Текст книги "Попытка к бегству"

* * *

В отделе было оживленно. Вечер пятницы всегда настраивал на приятный лад. В кабинете курил Юрка Громов, откомандированный в группу главка по раскрытию убийства банкира, расстрелянного два месяца назад у своего офиса на Миллионной.

– Здорово!

– Привет! Ты какими судьбами?

Ледогоров упал на свой стул и бросил в ящик стола папку с объяснением Галустяна.

– Соскучился! – Громов затянулся и выпустил дым кольцами. – Да и Виталя звал. Он сегодня в отпуск уходит. Отвальная.

– А-а, – Ледогоров кивнул и потянулся к телефону. – Как там в бригаде? Раскрываете?

Громов потянулся за пепельницей.

– Зря, кстати, подкалываешь. Этот новый отдел по «заказнякам» – очень даже ничего. Не удивлюсь, если и впрямь раскроют. Работают интересно, к тому же возможностей у них… Не то что у нас.

– Добрый вечер, – Ледогоров дозвонился. – Из Калуги, Восемьдесят седьмой отдел, два семьдва сорок три двенадцать. Машинку на принадлежность. Диктую: Алена, девять, восемь, ноль, Ульяна, Константин. По семьдесят восьмому региону. Жду. Ты уже себе там местечко прибил?

– Иди ты.

– Да я серьезно. Не век же тебе здесь гопников гонять.

– А тебе?

– Я – другое дело. Я – «заколдованный». К тому же достало уже все.

Громов выбросил хабарик в распахнутую форточку. Огонек сверкнул на фоне ярко-синего неба.

– Я пытаюсь, – задумчиво протянул он. – Но я же говорю – отдел серьезный. Походами за водкой место не заработаешь. Если не получится – уйду к чертовой матери!

– Да, пишу, – Ледогоров прижал трубку плотней. – Так, Навалочная Ольга Петровна, шестьдесят первого, проспект Кима, два, квартира одиннадцать. А какого цвета? Светло-синяя? Спасибо. А по административной практике есть что? Задерживался только один человек? Пишу. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. А где прописан? Понял. Позвоню в ЦАБ. Спасибо.

Он повесил трубку и вздохнул. Светло-синяя машина не входила в его планы. Хотя ребята могли и перепутать. Ночь, хоть и белая, есть ночь. Он стопарнул себя. Самое опасное – подтаскивать факты к собственным версиям.

Громов поднялся.

– Пойду, пока у вас сходка, сигарет куплю – кончаются.

Ледогоров встрепенулся.

– Извини. Тут просто дело одно… Куда это ты собрался? К какой матери?

Юрка улыбнулся.

– К чертовой, Саня. К чертовой… Я, Саня, говорю, что если не удастся перевестись в «заказной» – уволюсь. Достало все. Семь лет в этом отделе. Блевать уже от одних стен хочется. Подвалы, бомжи, крадуны, гопники, подучетники. Местные недоноски уже выросли и ушли в бандиты, а я все сижу в одном кабинете, за тем же столом. Во где все. Сколько народу ушло в главк, РУБОП, УБНОН, в ОУР РУВД хотя бы. Я не хуже многих из них. Либо переведусь, либо на хер. То есть в народное хозяйство. Никакого желания работать уже не осталось. Увидимся у Витали в кабинете.

Дверь за Громовым захлопнулась. Ледогоров сидел и молчал. Он прожил с Громовым в одном кабинете три года, из которых уже почти год не пьет, а значит способен что-то замечать. За все это время даже на секунду не показалось, что слегка пофигистичный, слегка излишне потребляющий, но всегда готовый помочь и умеющий работать Юрка мучается внутри какими-либо серьезными проблемами. Может, так он и Жарова проморгал? Хотя тот уже в главке работал. Но так и его самого пропустили, проморгали после смерти отца. Внутри шевельнулся больной нерв. Кабинет начал заполнять густой запах коньяка. Ледогоров помотал головой. Так всегда: бегаешь, крутишься, работаешь – все нормально. Только пауза – и все снова. Он опять потянулся к телефону.

