Текст книги "Энн из Зелёных Крыш"

Глава 14
Энн раскаивается

Вечером в понедельник перед пикником Марилла вышла из своей комнаты с встревоженным лицом.

– Энн, – сказала она маленькой особе, которая лущила горох за безупречно чистым столом, напевая «Нелли в орешнике» энергично и выразительно, что делало честь Диане как учителю. – Ты не видела мою аметистовую брошь? Я думала, что, возможно, придя вчера вечером из церкви, сунула ее в рукоделие, но не нашла там.

– Я… я видела ее сегодня днем, когда вы были в Обществе помощи, – чуть медленнее обычного ответила Энн. – Я проходила мимо вашей комнаты, увидела ее на подушечке и вошла внутрь, чтоб полюбоваться ею.

– Ты ее трогала? – строго спросила Марилла.

– Да-а, – призналась Энн. – Я взяла брошь в руки и приколола на грудь, чтобы увидеть, как она на мне смотрится.

– Ничего подобного делать нельзя. Плохо, когда маленькие девочки лезут куда не надо. Во-первых, нельзя без спросу заходить в мою комнату, а во-вторых, нельзя трогать вещи, которые тебе не принадлежат. Ну и куда ты ее положила?

– Опять на комод. Я уже через минуту сняла брошь. Я, правда, не хотела лезть куда не надо. Просто не знала, что нельзя без спросу заходить в чужую комнату и примерять брошь. Но теперь, когда я все поняла, обещаю, что больше такое не повторится. Хоть одно хорошее качество у меня есть – я никогда не совершаю дважды одну и ту же ошибку.

– Ты не вернула брошь на место – сказала Марилла. – На комоде ее нет. Куда ты убрала брошь, Энн?

– Нет, я положила ее туда, откуда взяла, – быстро ответила Энн. («Слишком быстро», – подумала Марилла.) – Не помню только, воткнула ее в подушечку для булавок или положила на фарфоровый поднос. Но я уверена, что вернула.

– Пойду еще посмотрю, – сказала Марилла, желая быть справедливой. – Если ты положила ее на место, она там будет. Если я брошь не увижу, будет понятно, что ты ее там не оставляла. Все просто.

Марилла пошла в комнату и в очередной раз тщательно все осмотрела – ни на комоде, ни в каком другом месте броши не было. Понимая, что искать больше негде, Марилла вернулась на кухню.

– Брошь исчезла, Энн. Исходя из твоих слов, ты была последняя, кто ее видел. Скажи, наконец, правду. Ты взяла ее и потеряла?

– Нет, – торжественно произнесла Энн, выдержав сердитый взгляд Мариллы. – Я не выносила брошь из вашей комнаты, и это правда. Пусть меня в участок отведут – хоть я толком не знаю, что такое участок. Вот и все, Марилла.

Говоря «вот и все», Энн всего лишь хотела придать выразительность своим словам, но для Мариллы они прозвучали вызовом.

– Я не сомневаюсь, что сейчас, Энн, ты говоришь неправду, – резко проговорила Марилла. – И не отрицай этого. С этой минуты не произноси ни слова, пока не будешь готова сказать правду. Иди в свою комнату и оставайся там, пока не решишь признаться в содеянном.

– Горох взять с собой? – смиренно спросила Энн.

– Не надо. Я сама закончу. Делай, что говорят.

Энн ушла, а Марилла приступила к своим обычным вечерним делам, но на сердце у нее было тяжело. Ее беспокоила пропажа ценной броши. Что, если Энн ее потеряла? И как неприятно, что девочка отрицает очевидное, когда все указывает на нее. И делает это с таким невинным лицом!

«Не знаю, чего мне ждать в будущем, – размышляла Марилла, нервно луща горох. – Конечно, я не думаю, что Энн сознательно присвоила брошь. Наверное, взяла поиграть, и тут ее пылкое воображение разыгралось. Ясно, что брошь взяла она: после нее в комнате никого не было, пока я сама не зашла. А брошь пропала – это очевидно. Скорее всего, она ее потеряла, а теперь боится признаться из-за страха наказания. Очень неприятно сознавать, что она лжет. Это во много раз хуже прошлого приступа ее гнева. Опасно держать в доме ребенка, которому не можешь доверять. Энн продемонстрировала хитрость и лживость, и это для меня хуже, чем утрата броши. Если б она сказала правду, мне не было бы так тяжело».

