Текст книги "Нация, государство и экономика. О политике и истории нашего времени"

Как правило, человек принадлежит только к одной нации. Тем не менее иногда бывает и так, что человек принадлежит сразу к двум нациям. Это происходит не тогда, когда он просто говорит на двух языках, а скорее лишь тогда, когда он овладел двумя языками таким образом, что думает и говорит на каждом из них и полностью усвоил особый образ мышления, отличающий каждый из них. При этом таких людей больше, чем принято полагать. На территориях со смешанным населением и в центрах международной торговли их нередко можно встретить среди купцов, чиновников и т. д. И зачастую это люди, не слишком образованные. Среди людей с более высоким уровнем образования билингвы встречаются реже, так как высшая степень совершенства во владении языком, свойственная по-настоящему образованному человеку, достигается, как правило, только в одном языке. Образованный человек может овладеть большим числом языков, причем каждым из них гораздо лучше, чем билингв; тем не менее его следует причислять лишь к одной нации, если он думает только на одном языке и воспринимает все, что он видит и слышит, через способ мышления, который был образован с помощью структуры и формирования понятий из его собственного языка. И все-таки даже среди «миллионеров образования»[26]26
  См.: Menger A. Neue Staatslehre. 2. Aufl. Jena, 1904. S. 213 [Менгер A. Новое учение о государстве. СПб.: О. Н. Попова, 1905. С. 260].


[Закрыть] есть билингвы, люди, которые в полной мере вобрали образование двух культурных слоев. Они встречались и встречаются несколько чаще в тех местах, где сталкиваются друг с другом более старший, уже вполне сформировавшийся язык со своей древней культурой и еще не вполне сформировавшийся язык народа, только завершающего процесс накопления культурного багажа. Здесь и физически, и психологически проще добиться совершенного владения двумя языками и ознакомления с двумя культурами. Так, в Богемии среди поколения, которое непосредственно предшествовало ныне живущему, билингвов было гораздо больше, нежели в настоящее время. В некотором смысле к билингвам можно причислять и всех тех, кто помимо стандартного языка в совершенстве владеет еще и диалектом.

Как правило, каждый человек принадлежит хотя бы к одной нации. Только дети и глухонемые не имеют национальности; первые обретают интеллектуальную родину за счет вступления в речевое сообщество, последние – через развитие своих умственных способностей вплоть до обретения возможности взаимопонимания с представителями нации. Происходящий здесь процесс подобен тому, в ходе которого взрослые люди, уже имеющие принадлежность к одной нации, переходят в другую[27]27
  Случалось так, что дети немецких родителей, которых приходилось воспитывать за счет муниципалитета, передавались городской управой Вены на попечение чешских приемных родителей, проживавших в сельской местности; в результате эти дети вырастали чехами. С другой стороны, дети родителей иных национальностей становились немцами в немецких приемных семьях. Одна польская дама аристократической фамилии облегчала работу венской городской управе, принимая под свою опеку детей польских родителей ради того, чтобы они выросли поляками. Все эти дети, без сомнения, становились настоящими чехами, немцами или поляками вне зависимости от того, к какой нации принадлежали их родители.


[Закрыть].

Лингвист устанавливает связи между языками; он определяет языковые семейства и языковые расы; он говорит о родственных и дочерних языках. Некоторые люди захотели распространить это представление непосредственно на нации. Другие же захотели превратить этническую связь в национальную. Обе идеи совершенно несостоятельны. Если кто-то желает говорить о национальном родстве, то это можно сделать только исходя из возможности взаимопонимания между представителями нации. В этом смысле диалекты взаимосвязаны между собой и с одним или даже с несколькими стандартными языками. Подобная связь существует даже между стандартными языками, например между отдельными славянскими языками. Ее значение для национального развития исчерпывается тем фактом, что она способствует переходу из одной национальности в другую.

С другой стороны, то обстоятельство, что грамматическая связь между языками облегчает их изучение, в политическом отношении весьма несущественно. Из этого не возникает никакого культурного или политического родства; на основе этой связи нельзя выстроить политические структуры. Идея о родстве народов ведет свое происхождение не из национально-политической/индивидуалистической области идей, а из расово-политической/коллективистской области; она была разработана сознательно в противовес ориентированной на свободу идее современной автономии. Панлатинизм, панславянизм и пангерманизм – это химеры, которые при столкновении с национальными устремлениями отдельных народов всегда терпели поражение. Они весьма благозвучны при братании народов, которые в какой-то момент преследуют параллельные политические цели, но терпят крах, как только от них требуется нечто большее. Они никогда не обладали достаточной силой для создания государств. Нет ни одного государства, которое было бы основано на этих идеях.