– Любашев, пожалуйста. Алло, девушка, здравствуйте. Из Калуги, восемьдесят седьмое, два семь два сорок три двенадцать. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. Места рождения нет. Жду.

За окном медный блин солнца протискивался в щель между домами и колол сверкающими иглами прямо в глаза. Вечер не нес свежести. Никаких намеков на обещанные с утра гидрометцентром грозы.

– Что? Рылеева, тридцать шесть, квартира одиннадцать? Здорово. Спасибо. Что? А, родился пятого января в Ленинграде. Спасибо.

Он заставил себя успокоиться. Адрес водителя «копейки» находился в границах квадрата, где, как он вчера посчитал, возможно, растворилась машина со стрелком. Правда, она была зеленая.

Заглянул Югов.

– Ты на «сходняк» не хочешь зайти? Все сидят уже давно.

Вышегородскии встретил его не самым приветливым взглядом.

– Извините.

– Ничего. Спасибо, что зашел.

Вечерняя «сходка» в пятницу – безумно тягостное и тоскливое мероприятие. Особенно, если руководителю некуда спешить, или у него плохое настроение. Единственное, что греет – это предвкушение выходных, но его можно «подмочить», подержав людей в душном кабинете минут сорок. Видимо, сегодня в Артуре сочетались обе гибельные предпосылки. Он, не торопясь, подробно расспрашивал всех о выполненных планах, придираясь к мелочам.

– Саша, съездил в больничку?

– Да.

– Опросил?

– Да.

Ледогоров прекрасно видел негативный настрой шефа и не собирался облегчать ему жизнь.

– Ну и как?

– Врет. Прогнал фишку со случайными пассажирами.

– А ты что?

– Записал все подробно и старательно.

Знакомый тополь тревожно мельтешил, заглядывая в окно. Ледогоров знал, что докладывать начальству правду нельзя – полетят руководящие указания, гениальные идеи, доклады наверх.

– Дальше что будешь делать?

– Искать.

– Кого?

– Преступника.

– Как?

– С использованием всех форм и методов оперативно-розыскной деятельности.

Вышегородскии посмотрел на него.

– Чего ты ерничаешь?

Ледогоров с трудом удержался, чтобы не ответить вопросом «А ты?». Завязав с выпивкой, он старался сдерживаться, особенно в присутствии кого-то еще.

– Почему? Разве это не правильный ответ?

– У тебя сколько материалов?

– Ни одного. Вы поручили мне день и ночь раскрывать эту хулиганку.

– Коршунов! Сколько ты не добил материалов, отпускник?

Виталя потупился.

– Три, но я в понедельник выйду и…

– Отдашь Ледогорову, а то он с жиру бесится.

– Да я…

– Я сказал – отдашь! Понял?

– Понял.

Ледогоров скрипнул зубами.

– Спасибо шеф за заботу о моей фигуре.

– Не за что. Свободны все. И чтобы в кабинетах через пять минут никого не было.

Все вышли. В открывшуюся дверь хлынул воздух из коридора. Такой же плотный и влажный как в кабинете. За окном медное солнце отчаянно цеплялось за дома и деревья последними лучиками.

– Кончаются белые ночи.

Ледогоров подошел к Артуру. Тот смотрел в сторону, сидя за столом.

– Что? Не дают тебе Хохмачева турнуть?

– Причем здесь это?

– Притом, что не надо на мне за это отыгрываться.

Вышегородский продолжал глядеть в стену.

– Ты действительно не загружен. От трех материалов не развалишься. Посмотри на остальных.

Ледогоров хмыкнул.

– Я и от десяти не развалюсь.

– Учту.

– Сделай милость.

Артур повернул голову и посмотрел на него.

– Саша, почему вы меня так не любите? Ты, Полянский, Челышев?

Ледогоров пожал плечами.

– Что ты, девчонка, что ли?

Артур скривился и махнул рукой.

– Оставь. Ты понимаешь о чем я говорю.

Ледогоров наклонился к нему.

– Я-то понимаю, а ты вряд ли поймешь.

– Постараюсь.

– Просто мы менты. А ты милиционер.

