Текст книги "Постижение. Стихи разных лет"

Людмила Некрасова
Постижение
Стихи разных лет

Часть первая. Вчера

Имя мое

 
Имя мое – осколок льда.
Имя – с горной вершины вода.
Ветер в зимние холода:
«Л-ю-ю-ю-ю-да-а-а!»
 
 
Имя – с елочки тонкой смола.
Имя – первой любви слова.
Шепчешь – и кружится голова:
«Ми-и-и-ла…»
 
 
Нежность и лед,
Своенравность и ласка…
Имя – пророчество?
Или подсказка?..
 

Май 1969 г.

«Я у твоей души брожу…»

 
Я у твоей души брожу
Как возле запертого дома,
Где близко все и – незнакомо…
А вот ключа – не нахожу.
От стен то солнечным теплом,
То знобким холодом повеет…
И доверяет, и не верит
Мне этот молчаливый дом.
Я у твоей души брожу,
Я не могу назад вернуться.
А до окна – не дотянуться.
И ключ пока не нахожу.
 

Сентябрь 1965 г.

«Навстречу тебе бежать?..»

 
Навстречу тебе бежать?
Слезами дорога размыта.
Средь тысяч других искать?
Имя твое еще скрыто.
 
 
Звать? Отзовется лишь
Ветер в готических соснах.
Ждать – перелистывать тишь
В горьких сиреневых вёснах.
 

Октябрь 1965 г.

Ненавидишь?

 
Ненавидишь.
Мороз по коже.
Ненавидишь меня?
За что же?
За насмешки – тщеславию раны?
Иль, что не снисхожу до обмана?
Ну, а может быть, за кокетство,
Что от бабок досталось в наследство?
Ненавидишь меня.
Ну, ладно…
Все у нас с тобою нескладно.
Чуть помиримся – снова ссора.
Снова тучи словесного сора.
Крупным планом твой рот я вижу,
Что вдруг выговорил: «Ненавижу…»
Ненавидишь?
А письма пишешь,
Желчь и горечь на строчки нижешь.
Сам себя ты словами губишь…
Ненавидишь?
Не верю.
Любишь!
 

Октябрь 1965 г.

Вопреки…

 
Я не за что любила —
                   вопреки
Тебе, себе, предощущеньям смутным.
Так жаждущий на берегу реки,
Пьет, несмотря на то, что воды мутны.
 
 
Я не за что любила —
                   вопреки
Угрозам, просьбам и увещеваньям.
Любой совет вздымая на штыки
Сопротивления и непониманья.
 
 
Я не за что любила —
                   вопреки
Самой судьбе.
И, мстя за непокорство,
Та от костра лишь головни тоски
Оставила – наградой за упорство.
 

Ноябрь 1965 г.

Остров

 
С тобой мы похожи как дождь и роса.
Един у нас символ веры!
Верим в несбывшиеся чудеса,
В сокровища флибустьеров.
 
 
Верим в ненайденные острова,
Что в снах нам пальмами машут.
Верим идущим от сердца словам,
Что крепче каната свяжут.
 
 
Бродим по острову я и ты —
Новые робинзоны.
Делим краюшку и делим мечты,
От нудности буден спасенные.
 
 
Мысли, как чайка в полете, легки…
И вот, прорезая воздух,
Взлетают в синее небо стихи —
Наши дневные звезды.
 

Ноябрь 1965 г.

Песня Ассоли

 
Где ты, корабль белый
С алыми парусами?
Где капитан смелый
С сумрачными глазами?
Там, где стоят торосы
И солнце от холода пляшет,
Иль там, где весь год кокосы
Листьями морю машут?
 
 
Где ты?
Хранишь ли мне верность,
Мой капитан смелый?
Или чужая нежность
Путь преградить сумела?
Может, сменив мостик
На теплый уют постели,
Ты процедишь: «Бросьте,
Есть ли Ассоль в самом деле?»
 
 
Но море – дорога ясных,
Дерзко идущих к цели,
Тех, кто судьбу и счастье
Себе подчинить смели.
Шторм побеждая умело,
Сеченный и снегом, и градом,
Придет капитан смелый
С гордым и нежным взглядом.
 
