ещё не сидел в первом ряду, только в кино. Но кино – одно, а цирк другое. В кино садятся в первый ряд только затем, чтобы никто не загораживал экран. А здесь, в цирке, в первом ряду не только ты лучше видишь арену, но и тебя видят с арены. Вот клоун поёт свою песенку и смотрит прямо на Володю. И от этого Володе так весело и хорошо. Столько народу в цирке, наверное, тысяча. А этот клоун, рот до ушей, глядит на Володю и ни на кого другого. Не забыть завтра Серёжке рассказать. Не поверит? Сразу, наверное, не поверит, а потом-то поверит. Серёжа всегда Володе верит, потому что они друзья.

Отец сидит рядом с Володей, и Володя решил посмотреть, видит ли отец, как клоун смотрит прямо на его сына Володю. Володе кажется, что отец должен радоваться от этого и даже гордиться. Народу-то вон сколько, а этот замечательный клоун выбрал именно его сына, Володю. И тут Володя видит, что отец не смотрит на арену и не видит никакого клоуна. Отец свесил голову и сладко спит, всхрапывает и клонится вбок. От звуков музыки и громкого смеха отец иногда вздрагивает, пытается установить свою непослушную голову прямо, но скоро она опять падает.

Володе сразу делается тоскливо и сиротливо. Отец здесь, но его как бы нет. Клоун поёт:

– Приходи на свиданье, только без опозданья.

А Володе уже не смешно.

«Ещё свалится», – с тревогой думает он, и тут случается то, о чём он только что успел подумать. Отец с грохотом падает прямо на арену, чуть не под ноги клоуна.

Цирк приходит в движение.

– Во даёт! – кричит мальчишка недалеко от Володи. – Цирк!

– Это он нарочно, это специально, – объясняет всем женщина в красной кофте. – В цирке это бывает, это специально.

Клоун продолжает петь и растерянно косится на отца. Публика хохочет. Отец просыпается, поднимается тяжело, громко говорит «извините», садится на своё место.

Тут объявляют антракт.

Отец поворачивается к Вовке, тупо смотрит, почему-то спрашивает:

– Ты меня уважаешь?

– Я тобой горжусь, – тихо отвечает Володя. – Пошли домой, папа.

Горько и противно. И никому в целом свете ничего нельзя рассказать.

– Пошли домой, пошли.

Отец охотно соглашается. Его развезло в тепле, он чувствует себя разбитым, усталым.

Они выходят на улицу, отец хмуро молчит. Может быть, он считает Вовку неблагодарным – не захотел до конца смотреть программу, как будто каждый день получает билеты в первый ряд. Избалованные пошли дети, ничем их не удивишь.

– В следующее воскресенье не смогу прийти, – говорит отец, – на овощной базе воскресник.

Володя вдруг чувствует облегчение.

– И я как раз в следующее воскресенье занят, мы с классом в музей идём. До свидания, папа.

Я за тебя заступлюсь

Игорь Павликов заметил, что Таня ходит грустная. А может быть, он просто так ждёт её у школы. Может же человек захотеть поговорить со своей знакомой пятиклассницей Таней? Не у каждого в первом классе, где учится Павликов, есть такие взрослые знакомые. Не у каждого, конечно. А у Игоря Павликова есть. И он очень этим гордится.

Он стоит около школы и делает вид, что никого не ждёт. Глядит по сторонам, сосёт конфету. Но вот выходит Таня, и он, забыв всякую солидность, бросается ей навстречу.

– Таня! Здравствуй, Таня! А я стою, стою, а ты всё не идёшь.

– Мы стенгазету делали, а ты не озяб?

Она трогает его руку – тёплая. И ему хорошо от её заботы. А ей хорошо, что вот он, Игорь Павликов, ждал её, хотел с ней повидаться. И рад ей, улыбается во весь свой рот, а во рту не хватает зуба, как у многих первоклассников. До чего хороший мальчишка.

– Таня, мне папа марки купил, космическая серия.

Павликов достаёт маленький альбомчик, марки очень красивые – первый космонавт Юрий Гагарин, длинные космические ракеты, синие марки, стальные спутники, звёзды сияют. Люди летают к звёздам, и это прекрасно.