Вышегородский молчал. Словно ждал продолжения.

– Я же сказал – не поймешь!

В коридоре висел полумрак. Из-за дверей Коршуновского кабинета доносились обрывки оживленного разговора и бульканье жидкости. Ледогоров тихо поцарапал ногтями дверь.

– Про меня не забыли?

– Ты же не пьешь?

– Зато ем!

Он сделал огромный бутерброд из булки, сыра, кильки в томатном соусе и ломтика помидора, после чего налил себе «Колы». К счастью, коньяка не было. Стаканы с «Охтой» в руках у ребят не вызывали никаких эмоций.

– Спокойнее! – сказал из угла знакомый голос. – Это не еда, а закуска!

– Я без обеда, – он откусил кусок и поднял глаза. – Какие люди!

Загорелый, отдохнувший Полянский весело улыбался.

– Здорово!

– Привет! Ты когда выходишь?

– Уже в понедельник. Шел мимо и нарвался на Виталю!

– Ладно, – Югов поднял свой стакан, – потом поговорите! У нас есть повод! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть и ни разу за отпуск о работе не думать!

Ледогоров пробрался к Полянскому.

– Как дела?

– Отлично! Взял Жанку в охапку и рванул дикарем в Абхазию.

– Ну, ты рисковый парень.

Все закурили. Сизый дым начал заполнять кабинет.

– Откройте дверь!

– Артур еще здесь!

– Да пошел он на …! Открой!

– Извини! – Ледогоров отвлекся. – Хорэ! Мужики! Не нарывайтесь! Уйдет и откроем!

Несмотря ни на что, ему было немного жалко Артура и не хотелось ставить его в совсем неудобное положение.

– Так как Абхазия?

– Очень хорошо! – Полянский взял со стола веточку укропа и сунул в рот. – Цены мизерные. На Россию все молятся. Правда, после войны ни хрена не восстановлено, но море – есть море.

Народ гудел все громче и громче.

– Виталя! У тебя что с рукой?

– С рукой? Ничего.

– А почему не наливаешь?

Ледогоров плеснул себе еще «Колы».

– Я в перестрелке копаюсь. По твоей земле, кстати.

– Ну, я включусь, с понедельника.

Дышать стало совсем нечем. Несмотря на открытое окно, все взмокли от жары.

– Да откройте же вы дверь! Задохнемся!

Ледогоров посмотрел на часы.

– Серега! Мне пора! В понедельник поговорим. – Он начал вылезать. – Мужики! Я посмотрю сейчас, где Артур! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть!

Дверь кабинета Вышегородского была опечатана. Ледогоров заглянул обратно.

– Все нормально! Проветривайте! Только не орите сильно!

Небо стало серо-зеленым. По прежнему парило. Опаздывая, он бегом пересек забитый пятничной пробкой Литейный, нырнул в проход-няк возле почты и оказался на Моховой. Юлька демонстративно стояла на улице, поглядывая на часы. В очередной раз кольнула собственническая гордость за ее сногсшибательную фигуру.

– Опаздываете, мужчина, – она нахмурилась. – Не боитесь, что уведут девушку?

Он обнял ее.

– Нет. Не боюсь.

– Правильно, – она нашла его губы.

Проходящая пожилая пара смотрела на них с улыбкой. Ледогоров с трудом перевел дух. Внутри все дрожало. Он чувствовал себя как школьник после первого настоящего поцелуя.

– Куда пойдем?

Она посмотрела на него снизу вверх.

– Конечно домой! И по-быс-трее!

Сгущалась вязкая вечерняя мгла. Снова невесть откуда взявшийся ветер шелестел над головами уставшей от жары листвой.

* * *

Ночью по городу идет гроза, разгоняя царящую дневную духоту, дождевыми потоками отбивая чечетку по железу остывающих крыш и стеклу запыленных окон. Электрическими дугами эротично выгибаются в темном небе молнии. Юлька плотнее прижимается к нему, касаясь губами небритой щеки.

– Можно я тебя спрошу?

– Нет.

– Что нет?

– Я тебя не люблю.

Она слегка кусает его за щеку.