В течение вечера Марилла несколько раз заходила в свою комнату и тщетно искала брошь. Визит перед сном в комнату под крышей тоже не дал результатов. Энн продолжала отрицать свою причастность к пропаже, однако Марилла почти не сомневалась, что в исчезновении броши виновна именно она.

На следующее утро Марилла рассказала Мэтью о случившемся. Тот был смущен и озадачен. Он не мог внезапно утратить веру в Энн, однако признавал, что обстоятельства складываются не в ее пользу.

– Ты уверена, что брошь не упала за комод? – только это он и смог предположить.

– Я отодвигала комод, выдвигала ящики, осмотрела все щели и трещины, – ответила Марилла. – Брошь пропала, и взяла его девчонка, а теперь врет. Как не неприятно так думать, Мэтью Катберт, но надо смотреть правде в глаза.

– И что ты собираешься теперь делать? – сиротливо спросил Мэтью, радуясь в душе, что не ему придется с этим разбираться. У него не было никакого желания принимать участие в экзекуции.

– Энн не покинет свою комнату, пока чистосердечно не покается, – решительно заявила Марилла, вспомнив, как успешно сработал этот метод в прошлый раз. – Тогда посмотрим. Может, нам удастся найти брошь, если она скажет, куда ее дела. В любом случае, наказания ей не избежать. Вот так, Мэтью.

– Тебе лучше знать, – сказал Мэтью, берясь за шляпу. – Но я не хочу в этом участвовать. Ты сама просила меня не вмешиваться.

У Мариллы было ощущение, что ее все бросили. Она даже не могла спросить совета у миссис Линд. Приняв строгое выражение лица, она поднялась в комнату под крышей и вскоре покинула ее с тем же выражением. Энн упрямо стояла на своем, продолжая заявлять, что не брала брошь. Было заметно, что девочка плакала, и у Мариллы защемило от жалости сердце, но она подавила в себе это чувство. К ночи Марилла была, как она сама определила, полностью «выбита из колеи».

– Энн, ты останешься в этой комнате, пока не скажешь правду. Так что крепко подумай, – твердо произнесла Марилла.

– Но завтра пикник! – вскричала Энн. – Вы ведь не лишите меня этой радости? Позвольте мне пойти на праздник, пожалуйста! А вернувшись, я буду сидеть здесь, сколько пожелаете. Мне обязательно нужно пойти на пикник.

– Ты не пойдешь на пикник и вообще никуда не пойдешь, пока не сознаешься, Энн.

– О, Марилла, – задыхаясь, проговорила Энн.

Но Марилла уже вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Утро среды было таким ярким и веселым, как будто оно само готовилось к пикнику. Птицы звонко пели в саду, белые лилии источали нежнейший аромат, невидимый ветерок вносил его в каждую дверь, в каждое окно, и тот благословенной молитвой распространялся по комнатам и коридорам. Березы в лощине радостно покачивали ветвями, дожидаясь ежедневного утреннего приветствия, которое посылала из окна Энн. Но этим утром Энн не стояла у окна. Когда Марилла принесла ей завтрак, то увидела, что девочка сидит на кровати с бледным, полным решимости лицом, плотно сжатыми губами и сверкающими глазами.

– Марилла, я хочу признаться.

– Вот как. – Марилла поставила поднос. Выходит, и на этот раз ее метод сработал, но почему-то это ее не радовало. – Я тебя слушаю, Энн, говори.

– Я взяла аметистовую брошь, – забубнила Энн, словно повторяла вызубренный урок. – Все было так, как вы говорили. Когда я вошла, я даже трогать ее не собиралась, но, Марилла, она была так прекрасна. А после того, как я приколола ее себе на платье, меня охватило непреодолимое искушение. Я представила, как великолепно она будет смотреться в Приюте Безделья, когда я буду изображать там леди Корделию Фитцджеральд. Вообразить себя такой изысканной леди намного проще, если на твоей груди поблескивает настоящая аметистовая брошь. Мы с Дианой делали ожерелья из цветов шиповника, но разве они могут сравниться с аметистами? Вот так я и взяла брошь. Я думала успеть вернуть ее на место до вашего прихода. Чтобы растянуть время, я пошла окружной дорогой, и, оказавшись на мосту через Озеро Мерцающих Вод, не утерпела и взяла брошь в руки, чтобы еще раз на нее полюбоваться. Как она засияла на солнце! Но когда я склонилась над мостом, брошь вдруг скользнула меж пальцами и полетела вниз – она падала, посылая огненные лучи во все стороны, пока не скрылась в глубине Озера Мерцающих Вод. Вот и все мое признание, Марилла. Лучшего у меня нет.

