Текст книги "Нация, государство и экономика. О политике и истории нашего времени"

Монархическое государство неустанно стремится к расширению своей территории и увеличению числа своих подданных. С одной стороны, оно нацелено на приобретение земель и поощряет иммиграцию, с другой стороны, оно устанавливает строжайшие меры наказания в целях пресечения эмиграции. Больше земель и больше подданных – больше доходов и больше солдат. Гарантия сохранения государства обеспечивается только его размерами. Над мелкими государствами постоянно висит угроза быть поглощенными более крупными державами.

Для свободного национального государства все эти аргументы уже не имеют силы. Либерализм не приемлет ни завоеваний, ни аннексий; поскольку он нейтрален по отношению к государству как таковому, то и вопрос о размерах государства не имеет для него особого значения. Он не загоняет никого против воли в состав государства. Всякий, кто желает эмигрировать, не встречает никаких помех. Когда часть жителей государства намерена выйти из его общего состава, либерализм не препятствует им на этом пути. Колониям, которые желают стать независимыми, требуется только принять соответствующее решение. Нацию как органическое образование невозможно ни увеличить, ни сократить посредством изменения государственных границ, человечество в целом не может от этого ни выгадать, ни потерять.

Либерализм выдержал испытание временем только в Западной Европе и Америке. В Центральной и Восточной Европе после непродолжительного расцвета он был вновь вытеснен со сцены, его демократическая программа по-прежнему существует там только в планах и гораздо реже в конкретных делах социалистических партий. Государственная практика постепенно вывернула пацифистский национальный принцип либерализма наизнанку, превратив в воинствующий империалистический национальный принцип подавления. Был выдвинут новый идеал, который утверждает иную ценность – ценность сугубо численного размера нации.

С космополитической точки зрения разделение человечества на разные народы следует характеризовать как обстоятельство, влекущее за собой немало хлопот и издержек. Много труда уходит на изучение иностранных языков и на переводы. Весь культурный процесс протекал бы более беспрепятственно, любой контакт между народами происходил бы более гладко, если бы существовал только один язык. Это должен признать даже тот, кто высоко ценит неизмеримую культурную ценность разнообразия материальных и интеллектуальных укладов, а также развития особых индивидуальных и национальных характеров, равно как он не должен отрицать того, что прогресс человечества был бы в чрезвычайной степени усложнен, если бы, помимо небольших наций, насчитывающих лишь несколько сотен тысяч или несколько миллионов душ, в мире не существовало также и крупных наций.

Однако даже отдельный человек может испытывать неудобство от разнообразия языков. Он замечает это, когда ездит за границу, когда читает иностранные тексты или когда желает поговорить с иностранцами или написать им. Простого человека может не беспокоить, является ли его нация более или менее многочисленной, но для работника умственного труда это имеет огромное значение. Ведь «для него язык больше чем средство взаимопонимания при социальных контактах; для него это один из основных рабочих инструментов, а зачастую его единственный инструмент, причем такой, что его едва ли можно чем-то заменить»[48]48
  См.: Kautsky. Nationalitat und Internationalitat. Stuttgart, 1908. S. 19; Paul Rohrbach. Der deutsche Gedanke in der Welt. Dusseldorf and Leipzig: Karl Robert Langewiesche Verlag, 1912. 108 bis 112 Tausend. S. 13.


[Закрыть]. Количество людей, до которых автор имеет возможность донести свою мысль напрямую, имеет решающее значение для успеха литературного труда. Поэтому никто не желает численности для своей нации более страстно, нежели поэт и автор научных трудов, т. е. интеллектуальные лидеры наций. Нетрудно понять, почему они могут проявлять энтузиазм в отношении величины нации. Однако сам по себе этот фактор не способен объяснить популярность данного идеала.

Ведь в долгосрочной перспективе эти лидеры даже не могут рекомендовать нации какие-либо цели, которые нация не избрала сама. Кроме того, существуют и другие способы увеличения читательской аудитории; повышая образованность народа, можно увеличить количество читателей и слушателей в не меньшей степени, чем посредством распространения национального языка за рубежом. На этот путь уже встали скандинавские нации. Теперь они стремятся к национальным завоеваниям не за границей, а у себя дома.