– Больно?

– Нет.

– Врешь.

– Вру.

– Будешь вредничать – я тебе ухо от кушу.

Красная дуга ослепительно сверкает за раскрытым окном. Кто-то смеясь пробегает через двор, цокая каблуками.

– Ты меня сразу полюбил?

– Нет.

– А что ты подумал, увидев меня в первый раз?

– А ведь трахает ее кто-то.

Она прижимается сильнее, больно впиваясь в него ногтями.

– Не думай больше об этом!

– Не думаю.

Удар грома сотрясает стены.

– Чего ты хочешь больше всего на свете?

– Честно?

– Честно.

– Выпить.

Она вскидывается, наклонившись к его лицу.

– А меня?

– Ты же просила честно.

– Мог бы соврать.

– Хорошо, теперь буду врать.

– Не надо.

Кажется, ливень заполняет все пространство за пределами комнаты, оглушительно шурша в проеме «колодца».

– Ты меня любишь?

– Нет.

– Ты меня хочешь?

– Нет.

– Ты врешь?

– Нет.

– Врешь!

– Ты же сама просила.

– За-гры-зу!

Хорошо разговаривать в темноте. Никто не увидит, как ты улыбаешься.

* * *

– Саня, возьми тапочки!

– Спасибо, я так.

– Одень, говорю! Я еще полы не мыла!

В прихожей «хрущевки» не развернуться. Юлька прижалась к стенке, высоко подняв мешки с продуктами.

– Проходи уже куда-нибудь, пока не передавил все.

Протискиваясь, он наткнулся ладонью на ее грудь.

– Не сейчас. Боюсь – родители не поймут.

Он фыркнул.

– Здорово, Саня! – Анатолий Палыч поднялся из кресла. – Как дела?

У него была крепкая заскорузлая рука профессионального шофера.

– Да все – ничего. Бьемся помаленьку.

– Мама! Куда продукты?

– На кухню неси, доча! – Александра Михайловна вынырнула из дверей с полотенцем в руках. – Ты взял тапочки? Молодец. Сейчас уже обедать будем. Посидите пока с отцом.

Квартирка Юлькиных родителей издевательски называлась четырехкомнатной. Общая площадь ее едва ли превышала три Ледогоровских кабинета. Большая гостиная со входом в кухоньку и три маленьких закутка. Даже выросший в коммуналке на Моисеенко, Ледогоров никогда бы не поменял две их с матерью комнаты на этакие «хоромы». Обставлена она была просто и стандартно, как и могли это сделать сестра-хозяйка одной из городских больниц и водитель рейсового автобуса. Правда, сейчас зарплата Анатолия Па-лыча составляла три Ледогоровских, но все уходило в дачу – шесть соток где-то в Пупышево. Единственной новой вещью в доме был купленный на прошлый Новый год телевизор «Самсунг» – предмет гордости хозяев.

– Садись, Саня! – Палыч хлопнул ладонью по дивану, – Посмотрим, пока бабы там подсуетятся.

По экрану носились футболисты. Ревела публика. Слов комментатора почти не было слышно.

– Во дают бразильянцы! – хозяин покачал головой. – Наши-то – козлы! С бельгийцами видел?

Ледогоров с удовольствием откинулся на продавленном диване. С кухни тянуло жаренной курицей и горящим маслом.

– Да я как-то – не фанат, Анатолий Палыч. Да и работы много сейчас.

– А я чемпионат мира всегда… Бей! – хозяин подался вперед. – Чего на работе? Когда депутатку раскроете? И этого, ну на Невском которого?

– Вице-губернатора, – улыбнулся Ледогоров. – Так это не мы. Это главк и ФСБ. Я все больше: воришки, грабители, хулиганы.

– Да, – Палыч отмахнулся. – Грабители, говоришь. Вон у меня сменщика после зарплаты у метро так отоварили, что неделю в больнице лежит. Денежки тю-тю. И что? Приехал от вас мальчишка и начал: ты ведь пьяный был, может потерял или пропил бабки, может и не бил тебя никто, а сам упал. Мы уже с мужиками решили сами у метро походить с Вальком. Найдем этих гадов!

