Текст книги "Босиком в Рай"

^*Юнит (от англ. unit) – единица.

яду лености и праздности завладеть разумом, и те пеленой пали вокруг его существа. В перерыве между взрывами эйфорического смеха Саня подтрунивал над Артуром, давая понять, что уважение к присутствию его личности в данной компании – это хорошая, нелепая шутка. В общем, он вновь принял форму классической сволочи, которая увлекается ощущением своей неприкосновенности, которую здесь часто путают с нирваной и забывают в ней свою форму исходную. Барин бросил между делом:

– Ар, на Ибице покачаешь. Мне им ответ дать нужно послезавтра. – его тон не предусматривал возражения.

Артур помедлил. Видно было, что в нём боролись два процесса. И вопреки своим привычкам, он робко дал волю новому, ещё чуждому ему. Нерешительно, почти застенчиво, надеясь не быть услышанным, он промямлил:

– А я могу отказаться?

Саня скептически-высокомерно промолчал. После недовольно, сосредоточившись на входе в поворот, соизволил:

– Можешь-можешь. Но тогда весь сезон нас ждут убогие лайвы на обосранных крышах, интервью с нищенским ТВ-Пи и коротёхонькая заметка в каком-нибудь малопрестижном журнале. За этим ли приехал ты, Артур, сюда? Эти ли картины рисовало твоё жадное до известности провинциальное воображение, сидя в обшарпанном поезде? Или же, представь, – на секунду он опасливо отвернулся от дороги, и, глянув на Артура, нарисовал ему идеальную картину – Золотой песок, палящее солнце, вода, м-м-м, тёплая, что молоко, раскалённые от желания и опьянённые твоим успехом девочки, всё как ты любишь, ах! – он блаженно зажмурился – Свежайший мохито с кубиками арктического холода, и я лично позабочусь о том, чтобы лайм был сочный, как лоно похотливой девственницы. Отказываться? Хм… – он снова вернулся к дороге – Выбор очевиден. А так ещё и бабки отстёгивать этим приютам с си́ротами.

– Приютам? – удивился Лёша.

– А то! – алчно зажёгся Саня – Падшие твари, похлеще любого продюсера с хваткой… Ну, вроде меня. Мы же как, либо на Ибице за деньги спонсоров. Ну там всё понятно, Богатые наркоманы устраивают себе праздник. Всё чисто. Либо даём живые концерты на крыше для си́рот, ну это по бумагам так, потому что у нас там есть прихваты и лаве можно через соцпрограммы провести. Ну вот и получается, что-либо наркоманы, либо си́рот.

– Но ведь, – с некой надеждой просиял Артур – Ведь в первом случае, кэш пошёл бы на порошок для тех, кто уже и без того Богат, а во втором на детишек. Разве это не благородно? – он пока ещё верил, что логическими аргументами возможно перенастроить алчное существо.

– Благородно, хех! – с едким сарказмом усмехнулся Саня.

Анфиса положила руку ему на колено, чтобы угомонить, но тот всерьёз завёлся:

– Нет, Анфиса, он реально не понимает или прикалывается? – глянул на Артура, который испугался и виновато сидел, не соображая, в чём дело, в его глазах проступила искренняя растерянность – Нет, он реально не догоняет. Ты, что совсем, что ли отбитый, Ар? Ну смекнул бы уже давно. А… – махнул рукой – Тут нечего ловить. Ладно, слушай, простота наивная. Процент, который падает нам с тобой – это всего четверть. Жалкие 25 %. Совсем крошки уж, конечно, летят организаторам-арендаторам. Эти-то и 5 % рады. А вот весь тот сок, который льётся в оплату блистания твоего божественного таланта на сцене достаётся покровителям всего этого дела. Да ты хоть догадываешься, какое это бабло?! Благородно… – он разве что не плюнул на пол – А наши 25 % это тебе и менеджмент, и студия, и промо, и квартира, где мы живём, и даже та икра, от которой ты так высокомерно отказался нынче. Ей Богу, Анфиса, жопой клянусь, если я ещё хоть раз услышу от этого дитя порока в загорелой коже это его «благородного», я… Я… – он замешкался от взрыва ярости – Покусаю его, честное слово.

