Текст книги "Социализм. Экономический и социологический анализ"

Среди средств разрушения общества законодательная защита труда по ее прямому воздействию наиболее вредоносна. К тому же этот аспект социальной политики особенно важен как показатель достижений социалистической мысли.

Апологеты политики защиты труда любят проводить аналогию с той ситуацией, которая в XVIII и первой половине XIX века привела к принятию мер по защите крепостных. Нам говорят: как в то время вмешательство государства, шедшего шаг за шагом к освобождению крепостных, постоянно уменьшало повинности крестьян, так и сегодня рабочее законодательство пытается вырвать пролетариат из рабства наемного труда, поднять его к существованию, достойному человека. Но это сравнение вовсе неосновательно. Ограничение крепостных повинностей крестьян привело не к сокращению, а к увеличению количества труда в стране. Принудительный труд, недобросовестный и скудный, был сокращен, так что крестьянин получил свободу улучшать собственную землю или работать по найму. Большинство мер, предпринятых ради освобождения крестьянства, имело целью, с одной стороны, увеличить интенсивность сельскохозяйственных работ, а с другой – освободить рабочую силу для нужд промышленного производства. Когда крестьянская политика наконец-то ликвидировала принудительный труд сельскохозяйственных работников, она не уничтожила сам труд, а увеличила возможности приложения труда. Результат прямо противоположный тому, чего достигает современная социальная политика, когда «регулирует» рабочее время, ограничивая продолжительность рабочего дня десятью, девятью и восемью часами или, как у различных категорий чиновников, шестью часами и менее. Ведь это сокращает количество производимой работы, а значит, и объем производства.

Влияние таких мер на сокращение труда было слишком очевидным, чтобы его проглядеть. Вот почему все попытки расширить законодательную защиту труда и радикально изменить условия труда встречали сильнейшее сопротивление. Этатистские авторы обычно представляют дело так, как если бы общее сокращение рабочего времени, постепенное вытеснение женского и детского труда, сокращение ночных работ объяснялись только вмешательством закона и активностью профсоюзов[445]445
  См. критику этой легенды: Hutt, The Factory System of the Early 19th Century // Economica, vol. VI, pp. 91 ff. [Хатт У. Х. Фабричная система начала XIX столетия // Хайек Ф. Капитализм и историки. Челябинск: Социум, 2012. С. 178–208].


[Закрыть]. Это показывает, что они находятся под влиянием представлений о характере промышленного наемного труда, сформировавшихся в кругах, враждебных современному капиталистическому производству. Согласно этим взглядам фабричная промышленность питает особое отвращение к применению полноценной рабочей силы. Предполагается, что она предпочитает необученных работников, слабых женщин и хрупких детей, а не всесторонне подготовленных специалистов. Ведь, с одной стороны, она стремится выпускать только низкокачественные товары массового потребления, для чего нет нужды в квалифицированных наемных работниках; с другой стороны, простота и легкость движений, требуемых механизированным производством, позволяют использовать неразвитых и физически слабых. Поскольку, как считается, фабрики бывают прибыльными только за счет недоплаты своим рабочим, естественно, что они предпочитают нанимать неквалифицированных рабочих, женщин и детей и при этом пытаются продлить рабочий день до возможного предела. Утверждают, что это представление подтверждается историей развития крупной промышленности. Но при своем зарождении крупная промышленность вынуждена была удовлетворяться таким трудом потому, что в то время она могла нанимать людей только за пределами ремесленных гильдий. Ей приходилось привлекать необученных, женщин и детей, потому что только они были доступны для найма, а в результате производственный процесс вынужденно строился так, чтобы эти работники с ним справлялись. Фабричная заработная плата была ниже заработка цеховых подмастерьев, потому что производительность труда была ниже. По той же причине продолжительность рабочего дня была выше, чем у ремесленников. Только когда эти отношения со временем изменились, крупная промышленность смогла преобразовать условия труда. Вначале у фабрик не было иного выбора, как нанимать женщин и детей, поскольку полные сил мужчины были для них недоступны. Когда в результате конкуренции фабрики смогли вытеснить прежнюю систему работы и перетянуть к себе тех, кто прежде был занят в ремесле, были изменены и производственные процессы, так что главным стал труд квалифицированных мужчин, а труд женщин и детей постепенно отошел на задний план. Заработная плата возросла, поскольку производительность полноценного рабочего была выше, чем производительность фабричной девчонки или ребенка. И вместе с этим рабочая семья обнаружила, что больше не нуждается в заработке жены и детей. Продолжительность рабочего дня уменьшилась, потому что более интенсивный труд подготовленного рабочего сделал возможным более эффективное использование машин, чем небрежный и неловкий труд малоценной рабочей силы[446]446
  Это вынужден был признать даже Брентано[485]485
  Луйо Брентано (1844–1931) – немецкий экономист, представитель катедер-социализма. Пропагандировал, в частности, устранение противоречий между трудом и капиталом с помощью фабричного законодательства и развития профсоюзного движения.