Марилла почувствовала, как ярость снова вскипает в ее сердце. Девчонка взяла без спросу и потеряла ее драгоценную аметистовую брошь и теперь сидит здесь и спокойно пересказывает подробности своего отвратительного поступка, явно не чувствуя ни угрызений совести, ни раскаяния.

– Твое поведение ужасно, Энн, – сказала Марилла, стараясь сохранять спокойствие. – Такой испорченной девочки я еще не встречала.

– Так и есть, – невозмутимо согласилась Энн. – Я знаю, что заслуживаю наказания. Вы обязаны наказать меня, Марилла. Только, если можно, сделайте это побыстрее. Мне хотелось бы пойти на пикник с чистой совестью.

– Пикник?! Никакого пикника у тебя сегодня не будет, Энн Ширли! В этом – твое наказание. И оно и вполовину не такое суровое, какого ты заслуживаешь, учитывая то, что ты натворила.

– Только не это! – Энн вскочила на ноги и вцепилась в руку Мариллы. – Вы ведь обещали! Я должна пойти на пикник, Марилла! Поэтому я и призналась. Я вынесу любое наказание, но отпустите меня на пикник. Пожалуйста, Марилла, ну, пожалуйста, отпустите. Ведь там будет мороженое! Когда еще у меня будет шанс его попробовать!

Марилла с каменным выражением лица высвободила руку.

– Не стоит умолять меня, Энн. Никакого пикника – это мое последнее слово.

Энн поняла, что рассчитывать на снисхождение не приходится. Она сложила руки, издала жалобный вскрик и рухнула плашмя на кровать в полном отчаянии, чувствуя себя одинокой и заброшенной, она рыдала и сотрясалась всем телом.

«Боже сохрани, – вздохнула Марилла, выходя из комнаты. – Похоже, она свихнулась. Никто в здравом уме не станет вести себя так, как она. Неужели она до такой степени испорченный ребенок? Боюсь, Рейчел была права. Но я взвалила на себя этот груз, и сдаваться не в моих правилах».

Утро прошло хуже некуда. Покончив с обычными делами, Марилла принялась оттирать пол в прихожей и скоблить полки для молочных продуктов, хотя ни пол, ни полки в этом не нуждались. Когда и с этим было покончено, она вышла из дома и стала мести двор.

Пришло время обеда. Марилла поднялась по лестнице и позвала Энн. Заплаканное лицо склонилось через перила.

– Спускайся обедать, Энн.

– Я не хочу есть, Марилла, – произнесла Энн голосом, в котором слышались рыдания. – Мне ничего в горло не полезет. Мое сердце разбито. Когда-нибудь вы пожалеете об этом, Марилла, но я заранее вас прощаю. Когда придет время, вспомните, что я вас простила. Только, пожалуйста, не заставляйте меня есть, особенно вареную свинину с овощами. Когда тебя постигает горе, есть вареную свинину с овощами совсем неромантично.

Расстроенная Марилла вернулась на кухню и выплеснула свое раздражение на Мэтью, который, разрываемый между чувством справедливости и запретной симпатией к Энн, был самым несчастным человеком на свете.

– Я согласен, Марилла, что ей не следовало брать брошь и тем более врать, – признал он, печально глядя на тарелку с неромантичной свининой с овощами, словно он, как и Энн, считал, что это неподходящее блюдо для кризисных ситуаций, – но она еще такая маленькая и такая необычная девочка. Ты не думаешь, что будет слишком жестоко не пускать ее на пикник – она его так ждала?