Саня нервно бросил взгляд в зеркало на Артура. Лёшик почуял неладное. Где-то здесь у исполнителя и уводили часть его прибыли, о которой тот не подозревал. Вся эта кричащая слишком уж громко, чтобы быть таковой, честность про делёжку и икру – пыль в глаза. Осуждал ли Лёша в этот момент Саню? Он смотрел на него с мудрым спокойствием странника, привыкшего принимать мир с его изъянами, как прекрасную звёздную ночь с её неотъемлемым холодом. Так же и Саню он принимал, как живого человека, но с побочным эффектом, который на него наложила сытая жизнь. Это не отталкивало Лёшика. Вульгарно ржущий, заплывший налётом социального Саня был недособо́й. Таковой являлась его оболочка, облипшая всяким. Как мутное стекло у Лёшика перед глазами, вот только Лёша своё видел и сознательно отодвигал, Саня же свою оболочку – нет. И не мог кочевник судить его за то. Кто виноват в том, что у него недостаточно сил противостоять Системе? Да много кто и всецелостно повесить кандалы осуждения, равно как и вины на человека за его уязвимость может только наглухо пробитый фанатик, вроде Вермунда.

– И то, – не унимался продюсер со стажем – Через детдома-то бабки проходят в лучшем случае на бумаге. Это всё воронка такая заманчивая. Сладкий водоворот лаве, который вертится и всех к нему тянет, так тянет! – он задвигал нижней челюстью, как будто хавал деньги – Есть уже никто не хочет, все сытые. Все хотят бессовестного богатства и ты в их списке разве что реквизит для бабло-потока. Ещё не дойдя до крыши концерта, всё уже лежит на нужных счетах. Благородство, – он в очередной раз усмехнулся – Я тебя умоляю, детишки, даже не знают, что ты для них стараешься. Хех, ты ж вроде не из Эдема-то сбежал, а, Ар?

Рэпер искренне растерялся. У него выбили основу, и он не знал теперь, что делать. Словно цепляясь за спасительный круг, он нашёлся. Не самым лучшим образом.

– Ну, ну… Давай я буду работать над новыми те́кстами или над своим энерго-посылом. – он, будто отпрашивался у папы, только не на вечеринку, а, наоборот, не идти туда, словно батя тусовщик не позволял своему сыну ботану не быть, как он.

– Энерго-посылом! – едко скривился Саня – Ниче, над ним и на Ибице поработаешь.

Анфиса вновь дотронулась своим мягким прикосновением Сани и спокойно проговорила, будто бы Богиня примирения:

– Ну, что ты к нему пристал? Видишь, не хочет мальчик на этот остров. Его будут отвлекать все ваши пляски да эйфорические снегопады. Неужели вы, действительно, упустите так много, если разок не появитесь на фестивале?

При слове «мальчик» Артур сжался, и, как уязвленный паучок, уполз в своё гнёздышко. Более его было неслышно в тот вечер, он больше не хотел проявлять храбрость.

– Скорей даже приобретём, – сварливо забухтел Саня – Устал ты что ли от тёлок и тусовок? Стареешь, Арт. – как-то весомо и даже зловеще добавил он напоследок.

Артур остался в растерянности и хотел просто чтобы его оставили в покое. Он вновь впал в гипноз под страхом того, что от него откажется его продюсер. Людьми завладела праздность и леность. Им это свойственно в неведении.

А вот Лёшик наоборот был преисполнен решимости. У него-то не было никакого продюсера. И отказываться от него было некому, потому что от него отказались уже очень давно, да так удачно, что, не имея привязанностей он был счастливее всех, обременённых комфортом кожаного кресла под жопой. Он прямо-таки встрепенулся весь и осмотрелся. Увидел по своей излюбленной привычке уснувшего в сытости Саню. Увидел испуганного Артура, робко сделавшего попытку, обжёгшегося и тут же отказавшегося от своего решения. Ну и ещё Анфису, прыгавшую туда-сюда, лишь бы спасти себе вечер тоже разглядел. И вот такой расклад его совсем не устраивал. И, как ему и полагается, взял он, да и разрубил узел. Всех нахер разбудил.

Бунтарь недовольно проворчал себе под нос, так что и Артур-то, наверное, толком не разобрал: «Ну началась херня опять. Уснули малыши.» И действительно в спокойном течении, лишённом необходимости действия они все опять натянули пакеты обыденности на бо́шки и поплыла реальность размеренная и скучная в своей иллюзорности не быть измененной. Лёша ломал такому хребет сразу нахуй. Отсекал, не боясь жалеть.