То, что национальное государство сможет стать империалистическим, что, невзирая на прежние принципы, оно сможет увидеть цель своей политики сначала в сохранении, а затем в увеличении числа представителей нации, пусть даже ценой права на самоопределение отдельных лиц, целых народов или частей народов, – для такого развития событий решающими стали обстоятельства, с которыми не сталкивался либерализм в том виде, как он возник на Западе <Европы>, и которые были чужды для его пацифистского принципа национальности. Решающим оказался тот факт, что на Востоке <Европы> народы не имеют вполне точных районов расселения, а скорее проживают в условиях локального смешения на обширных территориях, равно как и тот факт, что подобное смешение народов продолжает происходить заново вследствие миграции. Эти две проблемы и привели к нарождению воинствующего, или империалистического, национализма. Эта разновидность национализма имеет германское происхождение, поскольку те проблемы, которым он обязан своим появлением, впервые возникли на исторической сцене, когда либерализм достиг немецкой почвы. Однако его распространение отнюдь не ограничилось пределами Германии. Все народы, имевшие возможность понять, что данные обстоятельства подвергают некоторых из их соотечественников национальному отчуждению, последовали за германским народом по тому же пути или сделают это, если прежде история не найдет иного решения проблемы.

Любое исследование проблем, к рассмотрению которых мы переходим, должно исходить из того, что условия, в которых обитают люди в различных частях земного шара, неодинаковы. Лучше всего значение этого факта можно оценить, попробовав не принимать его в расчет. Если бы условия жизни повсюду на земном шаре были одинаковы, то у индивидов и народов просто отсутствовал бы стимул менять место проживания[49]49
  Могут возразить, что, даже если бы условия жизни были повсюду одинаковы, переселения все равно должны были бы происходить, когда численность одного народа росла быстрее, чем численность других, поскольку тогда переселения должны были происходить из более плотно населенных земель в места с меньшей плотностью населения. Однако мальтузианский закон дает нам право предположить, что прирост населения зависит, в том числе, и от естественных условий жизни, так что просто из предположения о схожести внешних условий жизни следует равенство прироста населения.


[Закрыть].

Однако тот факт, что условия жизни неодинаковы, превращает историю человечества, если воспользоваться формулировкой Сигюра, в стремление народов улучшить свое положение, перемещаясь с менее удобных территорий на более благоприятные. Всемирная история – это история переселений народов.

Переселения народов происходят либо в военно-принудительном порядке, либо мирными способами. В прошлом преобладал военный вариант. Готы, вандалы, лангобарды, норманны, гунны, авары и татары захватывали свои новые места обитания силой, уничтожая, изгоняя или подчиняя местное население. Затем в стране складывались два класса разного этнического состава – покорители и покоренные, которые противостояли друг другу не только как политические и социальные классы, но и были чужды друг другу в вопросах происхождения, культуры и языка. С течением времени эти национальные контрасты исчезали либо потому, что завоеватели этнически вливались в состав завоеванной нации, либо потому, что покоренные группы ассимилировались победителями. Прошли века с тех пор, как этот процесс завершился в Испании и Италии, в Галлии, а также в Англии.

В Восточной Европе до сих пор существуют обширные территории, где процесс ассимиляции даже не начинался или только-только начинается. Между балтийскими баронами и их эстонскими и латышскими арендаторами, между мадьярскими и мадьяризированными дворянами Венгрии и славянскими и румынскими крестьянами и батраками, между немецкими жителями моравских городов и чешскими пролетариями, между итальянскими помещиками Далмации и славянскими крестьянами и батраками даже сегодня все еще зияет глубокая пропасть национальных различий.

Созданной в Западной Европе доктрине современного государства и современной свободы эти условия совершенно незнакомы. Проблема национально-смешанного населения для нее просто не существует. Для нее формирование наций – это завершенный исторический процесс. В европейских метрополиях французов и англичан сегодня уже нет инородных компонентов. Они проживают на компактных территориях сплошного расселения. Изредка появляющиеся у них отдельные иностранцы легко и безболезненно ассимилируются. На английской или французской почве никаких трений между национальностями вследствие проведения в жизнь национального принципа возникнуть не могло (но в колониях и в США ситуация обстоит иначе). Именно поэтому могло сложиться мнение, что повсеместное применение национального принципа сможет обеспечить вечный мир. Ведь поскольку, согласно либеральной точке зрения, войны возникают, разумеется, только из-за страсти монархов к захвату земель, то войнам будет сразу же положен конец, как только каждый народ будет представлять собой отдельное государство. Прежний принцип национальности носит мирный характер, он не желает войн между народами и полагает, что для них нет никаких оснований.

