Текст книги "Нация, государство и экономика. О политике и истории нашего времени"

Национальная автономия позволит национальным меньшинствам независимо управлять школьным обучением. Между тем в определенной мере они уже располагали такой возможностью и без осуществления этого плана, пусть и за свой счет. Национальная автономия предоставит им особое право взимать налог на эти цели, с другой стороны освобождая их от финансирования школ других национальностей. Однако только это достижение не является столь весомым, как полагали авторы плана национальной автономии.

Положение национального меньшинства после предоставления ему национальной автономии во многом соответствует положению привилегированных колоний иностранцев, существовавших в рамках сословной системы, которые затем были скопированы монархическим государством. В качестве примера можно привести положение саксонцев в Трансильвании. В условиях современной демократии этого уже недостаточно. По сути, весь ход рассуждений в отношении национальной автономии скорее тяготеет к средневековым условиям сословного государства, нежели к условиям современной демократии. Учитывая невозможность создания современной демократии в многонациональном государстве, ее сторонники, после того как, будучи демократами, они отвергли монархическое государство, неизбежно вынуждены были обратиться к идеалам сословного государства.

Если кто-то ищет модель национальной автономии в некоторых вопросах организации церковных приходов у меньшинств, то это сравнение может показаться корректным лишь на самый поверхностный взгляд. Упускается из виду тот факт, что с тех пор, как влияние веры более не может, как это было когда-то, определять весь образ жизни человека, между представителями различных конфессий более не существует той невозможности политического взаимопонимания, которое реально существует между разными народами вследствие языковых различий и обусловленных ими различий в образе мышления и мировоззрении.

Принцип личности не способен устранить трудности, связанные с нашей проблемой, поскольку сильно заблуждается относительно масштаба проблем. Если бы предметом национальных разногласий выступали только языковые вопросы в строгом смысле, то можно было бы подумать о том, как проложить путь к миру между народами с помощью особого подхода к этим вопросам. Однако национальные разногласия отнюдь не ограничиваются школами и образовательными институтами, а также официальным языком в судебных и административных учреждениях. Они охватывают весь спектр политической жизни, и даже все то, что, как полагают Реннер и вместе с ним многие другие, связывает нации объединяющими узами, т. е. так называемый экономический аспект. Удивительно, что это могло быть ошибочно истолковано именно австрийцами, теми, кто в конечном счете был вынужден ежедневно наблюдать, как буквально все превращается в яблоко национального раздора: строительство дорог и налоговые реформы, банковские лицензии и государственный заказ, таможенные тарифы и выставки, фабрики и больницы. И прежде всего чисто политические вопросы. В многонациональном государстве любой внешнеполитический вопрос является предметом национальной борьбы, и в Австро-Венгрии никогда это не проявлялось с большей очевидностью, нежели во время Мировой войны. Каждое сообщение с полей сражения представителями разных национальностей воспринималось по-разному: одни радовались, когда другие горевали, одни были удручены, когда другие были счастливы. Все эти вопросы дискуссионны по национальному признаку, и если они не входят в предлагаемое решение национального вопроса, то данное решение попросту не полно.

Проблема, которую порождает национальный вопрос, заключается непосредственно в том, что государство и администрация на настоящем этапе экономического развития неизбежно создаются на территориальной основе, а значит, на территориях со смешанной языковой культурой неизбежно должны охватывать представителей различных национальностей.

Крупные многонациональные государства – Россия, Австрия, Венгрия, Турция – ныне распались на части. Но это также не может служить решением для конституционной проблемы, существующей на многоязыковых территориях. Распад многонационального государства избавляет от излишних усложнений, он разделяет между собой территории, которые компактно заселены представителями одного народа[60]60
  Злоупотребления на территориях компактного проживания немцев в Богемии здесь не рассматриваются, национальный вопрос там вполне поддается решению, просто люди не желают его решать.


[Закрыть]. Распад

Австрии позволяет решить национальный вопрос во внутренних районах Богемии, в Западной Галиции, а также в большей части Краины. Однако, как и прежде, эта проблема сохраняется на чешскоязычной территории Богемии, в Моравии, Восточной Галиции, в области Готшее [Кочевье] и т. д.