Его взгляд привлёк незнакомый ему предмет ярко-красного цвета, что болтался в сиденье Сани. От него так и веяло приключениями. Лёша выпрямился в струнку и спросил, взяв в руку продолговатую штуковину с изображением пламени заключённом в треугольнике:

– А это что? Неужто приправа для бесконечно страстной ночи?

Саня перевёл взгляд в зеркало, присмотрелся и легко объяснил:

– Да это мой «жгучий перчик» – ну, перцовый баллончик. А то сам же видел, какие упыря́ окружают.

Он снова увлёкся дорогой, беспечной болтовнёй с Анфисой и каким-то хаусом в деке.

– Жгучий перчик нахер, – пробубнил себе под нос Лёшик и зачинающе покосился на Артура – Ну сейчас мы тут всё встряхнём.

Тот ещё не понял, что собирается сделать Лёшик, но понял – что-то собирается. Он с опаской отодвинулся всем телом от эпицентра возмущения спокойствия насколько это было возможно. И хотя выражение лица его отражало что-то вроде неуверенности, смешанной с испугом, глаза-то загорелись огнём. Там сейчас блистала радость от предвкушения правосудия, которое, как он подозревал, вот-вот накроет обидевших его тварей. И оно накрыло. Всех к Дьяволу. Лёша никого не щадил, включая и себя. Хорошенько встряхнул баллончик, опустил его под сиденье, а потом попытался предупредить, но затуманенное сознание было слишком глухо:

– Сань, сбавь скорость, а?

– Зачем? – беззаботно не сообразил тот, поглощённый какой-то неинтересной историей.

– Ну ты слышишь звук?

– Какой? – продолжил тупить тот.

– Ну вот такой… – прояснил Лёшик.

И в этот момент он зажал кнопку баллончика. Упругая струя обжигающего очень качественного перечного концентрата ударила в пространство. А зажал-то хорошо так, основательно, ну чтоб наверняка. Первым, что произошло сообразил Артур. Его преисполненные азарта глаза расширились, парня захлестнул адреналин, который случается, когда ощущаешь приближение разрыва рамок, и в тоже время он не знал, что ожидать, что делать – так и замер, вцепившись в дверь машины, чтобы в любой миг выскочить. Саня же соображал с пониманием, застигающим его постепенно и неотвратимо неприятно, а по мере того, как оно его застигало, он всё больше менялся в лице.

– Ты что распылил баллончик? – напоследок, когда было уже невозможно отрицать неотрицаемое прояснил он.

– Да-а-а… – самодовольно признал Лёшик, который совсем не боялся того, что вот-вот всех накроет и его тоже.

И тут Саня наконец-то встрепенулся, очнувшись от дремоты и вот тут-то его как прорвало:

– Лёха, @!#… @!#… @!#…

Но продолжалось это недолго, потому что жгучий перчик не щадил и лишал голоса без разбора – хоть продюсера на дорогом автомобиле, хоть гопника в тёмном переулке. Новенький чёрный Ауди, блестящий всеми оттенками ночи, поспешно и криво притормозил у дороги. А в следующую минуту из него чихая, кашляя и отплёвываясь, стала по частям вываливаться вся странная компания: солидный мужчина, дорого одетая женщина, гламурный рэпер и бомж. Перчик действительно оказался жгучим. Он пробирал до самых до бронхов, цеплялся за носоглотку, он обжигал нутро аж до слёз и выворачивал наружу вообще всё. И если ты страдаешь от затяжного кашля или сгустков мокроты, прилипших к лёгким, то нахуй твой АЦЦ! Въеби немножечко перцовки. Да, кстати, если от депрессии, например, тоже страдаешь, то не побрезгуй – помогает только в путь. И жить сразу захочется и бытовуха новыми эмоциями заиграет. Об этом, обычно не говорят по телеку или в кресле психотерапевта, так что возьми на заметку, если что.

И вот когда машина всё-таки начала сбавлять ход, и стало ясно, что у Сани уже нет аргументов против того, чтобы затормозить, Лёша с диким хохотом и кашлем в придачу, выплёвывая внутренности, стал выпихивать Артура наружу со словами:

– Ну живей-живей, Арчи! Мы тут помрём все сейчас ей Богу! Так и будешь смотреть на свою мучительную гибель со стороны?

