Текст книги "Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020"
Автор книги: Людмила Зубова
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА 4. КАТЕГОРИЯ ЧИСЛА
Хорошо не уметь число, хорошо не знать
никакого сколько: сколько – такая нудь!
Евгений Клюев
Поэтическое употребление форм числа в большой степени связано с тем, что «формы ед. и мн. числа могут выражать разнообразные вторичные (частные) значения, свидетельствующие не столько о количественных, сколько о качественных характеристиках предметов» (Захарова 2009: 7).
Множественное число неисчисляемых объектов
Во многих случаях наблюдается нетривиальная плюрализация существительных при обозначении недискретных объектов (абстрактных и вещественных существительных, собственных имен), особенно при метонимии:
Там и туман… Двадцать девиц. Я, эмиссар эмансипаций, —
двадцать, – вам говорю, – с фантиками, в скафандрах, морды
в цементе, ремонтницы что ли они драгоценных дворцов?
<…> Домы-дворцы забинтованы в красные медицины
(нету ковров!), ибо заветное завтра – триумф Тамерлана.
СОСТОИТСЯ САТАНИНСТВО!
В этих примерах неузуальные формы множественного числа обусловлены метонимией, иногда объединенной с метафорой: у Кривулина литературами названы книги (дополнительным основанием плюрализации могут быть их заглавия типа Русская литература, Зарубежная литература); у Сосноры сочетанием красные медицины обозначены бинты в метафорическом изображении лозунгов360360
Подробнее см.: Зубова 2010: 116.
[Закрыть]; у Паташинского итальянские латуни – метонимическое обозначение древнеримских войск, в котором актуализируется исторический корень -лат-, содержащийся в словах латунь и латынь: (латунь ‘сплав меди с цинком’ ← нем. Latun, от ит. latta – ‘жесть’). Ср. также: латы ‘металлические доспехи’.
В следующем примере сочетание исчадье горь является этимологизирующим: оно указывает на семантическую связь корней -чад– и -гор– с коннотацией, обусловленной фразеологизмом исчадие ада. В этом же контексте имеется слово угарный:
В современной поэзии представлены формы множественного числа и других абстрактных существительных, например:
Взаимно отраженьями дрожа
Структуру пустоты круша и руша
Космические выбросы наружу
Поплыли по окружности кружа
А в них такое множество веществ
А их такое множество количеств
Их качеств не помыслить – и не счесть
Энергий, биологий, электричеств
Как из Индии за Невский запахнемся занавеской
за Нью-Йоркский тост Леньградский: «кто там тростью в стекла бьет?»
Может, молотком из бронзы сам Э. По, скиталец бездны,
хочет мой лимонец брынзы съесть, связать меня за бинт?
Но мы с ним, как с че-ловеком По-дойдем лечиться к чашам,
руки к рукописям, к чтеньям, —
Брат!
Настоящий негодяй
Точно так же любит чай:
И с вареньем, и с печеньем,
И с блинами – только дай!
Ему бабушка и мама
Тащат булок килограммы —
Негодяем стал он вдруг,
А для них он – сын и внук!
И живут они, не зная
То, что стал он негодяем,
Так как между негодяйствами
Он и милый, и хозяйственный!
Еще лет пятнадцать. И что же нам
делать в эти пятнадцать лет?
Хоронить родителей. Жечь роман.
Верить в красоту своих тел.
Говорить на сломанном языке
о том, как починить людей.
Слушать брёх сердца в темноте: ёк-ёк.
Оставлять в истории след.
Правда, Иван Петрович?.. А потом
выйдем утром в домашний сад,
твердой походкой, без прежних хромот,
и все станет ясно тогда.
Немного облаков припаяно к земле
российской стыни. Прочие голубы
разветриваясь, покидая срубы
и каменки, роднятся в глубине
иной отрадно-речевой системы.
Их дождь родит приблудные посевы,
опутанные роем свежих лих…
Но есть венчальный и сохранный стих,
воспитанный руками ясной девы.
Он свет и хлеб, словарь, клинок и стены.
А супруги, разлипшись, лежат не в пылу, и пиджак обнимает
в углу спинку стула, и мáсляет вилка на столе, и слетают
к столу беспризорные звуки и мраки, и растут деревянные
драки веток в комнате, словно в саду.
Как бы я любил тебя, ночь, кабы не звезды,
чей свет говорит на понятном языке!
Нет, по мне – пустота, чернота, нагота!
Эта темь сама – грунтованная холстина,
где живут, нахлынув тьмами из моих глаз,
те, что исчезли, но знакомо смотрят вспять.