На многоязычных территориях применение принципа большинства ведет не к свободе для всех, а к господству большинства над меньшинством. Положение отнюдь не улучшает тот факт, что большинство, внутренне осознавая несправедливость своих действий, проявляет стремление принудительно ассимилировать национальные меньшинства. Как заметил один проницательный автор, это отношение, безусловно, также является выражением национального принципа, признанием того требования, что государственные границы не должны простираться далее границ проживания народов[61]61
  См.: Kjellen. Der Staat als Lebensform. Leipzig, 1917. S. 131.


[Закрыть]. Измученные народы все еще ожидают Тесея, который сумеет справиться с этим современным Прокрустом.

Однако выход из этого затруднительного положения должен быть найден. Вопрос здесь стоит не только о небольших меньшинствах (например, о сохранившихся остатках былых переселений народов, которые уже давно сошли на нет), как можно было бы подумать, если оценивать ситуацию лишь с точки зрения нескольких германских городов в Моравии и Венгрии или итальянских колоний на восточном берегу Адриатики. Великие современные миграции народов придают всем этим вопросам повышенное значение. Новые миграции создают новые многоязычные территории ежедневно, и проблема, которая еще несколько десятилетий назад давала о себе знать только в Австрии, уже давно превратилась в общемировую проблему, хотя и в иной форме.

Катастрофа Мировой войны наглядно показала, в какую бездну способна ввергнуть человечество эта проблема. И все потоки крови, пролитые в этой войне, ни на йоту не приблизили его к решению вопроса. На многоязычных территориях демократия оборачивается притеснением меньшинства. Там, где доступен единственный выбор – либо подавлять самим, либо быть подавляемыми, с легкостью избирается первый вариант. Либеральный национализм уступает дорогу воинственному антидемократическому национализму.

Причиной переселений отдельных людей и целых народов служит разнообразие условий для жизни в разных частях земного шара. Если бы мировая экономика находилась в ведении органа управления, который следил бы за всем без исключения и отдавал бы наиболее уместные распоряжения, то использовались бы только самые благоприятные условия производства. Нигде не разрабатывались бы менее рудоносные шахты и не возделывались бы менее плодородные поля, если бы где-то в другом месте не использовались более продуктивные шахты или поля. Прежде чем задействовать менее продуктивное условие производства, необходимо всякий раз вначале поразмышлять над тем, не существует ли более продуктивных условий. От менее продуктивных условий производства, которые могли бы быть пущены в дело, следует отказаться сразу, как только будут обнаружены другие условия, доход от которых будет настолько велик, что отказ от старых и применение новых источников производства позволят добиться увеличения дохода, даже несмотря на потери, которых следует ожидать ввиду того, что вложенный в недвижимость капитал окажется бесполезным. Ввиду того что работники должны селиться на местах организации производства или в непосредственной близости от них, следствия для условий расселения вытекают автоматически.

Естественные условия производства не отличаются постоянством. В ходе истории они существенно менялись. Изменения могут произойти в самой природе, например в результате перемены климата, вулканических катастроф и других природных явлений. Далее следуют изменения, которые происходят в результате человеческой деятельности, например истощение рудников или плодородия почвы. Однако наиболее важны изменения в сфере человеческих знаний, переворачивающие традиционные представления о производительности факторов производства. Возникают новые потребности – либо в результате эволюции человеческого характера, либо под влиянием открытия новых материалов или возможностей. Появляются прежде неведомые производственные возможности – либо благодаря открытию ранее неизвестных сил природны и их полезному применению, либо благодаря прогрессу технологий, позволяющих использовать те силы природы, которые прежде не имели применения или применялись менее продуктивно. Отсюда следует, что директор мировой экономики не сможет определять то или иное месторасположение производства раз и навсегда; ему придется постоянно вносить в них изменения по мере изменения обстоятельств, причем каждое изменение неизбежно будет сопровождаться перемещением рабочей силы.