Тот суетливо, неуклюже цепляясь за ручку, открыл дверь машины ещё не полностью сбавившей ход. Хотел было замешкаться, по обыкновению всё раздумывая, как лучше поступить, но Лёшик не дал ему этого сделать, как в принципе и беспощадный газ. Он с шумом и гоготом вытолкал парня в неизвестность под какой-то дикий хаус, доносившийся из магнитолы, так что Артур вывалился на асфальт, споткнулся, не устоял, упал коленками в своих новомодных джинсах. Он, видно, так и хотел остаться отплёвываться да отхаркиваться, но Лёша был неумолим. Схватил его за руку и потащил, крича сквозь кашель:

– Валим! Валим скорей туда, где посвежее! – непонятно было имел ли он в виду воздух или общество снобов в этот момент – Не тормози, ну!

Звёздочка собирался было возразить, мол, как же, я же ещё не готов, но опытный боец не давал панике щадить себя и своего приятеля. Дёрнул как следует за куртку и два почти резвых коня с кашлем ломанулись наутёк.

Где-то уже вдали кашляла Анфиса, матерился Саня, но эта реальность осталась позади и сменилась другой.

* * *

Лёшик и Артур нашли пристанище меж двух высоких домов, устремлённых в чёрное небо, точно две высокие башни, терявшиеся за рваными облаками дымчатого цвета. Они образовывали довольно узкий переулок, и потому луна с трудом могла разглядеть своим любопытны глазиком застрявших в нигде беглецов из мира Условности. Артур стоял ни к месту, не зная, что, ему делать с собой в такой ситуации. Облокотиться о стену – одежду жалко, идти – а куда?, говорить – можно? Но он абсолютно точно ощущал свободу, которую давала эта часть улицы. Улица всегда даёт свободу, и, имея голову на плечах, смышлёный распорядится ей по назначению, глупый спустит в унитаз с блевотиной и водкой в обдолбанной винтом вчерашней компании, а несмышлёный будет винить злой рок, за то, что не дал ему тёплое купе под жопу. Здесь ты можешь выбрать себе любое направление, любое назначение.

А вот Лёшик запросто сидел на земле и ковырял свои босые ноги. Только сейчас Артур заметил, что пальцы его спутника были сплошь перемотаны не то лейкопластырем, не то скотчем, не то лентой какой-то, и он усердно поправляет всё это дело, видно, немало мозолей натоптал, босиком гуляя. Занимался он этим столь сосредоточенно, будто это сейчас было очень важно и требовало всего внимания. Наконец, Артур осмелился нарушить увлечённость своего спутника:

– А это точно именно то, чем сейчас обязательно надо заниматься? – в звёздном голосе слышалась несвойственная прежде заносчивая раздражённость, словно бы весь мир сейчас должен был закрутиться вокруг его страха быть оторванным от кормушки.

– А чем ещё заняться ты бы хотел, мой дорогой Камыс, дитя вольных степей, в сложившихся обстоятельствах бегства от привязи твоей неуверенности в себе. Звонить Сане, вымаливая его прощения за то, что ты увязался за злым прыскателем дядей Лёшей?

Артур вновь растерянно посмотрел вокруг. Ответа у него не было, как и решения. Он застыл, не находя подходящей модели поведения, что и является бедой выбравшего готовые решения жизни, когда шаблона нет – они бесполезны.

– Передышка! – Лёшик оторвался от пальца и выдохнул воздух в бесконечность неба – Взять вовремя передышку и позволить своим мыслям не проноситься в панике яростными табунами, а сфокусироваться на узкой воронке действия – вот мудрость, которую сложно порой усадить за стол своего благоразумия.

Опять помолчали. Наконец Артуру показалось, что ему есть что сказать, и он уже даже открыл рот, но Лёша словно почувствовал, что тот вот-вот обронит глупость и давая ему шанс не сделать этого, подсёк молодого.

– А на тебя можно положиться. Молодец!

– А зачем ты прыснул? – почти одновременно с ним всё-таки уронил свою глупость Артур, но Лёшу было не свернуть.

– Запоздал только, да! – он ловко окольцевал палец петлёй – А если бы ты там кони двинул? Ну, скажем, астма у тебя или припадок удушья открылся. Так же раздумывал бы, решаться или нет?

– Нет, ну а зачем ты прыснул? – взбудораженный Артур перепутал неуместную навязчивость с настойчивостью, но Лёшу так просто не укротить.