Одной из главных причин того, что люди долго отказывались усматривать отличительный признак нации в языке, являлось то, что они не могли согласовать эту теорию с действительностью, в которой одна нация может говорить на нескольких языках или несколько наций могут использовать один язык. Утверждение о том, что для представителей одной нации допустимо говорить на нескольких языках, подкрепляется ссылкой на примеры «чехословацкой» и «югославской» наций. Чехи и словаки действовали в этой войне как единая нация. Сепаратистские устремления небольших словацких групп по крайней мере не имели внешних проявлений и были лишены возможности добиться какого-либо политического успеха. Теперь, судя по всему, будет образовано чехословацкое государство, в котором будут проживать все чехи и словаки. Тем не менее чехи и словаки по этой причине еще не образуют единую нацию. Диалекты, из которых был образован словацкий язык, невероятно близки к диалектам чешского языка, и для словацкого крестьянина, который говорит только на своем собственном диалекте, не составляет труда понимать речь чехов, особенно жителей Моравии, когда последние говорят на своем диалекте. Если бы словаки еще до того, как у них начал складываться самостоятельный стандартный язык, т. е. примерно на рубеже XVIII–XIX вв., установили более тесную политическую связь с чехами, то тогда развитие словацкого стандартного языка, вне сомнения, продвинулось бы не дальше, чем развитие независимого швабского стандартного языка в Швабии. Политические мотивы сыграли решающую роль при создании самостоятельного языка в Словакии. Этот словацкий стандартный язык, скроенный всецело по образцу чешского языка и тесно связанный с ним во всех отношениях, тем не менее ввиду политических обстоятельств не мог развиваться схожим образом. Поскольку венгерское государство не допускало его в школы, государственные органы и суды, он влачил жалкое существование в популярных альманахах и листовках оппозиции. В свою очередь слабое развитие словацкого языка привело к тому, что стремление позаимствовать чешский стандартный язык, имевшее место в Словакии с самых давних пор, набирало все большую силу. Сегодня в Словакии друг друг противостоят два движения: одно намерено искоренить из словацкого языка все чешские элементы и сделать язык чистым и самостоятельным, а второе выступает за его ассимиляцию чешским языком. Если верх возьмет второе движение, словаки превратятся в чехов, и чехословацкое государство преобразуется в сугубо чешское национальное государство. Если же победу одержит первое движение, тогда чешское государство будет вынуждено, если оно не пожелает выступить в роли угнетателя, предоставить словакам автономию, а в конце концов, возможно, и полную независимость. Чехословацкой нации, состоящей из носителей чешского и носителей словацкого языков, не существует. То, что мы видим перед собой, это борьба отдельной славянской нации за свое существование. То, чем она закончится, будет зависеть от политических, социальных и культурных обстоятельств. С чисто лингвистической точки зрения возможны оба варианта развития событий.

Точно так же обстоит дело с отношением словенцев к югославской нации. Словенский язык тоже с момента своего возникновения являлся предметом борьбы либо за его независимость, либо за сближение или полное смешение с хорватским языком. Иллирийское движение[28]28
  [Иллиризм — культурно-политическое движение южных славян, возникшее в 30—40-х годах XIX в. в Хорватии и Славонии и оказавшее влияние также на общественную жизнь других южнославянских областей. – Прим. ред.]


[Закрыть] намеревалось включить и словенский язык в сферу своих стремлений к единению. Если бы словенский язык имел возможность сохранять свою самостоятельность и в будущем, то тогда югославскому государству пришлось бы предоставить словенцам автономию.

Одним из наиболее часто приводимых примеров двух наций, говорящих на одном языке, являются южные славяне. Хорваты и сербы пользуются одним и тем же языком. Национальное различие между ними, как утверждается, состоит исключительно в религии. Считается, что здесь тот случай, который не может быть объяснен теорией, которая видит отличительное свойство нации в ее языке.