Ледогоров усмехнулся. Неизвестного коллегу он не оправдывал, но понимал. На пять-семь «земельных» оперов таких заявок в месяц – бесчисленное множество. В особо «интересных» местах: у метро, рюмочных, ночных магазинов, в сутки бывает по пять грабежей. Охватить все невозможно – вот и пытается опер уменьшить количество преступлений, балансируя на канате под неусыпным оком прокуратуры. Объяснять все это Палычу не хотелось. Да и «по барабану» рядовому обывателю, а тем более потерпевшему и его близким, все милицейские проблемы. Им хочется, чтобы быстрее раскрыли их кражу, грабеж, разбой. Что понятно и вполне справедливо.

– Гол! – Анатолий Палыч даже подскочил. – Ну все – хана фашистам!

– Шура! Скоро вы там?

– Все уже! Выдвигайте стол!

Палыч хмыкнул и поднялся.

– Пособи, а то уже в кишках сосет.

Вдвоем они отодвинули от стены старый обеденный стол с поцарапанной полировкой. Через раскрытую балконную дверь неслись со двора детские крики. Небо было мутным, словно подернутым пленкой поднимающегося от земли пара. Душный и влажный субботний день неспешно набирал обороты.

– Быстренько к столу, – Александра Михайловна расстелила цветастую клеенку. – Юля! Давай тарелки!

Ледогоров терпеть не мог все, что готовили в этом доме. Юлина мама стряпала жирную, тяжелую пищу и щедро раскладывала ее огромными порциями. Вот и сейчас на столе появились гигантские тарелки щей с глазками жира и кастрюля курицы, плавающей в майонезе. Палыч достал из серванта рюмки.

– Мать! А…?

– Сейчас принесу.

Он вопросительно посмотрел на Ледого-рова.

– По граммульке?

Тот вздохнул. Юлька тревожно поджала губы.

– Мне нельзя! Я на антибиотиках. Простыл чего-то!

Александра Михайловна закивала.

– Сейчас погода такая. Жарко-жарко, а на сквозняке прохватывает.

Палыч нахмурился.

– Что у тебя то одно, то другое? Ни разу не выпили еще. Что ты за мужик, что таблетками лечишься? Рюмку прими и все пройдет.

– Отстань отец! – Юлька обняла его за плечи. – Это я ему курс лечения прописала. А с тобой я выпью.

Палыч продолжал что-то недовольно бубнить, разливая водку.

– Ну! За вас, родители! – Юлька подняла хрустальную рюмочку и лихо опрокинула содержимое себе в рот.

– Ой, как ты, доча! – Александра Михайловна отпила глоточек и поспешно закусила помидором.

Ледогоров усмехнулся про себя. Видела бы мама, как «доча» в подсобке магазина пила водку из граненого стакана, закусывая «Сникерсом», а потом, по пути домой, маршировала строевым шагом, распевая песни военных лет. Юльку, конечно, нельзя было назвать пьющей, но толк в питие она знала и пить умела.

– Я с вами мысленно! – поднял он стакан с домашним морсом.

– Ешь, Саня! – Александра Михайловна подвинула ему хлеб.

Он кивнул и принялся за щи, с ужасом думая о курице. Палыч налил снова.

– Я на дачу шифер заказал…

– На рынке семена так подорожали…

– Мама, я приеду помогу…

Небо за окном прояснялось. Ледогоров думал о том, что к Любашеву нужен какой-то хитрый заход, что его как водителя есть на чем «колоть», что с понедельника выйдет Полянский…

– Саня, ты поможешь крышу покрыть?

– Только если на подхвате. Я никогда не пробовал.

… и будет полегче, что хорошо бы успеть с Юлькой сегодня в кино и, что курица в него точно не влезет.

– Доча, я тебе носки теплые на зиму связала…

– Папа! Хватит наливать уже…

– Я семью поднимал, как мужик и должен…

Ледогоров вытер пот, вежливо улыбнулся Александре Михайловне и достал сигареты.

– Спасибо. Пойду подымлю на балкон.