[Закрыть], который вообще склонен к безграничной переоценке влияния рабочего законодательства: «До своего усовершенствования машина заменяла труд отца семейства трудом ребенка… При усовершенствованной же машине отец снова кормит семью и возвращает ребенка туда, где ему и место, т. е. в школу. Снова является спрос на взрослых рабочих, и притом на таких, которые вследствие более высокой нормы благосостояния могут удовлетворить высоким притязаниям машины» (Brentano, Über das Verhältnis von Arbeitslohn und Arbeitszeit zur Arbeitsleistung, 2. Aufl., Leipzig, 1893, S. 43) [Брентано Л. Об отношении заработной платы и рабочего времени к производительности труда. СПб., 1895. С. 48].


[Закрыть].

Более короткий рабочий день и ограничение детского и женского труда в тех размерах, которые были достигнуты в Германии накануне мировой войны, никоим образом не были результатом победы законов об охране труда над эгоистичными предпринимателями. Это следствие развития крупной промышленности, которая, избавившись от нужды искать себе работников на задворках хозяйственной жизни, должна была преобразовать условия труда так, чтобы они соответствовали лучшему качеству рабочей силы. В общем и целом законодательство просто санкционировало перемены подготовленные, предвосхищаемые или уже совершившиеся. Конечно, оно всегда пыталось пойти дальше, чем позволяло состояние промышленности, но сделать это не удавалось. Препятствием служило не столько сопротивление предпринимателей, сколько сопротивление самих рабочих, не выражаемое и не выступающее открыто, но от того не менее эффективное. Ведь самим рабочим за каждый акт защищающего регулирования приходится платить как прямо, так и косвенно. Ограничение или запрещение женского и детского труда обременило бюджет рабочего столь же сильно, как и ограничение занятости взрослых рабочих. Эти меры, конечно, уменьшают предложение труда, что ведет к росту предельной производительности труда, а значит, и заработной платы в расчете на единицу продукции. Но еще вопрос, компенсирует ли для рабочего этот рост бремя растущих цен. Прежде чем выносить какое бы то ни было заключение по этому вопросу, следовало бы изучить данные для каждого отдельного случая. Вполне возможно, что сокращение производства не может обернуться абсолютным ростом реального дохода рабочих. Но нам нет нужды вдаваться здесь в эти детали. Уверенно говорить о значительном сокращении предложения труда в результате принятия рабочего законодательства можно, только если действие этих законов не ограничивается отдельной страной. Пока это не так, поскольку каждое государство шло своим путем, и страны, где недавно развившаяся промышленность использовала все возможности вытеснить с рынков продукцию старых промышленных государств, отставали с введением рабочего законодательства, и законодательная защита труда не могла улучшить положение рабочих на рынке. Помочь здесь пытались путем заключения международных соглашений о защите труда. Но про международную защиту труда еще с большим основанием, чем про национальные меры, можно сказать, что она никогда не достигала большего, чем это допускало естественное развитие индустриальных отношений.

Деструктивные элементы более выражены в теории, чем в практике защиты труда, поскольку связанная с этими мерами непосредственная угроза промышленному развитию до известной степени сдерживала внедрение теории в жизнь. То, что теория эксплуатации наемных работников столь быстро распространилась и стала общепринятой, есть прежде всего заслуга деструкционизма, который без колебаний прибегал к исключительно эмоциональному описанию условий труда. В практику законодательства были внедрены популярные образы жестокосердого предпринимателя и своекорыстного капиталиста, которым противостоит бедный, благородный эксплуатируемый народ. Законодателей приучили видеть в каждом крушении планов предпринимателей победу общего блага над эгоистичными интересами паразитов. Рабочему внушили, что его усердие служит только росту прибылей, что его долг перед собственным классом и историей – трудиться сколь можно более вяло.