В сербо-хорватском народе присутствуют весьма резкие религиозные контрасты. Одна часть народа принадлежит к православной церкви, другая – к католической, и даже сегодня немалую часть населения составляют мусульмане. Вдобавок к религиозным контрастам существуют застарелые политические распри, своими корнями до сих пор частично уходящих в те времена, политические обстоятельства которых сегодня уже давно изменились. Тем не менее диалекты всех этих в религиозном и политическом отношении раздробленных народов на редкость тесно связаны между собой. Эти диалекты были настолько близки друг к другу, что попытки создать стандартный язык, предпринимавшиеся с различных сторон, неизменно приводили к одному и тому же стандартному языку. Вук Стефанович Караджич намеревался создать сербский язык, Людевит Гай – унифицированный югославский язык; пансербизм и иллиризм непримиримо противостояли друг другу. Но поскольку они имели дело с одним и тем же диалектальным материалом, результаты их работы оказались идентичными. Созданные ими языки до того незначительно отличались друг от друга, что в конце концов слились в единый унифицированный язык. Если бы сербы не пользовались исключительно кириллицей, а хорваты – латинским алфавитом, то не было бы никаких внешних признаков, позволяющих относить письменный документ к одной или другой нации. Различие алфавитов не способно расколоть единую нацию на длительный период; немцы тоже используют различные формы письменности, но этот факт не приобретает какого-либо национального значения. Политические события последних лет перед войной и в ходе самой войны показали, что религиозные различия между сербами и хорватами, на основе которых австрийская политика эрцгерцога Франца Фердинанда и его последователей выстраивала воздушные замки, уже достаточно давно утратили свое прежнее значение. Судя по всему не приходится сомневаться и в том, что в политической жизни сербов и хорватов национальный фактор общего языка возьмет верх над всеми препятствующими этому обстоятельствами и что религиозные различия будут играть для сербо-хорватской нации не большую роль, чем они играют для немецкого народа.

Два других примера, которые обычно призваны показать, что языковое сообщество и нация являют собой не одно и то же – это англосаксонский и датско-норвежский случаи. Утверждается, что английский язык используют две нации – англичане и американцы; и уже только это показывает, что недопустимо искать признак национальности в одном лишь языке. На самом же деле англичане и американцы – это одна нация. Склонность разделять их на две нации основывается на привычке полагать, будто принцип национальности непременно подразумевает необходимость объединения всех частей нации в единое государство. В следующей главе будет показано, что это вовсе не так, и, следовательно, критерий нации ни в коей мере не следует искать в попытках образовать объединенное государство. То, что англичане и американцы являются гражданами разных государств, что политические курсы этих государств не всегда пребывали в полной гармонии, и что разногласия между ними подчас приводили к войнам – все это еще не является доказательством того, что англичане и американцы – это не одна нация. Не подлежит сомнению, что Англия связана со своими доминионами и с Соединенными Штатами национальными узами, которые докажут свою связующую силу в дни крупного политического кризиса. Мировая война доказала, что разногласия между отдельными частями англосаксонской нации могут возникать только тогда, когда для нее в целом нет никаких видимых угроз со стороны других наций.

Еще сложнее на первый взгляд согласовать с лингвистической теорией нации ирландскую проблему. Ирландцы некогда сформировались как самостоятельная нация они пользовались самостоятельным кельтским языком. В начале XIX в. 80 % населения Ирландии все еще говорило на кельтском, а более 50 % совсем не понимало английский язык. С тех пор ирландский язык значительно утратил свои позиции. Лишь немногим более 600 тыс. человек все еще пользуются им, и лишь изредка в Ирландии можно встретить людей, которые не понимали бы по-английски. Разумеется, сегодня в Ирландии наблюдаются попытки возродить ирландский язык и сделать его употребление всеобщим. Однако все дело в том, что очень многие из тех, кто стоит на стороне политического ирландского движения, по национальности являются англичанами. Противостояние между англичанами и ирландцами имеет прежде всего социальную и религиозную, а не исключительно национальную подоплеку; и поэтому так может случиться, что жители Ирландии, которые по национальности ирландцами не являются, также в большом количестве являются частью этого движения. Если бы ирландцы добились успеха в своем стремлении к автономии, то не исключено, что значительная часть нынешнего англоязычного населения Ирландии влилась бы в ирландскую нацию.