– А меня Марь Семённа похвалила сегодня, – вдруг говорит Игорь. – Честное слово, не вру. Она сказала, что я стал собранным и организованным, только ещё не совсем.

– Ты просто молодец! – Таня даже останавливается, она рада, что Игоря хвалит учительница. Плохо человеку, когда его только ругают да ругают. – Это так прекрасно, что ты теперь собранный и организованный. Видишь, какой ты молодец.

Игорь сияет. Он не сказал Тане, что учительница добавила ещё такие слова: «Скажи спасибо Тане, это её заслуга. Вот что значит хорошее шефство старших над младшими».

Этого он не сказал, постеснялся. Но Таня и так понимает, что Павликов благодарен ей, и зачем уж об этом много говорить.

– Знаешь, Таня, если тебя кто-нибудь обидит, ты мне скажи. Я с любым справлюсь, ты не думай. Я такие приёмчики знаю – любого в одну секунду уложу на обе лопатки. Не веришь?

– Верю, – серьёзно отвечает она. Почему не верю? Спасибо тебе, Игорь. Если меня кто-нибудь обидит, я тебе обязательно скажу.

Учительница называет её шефом, можно, конечно, и так называть. Но всё-таки они с Игорем Павликовым – самые настоящие друзья. Ну и что же, что он маленький? Разве в этом дело?

Было очень весело

Лариса напомнила:

– Таня, ты не забыла – завтра в четыре ко мне на день рождения.

Таня помнит про Ларисин день рождения. Но она сомневается: идти или не идти. Раздумывает, то хочет пойти, то не хочет. Уговаривает себя – почему же не пойти? Там соберутся её одноклассники. Хорошие, в общем, ребята. Хорошие? Разные, но какие уж есть. Других одноклассников у неё нет, надо дружить с этими. Не получается? Может быть, сама в этом виновата. Надо постараться, не ставить себя всё время отдельно от них. Совсем ещё недавно они и не звали Таню к себе. Ходили в кино – без Тани, на каток – без Тани. И в штаб не звали. И на дни рождения не приглашали, а теперь зовут. Хорошо? Конечно.

Тогда, когда её не звали, ей было очень грустно и одиноко. А теперь? Теперь ей не грустно и не одиноко. А Максим? Ну что – Максим? В тот вечер она его встретила с Людкой, он ходил гулять с Людкой. Но что же в этом особенного? Может быть, это вообще ничего не значит. Ну, погуляли они вместе один раз. Случайность. Но зачем он согласился с Людкой идти? Хоть один-единственный раз – зачем? А затем, что Людка липучая, приставучая. Уж Таня знает. Людка, наверное, сама навязалась. А Максим мягкий, он не мог сказать Людке «отстань». Такие, как Людка, не очень-то отстанут, даже если сказать. Может быть, он даже говорил. Откуда Таня знает? Она же там не была, когда Людка его уволокла гулять. Может быть, он и сказал: «Отвяжись ты, Людка, что ты ко мне пристала?» А Людка: «Тю-тю-тю-тю! Максим, Максим! Смотри, какая собачка! Смотри, какие гольфы беленькие!» Противно, а не отвяжешься.

Тане становится немного веселее.

Да, но потом, в классе, он ни разу не подошёл к Тане и ни разу не взглянул на неё. Как будто сердился. И было от этого Тане грустно, очень грустно.

Но сегодня Таня постарается отогнать печальные мысли. Нечего нюни распускать. Не посмотрел. А почему он обязан на неё смотреть? Какая нашлась красавица – глаз с неё не своди.

Вот сейчас Таня выгладит своё нарядное розовое платье, возьмёт красную обезьяну с клетчатыми ушами, которую купила в «Детском мире» специально для Ларисы, и пойдёт на день рождения.

Таня старательно разглаживает оборки на платье, брызгает на него водой. От водяной пыли получается в кухне радуга. Таня щурится, улыбается, доглаживает платье. И ничего плохого не случилось, и всё хорошо. Всё будет, как было – радость, и тихий звон, и музыка, слышная одной Тане. Конечно, будет.