Сторонники законодательной защиты труда исходят из неудовлетворительной теории заработной платы. Они с негодованием отвергают аргументы Сениора[319]319
  Нассау Сениор (1790–1864) – английский экономист. Будучи в 30-е годы членом ряда правительственных комиссий по вопросам труда, выступал против фабричного законодательства, в частности против ограничения рабочего дня 10 часами. По Сениору, на создание прибыли капиталиста уходит часть рабочего дня, пропорциональная доле прибыли в валовом продукте. Согласно расчетам Сениора, эта доля равна 2/23, что соответствует одному часу из рабочего дня средней для английской промышленности того времени продолжительности в 11 с половиной часов. Поэтому сокращение рабочего дня даже на час приведет к полному исчезновению прибыли.


[Закрыть] против законодательного регулирования продолжительности рабочего времени, но не в силах противопоставить ничего значимого тем выводам, к которым он пришел для стационарных условий. Неспособность школы катедер-социалистов разобраться в экономических проблемах особенно явно демонстрирует Брентано. О том, до какой степени он не в состоянии постичь связь размера заработной платы и эффективности труда, видно из сформулированного им собственного «закона»: высокая заработная плата увеличивает продукт труда, а низкая заработная плата уменьшает его. Но ведь ясно, что хорошая работа просто оплачивается лучше, чем плохая[447]447
  Brentano, Op. cit., S. 11, 23 ff. [Брентано Л. Указ. соч. С. 15, 26 сл. ], Brentano, Arbeitszeit und Arbeitslohn nach dem Kriege, Jena, 1919, S 10; см. также: Stucken, Theorie der Lohnsteigerung / / Schmollers Jahrbuch, 45 Jahrg., S. 1152 ff.


[Закрыть]. Эта ошибка делается еще более очевидной, когда он заявляет, что сокращение рабочего времени есть причина, а не результат роста производительности труда.

Маркс и Энгельс, отцы немецкого социализма, хорошо понимали, насколько важна для распространения разрушительных идей борьба за рабочее законодательство. В «Учредительном манифесте Международного товарищества рабочих» говорится, что билль о 10-часовом рабочем дне в Англии «был не только важным практическим успехом, но и победой принципа; впервые политическая экономия буржуазии открыто капитулировала перед политической экономией рабочего класса»[448]448
  Die Inauguraladresse der Intemationalen Arbeiterassoziation, herausgegeben von Kautsky, Stuttgart, 1922, S. 27 [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 9].


[Закрыть]. За двадцать лет с лишком до этого Энгельс в еще более чистосердечных выражениях признал деструкционистский характер билля о 10-часовом рабочем дне[320]320
  После многолетней борьбы билль о 10-часовом рабочем дне был принят английским парламентом в 1847 г. Введенное им ограничение продолжительности рабочего дня касалось подростков моложе 18 лет и женщин, но именно эти группы составляли основную часть фабричной рабочей силы того времени.


[Закрыть]. Он не смог не согласиться, что контраргументы предпринимателей были наполовину верны. Этот закон, полагал Энгельс, приведет к сокращению заработной платы и сделает английскую промышленность неконкурентоспособной. Но это его не беспокоило. «Разумеется, – добавлял он, – если бы дело не пошло дальше десятичасового билля, Англии грозило бы разорение; но поскольку он неизбежно влечет за собой другие мероприятия, которые должны направить Англию на совершенно иной путь, чем тот, по которому она до сих пор шла, этот билль означает шаг вперед»[449]449
  Engels, Die Lage der Arbeitenden Klasse in England, 2. Aufl., Stuttgart, 1892, S. 178 [Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 403–404].


[Закрыть]. Если английская промышленность уступит иностранным конкурентам, революция станет неизбежной[450]450
  Ibid., S. 297 [Там же. С. 514].


[Закрыть]. В более поздней статье он говорит о билле о 10-часовом рабочем дне: «Это уже не отдельная попытка парализовать промышленное развитие, это одно из звеньев в длинной цепи мероприятий, которые должны совершенно преобразовать современный строй общества и постепенно уничтожить существующие до сих пор классовые противоречия, это уже не реакционное, а революционное мероприятие»[451]451
  Engels, Die englische Zehnstundenbill / / Aus dem literarischen Nachlass von Karl Marx, Friedrich Engels und Ferdinand Lassalle, III. Bd., S. 393 [Энгельс Ф. Английский билль о десятичасовом рабочем дне // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 254].