То, что происходило бы при идеальном мировом социализме по приказу генерального директора мировой экономики, в идеале свободной мировой экономики реализуется путем конкуренции. Менее эффективные предприятия уступают под натиском конкуренции со стороны более эффективных. Добывающая и обрабатывающая промышленность перемещаются из мест с менее прибыльными условиями производства в места с более прибыльными, а вместе с ними перемещаются капитал в той мере, в какой он мобилен, и рабочая сила. Таким образом, результат с точки зрения переселения народов в обоих случаях аналогичен: поток населения перемещается с менее плодородных территорий в более плодородные.

Таков основной закон миграций отдельных людей и целых народов. Он справедлив в равной степени и для социалистической, и для свободной мировой экономики; он совпадает с законом, под действием которого происходит распределение населения на любой ограниченной территории, отрезанной от внешнего мира. Он всегда остается в силе, даже если его действенность в той или иной степени нарушается внеэкономическими факторами, незнанием обстоятельств, теми чувствами, которые мы привыкли называть любовью к дому, или вмешательством внешней силы, препятствующей миграции.

Закон миграции и местоположения позволяет сформировать точное понятие относительной перенаселенности. Мир или изолированную страну, из которой эмиграция невозможна, следует считать абсолютно перенаселенными, когда превышена оптимальная численность населения, т. е. уровень, рост численности народа сверх которого означает не увеличение, а снижение благосостояния[62]62
  Ср.: Wicksell. Vorlesungen fiber Nationaldkonomie auf Grundlage des Marginalprinzipes Jena, 1913. Bd. 1. S. 50.


[Закрыть]. Страна относительно перенаселена, когда по причине высокой численности населения работа должна осуществляться в менее благоприятных условиях производства, чем в других странах, так что при прочих равных применение одинакового объема капитала и труда приносит меньшую отдачу. При совершенной мобильности людей и товаров относительно перенаселенные территории будут отдавать излишек населения другим территориям до полного выравнивания диспропорции.

Принципы свободы, которые начиная с XVIII в. постепенно распространялись повсюду, предоставили людям свободу передвижения. Возрастающая надежность закона способствует перемещению капитала, совершенствованию средств транспорта и размещению производства вдали от мест потребления. Это совпадает – отнюдь не случайно – с великой революцией в области методов производства и с вовлечением всех уголков земного шара в процесс мировой торговли. Мир постепенно приближается к состоянию свободного перемещения людей и капитальных благ. Начинается великое миграционное движение. В XIX в. многие миллионы людей покидают Европу, чтобы обрести новую родину в Новом свете, а иногда и в Старом. Не менее важно перемещение средств производства: экспорт капитала. Капитал и труд перемещаются из областей с менее благоприятными условиями производства на территории с более благоприятными условиями производства.

Однако сегодня – в результате прошлого исторического процесса – земля разделена между нациями. Каждая нация владеет определенными территориями, которые заселены исключительно или главным образом ее собственными представителями. Только часть этих территорий располагает именно таким населением, которым, в соответствии с условиями производства, оно располагало бы и в условиях полной свободы перемещения, так что здесь не происходило бы ни притока, ни оттока жителей. Остальные территории заселены таким образом, что при полной свободе передвижения им пришлось бы либо недосчитаться части населения, либо таковым пополниться.

Таким образом, миграции приводят к появлению представителей одних наций на территориях других наций. Это дает повод для специфических конфликтов между народами.