Вдалеке виднелся Ленинский проспект. Из-за соседней пятиэтажки выглядывал угол бывшего кинотеатра «Нарвский», давно раздерба-ненного в аренду различными коммерческими организациями. Становилось жарче и жарче.

– Покурим! – Палыч вышел на балкон и потер ладонью шею. – Давай твоих, модных.

Ледогоров достал пачку, вглядываясь в его, словно вырубленное из старой древесины лицо и думал, как у такого человека и крайне внешне неброской Александры Михайловны родился такой яркий ребенок как Юлька.

– Нравится Юляха? – спросил Палыч, словно угадав его мысли, и затянулся «Винстоном».

Ледогоров кивнул. Он вообще не любил говорить о личном. Даже с лучшими друзьями. Даже о мимолетных связях.

– Когда женишься? – с обескураживающей простотой продолжил Палыч.

Ледогоров молчал. Он всегда понимал, что этот вопрос скоро встанет, но никак не думал, что в такой ситуации.

– Ну чего молчишь?

– Как решим, – наконец осторожно сказал он.

Палыч кивнул, икнув. Ледогоров понял, что он уже немного пьян.

– Да это вы сами разберетесь! Ты скажи, на что семью кормить будешь?

Порыв ветра всколыхнул листву в метре от балконной решетки. Тонкими струйками сквозь дымку наконец просочилось солнце.

– Я, Анатолий Палыч, работаю и зарплату получаю.

Тот махнул рукой.

– Какая это, на хер, работа? Это служба такая. Как в армии. Работа – это профессия. – Он назидательно покачал перед собой пальцем. – А ты что умеешь делать? С пистолем за шпаной бегать? Какое у тебя ремесло в руках?

Ледогоров смотрел на волну листвы почти у себя под ногами. Он сам в прошлом пил достаточно долго и вдумчиво, чтобы теперь пытаться что-то объяснять пьяному.

– Молчишь? – Палыч кивнул. – Правильно. А деньги? То, что ты получаешь – это не деньги. Ребенок будет – вообще «звиздец» настанет. Мы, конечно, поможем… – Он хлопнул Ледогорова по плечу. – Я все придумал. Права у тебя есть. Пойдешь к нам в парк. Откроем категорию тебе и вперед. Я уже с Бог-данычем переговорил. Юлька! – Крикнул он в открытую дверь. – Я твоего мужика к нам в парк на работу беру! А то никчемный он какой-то – ни ремесла, ни денег!

– Ты чего, отец? Совсем рехнулся? Юлька вышла на балкон. – Ну-ка, иди. Тебя мать зовет!

Дождавшись, когда он исчезнет в недрах комнаты, она схватила Ледогорова за руку и, поднеся ее к губам, жадно затянулась его сигаретой.

– Уф! Хорошо! Пока родители не видят! Ты что, обиделся? – Она поцеловала его. – Он же перебрал, а когда…

Ледогоров погладил ее по голове.

– Все нормально. Не переживай. Просто… Просто в чем-то он прав. Хорошо еще не знает, что я «закодированный».

Она засмеялась и затянулась еще раз.

– Бедненький. Хочешь, я из солидарности тоже пить брошу?

Он кивнул.

– И есть. Пошли в кино.

Она кивнула.

– Пошли.

– На что ты хочешь?

– На то на что ты.

– Я первый спросил.

– Я уже сказала. Выбирай сам.

– Тогда пьем чай и сматываемся.

Солнце окончательно прорвало блеклую пленку, ослепительными пятнами сверкая в образовавшихся прорехах. Далеко, вдоль линии горизонта протянулась линия ярко-голубого неба. Очень далеко.

* * *

Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.

– Тебе понравился фильм?

– Да, только грустный.

– Зато жизненный.

– Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.

– Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.

– Так бывает?

– Наверное. Не знаю.

Она целует его в губы, шею, грудь.

– Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.

– Не бойся.

Она не останавливается.

– Я! Я стану твоим смыслом жизни.

Он крепко прижимает ее к себе.

– Уже. Уже стала.

Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.

* * *

Первое, что бросилось в глаза – это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!

На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.