Затем вдруг выясняется, что мир далеко не везде демонстрирует те же черты, что и на берегах Темзы и Сены. Потрясения 1848 года впервые сорвали вуаль, наброшенную деспотизмом поверх пестрого смешения народов в империи Габсбургов; революционные движения, позднее вспыхнувшие в России, в Македонии и Албании, в Персии и Китае, и там выявили аналогичные проблемы. Пока абсолютизм монархического государства подавлял всех без разбора, эти проблемы распознать было невозможно. Однако стоит только начаться борьбе за свободу, как они принимают угрожающие очертания[50]50
  См.: Bernatzik. Die Ausgestaltung des Nationalgefuhls im 19. Jahrhundert. Hanover: 1912. S. 24.


[Закрыть].

Казалось очевидным браться за их разрешение с помощью традиционных методов западной доктрины свободы. Принцип большинства, будь то в виде референдума или в какой-то иной разновидности, был сочтен подходящим для устранения всех затруднений. Таков демократический подход. Однако было ли подобное решение допустимо или хотя бы осуществимо? Могло ли оно установить здесь мир?

Основополагающая идея либерализма и демократии – общность интересов всех сегментов нации и затем общность интересов всех наций. Посколько правильно понимаемый интерес всех слоев населения ведет к одним и тем же политическим целям и требованиям, решение политических вопросов можно осуществлять путем голосования всего народа. Бывает, что большинство ошибается. Но лишь через ошибки, которые он сам совершил и последствия от которых он испытал на себе, народ способен обрести дальновидность и стать политически зрелым. Однажды допущенные ошибки больше не повторяются, народ распознаёт, где на самом деле следует искать наилучший выбор. Либеральная теория отрицает, что существуют особые интересы определенных классов или групп, препятствующие общему благу. Поэтому в решениях большинства она способна усматривать только справедливость; ведь совершенные ошибки неблагоприятно сказываются на всех – и на тех, кто выступал в их поддержку, и на уступившем при голосовании меньшинстве, которое также вынуждено расплачиваться за то, что не сумело понять, как склонить большинство на свою сторону.

Однако стоит только допустить возможность и даже неизбежность по-настоящему противоположных интересов, как демократический принцип утрачивает свою состоятельность в качестве «справедливого». Если марксизм и социал-демократия видят повсюду непримиримое противостояние конфликтующих классовых интересов, они, будучи последовательными, должны отвергать и демократический принцип. Этому долго не придавалось значения, поскольку марксизм, причем именно среди тех двух наций, среди которых он обрел наибольшее число приверженцев – немцев и русских, – преследовал не только социалистические, но и демократические цели. Но это историческая случайность, результат стечения весьма специфических обстоятельств. Марксисты боролись за избирательные права, за свободу печати, за право создавать объединения и созывать собрания лишь до тех пор, пока не стали правящей партией; там, где они пришли к власти, они первым делом отменили эти свободы[51]51
  См.: Bucharin. Das Programm der Kommunisten (Bolschewiki). Wien, 1919. S. 23 ff. [Бухарин H. Программа коммунистов (большевиков). Петроград, 1919. С. 19 сл.; М.; Челябинск: Социум, 2024. С. 40 сл.]


[Закрыть]. Это вполне соответствует линии поведения Церкви, придерживающейся принципа демократии там, где правят другие, но там, где правит сама Церковь, она в демократии нисколько не нуждается. В отличие от либералов для марксистов решение большинства никогда не может быть «справедливым», для них оно всегда является лишь выражением воли определенного класса. Следовательно, уже только с этой точки зрения социализм и демократия представляют собой непримиримые противоположности: термин «социал-демократ» содержит в себе противоречие в определении. Для марксистов приемлема только победа пролетариата как предварительная цель и окончание исторического развития; все остальное неприемлемо.

Подобно марксистам, националисты также отрицают доктрину общности всех интересов. Они убеждены, что между народами существуют непримиримые противоречия; здесь никто не позволит большинству определять ход событий, если располагает возможностью противостоять решениям большинства.