Часто упоминаемый датско-норвежский пример тоже не позволяет опровергнуть утверждение о том, что национальность сосредоточена в языке. В ходе многовекового политического союза между Норвегией и Данией старый норвежский стандартный язык был полностью вытеснен датским стандартным языком; потом он кое-как влачил незавидное существование только в многочисленных диалектах сельских жителей. После отделения Норвегии от Дании (в 1814 г.) были предприняты попытки по созданию своего собственного национального языка. Но усилия партии, стремившейся создать новый норвежский национальный язык на основе старого норвежского языка, потерпели очевидную неудачу. Верх одержали те, кто стремился лишь обогатить датский язык за счет введения в него выражений из словаря норвежских диалектов, а в целом выступал за сохранение датского языка. На этом языке написаны произведения великих норвежских писателей Ибсена и Бьёрсона[29]29
  Ибсен высмеял намерения сторонников отдельного «норвежского» языка в лице персонажа Хуху из «Пер Гюнта» (акт четвертый, сцена в сумасшедшем доме).


[Закрыть]. Таким образом, датчане и норвежцы по-прежнему составляют одну нацию, даже если политически они относятся к двум государствам.

В первобытные времена каждая миграция влекла за собой не только географическое, но и интеллектуальное разделение родов и племен. Экономический обмен пока не существует, еще не возникли связи, которые могли бы препятствовать разобщению и возникновению новых обычаев. Диалект каждого племени все больше отличается от того диалекта, на котором изъяснялись их предки, когда они еще жили совместно. Дробление диалектов продолжается непрерывно. Потомки больше не понимают друг друга.

Потребность в единообразии языка появляется с двух сторон. Зарождение торговли делает необходимым понимание между представителями разных племен. Однако эта потребность удовлетворяется, когда необходимого уровня владения языком достигают отдельные посредники в торговле. В древние времена, когда обмен товарами между отдаленными регионами имел сравнительно небольшое значение, таким путем в более широкое употребление могли войти только отдельные выражения и группы родственных слов. Для объединения диалектов должны были произойти гораздо более существенные политические изменения. Появлялись завоеватели и создавали государства и всевозможные политические союзы. Политические вожди обширных земель вступали в более близкие личные отношения, представители всех социальных слоев из многочисленных племен сближались на военной службе. Отчасти независимо от политической и военной организации, а отчасти и в непосредственной связи с ней возникают и распространяются из одного племени в другое религиозные институты. Наряду со стремлением к политическому и религиозному единству усиливается стремление и к языковому объединению. Вскоре диалект правящего племени или племени жрецов начинает преобладать над диалектами подвластных племен и мирян, вскоре из разных диалектов представителей одного государства и одной религии образуется единый смешанный диалект.

Наиболее фундаментальной основой для унификации языка становится появление письменности. Религиозные учения, песни, законы и летописи, сохраняемые в письменном виде, наделяют превосходством тот диалект, на котором они были изложены. С этого момента дальнейшее дробление языка будет затруднено, теперь существует идеальная речь, которая заслуживает того, чтобы стремиться ей подражать и ее осваивать. Окружавший буквы алфавита в первобытные времена ореол таинственности, который еще окончательно не исчез даже сегодня, по крайней мере в том, что касается их печатной формы, повышает престиж диалекта, на котором сделана запись. Из хаоса диалектов и наречий возникает общий язык, язык правителей и законов, язык священников и поэтов, язык литературы. Он становится языком высокопоставленных и более образованных лиц; он становится языком государства и культуры[30]30
  Необходимо проводить различия между письменным языком и культурным или стандартным языком. Когда диалекты располагают письменной литературой, более не имеет смысла отказывать им в праве именоваться письменными языками. Все эти языки следует тогда именовать стандартными языками, которые претендуют на то, чтобы выражать в устной или письменной форме все человеческие мысли и таким образом служить также в качестве языка науки и техники. Границы между тем и другим языком четко провести, конечно же, невозможно.


[Закрыть]; в конце концов он признается единственно правильным и благородным языком; диалекты же, от которых он произошел, в дальнейшем ставятся ниже его по рангу. Люди считают их искажениями письменного языка, люди начинают презирать их как язык простонародья.

При образовании единых языков политические и культурные факторы влияния всегда с самого начала действуют совместно. Врожденное качество народного диалекта заключается в том, что он черпает свою силу из жизни тех, кто на нем говорит. С другой стороны, стандартный и унифицированный язык – это продукт научных кабинетов и канцелярий. Разумеется, в конечном счете он тоже возникает из разговорной речи обычных людей и из творений одаренных поэтов и писателей. Однако при этом он всегда в большей или меньшей степени пронизан педантизмом и искусственностью. Ребенок учится диалекту у своей матери; лишь он один может стать его родным языком; стандартный язык преподается в школе.