Мы не имеем в виду конфликты, возникающие из-за чисто экономических побочных эффектов миграций. На территориях, с которых люди эмигрируют, их отъезд повышает ставки заработной платы; на территориях, куда люди иммигрируют, их прибытие понижает ставки заработной платы. Это неизбежный побочный эффект миграции рабочей силы, а не случайное следствие того, что эмигранты происходят из стран с низкой культурой и низкими ставками оплаты труда, как, скажем, утверждает социал-демократическая доктрина. Движущим мотивом эмигранта является именно тот факт, что на его прежней родине вследствие ее относительной перенаселенности он не может получать более высокую ставку оплаты труда. При отсутствии этой причины, т. е. при отсутствии разницы в производительности труда между Галицией и Массачусетсом, никто из жителей Галиции и не стал бы эмигрировать. Если кто-то желает поднять европейские территории эмиграции до уровня развития восточных штатов Северной Америки, то единственное, что можно сделать, это позволить эмиграции продолжаться до того момента, когда исчезнут относительная перенаселенность первых и относительная малонаселенность вторых. Несомненно, у американских рабочих эта иммиграция не вызывает особого восторга, точно так же как европейские работодатели без особого восторга смотрят на эмиграцию. Безусловно, прусскому помещику к востоку от Эльбы, взирающему на бегство работников с земли, все равно, перебирается арендатор его земли в Западную Германию или отправляется в Америку; состоящий в профсоюзе рабочий обеспокоен иммиграцией из земель, расположенных к востоку от Эльбы не меньше, чем члены рабочего союза в Пенсильвании. Однако то, что в одном случае существует вероятность запрещения эмиграции и иммиграции или по меньшей мере сдерживания таковых, тогда как в другом случае о подобных мерах помыслить могли бы в крайнем случае несколько чудаков, родившихся с опозданием на пару столетий, объясняется тем, что в случае международной миграции, помимо ущерба интересам отдельных лиц, страдают также и другие интересы.

Эмигранты, поселяющиеся на ранее необжитых территориях, могут сохранять и продолжать пестовать свой национальный характер и на новом месте проживания. Со временем пространственное разобщение может привести к возникновению в среде эмигрантов новой самостоятельной национальности. В любом случае в те времена, когда транспорт и связь все еще сталкивались с огромными трудностями, а письменная передача национальной культуры была серьезно затруднена в связи с ограниченным распространением грамотности, подобное развитие независимости протекало гораздо легче. При нынешнем уровне развития средств транспорта и связи, при сравнительно высоком уровне массовой образованности и широком распространении памятников национальной литературы подобное национальное разделение и образование новых национальных культур стало гораздо менее вероятным. Тенденция нынешней эпохи скорее способствует конвергенции культур народов, живущих вдали друг от друга, если даже не к смешению наций. Узы общего языка и общей культуры, связывающие Англию с ее отдаленными доминионами и с США, которые скоро вот уже как полтора века политически независимы, не только не ослабли, а стали еще теснее. Сегодня народ, отправляющий колонистов на неосвоенную территорию, может рассчитывать на то, что эмигранты сохранят свой национальный характер.

Если же эмигранты перебираются на уже обжитые территории, то здесь возможны различные варианты. Может быть так, что иммигранты прибывают в столь массовом порядке или обладают таким превосходством ввиду своего физического, морального или умственного склада, что либо полностью вытесняют первоначальных обитателей, как степные племена индейцев были вытеснены и поставлены на грань вымирания бледнолицыми, либо по меньшей мере добиваются преобладания на новом месте проживания, как, возможно, обстояло бы дело с китайцами в западных штатах <Северо-Американского> Союза, если бы законодательство вовремя не ограничило их иммиграцию, или как может произойти в будущем с европейскими переселенцами в Северную Америку и Австралию. Дело обстоит иначе, если переселение происходит в страну, чьи постоянные жители ввиду их численности, а также культурной и политической организации превосходят иммигрантов. В таком случае уже иммигрантам рано или поздно придется принять национальность большинства[63]63
  Ассимиляция облегчается, если иммигранты пребывают не все сразу, а постепенно, так что, когда пребывают новые переселенцы, процесс ассимиляции среди первых эмигрантов уже завершен или по крайней мере уже идет полным ходом.


[Закрыть].

Благодаря великим географическим открытиям начиная с конца Средневековья европейцам стала известна вся поверхность земного шара. Это положило начало постепенным изменениям традиционных представлений о возможностях заселения земной поверхности; Новый свет с его превосходными условиями для производства не мог не привлечь поселенцев из старой и теперь относительно перенаселенной Европы. Поначалу, разумеется, это были исключительно авантюристы и политические диссиденты, которые отправились подальше, чтобы найти себе новое пристанище. Потом вести об их успехах увлекли вслед за ними и других, вначале лишь немногих, затем все больше и больше, пока наконец в XIX в., после усовершенствования средств океанского транспорта и устранения ограничений на свободу перемещения в Европе, в путь не отправились миллионы переселенцев.