 
Ветер, летящий на берег,
Пахнет надеждой и солью.
И капитан верит
В скорую встречу с Ассолью.
 

Ноябрь 1965 г.

След

Посвящается Л. Михельсон

 
На землю тонкой пеленою
Лег снег.
И кто-то
Долгий за собою
Тянул след.
И были темны,
Вероятно
От воды,
На синем снеге эти пятна —
Его следы.
И каждый след —
Как утвержденье
Себя в миру.
И каждый след —
Как посвященье
Себя добру.
Такими разными путями
На этот свет.
Такими разными шагами
Распахан снег.
И где-то в этой веренице
Твой след.
 
 
День тихо брел через границу
Двух лет.
 

Январь 1966 г.

Постижение

 
Я – путник,
Ты – свет в окне.
Я – жаждущий,
Ты – источник.
Я – лодка,
Ты – парус мне.
Звезда я,
Ты – мрак полуночный.
Слепой я,
Ты – посох мой,
Больной,
Ты – мой исцелитель.
Я – соль,
А ты – хлеб ржаной…
Попробуйте нас разделите!
 

 
С тобою душа обрела
Свой корень – конец и начало.
И радость моя залила
Весь дом – с чердака до подвала.
И зайчики скачут в стекле…
Хмельная весна на земле!
 
 
Надолго ли радость – бог весть!
Мне важно, что вот она – есть!
 

Февраль 1966 г.

Весна

 
С сумкой, полной надежд и иллюзий,
И с дождинками в челке взметенной,
Синеглазкою в куртке кургузой
Мне весна повстречалась на Бронной.
 
 
Вся – порыв в долгожданное завтра,
Обещанье любви настоящей,
Всех мудреных вопросов автор,
Всех ответов лукавый подсказчик.
 
 
Побежать бы за ней да взмолиться,
Очарованно глядя ей в очи:
«Мне возлюбленный мой только снится,
Дай его мне увидеть воочью».
 
 
Но молчала, взирая тоскливо, —
Будто скована зимнею стужей, —
Как весна к незнакомке счастливой
Почтальоном бежала по лужам.
 

Март 1966 г.

Встреча

Умберто

 
Как встречаются волны,
От странствий устав,
Как влюбляются молнии
В трепетность трав,
Как пытаются руки
Удержать от разлук,
Как симфонии звуки
Обостряют наш слух,
Так и встречи поэтов —
Лишь феерии миг…
Я, наверно, поэтому
Не забуду о них.
 

Апрель 1966 г.

Аксиома

 
Не верю выпадению из жизни,
Уходу в никуда и ни во что.
Я знаю,
Путь мой смертью не оборван,
А просто прерван чьей-то мудрой волей.
И это значит – я нужнее – там.
Его продолжу я – степной травою…
Опять коснусь волос твоих и шеи,
И прошепчу о чем-нибудь хорошем,
И ты услышишь, и вздохнешь счастливо.
Иль вознесусь стремительной сосною
И уроню тебе в ладони шишку,
Иль на ладонь смолой тяжелой капну
И долго рук отмыть ты не сумеешь.
Травой, цветами, деревом смолистым
Я буду жить!
Неоспоримость истин.
 

Июль 1966 г.

«У любви свои приливы и отливы…»

Ю. Дризе

 
У любви свои приливы и отливы…
В горький час от берегов отхлынет море,
Обнажая дно противоречий,
Где до времени таят себя обиды,
Пряча остроту ребристых граней.
У любви свои приливы и отливы…
Ложь протянет щупальца медузы
И под водоросли забьется трусость,
И ожжет ожесточеньем ветер…
У любви свои приливы и отливы…
Где луна, что на нее влияет?
 

Июль 1966 г.

Лесу

 
Пью зеленую тишину
Из раскрытых ладоней леса.
Я к нему, точно к богу, льну,
Шум ветвей его – моя месса.
 
 
То он строг,
Точно Домский собор,
То запляшет вдруг в солнечной пыли…
И возносятся в синий простор
Смуглых сосен зеленые шпили.
 
 
Я когда-то была сосной…
Кто меня убедит в обратном,
Если звали меня сестрой
Великаны – лесные братья.
 