– Мэтью Катберт, ты не перестаешь меня удивлять. Мне кажется, Энн еще мало наказана. Похоже, она даже не осознает, как скверно поступила – это меня тревожит больше всего. Если б она испытывала угрызения совести, тогда другое дело. Но ты, видимо, так не думаешь и в глубине души ее постоянно оправдываешь, я это вижу.

– Ну, она и правда еще очень мала, – слабо настаивал Мэтью. – И еще надо принять в расчет, что ее никто не воспитывал.

– Но сейчас ее воспитывают, – возразила Марилла.

Если это возражение и не убедило Мэтью, то во всяком случае заставило замолчать.

Обед прошел в угрюмом молчании. Веселым выглядел только наемный мальчишка Джерри Бют, но Марилла восприняла его веселость почти как личную обиду.

Когда посуда была вымыта, хлеб убран, а курам насыпано зерно, Марилла вспомнила, что заметила небольшую дырочку в своей красивой шали из черного кружева, когда снимала ее после похода в Общество помощи.

Марилле захотелось сразу же ее зачинить. Шаль лежала в ящике в сундуке. Когда Марилла ее вытаскивала, солнечные лучи, проскользнув сквозь обвившие окно виноградные лозы, осветили запутавшуюся в шали вещь, и та ярко блеснула, вспыхнув фиолетовыми гранями. Марилла коснулась ее, еле переводя дыхание. То была аметистовая брошь, прицепившаяся к кружевной нити.

– Вот те на! – беспомощно произнесла Марилла. – Что это значит? Брошь, про которую я думала, что она лежит на дне пруда, – здесь, передо мной, цела и невредима. Почему же Энн сказала, что взяла ее и потеряла? Я начинаю думать, что Зеленые Крыши стали заколдованным местом. Помнится, в понедельник днем я сняла шаль и на минуту положила на комод. Наверное, тогда брошь к ней и прицепилась. Вот так!

С брошью в руке Марилла направилась в комнату под крышей. Вдоволь наплакавшись, Энн безучастно сидела у окна.

– Энн Ширли, – торжественно начала Марилла, – я только что обнаружила брошь, запутавшуюся в моей черной кружевной шали. И теперь хочу знать, что за вздор ты несла мне сегодня утром?

– Вы сказали, что будете держать меня взаперти, пока я не признаюсь, – устало проговорила Энн. – Мне очень хотелось пойти на пикник, поэтому я решила выдумать признание. Я сочинила его вчера вечером, перед сном, и постаралась, чтобы оно звучало как можно интереснее. Я повторяла его снова и снова, стараясь не забыть. Но все мои усилия оказались тщетными – на пикник меня все равно не отпустили.

Марилла невольно рассмеялась и тут же почувствовала укол совести.

– Энн, ты превзошла себя! Я была неправа – теперь это ясно. Если б я тебе сразу поверила – не пришлось бы придумывать эту историю. Хотя тебе тоже не стоило признаваться в том, чего ты не делала, – это было неправильно. Впрочем, я сама тебя к этому подтолкнула. Прости меня, Энн, а я прощу тебя, и мы все начнем с нуля. А сейчас готовься к пикнику.

Энн мигом вскочила на ноги.

– А разве не поздно?

– Нет, сейчас только два. Гости только собираются, чаепитие начнется примерно через час. Умойся, причешись и надень платье в клетку. Я соберу тебе корзину. У меня много разной выпечки. Я велю Джерри запрячь гнедую кобылу, и он отвезет тебя на место.

– О, Марилла! – радостно воскликнула Энн, подбегая к умывальнику. – Пять минут назад я была так несчастна, что мне жить не хотелось, а теперь я бы и с ангелом не поменялась местами.

Вечером уставшая, но совершенно счастливая Энн вернулась в Зеленые Крыши, радость ее не поддавалась описанию.

– Я провела сногсшибательный день, Марилла. Слово «сногсшибательный» я выучила сегодня. Я услышала его у Мэри Элис Белл. Очень выразительное, правда? Все прошло чудесно. Чай был замечательный, а потом мистер Хармон Эндрюс катал нас на лодке по Озеру Мерцающих Вод – шестерых за раз. Джейн Эндрюс чуть не свалилась за борт. Она наклонилась, чтобы сорвать водяную лилию, и, если б мистер Эндрюс в последний момент на поймал ее за пояс, могла бы и утонуть. Жаль, что на ее месте не оказалась я. Это так романтично – чуть не утонуть. А каким увлекательным мог быть об этом рассказ! Потом мы ели мороженое. У меня нет слов, чтобы описать мои ощущения. Поверьте, Марилла, ничего вкуснее мороженого нет на свете!