Здесь не место изучать вопрос о том, как вышло так, что все колониальные земли, подходящие для заселения белыми европейцами, были колонизированы англичанами, испанцами и португальцами. Нам достаточно признать тот итог, что лучшие части земного шара, пригодные для поселения белых, таким образом сделались английской национальной собственностью и что помимо того о себе также заявили испанцы и португальцы в Америке, а также в незначительной мере голландцы в Южной Африке и французы в Канаде. А этот исход чрезвычайно важен. Он сделал англосаксов самой многочисленной нацией среди белых цивилизованных народов. Это, вкупе с тем обстоятельством, что англичане обладают крупнейшим торговым флотом в мире и управляют лучшими территориями в тропиках в качестве политических правителей, привело к тому, что мир сегодня носит английский облик. Английский язык и английская культура наложили свой отпечаток на нашу эпоху.

Для Англии это означает прежде всего, что англичане, покидающие Британские острова вследствие их относительной перенаселенности, почти всегда могут обосноваться на территориях, где доминируют английский язык и английская культура. Когда британец отправляется за границу, в Канаду, в США, в Южную Африку, в Австралию, он перестает быть британцем, но он не перестает быть англосаксом. Верно, что вплоть до самого недавнего времени англичане не придавали должного значения этому обстоятельству, что они не уделяли особого внимания эмиграции, что они относились к доминионам и Соединенным Штатам безразлично, холодно, а иногда даже с враждебностью, и что только под влиянием германских усилий, направленных против них, они начали добиваться более тесных экономических и политических связей вначале с доминионами, а затем с Соединенными Штатами. Столь же верно и то, что другие нации, оказавшиеся менее удачливыми в приобретении заокеанских владений, также долгое время уделяли национальному фактору столь же незначительное внимание, как и сами англичане, завидуя Англии больше из-за ее богатых тропических колоний, ее торговых и портовых колоний, а также из-за флота, промышленности и торговли, нежели из-за обладания территориями для поселения, которые оценивались не столь высоко.

Лишь когда поток эмигрантов, хлынувший вначале только из Англии, стал все больше пополняться еще и за счет других европейских территорий, пробудился интерес к национальной судьбе эмигрантов. Было замечено, что если английские эмигранты на своей новой родине могут сохранять свой родной язык и национальную культуру, привычный уклад жизни и обычаи своих предков, то другие европейские эмигранты за океаном перестают быть голландцами, шведами, норвежцами и т. п. и приспосабливаются к национальности своего окружения. Люди поняли, что это отчуждение неизбежно, что оно происходит в одном месте быстрее, в другом медленнее, но оно обязательно произойдет, и что эмигранты – самое позднее в третьем поколении, многие уже во втором, а нередко даже в первом – становятся представителями англосаксонской культуры. Националисты, мечтавшие о величии своей нации, взирали на этот процесс с сожалением, отдавая себе отчет, что с этим трудно что-либо поделать. Они основывали ассоциации, которые учреждали школы, комплектовали библиотеки и издавали газеты для колонистов, чтобы воспрепятствовать национальному отчуждению эмигрантов, однако результаты были мизерны. Люди не питали иллюзий по поводу того, что причины для эмиграции имели непреодолимую экономическую природу и что эмиграции как таковой воспрепятствовать было невозможно. Только поэт, подобно Фрейлиграту, мог вопрошать у эмигрантов:

 
О, скажите, почему вас тянет вдаль?
В долине Некарра[64]64
  [Неккар — река в Германии, в федеральной земле Баден-Вюртемберг, протяженностью 367 км. Исторически побережье Неккара плотно заселено, в настоящее время вдоль реки расположен десяток крупных городов, в том числе Штутгарт, Мангейм, Тюбинген, Гейдельберг. – Прим. ред.]


[Закрыть] есть и хлеб, и вино.
 

Государственный чиновник и экономист хорошо знали, что за океаном и хлеба, и вина было больше, чем на родине.