Это – как в метро читать «Ист Коукер»
на перегонах. Тьма тьма тьма. Черная полоса,
пробел, черная полоса… Как за луной – облако…
Поезд уходит по ветке Мёбиуса
и останавливается где-то во тьме господней,
где не о чем думать, но догадки
есть у каждой из теплых вагонных теней,
свисающих вниз головой, будто цветы из кадки,
и слышащих, как машинист, учась
говорить, говорит: внимай, беги к ней из маéт…
А потом с ним пропадает связь
и слышно только, что вода прибывает…
Пройдемся по злодеяньям моим, словно по этой роще.
Приготовься любить меня с особой силой.
Я убивала людей. Трех-четырех. Не больше.
Это я и хотела сказать, мой милый.
<…>
Я убивала их, как по римским норам
Убивали живущих в теле христовом,
Но не в огне костровом, в венце терновом —
Словом.
Ох уж, они горели, жарились, ох уж, трещали кости.
А я подливала в костер горючие слезы,
А я подкладывала безразличие и сухие злости,
И раздувала пламя метафор на влюбленные лозы.
Я вижу маму, как мне жаль
её (хоть болен я), и вдруг, в размерах
уменьшившись, уходит вдаль
и, крошечная, в шевеленьях серых,
сидит в углу, тиха.
Тогда-то, прихватив впервые,
как рвущейся страницы шорохá,
шепнуло время мне слова кривые.
Здесь успешно поработали конвейеры природ.
Убедительные серии народов и пород
На глазах воспроизводятся, потомством обзаводятся,
Невзирая на неволю и намордник на лице.
И покуда возле пруда хороводы хороводятся,
Натура-полководица, потатчица-заводчица,
Повышает поголовье и пирует на крыльце.
В некоторых текстах появляются неологизмы – абстрактные существительные – сразу во множественном числе:
Пехота-матушка! Царица-пехтура! —
штык наотлет, и шинеля раздуты,
когда волнами катится «ура!»
на батарейные редуты.
Когда в музейном мареве знамен,
в тусклотах эполет и аксельбантов
ломают бровь водители колонн
и рассылают адьютантов.
и всё, что вечером знал наизусть, исчезло,
выветрилось из головы на воровском ветерке,
от удара его понтового жезла,
завернутого в газетку, зажатого в легкой руке,
и, с легкой его руки, исчезли все мелкие знаки
и дальнозоркие звуки; и вызревшие фонари
разом упали в снег, и втянули носом собаки
розово-серые скользóты зари
Евгений Клюев образует форму множественного числа не только слова иго, но и наречия немало, тем самым субстантивируя его:
Стихотворение Гали-Даны Зингер «памяти астр» основано на обманутом ожидании. Дательный падеж конструкции, представленной в заглавии389389
Конструкция памяти кого-л. представляет собой эллипсис с устранением слова посвящается.
[Закрыть], если его воспринимать изолированно от дальнейшего текста, оказывается формой множественного числа абстрактного существительного:
памяти астр
памяти астр бывают разные:
активная память, когда их, ещё не расцветших,
выкапывают спозаранку и везут на кладбище к бабушке Кейле.
пассивная: тоже ветшает.
моторная: направо
прямо и налево в двух шагах от душа.
ассоциативная: ели борщ со сметаной.
фотографическая: первое сентября и крахмальный передник,
ретушь.
избирательная: не помнить белое оперенье
помнить серо-буро-малиновые бредни
астральная: никогда не любила астры в той жизни.
то ли дело: теперь
Исчисляемость того, что названо абстрактным или вещественным существительным, обозначается и количественными оборотами, и конструкциями с местоимением каждый, например:
А любовь у Петра – одна, а свободы – две или три,
и теперь наши слезы текут у Петра внутри,
и теперь наши кости ласкает кленовый веник,
кто остался в живых, словно в зеркало, посмотри —
в этот стих про черный-черный вареник.
в первом же сумраке, когда споткнулся луч
и мигом засверкал расшибленным коленом,
еще не знали даль, стоявшую в углу,
вернувшуюся вдруг из варварского плена.
то есть она была уведена
каким-то родом туч неправых,
чья до сих пор ли седина
зияет в летучих провалах?
тогда привстав с расшибленным коленом
и меряя взором перо,
он с этим смыслом раскаленным
не думал, что полдень разрушит окно.
но, оттолкнув прозрачных сторожей,
вонзилось два или три количества
ножей.