– Мама, привет! Ты дома? Я заеду.

Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.

– Здравствуй.

Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.

– Кушать будешь? – мама пропустила его в комнату. – У меня каша гречневая, с молоком.

– Очень хочу! Я не завтракал.

Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.

– Ты сегодня не работаешь?

– Нет.

– А Юля твоя где?

Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.

– Как раз на работе.

– Она все там же, в магазине работает?

Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.

– Ночью. Девушке. В магазине.

Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.

– Бывает хуже.

– Конечно-конечно, – она вскочила, едва сев. – Сейчас молока дам.

– М-м, – Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.

– Пей. Это колхозное. Мне Светлана Вик

торовна с дачи привезла.

Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально-нормально.

Ее ответ был слишком поспешным. Он взял ее за руку.

– Ма-ма! Я же сыщик. Опять колики были? Ты была у специалиста?

Она отмахнулась.

– Сашенька! Мне уже поздно лечиться, да и лекарства сейчас таких денег стоят!

– Что за глупости! – Ледогоров даже ложку отложил. – Ну-ка, говори, что тебе прописали? Я не хочу тебя потерять!

Он чуть было не добавил «как отца». Мать только вздохнула.

– Когда-нибудь это произойдет. Мне бы только знать, что у тебя все хорошо.

Ему показалось даже, что глаза у нее подернулись влагой. Он вылез из-за стола и, подойдя, обнял ее, поцеловав в щеку.

– Ты это брось! Хорошо?! Давай сюда свои рецепты!

Она погладила его по руке.

– Спасибо, Сашенька! Успеется. Садись, доешь, а то остынет.

В жарком пространстве улицы, под настежь распахнутым окном прогрохотал трамвай. Где-то раздавались глухие хлопки, видимо кто-то выбивал ковер. Мама продолжала смотреть, как он ест кашу, запивая молоком.

– Как на работе?

– Нормально.

– С начальством ладишь?

– Нормально.

Она подождала, пока стихнет лязганье нового трамвая.

– Бандитов много?

– Нормально.

– Что ты все «нормально» да «нормально»! Расскажи что-нибудь. Мне же интересно.

Ледогоров поднял глаза и улыбнулся.

– Да нечего рассказывать, мама. Так, те кучка. Воришки. Бумажки.

Он давно понял тщетность объяснить окружающим перипетии своей работы.

«„Если знаете, кто убийца – почему не сажаете?" – „Доказательств нет." – „Новы же знаете!" – „А доказать не можем!" – „Ничего не понимаю! Чушь какая-то!"»

Она снова вздохнула.

– Ты специально ничего не рассказываешь, чтобы меня не пугать. Я же смотрю телевизор. Кругом убивают! Кошмар!

Ледогоров доел последнюю ложку и допил молоко.

– Не волнуйся. Я по убийствам не работаю. У меня не опасные дела.

Он пересел со стула на свой любимый диван и вытянул ноги. Жара расслабляла. После сытной еды потянуло в сон.

– Посиди. Отдохни. – Мама собирала со стола посуду. – Я сейчас.

Она вышла. Ледогоров тупо смотрел на экран старого «Садко» и думал, чем ему заняться в остаток дня. Раньше он бы пошел в «Василису» и … Стоп! Он помотал головой, отгоняя коньячный запах. На экране кривлялись герои какого-то из бесконечных телесериалов. Ледогоров встал, вышел в коридор и толкнул дверь комнаты напротив. Здесь толстым слоем лежала пыль. Аккуратистка-мать просто старалась как можно реже сюда заходить. Отцовские модели поблекли. Казалось, что три десятка самолетов до сих пор носят траур по своему создателю. Ледогоров вспомнил, какую жгучую зависть вызывали они у сверстников. На письменном столе громоздились книги. Технические справочники и инструкции по моделированию. Отец двадцать лет проработал руководителем авиамодельного кружка. Единственный, кого он не сумел заразить этим занятием, был собственный сын. Маленький Саша рос нетерпеливым и вспыльчивым. Когда какая-нибудь деталь не вставала на место – в стенку летела вся конструкция. Отец нервничал, раздражался, потом махнул рукой. Ледогоров же пошел в секцию дзю-до и уже через год отец с удовольствием приходил поддержать его на соревнованиях. Только мама, работающая всю жизнь в библиотеке и укрывающаяся за книжными обложками от ужасов реальности, не одобряла такого увлечения. Взгляд Ледогорова наткнулся на чужеродную картонную коробку с яркими рисунками. Он повернул ее. Видеомагнитофон «ДЭУ». Сзади приоткрылась дверь.