– Видишь ли, Камыс, скоротечная смена событий порой лишает шанса всё степенно обдумать. Вдумчивость – это рискованная прогулка вдоль трясины, способной затянуть тебя в многолетнее топтание на месте. Расписать жизнь по пунктам, высчитать по шагам и так, покуда почтенная пыль не покроет твой ссутуленный скелет. Когда летит в лицо пуля, нет времени просчитывать её траекторию, ковбой. – он приложил два пальца к невидимой шляпе.

– Но всё-таки, Лёша, зачем? – Артура то ли в конец переклинило, то ли у него действительно кончились патроны… вопросы.

Лёшик выждал время, не поощряя любопытство. Потом заговорил:

– Зачем – вопрос, который несёт одно лишь сиюминутное удовлетворение зудящего Я. Это вопрос-груз, который приковывает к прошлому. Он не решает твоё положение. Это вопрос из когорты «всё хорошо»? Он предназначен с одной самовлюблённой целью – снять с себя ответственность. У тебя всё хорошо, Камыс? Ну тогда и я спокоен, мне ничего не надо делать. Зачем ты прыснул? Чтобы насолить, ну значит я не виноват. Вопрос-безделица. Вопрос-заполнение эфира. Вопрос-шум. Он не нужен тебе. Ни тебе. Никому. Никому о нём не рассказывай. Ты свободен теперь. Это ли не веская причина забыть обременяющую тебя тяжесть и хотя бы на пару часов грядущего вечера, до того как нас отыщет твой продюсер, а он, поверь мне, неминуемо это сделает, насладиться независимостью своего положения, полюбить его и, возможно, сделать его постоянством своей жизни? А? – напоследок добил Лёша, наконец-то увидев Артура в этом переулке.

И тут рэпера озарило:

– Ам-м-м, ты же выбежал на дорогу с моей стороны! Точно! – он обхватил лицо руками и зашагал по кругу, так словно бы раскрыл тайну мирового заговора финансовых корпораций – Да. Так и было, я вспомнил! Проезжая часть находилась с моей стороны, а ты сидел как раз со стороны тротуара. Получается, что тебе было бы гораздо комфортнее выскочить из своей двери, а не мое… И как же я сразу не сообразил!

– Ну я просто хотел подтолкнуть тебя. – развёл руками Лёшик – Порой достаточно кинуть старый носок в краску, чтобы он получил новую жизнь, если ты, конечно, понимаешь, о чём я, и не обижаешься на аллегорию, в которой твоё жизненное положение чем-то ближе к положению старого носка, не по качествам, а исключительно по признакам, Артур. Исключительнейше! – он отгородился руками и добавил – Но, если тебе так будет комфортнее, то давай я более изящным образом сравню твоё движение по линии жизни с движением лёгкого пёрышка, которому нужно дуновение ветра, чтобы его вынесло на нужную сторону улицы. Ты просто позабыл что такое лёгкость. – он лукаво подмигнул. – Расслабься, чувак. Жизнь не такая сложная, чтобы относиться к ней всерьёз.

– Ну и всё же, зачем ты прыснул? – снова зарядил Артур, чем потерял все очки и на пути к просветлению, словно бы вопрос этот был центром вращения всего мира его в тот вечер.

Лёшик хотел было… а потом махнул рукой на всё это дело – пусть каждый сохраняет волю выбирать, что ему там ближе, путь он указал.

– Пытался как-то встряхнуть вечеринку.

А потом жёсткий кашель схватил Артура, походу, за самые яйца, ибо он чуть не выплюнул все свои внутренности – приступ рвоты скрутил его. То ли переев, то ли оставшись наедине со Знанием Лёши, он выплёвывал из себя всю ту дрянь, которой накачали его по жизни.

Отпустило.

Помолчали. Артур сел рядом с Лёшей. Прямо на асфальт.

– Мне страшно. – признался он, теперь его ум стал чист, после того как он проблевался Системой.