Таня встряхивает чёлкой.

В комнате мама говорит папе:

– Наконец-то наша девочка выросла, без напоминаний гладит своё выходное платье. А эти, кошмарные джинсы я когда-нибудь выброшу.

Сегодня воскресенье, и папа с самого утра шуршит газетой на своём диване.

– Что ты! – говорит он рассеянно. – Выбрасывать никак нельзя. Это всё равно, что сжечь шкурку царевны-лягушки. Никак нельзя.

Они думают, что Таня не слышит. Но всё же слышно сквозь тонкие стены.

Лягушка. Только самые близкие родные могут сделать человеку так больно. Гаснет радуга. Таня стоит и смотрит на своё отражение в стеклянной кухонной двери. Большой рот. Далеко расставленные друг от друга глаза. Чёлка низко спускается на лоб, лицо от этого кажется широким. Лягушка. Только не царевна. Лягушка, и всё. Вспоминается маленькое беленькое кукольное личико Людки. Аккуратненький ротик, аккуратненькие глазки, и носик остренький.

Таня берёт обезьяну в хрустящей бумаге и выходит из квартиры.

Не будет она расстраиваться. Мало ли что папа сказал. Он не думал, что лягушка – это обидно, даже если лягушка – царевна. Царевна-то она потом, а лягушка – сразу. Взрослые вообще не очень разбираются – что обидно, а что не обидно. А там, у Ларисы, может быть, будет Максим. Таня постеснялась спросить у Ларисы, кого она ещё пригласила. Казалось, что Лариса сразу догадается, из-за кого Таня задаёт этот вопрос. Догадается, посмотрит понимающим насмешливым взглядом. Лучше не спрашивать. Но Таня надеется, что он придёт к Ларисе. Может быть, просто так придёт – почему не пойти, раз пригласили? А может быть, придёт для того, чтобы увидеть её, Таню. Разве так не может быть? Очень даже может быть. И это само по себе прекрасно. А всё остальное не имеет никакого значения.

Она входит к Ларисе, гремит музыка, пахнет шоколадом.

– Таня пришла! – говорит Лариса радостно. Гостям полагается радоваться, так велит мама.

Таня через открытую дверь видит комнату, нарядный стол. Оля и Оксана сидят рядом на диване.

– Ой, какое платьице миленькое! – говорит громко Оля и поправляет рукав у своей нарядной голубой кофточки. – Розовое очень освежает лицо.

Лариса смеётся, потом говорит:

– У меня мама очень хорошая, она всё понимает: приготовила вкусное, пражский торт испекла и ушла в гости к соседям.

А Таня сразу видит Максима. Он сидит возле проигрывателя и перебирает пластинки. Таня смотрит на него, а он поглощён пластинками. И рядом с ним стоит Людка. Прямо около Максима стоит она – Людка. Маленькая, крепенькая, в синей короткой юбочке и белом свитере. Белые гольфы с кисточками. Людка любит носить гольфы; наверное, это хорошие гольфы, и, наверное, они идут Людке. Но Тане кажется, что гольфы Людка носит нарочно, чтобы понравиться Максиму. И синюю короткую юбку, и белый ладненький свитерочек. Маленькая, складненькая, живая, хитренькая, противная Людка.

Сейчас она стоит около Максима и загораживает Максима от Тани и Таню от Максима. Конечно, любой человек может стоять где хочет. Но Людка, скорее всего, нарочно стоит так, чтобы загораживать их друг от друга. Ей, Людке, для этого даже думать не надо – у неё всё само так получается. Таня уверена, что Людка сама подошла к Максиму и встала там, а он её, конечно, не звал. Будет он звать какую-то Людку.

Таня заходит немного сбоку, и Максим видит её. И что происходит дальше? Он, Максим, смущённо отворачивается от Тани. Он не просто отвернулся, а виновато. Так, как будто Таня увидела что-то такое, чего он не хотел ей показывать. И сразу получилось так, как будто Таня виновата в том, что появилась в этом доме и помешала ему. Потому что не вовремя увидела его лицо, Людку около него, увидела то, как он отвернулся.