[Закрыть].

Фундаментальную важность борьбы за рабочее законодательство нельзя недооценивать. Но Маркс и Энгельс, как и их либеральные оппоненты, переоценили непосредственный деструктивный потенциал отдельных мероприятий. Главные успехи в деле разрушения общества были достигнуты на других направлениях.

Сутью программы германского этатизма было социальное страхование. Но народы за пределами Германской империи также начали видеть в социальном страховании высшее достижение политической проницательности и мудрости государственных деятелей. И если некоторые ограничиваются простым восхвалением волшебных результатов, которых удалось достичь с помощью этих институтов, то другие укоряют их за половинчатость, за то, что ими охвачены не все слои народа и что имеющие преимущества получают не все то, что, по их мнению, должны бы. Говорилось, что социальное страхование нацелено в конечном счете на то, чтобы дать каждому гражданину должный уход и лучшее медицинское обслуживание во время болезни, нужную помощь в случае нетрудоспособности от несчастного случая, болезни, старости или при невозможности найти работу на должных условиях.

Никакое упорядоченное общество не было столь бессердечно, чтобы позволить бедным и беспомощным умирать с голоду. Всегда были некие установления, нацеленные на спасение от нищеты тех, кто не способен самостоятельно содержать себя. По мере того как вместе с развитием капитализма увеличивалась обеспеченность общества, улучшалась система помощи беднякам. Одновременно изменялась и правовая основа этой помощи. Что прежде было актом милосердия, которого бедняки не могли требовать, теперь стало долгом общины. Были приняты меры по обеспечению помощи бедным. Но в первое время остерегались узаконения притязаний бедняков на поддержку и содержание. Мало думали и о том, чтобы снять клеймо постыдности с тех, кто жил на средства общины. Это не было проявлением бессердечия. Дискуссии по поводу английского закона о бедных показывают, что люди отлично сознавали немалые опасности для общества от расширения программ помощи бедным[321]321
  Закон о бедных, основанный на акте 1601 г., возлагал заботу о содержании бедных на приход. В начале 30-х годов XIX в. законодательство о бедных стало предметом обсуждения и в прессе, и в специально созданной комиссии. Комиссия пришла к выводу, что система поддержки малоимущих, многодетных и безработных разорительна для страны, тормозит развитие промышленности и дурно действует на нравственность масс. В 1834 г. парламент принял новый закон о бедных, отменивший все денежные и продуктовые пособия беднякам и предусмотревший широкое создание работных домов для нуждающихся.


[Закрыть].

Германское социальное страхование очень отличается от подобных установлений других государств[322]322
  Впервые в мире система государственного социального страхования была создана в Германии при рейхсканцлере Отто Бисмарке. Законами от 1883, 1884 и 1889 гг. было введено страхование работников от несчастных случаев, предусмотрены выплаты при болезни, пенсии по старости и инвалидности.


[Закрыть]. Средства к существованию – это иск, на удовлетворении которого можно настаивать по закону. Предъявитель иска тем самым не роняет своей репутации. Он – государственный пенсионер подобно королю или его министрам, или получатель страховых платежей, такой же, как любой другой, заключивший контракт о страховании. Несомненно, что он может смотреть на выплаты как на эквивалент своего собственного вклада. Ведь страховые взносы всегда идут за счет заработной платы независимо от того, платит их предприниматель или сами рабочие. То, что уплачивает предприниматель в страховые фонды, – это всего лишь налог на предельную производительность труда, а значит, и средство сокращения денежной заработной платы. Когда страховые выплаты осуществляются из налоговых поступлений, их оплачивает, конечно же, сам рабочий – прямо или косвенно.

Для проповедников социального страхования, как и для политиков и государственных деятелей, проводивших его в жизнь, здоровье и болезнь представлялись двумя состояниями человеческого тела, резко отделенными друг от друга, так что всегда без трудностей и сомнений можно распознать – что же перед тобой. «Здоровье» – это состояние, признаки которого твердо установлены и которое может быть диагностировано любым врачом. «Болезнь» – это телесное явление, не зависящее от человеческой воли и не поддающееся ее воздействию. Всегда есть люди, которые по тем или иным причинам симулируют болезнь, но доктор благодаря знаниям и имеющимся в его распоряжении средствам может разоблачить подделку. Только здоровый человек вполне работоспособен. Работоспособность больного понижается в соответствии с тяжестью и характером болезни, и предполагается, что доктор может по объективно контролируемым физиологическим изменениям установить степень снижения работоспособности.