Вечером, склонившись над корзиной для чулок, Марилла рассказала обо всем Мэтью.

– Признаю, я совершила ошибку, – откровенно заключила она в конце, – но я извлекла урок. Когда я вспоминаю о «признании» Энн, мне хочется смеяться, хотя на самом деле это неправильно – все-таки она солгала. И все же это лучше, чем то, что я предполагала, хоть я и сама приложила к этому руку. Иногда Энн бывает трудно понять. Но я верю, что в результате все будет хорошо. И уж точно – с ней не соскучишься.

Глава 15
Буря в стакане воды

– Какой прекрасный день! – воскликнула Энн, глубоко вдыхая свежий воздух. – Как хорошо всем, кто живет в этот день. Мне жаль тех, кто еще не родился. Конечно, у них тоже будут свои прекрасные дни, но этот день они никогда не увидят. А эта красивая дорога, по которой мы идем в школу, еще больше прибавляет радости, согласна?

– Да, это намного лучше, чем идти кружным путем, умирая от жары и пыли, – разумно подтвердила Диана, поглядывая в свою корзинку с обедом и подсчитывая в уме, сколько кусочков достанется каждой из десяти девочек от трех малиновых мягких и вкусных пирогов, которые она несла с собой.

Девочки из младших классов всегда делили между собой те вкусности, что приносили из дома, и съесть три пирога одной или с ближайшей подругой означало остаться навсегда с прозвищем «жадина-говядина». Однако, когда пироги мгновенно исчезали в десяти ртах, у хозяйки оставалось легкое чувство несправедливости.

Дорога в школу была очень красивая. Энн считала, что их маршрут с Дианой туда-обратно даже не нуждается в привлечении воображения. А вот ходить в школу по главной дороге было совершенно неромантично, не то что – Тропой Влюбленных, Ивняком, Фиалковой долиной или Березовой рощей.

Тропа Влюбленных начиналась сразу за садом у Зеленых Крыш и шла по лесу до границы фермы Катбертов. По ней отводили коров на дальнее пастбище и привозили зимой дрова. В первый же месяц своего пребывания в Зеленых Крышах Энн назвала ее Тропой Влюбленных.

– Не то чтоб по ней гуляли влюбленные, – объясняла Энн, – просто мы с Дианой читали одну занимательную книгу, и нам захотелось, чтобы у нас тоже была такая тропа, как в книге. Очень уж красивое название, правда? Необыкновенно романтическое. Можно даже представить, что по ней прогуливаются влюбленные. А тропу я люблю еще и потому, что на ней можно произносить мысли вслух, не боясь, что тебя услышат и сочтут сумасшедшей.

Энн вышла утром из дома и одна по Тропе Влюбленных дошла до ручья, где ее уже поджидала Диана. Дальше девочки пошли вместе (над ними аркой сплелись ветви кленов – «Какие все-таки клены общительные деревья, – сказала Энн, – все время шелестят и что-то шепчут тебе»), пока не достигли бревенчатого моста. Там они вступили во владения мистера Барри, миновали задний луг и ивняк и вошли в Фиалковую долину – зеленую ложбинку, за которой начинались темные леса мистера Эндрю Белла. «Конечно, сейчас фиалок нет, – сказала Энн Марилле, – но Диана уверяет, что весной их там тьма-тьмущая. Вообразите, Марилла, это зрелище! У меня даже дух захватывает. Я назвала это место Фиалковой долиной. Диана говорит, что занятные названия мест у меня прямо с языка соскакивают. Хорошо, когда что-то получается, вы согласны? Диана тоже придумала название – Березовая тропа. Я не спорила, хотя могла придумать что-то поинтереснее Березовой тропы. Такое название каждый может придумать. Но сама Тропа – одно из прекраснейших мест на свете, Марилла».