так и не выплыв из-под глухой земли
в море уходят белые корабли
изголодавшись море их не возьмет
над парусинными перьями запоет
про города древесная глубина
две тишины в обхвате как нет и да
и за домами имени нет воды
дверь закрывается на золотое и
ты ли тот ангел забывший нас во дворе
в тихом огне корабликами во мне
…когда распоротый туман
набухнет, точно две сирени,
скользнет по яхтам и домам
стрела в горящем опереньи,
и вспыхнет башня на скале
– во мглы слабеющем растворе —
для всех, заблудших на земле,
для всех, блуждающих на море,
и бросится с востока на
закат, незнамо кем влекома,
внезапная голубизна
у окаема окоема.
…тогда, сквозь минные поля,
расплавленные в датских шхерах,
всплывут четыре корабля
расстрелянных. Четыре – серых.
Е. С. Кара-Мурза пишет:
Морфологический запрет на образование формы мн. числа у абстрактных существительных нарушается с такой дивной регулярностью, что становится затруднительным использовать его как диагностический показатель этого лексико-грамматического разряда. Развивается идея «разновидностей», «проявлений» некоей абстракции – а это признак динамики языкового сознания (Кара-Мурза 2005: 608).
Это утверждение можно отнести и к функционированию вещественных существительных, особенно в поэзии.
Нередко вполне обычная плюрализация вещественных существительных, системно образующая значение ‘разновидности, сортá’, оказывается небанальной, так как в форме множественного числа стоит слово, которое в сознании носителей языка не связывается с обозначением разновидностей:
У дуба лист опал, нет в саду воды,
на замке амбар, и, как вепрь, верны
все суки-клыки на моих стенах,
и графин из клюкв на столах, столах.
Я скажу: О гость, выйди и войди,
у дуба лист опал, нет в саду воды,
пусть под лампой грез горизонт как пуст,
есть тушеный гусь в госпожах капуст!
Владимир Строчков, образуя форму родительного падежа пылец, создает в том же контексте грамматически двусмысленную форму пыльц (она может восприниматься и как форма единственного числа мужского рода винительного падежа, и как генитив множественного числа):
Нектар и сыр бывают даром
для ловких целей. И с товаром —
полна коробочка пылец —
взлетает жужень-удалец
и, семеня, по атмосфере
натужно ползает, гружён,
и снова лезет на рожон
тычинок, пестиков, за двери
интимных женских лепестков
просовывает свой шерштевень
и, пыльц в глаза пуская деве,
творит засос – и был таков,
каков бывают не робея.
Следующий пример с ненормативной плюрализацией показывает, что собирательное существительное способно преобразовываться в конкретное:
Я нить свою тяну из стран теней,
оттуда роза вянет больше, – годы! —
в шкафу, где с полной вешалки туник
выходят моли, золотые губы!
Хоть всюду счастье, все же жить тошней,
я шкаф рывком открою, книги правы!
Олеографий пыль от ног теней
на всех костюмах со всех стран Европы.
Ненормативная форма множественного числа может быть основана на фразеологических связях. В следующем контексте производящим элементом является, вероятно, пословица слово – серебро, а молчанье – золото:
У Марии Степановой плюрализация вещественного существительного, вероятно, вызвана метонимией серебро – ‘изделия из серебра’:
В день июньского солнцестояния
Я как солнце стояла в Германии.
…Цыган, просящий на опохмелку,
Индус, торгующий серебрами,
Раскосый мальчик, кормящий белку,
Обозначаются номерами,
В каких – без смысла – произнесенье
Моя забота о всех-спасенье.
Имена собственные во множественном числе как аксиологические показатели или как способ типизации – явление в языке обычное, но в поэзии представлена и нетривиальная плюрализация топонимов:
Москва, как вода, вымывает мой мозг.
Я пишу, давно уже, вкривь и вкось.
Все слова стали мягкими, будто воск.
Это даже досадно – я же не мозговая кость
<…>
А она все тянет, вытягивает мой мозг.
Да возьми, конечно, не жалко, пока я жива.
Ты одна такая. Ведь нет же нескольких Москв.
…Так стоит и дует в каждый мой позвонок Москва.
Употребление антропонимов в переносных предметных значениях тоже способствует плюрализации:
Особая экспрессия создается абсурдными сочетаниями звуков и соответствующих им букв:
В астральном плане: борьба добрил с темными силами Зла,
и Роза Мира за край Курил ползет и уже сползла.
Ползут полотна Гойй и Утрилл, кредит и объем продаж.
За край сползает святой Кирилл, Мефодий тоже; туда ж —
кефир мелодий, рассол марин, соус тартар гобелен;
Рим расползается и Турин; ползет плащаница. Тлен.
Плесень Сыра. Лишай. Грибок. Ссохшийся майонез.
Дежурное блюдо Гибель Богов с прокисшей лапшой словес…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