Сегодня ясно, что каждое утверждение этой теории ложно. Не существует отчетливой границы между здоровьем и болезнью. Болезнь неким образом зависит от сознательной воли и подсознательно действующих психических сил. Работоспособность человека не связана однозначно и просто с его физическим состоянием; в большой степени это функция его сознания и воли. Так вся идея о возможности отделить с помощью медицинских обследований больных от здоровых и симулянтов, а трудоспособных от инвалидов оказалась несостоятельной. Тот, кто верил, что страхование от несчастных случаев и по болезни сможет опереться на объективные методы диагностики, глубоко заблуждался. Разрушительные свойства системы страхования по болезни и от несчастных случаев заключались прежде всего в том, что система поощряла несчастные случаи и болезни, замедляла выздоровление и зачастую создавала (или по крайней мере усиливала и растягивала во времени) функциональные нарушения, которые следуют обычно за болезнью или несчастным случаем.

Такие редкие болезни, как травматические неврозы, которые стали плодиться уже в результате законодательного регулирования исков о компенсации по несчастным случаям, под воздействием принудительного социального страхования обратились в общенациональные эпидемии. Сейчас уже нельзя отрицать, что травматические неврозы есть результат социального законодательства. Статистика показывает, что застрахованные пациенты преодолевают последствия травм дольше, а осложнениям и постоянным функциональным расстройствам подвержены сильнее, чем незастрахованные. Страхование против болезней плодит болезни. Как индивидуальные наблюдения врачей, так и статистика показывают, что чиновники, штатные работники и принудительно застрахованные граждане оправляются от травм и болезней медленнее, чем незастрахованные и лица свободных профессий. Желание побыстрее выздороветь и нужда в скорейшем восстановлении работоспособности помогают выздоровлению столь сильно, что это делается доступным для наблюдения[452]452
  Like, Der Arzt und seine Sendung, 4. Aufl., München, 1927, S. 54 [Лиек Э. Врач и его призвание: Мысли еретика. Днепропетровск, 1928. С. 113][486]486
  В русском сокращенном переводе место, на которое ссылается Мизес, опущено, но аналогичная мысль изложена и на другой странице, представленной в переводе, – на нее и дана ссылка.


[Закрыть]; Liek, Die Schaden der sozialen Versicherung, 2. Aufl., München, 1928, S. 17 ff., см. также растущую день ото дня массу медицинских публикаций.


[Закрыть].

Чувствовать себя здоровым – совсем не то же самое, что быть здоровым с точки зрения медицины, а работоспособность во многом не зависит от физиологически проверяемой и измеримой деятельности внутренних органов. Тот, кто не жаждет быть здоровым, не просто симулянт. Это – больная личность. Если ослаблено желание быть здоровым и работоспособным, болезнь и все остальное – придут. Ослабляя или полностью разрушая волю к благополучию и трудоспособности, социальное страхование плодит болезни и инвалидность; оно порождает привычку жаловаться, что само по себе является неврозом, и другие формы неврозов. Короче говоря, это установление, которое множит болезни и травмы и существенно ухудшает их психофизиологические последствия. Институт страхования делает людей больными телесно и психически или по крайней мере удлиняет и утяжеляет течение болезней.

Психические силы, действующие в человеке, как и в каждом живом существе (в смысле желания и стремления быть здоровым и трудоспособным), так или иначе зависят от социальной ситуации, в которой человек находится. Некоторые ситуации усиливают их, другие ослабляют. Социальная атмосфера африканского племени, живущего охотой, определенно настроена на стимулирование этих сил. То же самое верно для совершенно отличной ситуации, в которой находятся граждане капиталистического общества, основанного на разделении труда и частной собственности. Напротив, общественный строй ослабляет эти силы, если он обещает, что в случае травмы или болезни индивидуум будет жить, не работая или работая мало, и при этом не претерпит существенного сокращения доходов. Дело обстоит не столь просто, как это представляется наивным экспертам по патологии – тюремным и армейским врачам.

Социальное страхование превратило неврозы застрахованных граждан в опасную болезнь народа. При распространении и развитии страхования эта болезнь также будет распространяться. И никакие реформы тут не помогут: мы не можем подрывать волю к здоровью, не порождая болезни.