Так оно и было. Не только Энн, но и другие люди, набредшие на тропу, разделяли это мнение. Узкая, извилистая тропа вилась по длинному взгорью у леса мистера Белла, где свет, пройдя сквозь множество изумрудных сетей, становился чистым, как бриллиант. С обеих сторон тропы росли юные березки, с белыми стволами и гибкими ветвями, а также папоротники, звездные цветы, дикие ландыши и густо растущие алые кустики голубиной ягоды; здесь воздух был всегда пропитан пряным благоуханием, в ветвях пели птицы и веял ветерок. Изредка, если вы передвигались достаточно тихо, можно было увидеть перебегавшего тропу кролика, но Энн и Диане, по понятным причинам, этого видеть практически не приходилось. Выходя из долины, тропа сливалась с главной дорогой, а там, через ельник – рукой подать до школы.

У свежепобеленной школы в Эйвонли была низкая крыша и широкие окна. Внутри находились удобные и прочные старомодные парты, которые могли открываться и закрываться, их крышки были исписаны вдоль и поперек инициалами и иероглифами представителей трех поколений школьников. Школа стояла в отдалении от дороги, позади нее рос тенистый ельник и бежал ручей, в который школьники ставили бутылки с молоком, чтобы сохранить его прохладным и свежим до обеда.

Первого сентября, провожая Энн в школу, Марилла не могла избавиться от дурных предчувствий. Энн – такая необычная девочка. Как она поладит с другими детьми? И сможет ли удержаться от лишней болтовни на уроках?

Но все прошло лучше, чем ожидала Марилла. Энн вернулась домой в прекрасном настроении.

– Думаю, в школе мне понравится, – объявила она. – Хотя от самого учителя я не в восторге. Он все время подкручивает усы и посматривает на Присси Эндрюс. Ты ведь знаешь, Присси старше нас. Ей шестнадцать, и она готовится на следующий год поступать в Королевскую академию в Шарлоттауне. Тилли Боултер говорит, что учитель запал на нее. У нее прекрасный цвет лица, кудрявые каштановые волосы, и она их со вкусом укладывает. Присси сидит сзади на длинной скамье, и учитель часто подсаживается к ней – чтобы, по его словам, помочь с уроками. Однако Руби Джиллис утверждает, что видела, как он что-то написал на ее грифельной доске, после чего Присси покраснела как рак и глупо захихикала. Руби Джиллис уверена, что все это не имело никакого отношения к урокам.

– Энн Ширли, я больше не хочу слышать, как ты в таком тоне говоришь об учителе, – строго сказала Марилла. – Не для того ты ходишь в школу, чтобы его критиковать. Учитель учит тебя важным вещам, а твое дело – хорошо учиться. И я хочу, чтобы ты зарубила себе на носу – никогда в доме не говори о нем ничего плохого. Здесь ты не найдешь поддержки. Надеюсь, что ты была хорошей девочкой.

– Само собой, – спокойно произнесла Энн. – Это совсем не так трудно, как ты думаешь. Я сижу с Дианой. Наша парта у окна, и оттуда видно Озеро Мерцающих Вод. В классе много славных девочек, и после обеда мы сногсшибательно проводим время, играя в разные игры. Как хорошо, что девочек много – есть, с кем играть. Но лучше Дианы никого нет. Я ее обожаю.

Конечно, материал я знаю хуже остальных. Все девочки уже на пятом уровне, а я пока на четвертом. Для меня это позор. Ни у одной из них не развито воображение так сильно, как у меня, – я это быстро поняла. Сегодня мы читали, потом занимались географией и историей Канады и еще писали диктант. Мистер Филлипс сказал, что правописание у меня хромает, и показал мой исчерканный диктант всему классу. Я была готова под землю провалиться! Неужели, Марилла, он не мог быть повежливей с новенькой? Руби Джиллис угостила меня яблоком. А София Слоун одолжила мне прелестную розовую открытку с надписью: «Можно проводить тебя домой?» Завтра мне нужно ее вернуть. А Тилли Боултер позволила днем носить ее колечко из бисера. Можно мне тоже сделать колечко из жемчужин старой подушечки для булавок, что хранится на чердаке? А еще, Марилла, не поверите – по словам Джейн Эндрюс, Минни Макферсон сказала ей, будто слышала, как Присси Эндрюс говорила Саре Джиллис, что у меня хорошенький носик. Это первый комплимент в моей жизни, Марилла, и вы представить не можете, какие странные чувства он во мне пробудил. Неужели у меня действительно хорошенький носик, Марилла? Я знаю, что вы скажете правду.