Пришли Вовка и Серёжа, конечно, вместе.

Вовка протянул Ларисе пионы и сказал:

– С днём рождения.

Серёжа тоже произнёс:

– С днём рождения.

Он вытащил из-за куртки коробку конфет «Ассорти» и сказал:

– Это конфеты. Ассорти.

Лариса сказала:

– Садитесь все за стол. А потом будут танцы.

– Танцы, – фыркнул Вовка. – Как взрослые тётки.

– Не тётки, а подростки, – с достоинством ответила Оля. – А ты, Вовка, как маленький детка. Лариса, разве больше никто не придёт?

– Придёт, придёт, только он немного опоздает.

– Максим, а ты танцуешь? – спросила Оля. Максим не успел ответить. Людка сказала:

– Максим очень даже хорошо танцует, – и подвинула свой стул так, чтобы сидеть за столом рядом с Максимом.

– Давай, Лариса, открывалку, – сказал Серёжа, – буду лимонад открывать.

Таня всё это время сидела на дальнем конце стола. Она старалась не видеть Максима, но всё время видела его. Он что-то говорил Людке, а Людка улыбалась, кивала.

Все ели торт и яблоки, пили лимонад. Красную обезьяну с клетчатыми ушами и в клетчатых штанах Лариса посадила на спинку тахты. Ещё утром обезьяна нравилась Тане – забавные клетчатые штаны, рот до ушей, смешные уши в красную и белую клеточку. Теперь Тане было неприятно смотреть на обезьяну. Глупая какая-то обезьяна, плохой подарок.

– Больше всего на свете люблю розочку с торта, – нараспев сказала Людка. – Максим, положи мне вон ту, зелёненькую.

И он положил. Снял с торта ножом и положил Людке на тарелку. И покосился на Таню. Ему хотелось, чтобы она не заметила. Но он увидел, что она заметила. Она старалась сегодня ничего не замечать и всё, как назло, замечала. Замечала, как Максим оживлённо что-то рассказывает Людке, а она ест свою зелёненькую розочку и кивает, понимает. До Тани донеслось слово «рапира». Это Максим рассказывает Людке про фехтование. У него в прошлое воскресенье были городские соревнования. А Таня даже не знает, как он выступил, какое место занял. Наверное, первое. Хорошо бы – первое. Людка кивает, будто что-то понимает. Подлая Людка.

Тане очень хочется уйти отсюда. Казалось, что Оля с Оксаной перешёптываются, злорадно улыбаются. А может быть, её затем и позвали, чтобы посмеяться? Какая она им подруга? В школе еле-еле двумя словами перебросятся и диктант спишут. А так – они сами по себе, а она сама по себе. Подобрели немного, когда Максим перестал обращать на неё внимание. Сразу заметили. Девчонки умеют сразу замечать такие вещи. Она ещё надеялась на что-то, а они уже видели – всё кончено.

Уйти, конечно, уйти.

Им всем здесь хорошо, а ей так плохо. Зачем же она сидит? Вот сейчас встанет и уйдёт. Но уйти раньше других у всех на глазах было трудно. Как это вдруг первой подняться, пройти через комнату, выйти. Легче было сидеть в уголке, притихнуть и не лезть никому на глаза.

Раздался звонок. Это пришёл высокий мальчик с очень тёмными глазами.

– Есть не хочу, – сказал он. – Зовут меня Женя. Я двоюродный брат Ларисы.

– Сейчас будут танцы! – громко сказала Оля. – Мальчики, отодвиньте стол к стене!

Двоюродный брат подошёл к Ларисе, громко сказал:

– Твоя мама просила меня танцевать со всеми по очереди. Первая очередь твоя.

Он стал танцевать с Ларисой. Лариса была недовольна: бестактный этот Женька. Мог и не распространяться про то, что он родственник. И про то, что его просила мама танцевать с Ларисой. Разве трудно сделать вид, что ты знакомый, а не двоюродный? И потанцевать так, как будто тебе это доставляет удовольствие? Лариса танцевала с недовольным лицом.

Людка вытащила на середину Максима.