Еще в начале XIX в. люди едва ли могли представлять всю важность этой проблемы. В те годы теория внешней торговли Рикардо все еще начиналась с допущения о том, что свободное перемещение капитала и труда существует только в пределах границ той или иной страны. В своей стране все местные различия в норме прибыли и ставке заработной платы сглаживаются за счет перемещений капитала и рабочей силы. Иначе дело обстоит с различиями между разными странами. Отсутствующим здесь было то самое свободное перемещение, которое в конце концов должно было вызвать отток капитала и рабочей силы из страны, предлагающей менее благоприятые условия производства в страну с более благоприятными условиями. Этому препятствует целый ряд эмоциональных факторов («ослабление которых мне было бы печально видеть», вмешивается здесь Рикардо – патриот и политик в рассуждения Рикардо-теоретика). Капитал и рабочие остаются в стране, даже если они при этом теряют в доходе, обращаясь к тем отраслям производства, которые располагают, пусть не абсолютно, но по-прежнему сравнительно более благоприятными условиями[65]65
  См.: Ricardo. Principles of Political Economy and Taxation in The Works of D. Ricardo I Edited by McCulloch. 2nd ed. London, 1852. P. 76 ff. [Рикардо. Начала политической экономии и налогового обложения. Избранное. М.: Эксмо, 2007. С. 153 сл.]


[Закрыть]. В основе теории свободной торговли, таким образом, лежит тот факт, что внеэкономические причины удерживают капитал и труд от перемещения через национальные границы, даже если это выглядит выгодным по экономическим соображениям. Возможно, во времена Рикардо в целом это было так, однако с тех пор ситуация коренным образом изменилась.

Но если основное допущение доктрины Рикардо об эффектах свободной торговли отпадает, то и сама доктрина также должна должна отпасть вместе с ним. Нет никаких оснований искать фундаментальную разницу между последствиями свободы внутренней и внешней торговли. Если подвижность капитала и труда внутри страны отличается от их подвижности между странами только степенью, тогда экономическая теория также не может проводить между ними фундаментальное различие. Вместо этого она должна неизбежно прийти к заключению, что свободной торговле свойственна тенденция привлекать рабочую силу и капитал в места наиболее благоприятных природных условий производства вне зависимости от полических и национальных границ. Следовательно, в конечном счете неограниченная свободная торговля должна привести к изменению условий заселения на всей поверхности земного шара, из стран с менее благоприятными условиями производства капитал и труд перетекают в страны с более благоприятными условиями производства.

Как и доктрина Рикардо, видоизмененная таким способом теория свободной торговли тоже приходит к выводу, что с чисто экономической точки зрения ничто не свидетельствует против свободной торговли и все говорит против протекционизма. Но поскольку она ведет к совершенно иным результатам в том, что касается влияния свободной торговли на перемещения капитала и труда, то она представляет собой совершенно иной отправной пункт для исследования внеэкономических оснований за и против применения протекционистской системы.

Если придерживаться допущения Рикардо о том, что даже более благоприятные условия производства не побуждают капитал и труд перемещаться за рубеж, тогда выясняется, что в разных странах одинаковое применение капитала и труда приводит к разным результатам. Существуют бедные и богатые страны. Вмешательство во внешнеторговую политику здесь ничего не изменит. Оно не в силах сделать бедные страны богаче. В богатых странах протекционизм выглядит вообще бессмысленным. В мире, где допущения Рикардо не соблюдаются, будет действовать тенденция к выравниванию нормы прибыли на капитал и ставки заработной платы на всей поверхности земного шара. Тогда в конце концов больше не останется более бедных и более богатых стран, а будут лишь более плотно и менее плотно населенные страны и более и менее возделываемая земля.

Нет никаких сомнений, что даже в этом случае Рикардо и его школа отстаивали бы исключительно политику свободной торговли, так как они не могли бы не признать, что протекционистские тарифы не способны преодолеть трудности подобного рода. Впрочем, для Англии данной проблемы никогда не существовало. Ее богатые резервы территорий для заселения позволяют нации относиться к эмиграции с безразличием. Британские эмигранты могут сохранять свой национальный характер даже вдали от родины, они перестают быть англичанами или шотландцами, однако они остаются англосаксами, и война еще раз продемонстрировала, что это означает в политическом отношении.