 
И баюкали каждую ночь,
И сдували тревог паутину…
Старый лес, как заблудшую дочь,
Выводил меня из трясины.
 
 
Я осанну ему пою,
Шум ветвей его – моя месса…
Пью зеленую тишину
Из раскрытых ладоней леса.
 

Август 1966 г.

Кольцо

 
Положен круг в основу бытия
Как символ бесконечности начала.
И потому тебя избавлю я
От грустной неизбежности финала.
 
 
Круг – изначальность каждого конца,
Но не спеши тотчас поставить точку.
Нет ни конца, ни края у кольца…
Оставлю я незавершенной строчку…
 

Сентябрь 1966 г.

Ночные песни

 
Ночь чутка,
Как знаменитый дирижер.
Ночь, как палочкой,
Дождем стучит в окно.
И стихает
Неумолчных улиц хор,
И от форте переходит к пиано.
Спит мой город,
Только ночи напролет,
Словно песни,
То печальны, то звонки —
Каждый в мир свою мелодию несет —
Под окном моим
Звучат, звучат шаги.
 

 
Эта песня и беспечна, и легка —
Торопливая чечетка каблучка,
Что, счастливый, со свидания спешит —
Песня юной, полной радости, души.
 

 
Если шаг тяжел —
И песня тяжела.
Кто-то – к черту! —
Из обжитого угла.
Кто-то – в ночь,
Чтобы ходить, ходить, ходить
И растравленную душу бередить.
 

 
Стук костыльный,
Словно выстрел в тишину.
Эта песня —
Про кровавую войну.
Эта песня —
О страданиях людских.
Память павшим
И надежда на живых.
 
 
Спит мой город.
Только ночи напролет
Словно песни,
То печальны, то звонки —
Каждый в мир
Свою мелодию несет —
Под окном моим
Звучат, звучат шаги.
 

Декабрь 1966 г.

Ночь

 
Ночь, продрогнув,
Натянула
Черный шарф.
Город спящий мой
Замкнула
В черный шар.
Облаками занавесила луну
И качает в колыбели тишину.
 
 
По пустым проспектам
Молча бродят сны,
Как охотники
По зарослям лесным.
И влетают грезы
В темное окно.
И мелькают кадры,
Как в немом кино.
 
 
Только я,
Как опоздавший на сеанс,
На окне сижу
Уже который час.
Вместе с ночью я качаю тишину
И тихонько напеваю про весну.
 

Декабрь 1966 г.

Усмешка

 
Еще в одних глазах сияет нежность,
Еще в одной руке моя рука…
Случайность это
Или неизбежность?
Надолго это
Иль до уголка?..
 

Декабрь 1966 г.

Цикл «Валаам»

 
По Ладоге ладьею величавой,
Нацелив сосны-мачты в небосвод,
В туманной дымке святости и славы
Мой Валаам плывет.
 
 
Христовый град,
Молящихся надежа,
Приют небесный
Всех земных страстей.
Здесь человечье
Облачалось в божье
У монастырских стен.
 
 
Отшельничества строгие уставы
Смиряли плоть,
Гасили дерзкий ум.
Но по-мирскому
Зеленели травы
И бился птичий шум.
 
 
Не к небу,
А к земле
Тянулись руки.
И вот – меж гордых сосен,
Диких скал,
Ликующим запевом
Вешней вьюги
Сад яблоневый встал.
 
 
О нет,
Ты не отшельничества символ,
Не божий град,
Не отреченья храм —
Ты рыбака
И земледельца сыном
Встал среди Ладоги,
Могучий Валаам!
 

 
Ой, да как Ладогу,
Ладогу-ладу,
Вышивает лодка
Голубою гладью.
Голубою гладью,
Белою каймою.
И встает над озером
Солнце молодое.
 
 
Солнце-веретенце,
Золотые нитки.
Вышивало солнце
Золотые рыбки.
Рыбку, как улыбку,
Не возьмешь в ладони…
 
 
Точно всадник лошадь
Ветер волны гонит.
Гонит-подгоняет,
Не дает покоя,
Ввысь швыряет брызги
Щедрою рукою…
 
 
А за поворотом
Серые утесы
Посылают в небо
Бронзовые сосны.
Стелется протока
Голубым туманом
И поит осока
Ласковым дурманом.
 