– Твой нос вполне хорош, – кратко ответила Марилла. В глубине души она находила носик премиленьким, но не намеревалась Энн об этом говорить.

Прошло три недели, и пока все шло неплохо. Этим бодрящим сентябрьским утром Энн и Диана беспечно шли по Березовой тропе, чувствуя себя самыми счастливыми девочками в Эйвонли.

– Надеюсь, Гилберт Блайт будет сегодня на занятиях, – сказала Диана. – Он все лето гостил у кузенов в Нью-Брансуике и вернулся домой только в субботу вечером. Он ужасно красивый, Энн! И любит дразнить девочек. Он нас просто изводит. – По голосу Дианы было понятно, что она скорее предпочтет, чтоб ее дразнили, чем оставили в покое.

– Гилберт Блайт? – переспросила Энн. – Не его ли имя написано на стене веранды рядом с именем Джулии Белл? И еще приписано: «Только взгляните на них».

– Да, – сказала Диана, вскинув голову. – Но я не верю, что он влюблен в Джулию Белл. Я слышала, как он говорил, что количества ее веснушек хватит, чтобы выучить таблицу умножения.

– Прошу, только не говори про веснушки, – взмолилась Энн. – У меня их так много, что упоминать о них в моем присутствии просто бестактно. А что касается надписи… Я считаю глупостью писать такое на стенах про мальчиков и девочек. Пусть кто-нибудь только попробует написать мое имя рядом с именем мальчика. Впрочем, – поспешила она прибавить, – никто этого делать не станет.

Энн вздохнула. Ей не хотелось, чтоб ее имя красовалось на стене. Но знать, что это ей не грозит, было унизительно.

– Вздор! – возразила Диана, чьи черные глаза и блестящие локоны до такой степени сводили с ума мальчиков Эйвонли, что ее имя в разных комбинациях не сходило со стен. – Это все шутки. И не будь так уверена, что твое имя никогда здесь не напишут. Чарли Слоун сохнет по тебе. Он сказал своей маме – только подумай, маме! – что ты самая умная девочка в школе. А это лучше, чем быть просто хорошенькой.

– Нет, не лучше, – возразила женственная до мозга костей Энн. – Я предпочла бы быть скорее хорошенькой, чем умной. А Чарли Слоун мне не нравится – не выношу мальчишек с выпученными глазами. Если кто-то напишет мое имя рядом с его – я этого не вынесу. Но быть в классе лучшей ученицей – здорово!

– Кстати, Гилберт будет учиться в твоем классе, – сказала Диана – а он всегда был первым учеником. Хотя ему почти четырнадцать, он только на четвертом уровне. Четыре года назад его отец заболел, и ему посоветовали ехать лечиться в Альберту. Гильберт поехал с ним. Там они пробыли три года, и Гилберту удавалось лишь урывками посещать школу. При нем тебе будет нелегко оставаться первой ученицей.

– Я этому рада, – быстро ответила Энн. – Что такого особенного быть лучшей в классе среди школьников десяти-одиннадцати лет? Вчера надо было написать слово «кипение», и Джози Пай (заметь, лучшая ученица!) подсмотрела его в учебнике. Мистер Филлипс ничего не заметил – он глаз не спускал с Присси Эндрюс, но я увидела и окинула Джози презрительным взглядом. Она покраснела как рак и все равно написала слово неправильно.

– Эти сестры Пай всегда жульничают, – проговорила с негодованием Диана, перелезая вместе с Энн через ограждение главной дороги. – Джерти Пай вчера положила бутылку молока на мое место в ручье. Можешь такое представить? Я с ней теперь не разговариваю.

Когда мистер Филлипс удалился на заднюю скамейку, чтобы помочь Присси Эндрюс с латынью, Диана прошептала Энн:

– Гилберт Блайт сидит через проход от тебя. Посмотри и скажи, находишь ли ты его красавчиком.