Демократия стремится разрешить политические трудности, препятствующие основанию национального государства на территориях со смешанным национальным составом населения в первую очередь теми способами, которые оправдали себя в единых в национальном отношении странах. Решать должно большинство, меньшинство должно уступать большинству. Однако это свидетельствует лишь о том, что реальная проблема не замечается, что у демократов нет никакого представления о том, в чем же состоит затруднение. Тем не менее убежденность в непогрешимости и всеисцеляющей силе принципа большинства была столь сильна, что на протяжении долгого времени люди не могли осознать, что в данном случае с его помощью невозможно ничего добиться. Очевидный провал неизменно объяснялся другими причинами. Находились писатели и политики, которые усматривали причину национальных беспорядков в Австрии в том, что на ее территории до сих пор отсутствовала какая-либо демократия; если страна будет управляться демократическим путем, то тогда все разногласия между народами исчезнут. Однако верным является совершенно противоположный вывод. Национальные столкновения могут возникать только на почве свободы; там, где угнетаются все народы – как это было в Австрии до марта 1848 г. – между ними не может быть разногласий[52]52
  По этой причине антидемократические и церковные авторы также предлагают возврат к абсолютизму монархов и Папы Римского в качестве способа предотвращения национальных столкновений.


[Закрыть]. Накал межнационального противостояния нарастал по мере продвижения старой Австрии к демократии. После распада государства противоборство отнюдь не прекратилось; лишь с еще большим ожесточением оно продолжается в новых государствах, где правящее большинство противостоит национальным меньшинствам уже без вмешательства авторитарного государства, которое в значительной степени смягчает напряженность.

Чтобы понять глубинные причины провала демократии в условиях межнациональных конфликтов нашего времени, прежде всего необходимо добиться ясности по поводу сути демократического правления.

Демократия – это самоопределение, самоуправление, самоконтроль. При демократии гражданин также подчиняется законам и повинуется государственной власти и должностным лицам. Однако законы введены в действие с его согласия, носители официальной власти заняли свои посты с его косвенного или прямого согласия. Законы можно изменить или исправить, должностные лица могут быть смещены, если того пожелает большинство граждан. Такова сущность демократии, вот почему граждане в условиях демократии чувствуют себя свободными.

Тот, кто вынужден подчиняться законам, принятие которых от него не зависит, тот, кто должен терпеть правление правительства, в формировании которого он не может участвовать, в политическом отношении несвободен и не имеет политических прав, даже если его личные права, возможно, защищены законом[53]53
  Разумеется, нередко гражданские права тоже могут быть утрачены ввиду политического бесправия.


[Закрыть]. Это еще не означает, что в демократическом государстве любое меньшинство политически несвободно. Меньшинства могут стать большинством, эта возможность влияет на их положение и на то, как большинство должно вести себя по отношению к ним. Партии большинства всегда должны заботиться о том, чтобы их действия не способствовали усилению меньшинства и не создавали ему благоприятную возможность для прихода к власти. Ведь мысли и программы меньшинства оказывают влияние на весь народ как на политическую общность, независимо от того, способны ли они возобладать. Меньшинство – это партия, потерпевшая поражение, но в партийном соперничестве у него была возможность победить, и, как правило, несмотря на поражение, оно не оставляет надежды победить какое-то время спустя и стать большинством.

Однако представители национальных меньшинств, которые не занимают правящего положения благодаря особой привилегии, политически несвободны. Их политическая деятельность не может привести к успеху, поскольку средства политического влияния на их соотечественников – устная и письменная речь – тесно связаны с национальностью. В ходе крупных национальных политических дискуссий, в результате которых принимаются политические решения, граждане иной национальности стоят в сторонке как безмолвные наблюдатели. Они присутствуют при обсуждении наряду с остальными, но в самом обсуждении не участвуют. Немец в Праге обязан платить муниципальные сборы; наравне со всеми его затрагивает любое постановление муниципалитета, но когда разворачивается политическая борьба за руководящие посты в муниципалитете, он должен оставаться в стороне. Его пожелания и требования в отношении городского управления совершенно не интересуют его чешских сограждан. Ведь он не располагает никакими способами влияния на них до тех пор, пока не откажется от определенных привычек своего народа, не приспособится к чехам, не выучит их язык и не позаимствует их способ мысли и чувства. До тех же пор, пока он этого не сделает, до тех пор, пока он остается в своем кругу, сохраняющем унаследованные язык и культуру, он лишен всякой политической дееспособности. Несмотря на то, что формально, согласно букве закона, он тоже может являться гражданином, обладающим всеми правами, несмотря на то, что он может даже ввиду своего социального положения принадлежать к политически привилегированным классам, на самом деле он политически бесправен, он – гражданин второго сорта, пария. Ведь им правят другие, а он сам в правлении не участвует.