 
Опоила пьяной…
И теперь мне впору
В солнечные волны
Кануть без укора.
Обернуться быстрой
Родниковой речкой,
Повенчаться с Ладогой
Золотым колечком,
Чтобы на рассвете
Звонким колокольцем
Славить молодое,
Праздничное солнце.
 
 
Ой, да как Ладогу,
Ладогу-ладу
Вышивает лодка
Голубою гладью.
Голубою гладью,
Белою каймою…
 
 
Я узор тот в сердце
Унесу с собою.
 

 
Затеряться в траве,
Раствориться в протоках
Или смуглой сосною
Взлететь в вышину,
Или серой скалою,
Поросшею мохом,
Подставлять свою грудь
Под седую волну.
Ничего не боюсь:
Ни дождливого лета,
Ни морозной весны,
Ни зимы затяжной.
Мое сердце
Твоей добротою согрето.
Я готова на все,
Чтоб остаться с тобой,
Гордый остров!
 

 
Когда невмоготу
От буден монотонных,
Не пишутся стихи,
Не верится словам,
Я в память,
Как в эфир,
Усильем дум бессонных
Шлю торопливо «SOS»,
Чтоб вызвать Валаам.
 
 
И отступает все…
Безлюдье…
Только сосны
Раскачивают стан
У ветхого крыльца,
Да где-то, невдали,
Упруго ходят лоси,
Да комары зудят
У самого лица.
 
 
Моторку ночевать
Отправили на берег,
В лилово-сизой мгле
Растаял горизонт,
А в горнице постель
Мне тетя Дуся стелет,
А дядя Саша
Чайник ставит на огонь.
 
 
А утром – синева…
Где Ладога?
Где небо?
Смешались…
Лес, вода —
Все с солнцем пополам.
И радости полней,
Пожалуй, в жизни не было
И беспредельней той,
Что дал мне Валаам.
 
 
И потому, когда
Тоска и время слиты,
Не пишутся стихи,
Не верится словам,
Я повторяю вновь
Как клятву,
Как молитву:
«Я все равно вернусь
К тебе, мой Валаам!»
 

1967–1970 гг.

«И снова глухая боль…»

 
И снова глухая боль —
Предтеча грядущей утраты.
Ведь жизнь – это вечный бой,
А мы с тобою – солдаты.
 
 
Упрямо, сквозь тьму и огонь,
Доверясь последней надежде,
Идут за мечтой напролом
Солдаты в штатской одежде.
 
 
Выносит на катафалк
Иллюзии жизни проза,
Но вывесить белый флаг —
Не слишком ли это просто?
 
 
Сумей пересилить боль,
Не надо вздыхать об утратах.
Ведь жизнь —
Это вечный бой.
А мы с рожденья – в солдатах.
 

Февраль 1968 г.

Цикл «Женщины»

 
Живут, не признаны,
Не венчаны,
Не жены —
Просто чьи-то женщины,
Обрекшие себя на боль.
Куда морей пустой безбрежности
До их непостижимой нежности,
Зло растворяющей как соль.
 
 
О, это мужество без позы…
Невидимые миру слезы,
Тоскливых дней колючий снег.
О, это вдохновенье встречи,
Когда красноречивей речи
Сверкающий навстречу смех.
 
 
Живут, не признаны,
Не венчаны,
Не жены,
Просто чьи-то женщины,
Обрекшие себя на боль,
За тем, что выше тихой благости
 
 
Их окровавленные радости,
Их безоглядная любовь.
 

 
Ушли в преданье
Рыцари-мужчины,
Оставив силу
Слабой половине.
 
 
Ты – нежная,
Ты – хрупкая,
Ты – тонкая —
Вдруг поневоле
Стала амазонкою,
Воительницей
Гордой и бесстрашною.
И где твоя беспомощность вчерашняя?
 
 
Оболгана,
Оплакана,
Охаяна,
Ты бьешься с ложью,
С пошлостью
Отчаянно,
И компромиссов
Фальшь и приблизительность
Ты для себя
Считаешь унизительной.
 