При оценке экономических и социальных последствий профсоюзного движения фундаментальное значение имеет вопрос: может ли рабочее движение, развивающееся в среде рыночной экономики, с помощью механизма коллективных переговоров и создания ассоциаций пре успеть в обеспечении постоянно высокой заработной платы для всех рабочих? На этот вопрос экономическая теория, как классическая (включая ее марксистское крыло), так и современная (включая ее социалистическое крыло), отвечает категорическим нет. Общественное мнение убеждено, что факты доказали эффективность профсоюзного движения, потому что уровень жизни масс неуклонно возрастал в последние столетия. Но экономисты совершенно иначе объясняют этот факт. Согласно их подходу улучшение обязано прогрессу капитализма, неустанному накоплению капитала и как результат – росту предельной производительности труда. Нет сомнения, что верить следует скорее взглядам экономистов, подтверждаемым действительным ходом развития, чем наивным представлениям людей, которые убеждены, что post hoc ergo propter hoc[323]323
  Post hoc ergo propter hoc – после того значит вследствие того (лат.).


[Закрыть] Конечно, этого совершенно не понимали ни тысячи достойнейших лидеров рабочего движения, которые посвятили свою жизнь организации профсоюзов, ни многие знаменитые филантропы, защищавшие профсоюзное движение как краеугольный камень будущего общества. Истинной трагедией капиталистической эпохи стало то, что эти взгляды оказались ложными и что профсоюзное движение превратилось в самое важное оружие разрушения общества. Социалистическая идеология настолько успешно затуманила природу и особенности профсоюзов, что стало сложно понять, что же такое профсоюзы и чем они занимаются. Публика все еще склонна истолковывать проблему рабочих союзов так, как если бы речь шла о свободе объединений и о праве на забастовку. Но уже десятилетия нет вопроса о том, следует ли предоставлять рабочим свободу создавать ассоциации или право прерывать работу – даже в нарушение трудового соглашения. Ни одно законодательство не отрицает этих прав, поскольку законные наказания за приостановку работы в нарушение соглашения на практике малодейственны. Так что даже самые яростные адвокаты деструкционизма едва вспоминают о праве рабочих на нарушение трудовых соглашений. Когда не так давно некоторые страны, и среди них Великобритания, колыбель современных профсоюзов, попытались ограничить власть профсоюзов[324]324
  С 4 по 12 мая 1926 г. по призыву конференции исполкомов профсоюзов в Великобритании прошла всеобщая стачка. Стачка проводилась в поддержку бастующих горняков. 11 мая Верховный суд объявил ее незаконной. По следам стачки 28 июля 1927 г. был принят Закон о промышленных конфликтах и тред-юнионах, запретивший всеобщие стачки и стачки солидарности. Он просуществовал до 1946 г.


[Закрыть], они и в мыслях не имели урезать то, что принято считать неполитической активностью профсоюзов. Закон 1927 г. попытался запретить общенациональные забастовки и забастовки в поддержку других профсоюзов, но ни в какой форме не касался свободы ассоциаций или права на забастовку ради повышения заработной платы.

Общенациональная забастовка и сторонниками, и противниками всегда рассматривалась как дело революционное или в сущности как сама революция. Жизненно важным элементом такой забастовки является более или менее полный паралич всей экономической жизни общества для достижения некоторых желаемых целей. Насколько успешной может быть всеобщая стачка, показал капповский путч, поддержанный как армией Германии, так и незаконными вооруженными формированиями, сумевший изгнать из столицы правительство страны, но в несколько дней сломленный общей стачкой[325]325
  13 марта 1920 г. немецкие монархисты и милитаристы, опираясь на части рейх свера и так называемые «добровольческие корпуса» – военизированные формирования, состоящие в основном из бывших фронтовиков, подняли антиправительственный мятеж. Войдя в Берлин, путчисты сформировали свое правительство во главе с Вольфгангом Каппом (1868–1922) – крупным помещиком, лидером «Партии отечества». Президент и законное правительство бежали в Штутгарт. Профсоюзы призвали ко всеобщей стачке. Стачка, в которой приняло участие 12 млн человек, сыграла решающую роль в разгроме путча, с которым было покончено во всей Германии за 5 дней. Капп бежал в Швецию.