– Нашел! – мама всплеснула руками.

– Что это?

Она просияла.

– Ладно. Раз нашел – забирай! Это подарок тебе на тридцатитрехлетие. Все-таки возраст Христа!

Он стоял как пыльным мешком стукнутый.

– Ты что? А деньги откуда?

Она подошла ближе.

– С книжки сняла. Хранила тебе на свадьбу. Да видно, ты уже без меня женишься. Вот, решила, пусть будет тебе… вам.

Ледогорову снова показалось, что она сейчас заплачет. Он прижал ее к себе.

– Так! Надоело это слушать! Ты бы лучше лекарства себе купила!

Она улыбнулась, блеснув слезой в глазах.

– Бог с ними. Ты же у меня один, сыночек! Когда ты сам себе купишь такую вещь?

Ледогоров поцеловал ее.

– Спасибо, мамочка! У меня нет слов. Но лекарства все равно нужны! Давай мне рецепты.

– В той комнате. – Она промокнула глаза. – Пойдем.

Солнце заливало паркет, растекаясь по углам. Мама достала из прикроватной тумбочки сложенные вдвое листки.

– Вот это, говорят, очень дорогое, – она выбрала один из них. – Остальные должны быть подешевле.

Он забрал рецепты и спрятал в карман.

– Разберемся.

Она присела за стол.

– Ну, расскажи мне еще что-нибудь. Как вы живете?

– Нормально.

– Она хоть готовит?

Ледогоров улыбнулся.

– Готовит, готовит.

– Тогда почему ты голодный?

– Потому что утром есть не хотел. Мама! Юлька за мной следит.

Она в сомнении покачала головой.

– Не знаю…

– Мама! Все! – он поднялся. – Мне пора! Давай не будем. Я первый раз – за тридцать лет встретил женщину, с которой мне хорошо. Снова вздох.

– Неделя знакомства и сразу вместе жить!

Он рассмеялся.

– Сердцу не прикажешь. Иди, провожай меня!

В полутемном коридоре жужжали мухи. Несмотря на жару, мама накинула платок на плечи. «Видик» вместился в старую дорожную сумку. Он поцеловал ее в щеку.

– Спасибо за царский подарок. Завтра что-нибудь решу с лекарствами!

На улице горячие лучи сразу кольнули лицо. Солнечный диск сиял как начищенная медная монета. Он закинул свою приятную ношу на плечо и пошел, щурясь в высокое белесое небо.

* * *

– Сколько будет за все?

– Четыре тысячи сто двадцать три рубля.

Рука с авторучкой зависла в воздухе.

– Выписывать?

– Нет. Я еще приду.

На стеклянных дверях ослепительная девица демонстрировала своей внешностью пользу мази от целлюлита. Ледогоров остановился на тротуаре и достал сигарету. Дешевле не болеть. Сумма более чем на полторы тысячи превышала его зарплату. Мимо струился нескончаемый поток Невского, который летом полностью не прекращался даже ночью. Он закурил и, вклинившись в него, устремился через переход в сторону «шайбы» станции метро «Площадь Восстания». В голове вертелись вариации доставания денег. От самых реальных: занять, продать «видик», до самых фантастических: отнять у бандитов, выиграть в карты. Пекло. Люди отчаянно обмахивались газетами, журналами и всем, что можно было приспособить под веер. По Восстания бесстрашно носились на «скейтах» мальчишки.

– Тебя можно с покупкой поздравить? Не по средствам живете, товарищ майор!

Ледогоров обернулся. Антон Челышев с неизменной папиросой в зубах держал за руку серьезного неулыбчивого мальчишку лет шести.