 
А руки ноют
От привычных тяжестей,
А одиночество
Все тягостней и тягостней.
Но
Надо изучить автомашину,
Чтоб на любой вопрос
Ответить сыну,
И, наконец, закончить перевод,
И платье заказать
Под Новый год…
А после ночь
Бессонно проворочаться
И думать: «Боже мой,
Ну как же хочется
Уткнуться лбом
В надежное плечо
И плакать
Обо всем и ни о чем.
Себе позволить
Слабой быть
И тонкою,
Быть снова женщиною,
А не амазонкою!
 

 
Сбросить обыденность с плеч,
Точно шубку на руки лакею,
Черного платья длину
Оттенить серебром,
И, удивляясь в душе
И себе,
И безумству затеи,
В сумраке ясном свечей
Танцевать болеро.
 
 
Так танцевать,
Чтобы лица сводило волненьем,
Чтобы меня в этот час
Не узнали во мне.
Стать этой страстной мелодии
Живым воплощеньем,
Черным взметнуться костром
Среди желтых огней.
 
 
Ну, а когда
Пламя свеч затрепещет устало,
С вешалки тесной
Исчезнут пальто и плащи,
В ситцевом фартуке,
Словно и не было бала,
Пол подметать
И на завтра доваривать щи.
 

 
И чья вина —
Не сразу разберешь,
В том, что забыли мы
Как пахнет дождь,
Но помним
Душный вкус очередей
И руку опалявший
Лоб детей.
 
 
И чья вина —
Не сразу разберешь…
Прощаем и жестокость мы,
И ложь.
Чтоб как-нибудь
Покой свой уберечь,
Себя лишаем и разлук
И встреч.
 
 
Кого-то солнце
Будит в ранний час.
Звенит будильник
По утрам у нас.
Кого-то
Одурманила трава.
У нас от кухни
Пухнет голова.
 
 
И чья вина —
Не сразу разберешь,
Что о весне
По лужам узнаешь,
Что вечно
В странном вертимся кругу,
Как белки,
Без оглядки на бегу.
 
 
Остановись!
Вздохни и оглядись!
Не так ли
День за днем уходит жизнь.
А чья вина —
Не сразу разберешь…
 

 
Уж сколько лет мы с милыми в разлуке…
Чужие губы и чужие руки
К нам тянутся настойчиво и жадно,
Приманок сеть раскинув беспощадно.
 
 
О, как велик соблазн им покориться,
Обыкновенной бабой притвориться
И за широкой мужниной спиною
Сидеть довольной, сытою женою.
 
 
Но тщетно все.
Доколь любовь нам светит
Не удержать нас никому на свете.
За часом час, покуда хватит силы,
По миру мы разыскиваем милых.
 
 
Боль сердце рвет.
С годами силы тают,
Но нам на смену дети подрастают.
И снова, ночью, в голубую лунность
Упрямая, уйдет за счастьем юность.
 

1969–1971 гг.

Был серый день…

 
Был серый день,
Свинцовый час,
Когда мы
Разлучали нас.
И словно погребальный звон
Звучал надсадный грай ворон.
 
 
Тянулись дни
Как траур дрог
По самой длинной
Из дорог.
И, безутешная вдова,
Вслед неотступно
Память шла.
 
 
Как сквозь заслон сухой листвы
Пробилась молодость травы,
Так сквозь благоразумье слов,
Прорвалась дерзостно любовь.
 
 
Был синим – день,
И красным – час,
Когда мы вновь
Воскресли в нас!
 

Март 1968 г.

«Иногда мне быть хочется тоненькой…»

 
Иногда мне быть хочется тоненькой
И беспомощно-слабой тростинкою,
Так порою хочется сосенке
Стать дрожащей и робкой осинкою.
Чтоб меня пожалели, погладили,
Заслонили от бурь и града,
Чтобы сами боролись и ладили
С твердокаменным доводом: «Надо!»
Чтобы жить без забот и тревоги,
Доверяя мудрости чьей-то,
Как за теплою пазухой бога
На пожизненном обеспечении.
 
 
Пусть другой пишет очерк в газету,
В театр друзьям достает билеты,
Из старья проворит обновку
И срывается в командировку.
У кого-нибудь пусть у другого
Ноет сердце от грубого слова,
Пусть другой утешает, голубит,
Ненавидит, прощает и любит…
 
 
Погоди-ка,
А что же тогда мне?
Век лежать на диване, зевая?..
Это сказка о мертвой царевне,
Ну а я-то пока живая!
 