[Закрыть]. В этом случае всеобщая стачка была использована как оружие защиты демократии. Но ведь не имеет значения, согласны вы или нет с целями профсоюзов. Факт тот, что в стране, где профсоюзы достаточно сильны, чтобы организовать всеобщую стачку, высшая власть принадлежит не парламенту и зависящему от него правительству, но профсоюзам. Именно понимание реального значения профсоюзного движения подсказало французским синдикалистам их основную идею, что для прихода к власти политические партии должны использовать насилие. Нельзя забывать, что философия насилия, которая пришла на смену миротворческому учению либерализма и демократии, началась как философия профсоюзов. Прославление насилия, столь характерное для политики русских советов, итальянского фашизма и германского нацизма, которое сегодня серьезно угрожает всем демократическим правительствам, имело источником учение революционного синдикализма. Проблемой профсоюзной жизни является принуждение к совместным действиям и забастовкам. Профсоюзы претендуют на право изгонять с работы всех, кто не хочет действовать вместе с ними и кому они отказали в приеме в профсоюз. Они претендуют на право прерывать работу по своему решению, а также на то, чтобы не давать никому занять рабочие места бастующих. Они претендуют на право предотвращать противодействие своим действиям и применять насилие к несогласным, а также любое насилие для достижения успеха.

Каждое объединение становится более бюрократизированным и осторожным в поведении, когда его лидеры стареют. Боевые союзы утрачивают желание нападать и теряют способность стремительными действиями одолевать врагов. Армии милитаристских государств, прежде всего армии Австрии и Пруссии, опять и опять получали урок того, что с престарелыми вождями побеждать трудно. Профсоюзы не исключение из этого правила. Вполне может оказаться, что некоторые из старейших и наиболее развитых отрядов профсоюзного движения временно утратили разрушительную страсть к агрессии и готовность к сражениям. Так что когда пожилые лидеры сопротивляются разрушительной политике пылкой молодежи, инструмент деструкции на какое-то время становится инструментом поддержания status quo[326]326
  Status quo – существующее положение (лат.).


[Закрыть]. Как раз по этой причине радикалы постоянно срамили профсоюзы, а профсоюзы обращались к помощи несоциалистических классов общества, когда они нуждались в поддержке для принудительной юнионизации. Но эти передышки в разрушительной борьбе профсоюзов всегда были короткими. Опять и опять верх одерживали те, кто призывал к непрерывному сражению против капиталистического устройства общества. Сторонники насилия либо вытесняли старых лидеров профсоюзов, либо создавали вместо старых организаций новые. Иначе и быть не могло. Ведь в соответствии с основной идеей профсоюзного движения профессиональные союзы рабочих мыслимы только как орудия разрушения. Как было показано, солидарность членов профсоюзов может опираться только на идею борьбы за уничтожение общественного строя, основанного на частной собственности на средства производства. Не только практическая деятельность профсоюзов, но и их теоретическая основа – деструкционизм.

Краеугольный камень юнионизма – принудительное членство. Рабочие отказываются работать с теми, кто принадлежит к не признаваемой ими организации. Они добиваются увольнения нечленов профсоюза угрозой забастовки, а если это окажется недостаточным, то забастовкой. Уклоняющихся от вступления иногда принуждают с помощью грубого обращения. Нет нужды распространяться, что это насильственное нарушение свободы личности. Все софизмы защитников профсоюзного деструкционизма не смогли изменить в данном отношении общественного мнения. Когда время от времени особенно тяжкие примеры насилия против нечленов профсоюзов делаются известными, даже те газеты, которые всегда более или менее поддерживают деструкционистские партии, вынуждены протестовать.

Оружие профсоюзов – забастовка. Следует ясно представлять, что каждая стачка есть акт насилия, форма вымогательства, средство принуждения по отношению к тем, кто может помешать намерениям бастую щих. Ведь забастовка окончится проигрышем, если предприниматель сможет заменить забастовщиков другими рабочими или если забастует только часть рабочих. Альфа и омега профсоюзных прав – возможность применения против штрейкбрехеров самого примитивного насилия. Нас здесь не интересует, как именно профсоюзы в разных странах добыли это право. Достаточно сказать, что в последние десятилетия им это удалось повсеместно, и не столько в результате явных законодательных решений, сколько в силу молчаливой терпимости к такой практике со стороны властей и суда. В Европе годами было невозможно сломить забастовку с помощью найма штрейкбрехеров. Длительное время удавалось по крайней мере избегать забастовок на железных дорогах, в электроэнергетике, водоснабжении и на важнейших предприятиях городского жизнеобеспечения. Но и здесь идеология разрушения, наконец, одержала верх.