В борьбе, которая разворачивается теперь между стандартным языком и диалектом, у последнего есть преимущество: он уже проник в человека в его наиболее восприимчивые годы. Вместе с тем и стандартный язык тоже имеет свои козыри. То, что это общепринятый язык, то, что он выводит за пределы региональной разобщенности к взаимопониманию с более широкими кругами, делает его столь необходимым для государства и церкви. Он служит носителем письменного наследия и посредником культуры. За счет этого он способен одержать верх над диалектом. Но если он слишком далек от последнего, если он является или со временем становится настолько отдаленным от диалекта, что оказывается доступным для понимания лишь тех, кто учит его с немалым трудом, то тогда он неизбежно омертвеет, тогда из диалекта возникает новый стандартный язык. Так латинскому языку на смену пришел итальянский, древнеславянскому – русский, а в современном греческом языке простая речь возможно возобладает над кафаревисой эпохи классицизма.

Тот лоск, который школа и грамматисты привыкли придавать стандартному языку, тот пиетет, с которым они относятся к его правилам, и то презрение, с каким они относятся к каждому, кто нарушает эти правила, приводят к тому, что связь между стандартным языком и диалектом предстает в ложном свете. Диалект не является искаженным стандартным языком, это первобытный язык; стандартные языки возникают только из диалектов, будь то единственный диалект или смешанный вариант, искусственно образованный из разных диалектов и возведенный в ранг стандартного языка. Таким образом, совершенно невозможно ставить вопрос о том, принадлежит ли определенный диалект к тому или иному языку. Отношения между стандартным языком и диалектом далеко не всегда основываются на безусловной зависимости или тем более на превосходстве и подчиненности, и обстоятельства лингвистической истории и грамматики не играют в этом отношении решающую роль. Тот стандартный язык, к которому носители определенного диалекта будут предрасположены, определяют политические, экономические и общекультурные обстоятельства прошлого и настоящего; и может случиться так, что по этой причине единый диалект относится частично к одному и частично к другому стандартному языку.

Процесс, в ходе которого носители определенного диалекта переходят впоследствии к употреблению определенного стандартного языка – либо исключительно, либо наряду с диалектом, – представляет собой особый случай национальной ассимиляции. Главным образом его отличает то, что переход осуществляется к весьма близкому в грамматическом отношении стандартному языку, причем путь этот в подобном случае является, как правило, единственно возможным. Сын баварского крестьянина обычно не имеет иного доступа к культуре, кроме как через немецкий стандартный язык, хотя в редких случаях может быть и так, что, не прибегая к этому окольному пути, он становится напрямую чехом или французом. Однако для нижненемецкого диалекта уже существуют два возможных пути: его ассимиляция немецким или же голландским стандартным языком. То, какое из двух направлений он изберет, определяется отнюдь не лингвистическими или генеалогическими соображениями, а политическими, экономическими и социальными. Сегодня уже не осталось ни одной деревни, в которой говорили бы сугубо на нижненемецком диалекте, повсюду преобладает по крайней мере двуязычие. Если бы сегодня какой-нибудь район, где распространен нижненемецкий язык, решено было бы отделить от Германии и присоединить к Нидерландам, и при этом немецкий язык в школах и государственных учреждениях был бы заменен на голландский, жители этого района восприняли бы все это как национальное насилие. Однако сто-двести лет назад подобное отделение части немецких земель можно было бы провести без помех, а потомки тех людей, которые пережили в свое время отделение, сегодня были бы такими же коренными голландцами, как сейчас они являются коренными немцами.

В Восточной Европе, где школа и государственные учреждения до сих пор даже близко не имеют того значения, как на Западе, нечто подобное по-прежнему допустимо и сегодня. О большинстве славянских диалектов, употребляемых в верхней части Венгрии, ученый-лингвист сможет определенно сказать, к какому языку они ближе: к словацкому или к украинскому, а также, вероятно, установить в большинстве случаев в Македонии, ближе ли определенный диалект к сербскому или к болгарскому языку. Тем не менее это еще не дает ответа на вопрос, являются ли те, кто говорит на этом диалекте, словаками или украинцами, сербами или болгарами. Суть в том, что это зависит не только от языковых, но и от политических, религиозных и социальных условий. Деревня, диалект которой определенно более близок к сербскому языку, может сравнительно быстро освоить в достаточной степени болгарский стандартный язык, если в ней появятся болгарская церковь и болгарская школа.