Апрель 1968 г.

Цикл «Времена года»

 
Январь вступил без гиканья и свиста,
Седой разбойник, старый атаман.
Он был свиреп, бесстрашен и неистов,
И город молча пал к его ногам.
 
 
Он не метелил, не вихрил, не вьюжил —
День нестерпимо ясен был и тверд —
Однако все сдавило лютой стужей,
И самый воздух затвердел как лед.
 
 
Но если двери приоткрыть в квартире,
Январь уж тут – заглядывает в щель…
А, может, и ему несладко в мире,
Где белым волком рыскает метель?
 
 
И надоело быть лихим пиратом,
И от постылой стужи он устал…
Вот если бы ему сменяться с мартом —
Уж он таким бы нежным мартом стал!
 

 
Белые лисы,
Вдоль улиц скользя,
Ткали у стен
Полотно снеговое.
Белые ветры,
На город озлясь,
Вслед им неслись,
Угрожающе воя.
 
 
Долго об окна
Ослепших домов
Билась неистово
Ведьма-вьюжиха.
Только к рассвету
Умолк ее рев…
Стало светло,
И прозрачно,
И тихо.
 
 
Утром клочки ее белых одежд
Висли на серых, зазубренных ветках.
Желтое солнце, протиснувшись в брешь,
Их золотило застенчивым светом.
 

 
Блистают синие снега
Серебряным щитом,
И лука гибкая дуга
Натянута мостом.
Узоры ледяные лат
Кует мороз Москве,
И ветра звонкая стрела
Летит в рассвет.
 

 
Деревья четко
Теневыми вехами
Расчерчивали сизый снег.
Вставал из темноты чернильной
Нехотя
Лиловый призрачный рассвет.
Лежала тишина заиндевелая
У двери,
Точно верный пес.
Все спало —
Только дыма кольца белые
Блуждали
Между льдистых звезд.
 
 
Но где-то вдруг,
Надрывно и напористо,
Врываясь в сны
Как хриплые звонки,
Как первый знак,
Что дня завеса поднята,
Заголосили дружно
Петухи.
 
 
Был в крике их
Такой призыв отчаянный,
Что солнце,
Скинув дрему тяжело,
Смахнуло темноту за лес
Нечаянно,
Зевнуло,
Потянулось
И взошло.
 

 
Старик Февраль
Докняжить не успел.
Власть взял
Нетерпеливый Март-подросток.
Ведь им, подросткам,
Все на свете просто.
И есть ли юной дерзости предел?
 
 
Ему б с почтеньем
Продолжать в князьях
Зимы-владыки
Царственное дело,
А сей юнец,
Не ведая про страх,
Ее снега
Под солнцем топит смело.
 
 
Неукротим
В стремлении своем
Он пробуждать
От забытья природу.
И вот струятся
Мартовские воды,
И талый снег
Сливается с дождем.
 
 
И пусть,
Как свора злобная собак,
Опять летят по улицам
Метели,
И, вместо
Колокольчика капели,
Лишь хриплый вой
Их бешеных атак —
 
 
Он вновь растопит
Панцирь ледяной
И нам подарит
День прозрачный, нежный,
Как только что пробившийся
Подснежник.
 

 
Диковатый подросток
С глазами
Как серые птицы,
В куцей кожаной куртке,
С кистями озябшими рук.
И с походкой такой,
Будто все он
Куда-то стремится
И ему просто так
Поглазеть на людей
Недосуг.
 
 
В нем все смутно еще,
Все неясно
И незавершенно.
Он лишь только намек
На прекрасные чьи-то черты.
 
 
Так невзрачный конверт
В огрубелой руке почтальона
Нам сулит подарить
В кратких строчках
Тепло доброты.
 
 
Так мгновенный эскиз,
Что художником сделан впервые,
Отражает еще не лицо —
Только абрис лица,
Так и маленький желудь,
Пробивший глубины земные,
Тоже только намек
На могучую силу отца.
 