– Ну и что же, что не умеешь? Научишься! Прямо сейчас! Современные танцы лёгкие!

Она вертелась, смеялась. Ритмично двигались маленькие ноги, остренькие локти, ровненькая спина. А Таня высокая и сутулится.

Максим перебирал ногами рядом с Людкой. Лицо у него было серьёзное, почти сердитое. Но он продолжал топтаться там, на середине, рядом с Людкой. А она таскала его за собой, как будто шутила. Как будто он и не был ей нужен. Просто каприз у неё такой, просто не хочется, чтобы он отходил. А отойдёт – переживёт Людка. Легко ей всё, Людке. И страдать она не будет ни из-за кого. Вот ещё.

– Потанцуем, – сказал двоюродный брат Тане.

Она танцевала, не слыша музыки, хотя проигрыватель надрывался на полную мощность. Для танцев нужно настроение, даже вдохновение. А у Тани получались глухие, неодухотворённые движения. И от этого – полная бессмысленность всего. Неживые руки, неживые ноги. Голос, как будто Таня говорит, уткнувшись в ватное одеяло.

– Ой! Я забыла выключить утюг.

И убежала, наконец.

Музыка гремела вслед. Там Максим танцевал с Людкой. Вовка и Серёжа пили лимонад и ели варенье. Оля кокетничала с двоюродным Женей. Оксана старалась не смеяться громко, чтобы не сердить Олю, и всё равно смеялась. Лариса разливала чай. А Максим танцевал с Людкой! Максим – с Людкой. Максим – с Людкой!

Таня бежала через свой двор. Скорее домой.

– Рано вернулась, – сказала бабушка. – Весело было?

– Очень.

Закрылась в комнате, кинула на диван ненавистное розовое платье, влезла в джинсы, в свитер. Что дальше? Таня заметалась по комнате.

– Таня! Перестань слоняться без дела, – сказала мама в соседней комнате. – Займись чем-нибудь.

– Пусть послоняется – воскресенье, – заметил папа.

– Расстроенная пришла, – вздохнула мама. Некуда было деваться от голосов, проникающих сквозь стенку.

– Я не пользовалась успехом в школьные годы, – заявила мама громко. Наверное, хотела, чтобы Таня слышала. Так мама хотела Таню утешить. – Не пользовалась, обманывать не стану. А потом вдруг похорошела. На меня многие обращали внимание.

Папа громко, со вкусом зевнул.

– Все хорошеют. И Таня похорошеет, – сказал он сквозь зевок.

Это он хотел утешить Таню.

Вот и дома поняли, что Тане плохо.

Она больше не могла оставаться в комнате. Тихо вышла на лестницу, бесшумно прикрыла дверь.

«Похорошеет», – говорят они. А теперь она, значит, некрасивая? Но совсем недавно лучший мальчик в классе смотрел на неё так, что она чувствовала себя красивой, очень красивой. Похорошеет. Когда? Через сто лет? Нет, она не хочет хорошеть. Не нужны ей друзья, которые могут изменять. Не нужны подруги, которые могут предавать. Не нужны ни Максим, ни дни рождения – ничего ей не нужно.

Они ещё пожалеют

Во дворе темнеет, а в небе ещё много света – весной свет уходит медленно.

Таня садится на скамейку около качелей, подкладывает под себя ладони, сидит и молчит. Странные мысли приходят в голову этой девочке.

Почему так? Она Максиму не нужна. А нужна ему та, которая вполне может без него обойтись. Разве это справедливо?

На Таню давит большая тяжесть.

Ей всего одиннадцать лет, но возраст ничего не смягчает. Жёстко, тяжело и безвыходно. Самое страшное слово – «безвыходно». Нечего больше ждать, не на что надеяться.