Для немецкого народа дело обстоит иначе. По причинам, уходящим корнями в далекое прошлое, германская нация не имеет в своем распоряжении территорий для заселения, где эмигранты могут сохранять свой германский характер. Германия относительно перенаселенная страна; рано или поздно ей придется отказаться от избыточного населения, и если по той или иной причине она не сможет или не захочет этого сделать, уровень жизни немцев значительно упадет. А в случае эмиграции немцы утратят свой национальный характер, если не в первом поколении, то во втором, третьем или в крайнем случае в четвертом.

Это была главная проблема, вставшая перед германской политикой после основания империи Гогенцоллеров. Немецкому народу нужно было принять одно из тех великих решений, которые доводится принимать нациям отнюдь не каждое столетие. Роковую роль сыграло то, что необходимость разрешения этой весьма серьезной проблемы возникла прежде, чем была решена другая, не менее серьезная задача, а именно задача основания немецкого национального государства. Даже для того, чтобы просто всесторонне осмыслить вопрос подобного масштаба и подобной исторической важности, требовалось поколение, которое могло бы решать свою судьбу свободно и безбоязненно. Однако у немецкого народа эпохи Великой Прусской империи, делившейся на подданных 22 объединившихся в федерацию монархов, такой возможности не было. В этих вопросах он также не взял свою судьбу в свои руки, предоставив право принять это важнейшее решение генералам и дипломатам; он слепо последовал за своими лидерами, не замечая того, что его ведут к пропасти. Итогом стало поражение.

В Германии озабоченность проблемой эмиграции возникла еще в начале 30-х годов XIX столетия. Прежде всего у эмигрантов, предпринявших неудачную попытку основать немецкое государство в Северной Америке; во-вторых, в самой Германии у немцев, которые стремились взять организацию эмиграции в свои руки. То, что эти попытки не могли привести к успеху, отнюдь не вызывает удивления. Как вообще попытка основать новое государство могла закончиться для немцев успехом, если даже в своей собственной стране они были не в состоянии превратить жалкое скопище нескольких десятков родовых княжеств с их анклавами, династическими связями и семейными законами в единое национальное государство? Откуда у немцев могли взяться силы для того, чтобы отстоять свои права на мировых просторах среди янки и креолов, когда у себя на родине они были даже не в состоянии положить конец фарсовому правлению миниатюрных престолов в княжествах Рейсс и Шварц-бург? Где германский подданный должен был почерпнуть ту политическую дальновидность, которой требует мировая политика, когда на родине ему было запрещено «судить своим ограниченным умишком о действиях верховной государственной власти»?[66]66
  См. указ от 15 января 1838 г. прусского министра внутренних дел: Prince-Smith. Gesammelte Schriften. Berlin, 1880. Bd. 3. P. 230.


[Закрыть]

В середине 70-х годов прошлого века проблема эмиграции приобрела такое значение, что ее решение более нельзя было откладывать. Определялось это даже не тем обстоятельством, что эмиграция неуклонно возрастала. По данным из Соединенных Штатов, иммиграция немцев в эту страну (не считая австрийцев) возросла с 6761 человека в десятилетие с 1821 по 1830 г. до 822 007 человек в десятилетие с 1861 по 1870 г.; затем сразу после 1874 г. произошел некий, хотя поначалу лишь временный, спад в эмиграции немцев в США. Гораздо важнее было то, что с каждым годом становилось все очевиднее, что условия производства в Германии для сельского хозяйства и для наиболее важных отраслей промышленности были настолько неблагоприятны, что дальнейшая конкуренция с другими странами была невозможна. Расширение сети железных дорог в странах Восточной Европы и развитие морского и речного судоходства позволили ввозить сельскохозяйственные продукты в Германию в таком количестве и по столь низким ценам, что это стало представлять серьезную угрозу для дальнейшего существования большинства немецких крестьянских хозяйств. Уже начиная с 50-х годов Германия стала импортером ржи, с 1875 г. она начала также импортировать пшеницу. Целому ряду отраслей промышленности, и в особенности металлургической отрасли, также пришлось бороться с возрастающими трудностями.