Политические идеи, которые ведут к появлению и исчезновению партий, к созданию и разрушению государств, сегодня связаны с национальностью не более, чем любое другое культурное явление. Точно так же как художественные или научные идеи, они являются достоянием всех наций, ни одна нация не может избежать их влияния. И все же каждая нация направляет потоки идей по своему особенному руслу и впитывает их по-разному. В каждом народе они сталкиваются с особым национальным характером и с особым набором обстоятельств. Идея романтизма интернациональна, но каждая нация восприняла ее по-своему, наполнила ее особым содержанием и сотворила из нее нечто своеобразное. Так, допустимо говорить о немецком романтизме как об отдельном направлении в искусстве, которое можно сопоставить с романтизмом французов или русских. То же можно сказать и о политических идеях. Социализм не мог не отличаться чем-то Германии, чем-то во Франции, чем-то в России. Ведь в каждом случае он сталкивался с особым образом политического мышления и восприятия, с другим социально-историческим развитием – иными словами, с другим народом и другими условиями.

Теперь становится понятно, почему национальные меньшинства, обладающие политической властью благодаря особым привилегиям, держатся за эти привилегии и за правящее положение, связанное с ними, несравнимо более упорно и крепко, нежели другие привилегированные группы. Правящий класс, не отличающийся национальностью от тех, кто ему подвластен, даже будучи свергнутым, продолжает иметь большее политическое влияние, чем ему полагалось бы, если исходить из количества его представителей среди новых правителей. По крайней мере, у него сохраняется возможность в новых условиях вновь вступить в борьбу за власть в качестве оппозиционной партии, отстаивать свои политические идеи и стремиться к новым победам. Английские тори неоднократно лишались своих привилегий в результате реформ, но каждый раз вновь праздновали политическое возрождение. Французские династии после свержения с престола отнюдь не теряли всякую надежду на возвращение к власти. Они создавали могущественные партии, боровшиеся за реставрацию; и если в период Третьей республики[54]54
  [Третья республика — политический режим, существовавший во Франции с 4 сентября 1870 г. по 22 июня 1940 г. – Прим. ред.]


[Закрыть] их усилия не привели к успеху, то причиной стали непримиримость и личная несостоятельность тогдашнего претендента на престол[55]55
  [Имеется в виду граф де Шамбор, последний представитель старшей линии французских Бурбонов (потомков Людовика XV), внук Карла X, претендент на французский престол как Генрих V и глава легитимистской партии. В 1873 г. монархическое большинство Палаты депутатов, избранной после свержения Наполеона III и Парижской коммуны, предложило графу Шамбору корону. Однако он (соглашаясь на конституционные принципы) не смог принять трехцветное знамя (пусть даже дополненное щитом с лилиями и короной). Другим отвергнутым вариантом компромисса было белое знамя как персональный штандарт короля, а триколор – как национальный флаг. «Генрих V, – говорил 53-летний граф, – не может отказаться от белого флага Генриха IV. Он развевался над моей колыбелью, и я хочу, чтобы он осенял и мою могилу…» Палата депутатов с перевесом в один голос приняла закон о республиканском строе, в 1875 г. была принята конституция Третьей республики. – Прим. ред.]


[Закрыть], а не какой-то факт, делавший эти усилия совершенно безнадежными. В отличие от этого правители другой национальности, сойдя с политической арены, уже не в силах вернуть себе власть, если не будут поддержаны иностранным оружием; и что гораздо важнее: как только они теряют власть, они не только лишаются своих привилегий, но и становятся совершенно недееспособными в политическом отношении. Они не только не в состоянии сохранить влияние, соответствующее их численности, но как представители другой национальности они более не имеют какой бы то ни было возможности проявлять политическую активность и оказывать влияние на других. Ведь политические идеи, которые теперь сделались наиболее влиятельными, принадлежат чуждому им культурному кругу, они сформулированы, произнесены и записаны на языке, который им не понятен, сами же они не в состоянии выражать свои политические взгляды в этом окружении. Лишившись правящего положения, они становятся не гражданами с равными правами, а бесправными париями, которые лишены слова, когда касающиеся их вопросы выносятся на обсуждение. Если – невзирая на теоретические и исторические опасения, которые могут возникнуть в связи с этим, – свести принцип современной демократии к старому постулату сословий nil de nobis sine nobis[56]56
  [Ничего по поводу нас без нашего участия (лат.). – Прим. ред.]