 
День был
Хмурый и заспанный,
В серой щетине снега.
Хлюпало,
Точно в насморке,
Пасмурное небо.
Плакали,
Кем-то обижены,
Водосточные трубы.
Деревья – подростки стриженые —
 
 
Сбросили храбро шубы
И ежились,
Зябко качаясь,
Похлопывая себя ветками,
Словно совсем отчаялись
Стать спиной к ветру.
 
 
А ветер-каюр
Гнал тучи,
Гас в небе
След белых нарт,
Себя и меня измучив
Уходил март.
 
 
А вечер
Был синий и ласковый,
Прозрачный,
Как акварель.
И солнце в свою коляску
Впрягал молодой апрель.
 

 
Прошла гроза внезапная,
Средь туч открылась брешь,
С умытых лип не капает
И воздух снова свеж.
Лишь коромысло радуги
Раскачивает ветр,
Да солнышко как ведрышко
Расплескивает свет.
 

 
Синева глубока,
Словно прорубь во льду,
Босиком
Я по радуге теплой иду.
Гимн земле отгремев,
Дождь на травах повис,
Пробежав по стеблю,
Капли падают вниз
И дробятся,
Как солнечный луч в хрустале.
И искрятся смолинки
На смуглом стволе.
Клевер голову кружит
Как дедовский мед,
Что веселье, отвагу
И силу дает.
Дарит острою свежестью
Царственный лес,
Свою мощь возносящий
Под купол небес.
В этот яркий, звенящий,
Ликующий час
Первобытная радость
Вздымается в нас.
Радость жить на земле,
Торжество бытия!
Радость,
Солнце в ладони ловя,
«Это я!» —
Закричать,
Чтоб посыпались
Бусы с берез.
И собою объять
От былинки – до звезд!
 

 
Снова, как и сотни лет назад,
Лес осенним пламенем объят.
Зябнет тишина.
Исчезли птицы.
Воздух,
Как шиповника настой,
Терпкий, свежий,
Темно-золотой
В голубом стекле небес искрится.
 
 
Лес порой вздыхает от души:
«Ах, как в мае ночи хороши…»
В январе – июнь ему приснится.
И опять, который час подряд,
Под ногами листья шелестят —
Лета пожелтевшие страницы.
 

 
Шел неспешно
Невидимый дождь в темноте.
Только токали капли
По тонким листкам,
Только ветер
Унылую песню тянул,
Да слезились
От света у окон глаза.
 
 
Шел тягучий, осенний
Неласковый дождь.
Поутру грустно мокла
В низинах трава,
Плотный серый туман,
Точно плащ прикрывал
Золотой, шелестящий
Кафтан октября.
 
 
Листья падали с веток,
Устало кружась,
И упрямо их ветер
Волок по траве,
Чтобы щедро рассыпать
По мокрой земле,
Укрывая озябшие ноги берез.
 
 
Шел тягучий, осенний
Неласковый дождь.
 

1968–1970 гг.

 
Повитуха-ночь склонилась над Москвою,
Черной шалью принакрывши спину,
И для лип, беременных листвою,
Взбила трав душистые перины.
Ливня теплым душем освежила,
Осушила ветром холодящим
И бессонно меж стволов кружила,
Чтоб воскликнуть первой: «Мир входящим!»
 
 
Чтоб стремглав, тревожа сон вороний,
Вниз слететь к тугому лону почек
И принять на мягкие ладони
Первый новорожденный листочек.
 

Апрель 1968 г.

Мост

 
Строю мост через темную пропасть…
О, любовь моя, мне помоги
Превозмочь затаенную робость
К топору непривычной руки.
 
 
Чересчур тяжело топорище
И удары пока неверны,
Но, губу закусив, корневища
Обрубаю у звонкой сосны.
 
 
Я тружусь до кровавых мозолей,
И все жду – с самой первой поры —
Может там, по ту сторону боли,
Застучат, зазвенят топоры…
 
 
О, насколько б все легче и проще…
Только легкость не мне суждена.
Не жалею о том – жребий брошен.
Строю мост я – и строю одна.
 
 
Дай, любовь, мне и силу, и твердость —
У надежды права велики.
Строю мост через темную пропасть
Недоверья, сомнений, тоски…
 

Сентябрь 1968 г.