– Страшно, – спокойно отозвался Лёшик, продолжая бинтовать свои бренные ноги – Это хорошо. Тогда жизнь. Чувствуется, понимаешь? Не как у Сани волочётся в машине, когда он жиреть начал, а прям стремительным водопадом несётся! С захватывающим… – он не договорил, с чем, кусил себя за палец – Прям у-ух! В сытом комфорте жизнь притупляется. Что Саня счастлив со своей этой икрой? А когда по матрасу валялся съёмному, знаешь, как рад был. Спроси его – прикупи эликсир храбрости. Вспомни, когда самому было так страшно в последний раз? Сёме, когда диагноз поставили, тогда твоя жизнь из болотца под названием «я – мафиози» превратилась в принятие ответственных решений, а вместе с тем приобрела и другой оттенок, не так ли? Всё истинно важное, вся магия, когда мы на самом дне. Сытый никогда не перевернёт свою жизнь. Только голодный, Арт, только бездомный. Все сытые вообще не имеют права говорить с нами, потому что они только переливают жизнь из телевизора в друг друга и своих несчастных детей. На дне ты в фокусе, твои рецепторы обострены, и ты действуешь молниеносно. Потому что в противном случае ты умираешь. – он с сожалением развёл руками – И домой к сериалу с сдобой ты уже не вернёшься. Сейчас или никогда, друг мой, сейчас или никогда, другие опции – не Жизнь даёт, а пресмыкания перед Богом неволи – пустышка, фантом, болтовня. Это, наполнение своего сосуда бесполезным дерьмом, ненужным хламом, вчерашней жратвой и просроченной мыслью. Если это жизнь, то вам всем пора отрезать свои грязные языки за то, что вы имеете наглость причислять себя к детям Бога, коль скоро вы так тупо оцениваете его дар.

Он отлепил пластырь с пятки и безнадёжно кинул его по асфальту. Тот ускакал и безвыходно начал тонуть в луже. Артур без сил опустил голову по своему обыкновению в любой непонятной ситуации терять бодрость духа.

– Что мне делать теперь? Что же будет, что же будет – почти распевно запричитал он – Если Александе… Саша меня погонит.

– Боишься этого больше всего? – прямо спросил Лёшик, тот кивнул – Значит, это произойдёт. – Артур вскинул на него испуганный взгляд, Лёша пояснил – С нами всегда происходит то, чего мы больше всего не хотим. Прими это, и оно не случится. Но только истинно прими, а не понарошку. И если же всё-таки случится, то как нельзя лучше для тебя выйдет. – потом уличный философ сжалился над бедолагой и по-дружески толкнул его локтем в бок – Ну хорош, мужик. Вот увидишь, Кам, сам он и отыщет нас. Нужны же ему, в конце концов, твои деньги, ну точно также, как и моё незаменимое жизнелюбие, мощной встряски которого так не хватает в его предсказуемо разложенной жизни. Отвечаю. – стопудово заключил он – Утерянное золото – самое ценное. А ты прям золотце так золотце. – он оценивающе окинул взглядом здоровую серьгу Артура и крупную цепь у него под рубашкой.

Тот немного приободрился. Логика в словах Лёши дала ему зацепку, что всё ещё можно вернуть.

– Куда мы теперь пойдём? – спросил он.

– У тебя есть, такое место, где тебе легко?

– Да.

* * *

Они стояли перед входом в одно из джаз-кафе, где-то на Сретенке. Днём там подают вкусный бизнес-ланч с начищенными до блеска серебряными прибора и белоснежными салфетками, а вечерами проводят свободные джемы, лишённые консервато́рной строгости и наполненные звучанием свободы чёрных. Двое путников замерли посреди тротуара, окутанные приятной мелодией и голубоватым светом, что лились из небольшого подвала, ныне ставшим центром московской джаз-культуры. Точно это был вход в волшебство. Артур замешкался, неуверенно поглядывая на ноги Лёшика, да и на него всего в целом – ему и сказать было неловко и идти с таким стыдно. Но Лёха невозмутимо посмотрел на заведение потом окинул взглядом звездуна, снова на заведение, подумал и заключил:

– Да не, и с тобой пустят. – пошёл было, потом вернулся, оглядел Артура вплотную, снял с него здоровенные авиаторские очки и добавил – Только шильды, шильды с глаз убери, а то решат, что наркоман.

– А… то есть это я не подхожу? – с искренней долей удивления и даже некого разочарования возмутился Артур.

– Ну ты ж стремаешься. Кто стремается, того не пускают. 23-й закон Вселенной, не знал, что ли?

Умудрённо заключил всеведающий Алексей и бодро поскакал вниз по ступенькам, миновал разнообразные афиши, толкнул тёмную, отражающую слой реальности дверь и оказался в сказке.