Энн так и сделала. У нее был хороший шанс разглядеть Гильберта, который в этот момент был целиком поглощен пришпиливанием длинной белокурой косы Руби Джиллис, сидевшей впереди, к спинке ее стула. Гильберт был высоким мальчиком, с кудрявыми каштановыми волосами, карими глазами с хитринкой и насмешливой улыбкой. Когда Руби Джиллис стала подниматься, чтобы сказать учителю результат сложения, она вскрикнула и откинулась назад, решив, что у нее с корнем вырвало волосы. Все посмотрели в ее сторону, а у мистера Филлипса был такой строгий взгляд, что Руби расплакалась. Гилберт поспешил спрятать булавку и сделал вид, что с головой погрузился в изучение истории. Когда же суета улеглась, он взглянул на Энн и шутливо подмигнул.

– Я нахожу Гилберта Блайта красивым, – доверительно сказала Энн подруге, – но, на мой взгляд, он слишком самоуверенный. Разве можно подмигивать незнакомой девочке?

Но это были еще цветочки. Самое интересное развернулось после обеда.

Мистер Филлипс, по своему обыкновению, находился в дальнем углу класса, объясняя задачу по алгебре Присси Эндрюс. Остальные школьники распоряжались своим временем, кто как хотел – ели зеленые яблоки, шептались, рисовали картинки на грифельных дощечках, управляли кузнечиками на нитках, пуская их по проходу. Гилберт Блайт из кожи вон лез, чтобы добиться внимания Энн Ширли, но все было впустую. Энн в тот момент забыла не только о существовании Гилберта Блайта, но и о существовании всех других учеников. Подперев руками подбородок, она не сводила глаз с синего проблеска Озера Мерцающих Вод, которое виднелось в западном окне. Энн погрузилась в сказочный мир грез и ничего не видела и не слышала, помимо своих фантастических видений.

Гилберт Блайт не привык к тому, чтобы заинтересовавшая его девочка не обращала на него внимания. Эта рыжая девчонка должна смотреть на него, эта Энн Ширли с острым подбородком и огромными глазами, каких больше нет ни у одной девочки в Эйвонли.

Гилберт потянулся через проход, ухватил Энн за длинную рыжую косу и, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, прошептал пронзительным шепотом:

– Морковка! Морковка!

Энн повернулась к нему, и ее глаза зажглись гневом.

Но дело не обошлось только этим. Энн вскочила на ноги – ее яркие фантазии рассыпались в прах. Она метнула на Гилберта уничтожающий взгляд, быстро сменившийся гневными слезами.

– Гадкий мальчишка! – пылко воскликнула она. – Как ты посмел?

И тут – бац! – Энн со всей силой заехала ему грифельной доской по голове, и та треснула (доска – не голова) четко поперек.

Ученики обожали подобные сцены. А эта была особенно впечатляющей. Послышалось дружное «ох», произнесенное с восторгом и ужасом. Диана дышала с трудом. Истеричная по натуре Руби Джиллис разрыдалась. Томми Слоун позабыл о своих кузнечиках, которые тут же разбежались, и уставился на разбитую доску.

Медленно пройдя по проходу, мистер Филлипс положил руку на плечо Энн.

– Что это значит, Энн Ширли? – сердито спросил он.

Энн молчала.

Что толку отвечать, когда тебя перед всем классом назвали «морковкой»! Но тут раздался решительный голос Гилберта.

– Это моя вина, мистер Филлипс. Я ее дразнил.

Мистер Филлипс не обратил никакого внимания на слова Гилберта.

– Я глубоко сожалею, что моя ученица оказалась такой несдержанной и проявила черты мстительного характера, – торжественно провозгласил он, словно быть его ученицей подразумевало обязательное изгнание всех злых помыслов из сердец маленьких несовершенных существ. – Энн, подойди, встань у доски и стой так до конца урока.

Энн предпочла бы скорее, чтобы ее выпороли, чем вынести такое наказание. От мысли о нем ее чувствительная душа содрогалась, как от ударов кнутом. С белым, отрешенным лицом она повиновалась требованию учителя. Мистер Филлипс взял мел и написал на грифельной доске над ее головой следующие слова: «У Энн Ширли скверный характер. Ей следует контролировать свои эмоции». А потом произнес написанное вслух, чтобы даже первоклашки, еще не умеющие читать, поняли, в чем дело.