Если это понадобится профсоюзам, они угрозой обречь на голод и жаж ду, холод и тьму смогут принудить к покорности города и страны. Они могут отлучить от типографских машин не нравящиеся им газеты; они могут прекратить доставку по почте нежелательных им изданий и писем. Если они захотят, рабочие будут беспрепятственно саботировать, повреждать орудия и предметы труда, работать так медленно и плохо, что их труд потеряет всякую ценность.

Никто еще не доказал полезности профсоюзов. Нет теории заработной платы, из которой следовало бы, что профсоюзы обеспечивают непрерывный рост реального дохода рабочих. Сам Маркс был далек от предположения, что профсоюзы могут как-либо повлиять на заработную плату. Выступая в 1865 г. перед Генеральным Советом Интернационала[453]453
  В переводе на немецкий этот доклад был опубликован Бернштейном под названием «Заработная плата, цена и прибыль»; я цитирую по третьему изданию, которое появилось во Франкфурте в 1910 г.


[Закрыть], Маркс пытался привлечь своих товарищей к совместным действиям с профсоюзами. Эта цель сквозит в первых словах его выступления. Представление, что стачками нельзя добиться увеличения заработной платы, – популярное во Франции среди прудонистов и в Германии среди лассальянцев – вызывало, по его словам, «возмущение рабочего класса». Но его великолепные тактические способности, которые за год до этого позволили ему в «Учредительном манифесте Международного товарищества рабочих» соединить в одной программе самые различные взгляды на природу, цели и задачи рабочего движения, были брошены в игру ради соединения профсоюзного движения с Интернационалом. Это и побудило его высказать все, что можно, в пользу профсоюзов. Тем не менее ему достало осторожности не связывать себя утверждением, что профсоюзы могут обеспечить непосредственное экономическое улучшение положения рабочих. Он считал, что профсоюзы должны возглавить борьбу с капитализмом. Судя по тому, чего он ожидал от выступления профсоюзов, не приходится сомневаться в отведенной им роли. «Вместо консервативного девиза «Справедливая заработная плата за справедливый рабочий день» рабочие должны написать на своем знамени революционный лозунг: «Уничтожение системы наемного труда!» Они терпят неудачу, поскольку ограничиваются партизанской борьбой против следствий существующей системы, вместо того чтобы одновременно стремиться изменить ее, вместо того чтобы использовать свои организованные силы в качестве рычага для окончательного освобождения рабочего класса, т. е. окончательного уничтожения наемного труда»[454]454
  Marx, Lohn, Preis und Profit. S. 46 [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 154–155].


[Закрыть]. Маркс едва ли мог яснее сказать, что для него профсоюзы не более чем орудие разрушения капиталистического общества. Эмпирически-реалистическим политэкономам и ревизионистам марксизма остается утверждать, что профсоюзам удавалось постоянно удерживать заработную плату выше того уровня, который существовал бы без профсоюзов. Эту идею не нужно даже оспаривать, потому что никто и не пытался теоретически ее обосновать. Она остается совершенно бездоказательным утверждением, которое вовсе не принимает в расчет взаимосвязь экономических факторов.

Профсоюзная политика забастовок, насилия и саботажа не может претендовать ни на какие заслуги в улучшении положения рабочих[455]455
  Adolf Weber, Der Kampf zwischen Kapital und Arbeit, 3. und 4. Aufl., Tübingen, 1921, S. 384 ff.; Robbins, Wages, London, 1926, S. 58 ff.; Hutt, The Theory of Collective Bargaining, London, 1930, p. 1 ff.; см. также мою работу «Kritik des Interventionismus» (Jena, 1929, S. 12 ff., 79 ff., 133 ff.) [Мизес Л. фон. Критика интервенционизма // Мизес Л. фон. Интервенционизм и бюрократия. М.; Челябинск: Социум, 2016. С. 15 сл; 72 сл., 143 сл.].


[Закрыть]. Она только расшатывает до основания искусно выстроенное здание капиталистической экономики, в которой день ото дня повышается жизненный уровень всех, вплоть до беднейших рабочих. Да и действует эта политика не в интересах социализма, а в интересах синдикализма.