[Закрыть], мы увидим, что для национальных меньшинств он также неосуществим. Ими управляют, сами они в управлении не участвуют, они политически подчинены. Национальное большинство может «обращаться» с ними вполне сносно, они могут даже сохранить за собой многие неполитические и даже некоторые политические привилегии, тем не менее они продолжают ощущать себя притесненными уже хотя бы потому, что с ними «обращаются», а они не могут участвовать.

В тех землях австрийской короны, где законодательное собрание контролировалось славянским большинством, крупные немецкие землевладельцы, несмотря на имеющиеся у них электоральные привилегии, которые обеспечивали им особое представительство в местной коллегии судей и в местном комитете, все же ощущали себя ущемленными, поскольку имели дело с большинством, на политическое мышление которого они не могли оказывать влияние. По той же причине ущемленными чувствовали себя и немецкие чиновники и домовладельцы, располагавшие электоральными привилегиями, которые давали им треть мест в муниципальных советах, контролировавшихся славянским большинством.

Не менее политически бесправны национальные меньшинства, никогда не обладавшие политическим влиянием. Их следует упомянуть особо, равно как и представителей наций, не имеющих истории, которые веками жили в роли политически второсортных подданных под властью иностранных правителей в заморских колониальных поселениях. Случайные обстоятельства могут на какое-то время предоставить им возможность политического влияния, в течение долгого времени это невозможно. Если они не хотят оставаться политически пассивными, они должны приспособить свое политическое мышление к окружающей их среде, они должны отказаться от своих особенных национальных качеств и своего языка.

Поэтому на многоязычных территориях введение демократической конституции вовсе не равносильно введению демократической автономии. Правление большинства подразумевает здесь нечто совсем иное, нежели на однородных в национальном отношении территориях, здесь для части нации это не народное, а инородное [иноплеменное] правление[57]57
  Относительно того, что принцип большинства представляется применимым только там, где стоит вопрос об урегулировании различий в рамках однородной массы, см.: Simmel. Soziologie. Leipzig, 1908. S. 192 ff.


[Закрыть]. Если национальные меньшинства противятся демократическим порядкам, если в соответствии с обстоятельствами они предпочитают монархический абсолютизм, авторитарный режим или олигархическую конституцию, они поступают так, потому что хорошо знают, что для них демократия равносильна подчинению власти других. Это остается в силе повсюду и пока еще во все времена. Часто упоминаемый пример Швейцарии здесь не уместен. Швейцарское демократическое правление на местном уровне в сложившихся в Швейцарии национальных условиях может существовать без каких-либо трений только потому, что внутренние миграции между отдельными национальностями здесь уже давно практически сошли на нет. Скажем, если бы миграция швейцарских французов на восток привела к усилению иноплеменных национальных меньшинств в немецких кантонах, то в Швейцарии от национального мира уже давно не осталось бы и следа.

Для всех сторонников демократии, для всех тех, кто видит политическое лекарство только в самоуправлении народа, это не могло не стать поводом для горького разочарования. В таком положении оказались прежде всего австрийские демократы-немцы, а также некоторые достойные приверженцы демократии среди венгров. Это именно они искали новые формы демократии, чтобы сделать демократию осуществимой даже в многонациональных странах.