И тут вдруг приходит мысль: хорошо бы сейчас умереть. Вот был бы выход. Всё бы исчезло – Максим с его виноватой улыбкой. Людка в беленьких гольфах с кисточками. Оля и Оксана с их перешёптываниями. Все они тогда сразу бы поняли, какая Таня была замечательная подруга. И какие они были глупые, что не любили её. Где наша Таня? Куда она девалась? Нам так недостаёт её. А вот, мои дорогие. Надо было раньше думать. Они бы все о ней заплакали. И он, Максим, тогда бы понял, какого человека он не ценил. Мысли Тани становятся всё более горькими. Ну как Максим поступил? Судьба предложила ему прекрасного друга, верного и преданного на всю жизнь. А он пошёл за Людкой – двоечницей и вообще глупой. Она, эта Людка, даже списывает всегда с ошибками. Списать из чужой тетради толково и то не может, совсем куриные мозги у этой Людки.

Прекрасные женщины умирали за любовь. Недавно Таня видела по телевизору фильм «Анна Каренина». Вот это была любовь. Она его любила, а он её не понял. И тогда она приняла решение – больше не жить на этом свете. И кинулась под поезд. «Туда, на самую середину!» – как прекрасно и страшно она кричала.

Далеко, в соседнем дворе, засмеялась женщина. А может быть, это из парка слышно. Там, на пруду, уже катаются на лодках.

Представила себе чёрную воду, огни, берег, где пробилась уже молодая травка. А волны на пруду, как на море. Правда, не всегда, а только когда сильный ветер. Сегодня ветра нет. Значит, и волн нет. А есть тихая, чёрная глубокая вода. Вот что там есть. Таня зябко ёжится, Таня представляет себе чёрный пруд.

Вдруг за деревьями в другом конце двора Таня слышит тонкий голос:

– Максим! Ну где же ты? Здесь темно, я знаешь как боюсь! Дай мне руку.

Максим не сразу отвечает:

– Чего бояться-то? Там же никого нет. Бояка ты, Людка.

– Я? Не выдумывай, Максим. Я никогда ничего не боюсь. Я пошутила. Ты что, шуток не понимаешь? Я самая смелая из всех девчонок.

Людка заливается своим тоненьким смехом. И всё, всё это нарочно, неискренне, притворно. Таня видит Людку насквозь. А что в этом толку? Таня-то видит, а Максим не видит.

Таня сердито встряхивает головой. Ещё глупости – будет она топиться. Фигушки! Из-за кого?! Из-за Людки. Этого только не хватало. Людка будет хихикать тоненьким смехом и таскать за собой Максима, а Таня будет лежать на дне холодного пруда синим трупом? Ещё чего! Нет уж, Таня ещё поживёт. А Людка пусть сама топится, если ей надо. Наплевать на неё, на эту Людку. Таня лучше сделает великое открытие в математике. Или изобретёт какое-нибудь лекарство от всех на свете болезней. Или построит самый быстрый самолёт. Все прямо ахнут. Максим прибежит и скажет:

«Таня, Таня, прости меня. Я был дураком набитым. Ну что я нашёл в этой Людке? Она двоечница, она хитрая, она неискренняя».

А Таня?

Таня ответит очень спокойно:

«Не надо так волноваться. Теперь уже, к сожалению, поздно. У меня трое детей и прекрасный муж. Прошлое вернуть нельзя».

Максим тяжело вздохнёт, посмотрит на Таню долгим взглядом.

«Иди, Максим, иди», – скажет Таня.

Он уйдёт.

И всю жизнь будет грызть себя за своё легкомыслие. Но вернуть прошлое не сможет никто. Даже Максим…

Тане становится немного легче. Звёзды бледно светят в небе. Воздух пахнет тополями. Таня идёт по лужам, разбрызгивая воду в разные стороны.

Я вижу Таню издалека. Мне хочется перейти улицу, поговорить с ней. Может быть, утешить. Хочется сказать ей о том, что любить – всегда радость. Даже если любовь приносит печаль и горе. Без любви жизнь пустая, а человеку обязательно нужна полная, богатая жизнь. Человек, который способен полюбить, – всегда счастливый. И обязательно придёт тот, кто поймет её. И пусть она не грустит.

Всё это и ещё многое мне хотелось бы сказать ей. Но я отхожу в сторону. Сейчас ей лучше никого не слушать, а послушать себя.

Таня смотрит на бледные московские звёзды. Они, я думаю, скажут ей всё, что надо.