Молодого путешественника обдало приятное тепло заведения, аромат вкусной еды, хорошего табака, следом высыпались приглушённые голоса посетителей и ноты настраивающегося саксофона. Всё это место сразу утягивало в свой спасительный уютный полумрак. Согретое терпким, выдержанным точно хорошее вино, которое тут подают, светом лампочек, что на разной высоте подвешены под потолок, совсем лишённое вычурного пафоса, оно больше походило на уютный сарай, куда старик Джо позвал своих проживших жизнь корешей послушать музыку. Время здесь текло плавно и мягко. На кирпичных стенах, как и полагается в заведениях такого рода, висят легендарные пластинки, а за стеклом, в элегантных рамках дремлют фото мировых джазменов. Вот Колтрейн крепко жмёт кому-то руку и приветливо говорит что-то. А вот Армстронг улыбается своей белозубой беззаботной улыбкой, так что жизнь, действительно, становится простой и восхитительной. Они словно бы ещё живы. Кажется, что вот-вот по деревянному полу, раздастся стук лакированных черных ботинок, все устремят взгляды в мрак зала и из дыма появится сам Луи, возьмёт в руки до блеска начищенную трубу и презентует своим хриплым голосом: Ladies and Gentlemen! Но ничего этого, конечно, не произошло. Лишь молчаливые фото, память о музыкантах и зачаровывающий дурманящий дым гостеприимно встречает двух странного вида путников – загадочного бродягу и неуместного рэпера.

– Здравствуйте! У Вас забронировано?

Лёшика легко подхватила в свои сети любезная хосте со списком гостей в руках. На заднем фоне предупреждающе напряглось лицо охранника. Стоит отдать должное, девушка держалась хорошо и не спешила выказывать унизившее бы её пренебрежение к нестандартного вида диковинному гостю. Возможно, ей и не было противно. А потом полилась та самая магия очарования личностью, которой в совершенстве владел Лёшик и которой абсолютно не мог осознать дорогой Артур.

– Добрый вечер, очаровательная фея, упорядоченного хаоса пленительной музыки. Я не сомневаюсь, что этим холлам доводилось встречать гостей, куда более достопочтенных, чем я и мой странный друг, а Вашему самообладанию стоило бы воздвичь памятник, причём не рукотворный, а самый что ни наесть поэтический, такой который увековечил бы Ваш образ в сердцах, очаровательнейшая фея, но дело в том, что я – он душевно приложил руки к груди – Простой дядь Женя из Твери, и я… Понимаете ли, прекрасная фея, в состоянии, которое можно описать, как состояние духовного поиска, и именно по этой причине, пойдя по стопам паломников, я проделал весь свой путь от Твери до Вашего изумительного храма музыки исключительно босиком. Ну такой уж я некогда дал себе завет, понимаете? Можете называть это бзиком, если хотите. – он рассмеялся – Не уж-то Вам не знакомы принципы, которые мы порой сами выдумываем себе, и жизнь не пойдёт нужным ходом, ровно до тех пор пока наши эти с Вами странные причуды не будут выполнены? И я целенаправленно шёл послушать ту самую музыку свободы в самом, как мне сказали, свободолюбивом заведении России, а не станете же Вы отрицать, что одежда, фантик, – он скомкал воображаемую обёртку в руке и бросил её – И какая же свобода может быть скована рамками узколобого дресс-кода? Уверяю Вас, мой внешний вид ни в коем случае не является попыткой бездарного эпатажа, а уж тем более, провокации. Просто, пожалуйста, посадите нас в самый тёмный уголок, где мы могли бы тихонечко насладиться всеми Богатыми нотами джэ-эза, – он растянул на американский манер, всё больше входя в роль от того, что ощущал расположение к себе – Раскрывающимися столь же ярко и постепенно, как ноты того восхитительного напитка, коий мы непременно выберем себе в спутники на этот вечер. И уверяю Вас, мой друг чей внешний вид, что Вы, я не сомневаюсь уже заметили, характеризует его, как человека с безусловно дурным вкусом, но обладающего хорошим достатком, вполне может позволить себе наблюдать как его несчастный приятель наслаждается, возможно, последней в своей жизни радостью – дружелюбным стаканчиком виски.

Конечно же у молодой особы, не привыкшей к разнообразию удивительных гостей в её довольно прямолинейно расписанной жизни, не было шансов устоять перед столь красноречивым напором обаяния, а уж скрыть улыбку и подавно.