Кроме того, в качестве средства для устранения изъянов принципа большинства некоторые склонны рекомендовать пропорциональное представительство. Однако для территорий со смешанным населением пропорциональное представительство отнюдь не является способом преодоления возникающих здесь проблем. Система пропорционального представительства применима только к выборам, но не к принятию законодательных, административных и юридических актов. Пропорциональное представительство, с одной стороны, не допускает того, чтобы из-за манипуляций с нарезкой избирательных округов какая-то партия была представлена в представительном органе меньшим числом, чем соответствует ее силе; с другой стороны, оно гарантирует меньшинству присутствие в избираемых представительных органах, тем самым давая ему возможность осуществлять контроль в отношении большинства и высказывать собственное мнение. Все это не действует в отношении национального меньшинства. Будучи фактическим меньшинством в составе народа, оно никак не может надеяться на получение большинства в представительном органе через пропорциональное представительство. Следовательно, для него сохраняется только второе значение пропорционального представительства. Однако для национального меньшинства просто возможность располагать некоторым количеством мест в представительном органе не имеет особой ценности. Даже когда его делегаты могут заседать в представительном органе и принимать участие в обсуждениях, выступлениях и принятии решений, национальное меньшинство по-прежнему остается в стороне от активного участия в политической жизни. Меньшинство соучаствует в политической жизни в подлинном смысле слова только в том случае, если к его мнению прислушиваются, поскольку у него есть перспективы в какой-то момент прийти к власти. Однако для национального меньшинства это исключено. Стало быть, деятельность его депутатов с самого начала может сводится лишь к бесплодной критике. Произносимые ими речи не имеют значения, поскольку не могут привести к достижению какой бы то ни было политической цели. При голосовании их голоса могут стать решающими только тогда, когда на повестке дня стоят вопросы, не затрагивающие национальные проблемы; во всех остальных вопросах – а таковые преобладают – национальное большинство выступает единым фронтом. Чтобы это понять, стоит лишь вспомнить о роли, которую играли датчане, поляки и эльзасцы в германском рейхстаге, а хорваты в венгерском парламенте, или о положении, которое занимали немцы в законодательном собрании Богемии. Если в австрийской палате депутатов все обстояло иначе, если здесь, поскольку ни одна нация не имела абсолютного большинства, у «делегации» каждой отдельной нации была возможность стать частью большинства, пусть так, но это никоим образом не доказывает обратного, поскольку Австрия, в конце концов, была авторитарным государством, в котором все бразды правления были сосредоточены не в парламенте, а у правительства. Именно австрийская палата депутатов, в которой формирование партий обуславливалось прежде всего межнациональными трениями, продемонстрировала, насколько ограничены возможности парламентского сотрудничества разных народов.

Таким образом, становится понятно, почему принцип пропорционального представительства также не может рассматриваться в качестве действенного способа преодоления трудностей, возникающих вследствие совместного проживания различных наций. Там, где этот принцип был реализован, опыт показал, что он пригоден для определенных целей, что он устраняет многие трения, но при этом он отнюдь не является средством для преодоления национальных противоречий, как надеялись благонамеренные утописты.

В Австрии, имеющей давнюю историю национальной борьбы, в первом десятилетии XX в. был предложен план по преодолению национальных трудностей путем введения национальной автономии на основе индивидуального принципа. Это предложение, исходившее от социал-демократов Карла Реннера[58]58
  См.: Renner. Das Selbstbestimmungsrecht der Nationen in seiner Anwendung auf Osterreich. Wien, 1918, а также многочисленные предыдущие работы того же автора.


[Закрыть] и Отто Бауэра[59]59
  См.: Bauer. Die Nationalitatenfrage und die Sozialdemokratie. Wien, 1907. S. 324 ff. [Бауэр О. Национальный вопрос и социал-демократия. СПб.: Серп, 1909. С. 388 сл.]


[Закрыть], предусматривало преобразование австрийского авторитарного государства в демократическое народное государство. Законодательство и исполнительная ветвь власти государства в целом, а также местная администрация автономных областей не должны были распространять свою власть на вопросы, имеющие национальное значение; таковые должны были решаться в местных администрациях непосредственно представителями наций, организованными в соответствии с личным принципом, над которыми должны стоять национальные советы как высшие органы власти для отдельных наций. К числу национальных вопросов относились в первую очередь образовательная система и поощрение науки и искусства.

Мы не говорим здесь о значении, которое программа национального самоуправления имела для исторического развития национальной программы австрийских немцев или об исходных предпосылках, из которых она возникла. Здесь рассматривается лишь вопрос о том, могла ли эта программа предоставить надлежащее решение для основной проблемы, которая возникает там, где совместно проживают различные народы. На этот вопрос можно ответить только отрицательно. Как и прежде, здесь сохраняются условия, которые отстраняют национальное меньшинство от участия во власти и которые, вопреки букве закона, призывающего их участвовать в управлении, позволяют им быть не соуправляющими, а лишь теми, кем управляют. Совершенно немыслимо в самом начале разграничить все вопросы по национальному признаку. Невозможно в городе со смешанным населением создать два полицейских органа – допустим, немецкий и чешский, – каждый из которых мог бы действовать только в отношении представителей своей национальности. Невозможно создать двойное железнодорожное управление в двуязычной стране: одно под руководством только немцев, другое – только чехов. Если же этого не сделать, то вышеупомянутые трудности сохраняются. Дело не в том, что национальные трения связаны с решением политических проблем, непосредственно связанных с языком, напротив, эти трения пропитывают собой всю общественную жизнь.