Только так можно понять сущность чрезвычайно сложной украинской проблемы. Вопрос о том, являются ли украинцы самостоятельной нацией или же просто русскими, которые говорят на особом диалекте, в подобной форме просто лишен смысла. Если бы Украина в XVIII в. не лишилась политической независимости, войдя в состав Великорусского царства, тогда, возможно, был бы создан отдельный украинский стандартный язык. Если бы все украинцы, включая тех, кто проживает в Галиции, Буковине и верхней Венгрии, попали бы под власть царя не позднее первой половины XIX в., это, возможно, не стало бы помехой для развития самостоятельной украинской литературы; однако в сравнении с великорусской литературой эта литература, вероятно, занимала бы то же самое место, что и нижненемецкие произведения по отношению к немецкой литературе. Она оставалась бы в рамках диалектной поэзии, не имея особых культурных и политических притязаний. Тем не менее то обстоятельство, что несколько миллионов украинцев пребывали под австрийским правлением и в религиозном отношении были также независимы от России, создало предпосылки для образования самостоятельного рутенского стандартного языка. Несомненно, австрийское правительство и Католическая церковь предпочли, чтобы австрийские русины (рутены) создали отдельный язык вместо того, чтобы усваивать русский. В этом смысле есть доля правды в утверждении поляков о том, что русины – это австрийская выдумка. Поляки не правы лишь в утверждении о том, что без официальной поддержки первых зачатков русинских устремлений в Восточной Галиции не возникло бы никакого русинского движения. Национальный подъем восточных галичан мог бы быть подавлен не более, чем пробуждение других наций без истории. Если бы государство и церковь не стремились направить его в другое русло, то оно, возможно, с самого начала отличалось бы более сильной великорусской ориентацией.

Украинское движение в Галиции затем по меньшей мере способствовало существенному усилению сепаратистских настроений среди украинцев в южной России, а возможно, даже и вдохнуло в них жизнь. Самые недавние политическо-социальные сдвиги в такой степени способствовали усилению южнорусского украинского национального движения, что нельзя совсем исключать вероятность того, что великорусской метрополии уже не удастся их подавить. Однако это не этнографическая или языковая проблема. Отнюдь не родственные взаимоотношения языков и рас будут определять, украинский или русский язык возьмет верх, а политические, экономические, религиозные и общекультурные обстоятельства. По этой причине весьма вероятно, что конечный исход в бывших австро-венгерских районах Украины будет иным, нежели в той ее части, которая долгое время была частью России.

Сходная ситуация сложилась в Словакии. Независимость словацкого языка от чешского также является в некотором смысле результатом стечения обстоятельств. Если бы между моравцами и словаками не существовало никаких религиозных противоречий и если бы Словакия была политически объединена с Богемией и Моравией уже начиная с XVIII в., то тогда навряд ли возник бы отдельный словацкий письменный и стандартный язык. С другой стороны, если бы венгерское правительство уделяло меньше внимания мадьяризации словаков и предоставило бы их языку больший простор в школах и административных учреждениях, то тогда, возможно, он достиг бы более высокой степени развития и сегодня был бы более дееспособен в противостоянии чешскому языку[31]31
  Здесь можно было бы привести и другие примеры, включая, в частности, словенский язык. Особенный интерес вызывают те случаи, в которых нечто подобное было опробовано на более ограниченном уровне. Так – согласно сведениям, которыми я обязан ученому-слависту из Вены д-ру Норьерту Йоклю, – в графстве Унг венгерское правительство попыталось придать самостоятельность используемым здесь словацкому и рутенскому местным диалектам; оно выпускало газеты на этих диалектах, в которых для рутенского диалекта использовались латинские буквы и мадьяризированная орфография. Кроме того, в графстве Зала была предпринята попытка сделать самостоятельным словенский диалект, чему способствовало то обстоятельство, что местные жители, в отличие от австрийских словенцев, были протестантами. На этом языке выпускались школьные учебники. В городе Папа появился специальный факультет для подготовки преподавателей этого языка.


[Закрыть].

В большинстве случаев ученый-лингвист сумеет провести языковые границы, относя отдельные диалекты и наречия к определенным стандартным языкам. Однако его решение не сможет предопределить исторический ход событий. Решающую роль играют политические и культурные события. Лингвисты не могут объяснить, почему чехи и словаки образовали две отдельные нации, и у них не найдется объяснения, если в будущем те и другие вдруг объединятся в единую нацию.