– Эмм… Как я могу к Вам… – начала она собираться с мыслями.

– Дядь Женя. – очаровательно повторил Лёшик.

– Ну хорошо. – самообладание взяло верх – Дядя Женя, тогда Вам на «Свободный джем», в вон тот зал, – она указа рукой в нужном направлении – У нас сейчас как раз саундчек, но думаю, Вас это не смутит?

– Даже наоборот. – разлюбезничались Алексей.

Та мило рассмеялась:

– Столики обычно свободны в будни. Не так уж много любителей послушать, как Вы, сказали свободный джаз без печати разрекламированного имени. Присаживайтесь пока за пятый столик, а потом переберётесь, если не будет много посетителей. Кстати, программа сегодня удивительная. Японский барабанщик среди гостей. Уверена, Вы не разочаруетесь.

Лёша искренне поклонился, как хороший актёр после благодарного представления и галантно поцеловал очаровательной фее кисть.

– Хорошего вечера, дядя Женя. – повторила она с чувством радости, захватившей её от поступка бескорыстного, делавшего её человечнее в своих глазах.

Как раз на этой фразе к ним и присоединился Артур. А следом и охранник нарисовался.

– У нас же нельзя с рэперами. – озадаченно отчеканил он, чем поверг в форму лёгкого исступления по поводу всего происходящего Артура, который такого переворота мира сегодня уж точно никак не ожидал. Но сегодня можно было всё. Когда же фейс-контролёры оставили их в покое, Артур взволнованно предупредил:

– Лёш, слушай, только я хотел сказать, что у меня всего восемьсот рублей с собой. Мы обычно, когда с Алекса́ндером, я…

Тот беззаботно махнул рукой на опасения обвешанного цацками рэпера.

* * *

Уединённая атмосфера зала просто идеально подходила для странников, ищущих покоя, скрывая их в складках своей тёмной мантии от любопытных взоров, излишков внимания и бесцеремонного заглядывания в души. Тут было так не принято. Сюда ходили за тишиной. И речь, конечно же, если ты понимаешь, не о звуках. Спокойная в своей уверенности темнота надёжно обволакивала, усмиряя внутренний зной и остужая мятеж, что так жгут и бередят нутро, не находя себе пристанища ни в одном из портов Системного мира, ибо мир Системы на предназначен для радости Души – мир электронной любви, шепчущей через наушник в самое естество, мир массовых товаров, падающих прямо из автомата за углом, мир, где не Человек – потребитель с набором запросов, мир, где можно в игровой форме построить иллюзию жизни и стать кем угодно. Здесь же никто никем не был. Здесь было легко в тише от сети сравнений и выводов. Звучала приятная музыка, пока ещё не ставшая мелодией, клавиши пианино роняли ноты, распевался саксофон, контрабас прочищал горло. Всё готовилось. Музыка по каплям разбегалась по залу и душам. Меланхольные, минорные ноты смешивались с сигаретным дымом, уплывавшим под потолок. Переговаривались музыканты, официанты порхали, время от времени доносились звуки города, когда кто-то новый отворял дверь, чтобы попасть внутрь. А потом… Враз, громко, шумно, свежим потоком импровизации музыка захлестнула. Она захватила своим внезапно сильным настроением и потекла, точно сама Жизнь. Она ворвалась, превратилась в единый поток, то солируемая игривым перебором струн, то деликатно дополнявшаяся клавишами, порхавшими легко, точно птицы в небе. Исполнители сменялись, что вовсе не ощущалось – настолько целостной была гармония этого места. Весь зал стал единым организмом, не един друг с другом, но единым настроением и эмоцией, откуда каждый мог вынести что-то своё, чтобы, вынеся, сделать вновь общим. И здесь не оценивали, здесь просто находились. Исполнитель выходил не мастером, хвастающим своим навыком, а таким же слушателем из зала. Вот он, только что сидел за столиком у сцены и также пил свой кофе, отрезая кусочек штруделя и намазывая его сливками, а вот, он уже виднелся за клавишами и рассказывал всем свою жизнь на языке нот, возможно, даже с крошками штруделя оставшимися на жилете, это не имело значения, здесь не смотрели на исполнителя, здесь были в единстве музыки. Такой диалог душ, где они говорят о себе. Вот как звучала свобода этого места, и абсолютно любой мог рассказать здесь свою историю.