Текст книги "Босиком в Рай"

– Звёздочка, звёздочка наша приехала! Сейчас зажгём тут, раскачаем этих тухлому́тов, а?

Слова лились из неё много и бесконтрольно. Она говорила всё, что лезло в голову. А поскольку натурой была страстной и увлекающейся, то почти никого и не замечала вокруг. Такой сырой сгусток энергии, который выплёскивается и забывает о происходящем, увлечённый идеей, желанием или настроением.

И в тот же самый момент из двери клуба раздался стальной властный голос, не лишённый при этом доли иронии и сарказма:

– Яна, фу!

Обращался голос приказывающе, властно, как к собаке. Звучал холодно и безопционально. Казалось, что вот-вот появится бездушный расчётливый терминатор, ведомый одним лишь принципом целесообразности действия для своей задачи. Тогда-то все и обратили внимание на женщину, что спокойно курила у окна клуба и вот уже минут десять как её присутствие оставалось не замечено. Оценивающим взглядом, точно бы к нему прикоснулось дыхание первозданного холода и оставило там свою частицу она вдумчиво исследовала намечающуюся сцену.

Сдержанная. Спокойная. Хладнокровная. Тридцать пять лет. Чуть выше среднего роста, но это, вероятно, из-за каблуков. Утончённая и изящная. В отличие от Яны, которая наполняет пространство тропической беззаботностью, от неё веет бескомпромиссным арктическим холодом. В её повадках, как она пускает дым, как держит сигарету, как ставит ногу на асфальт, словно бы дорогой фарфор на грубый камень, виднелся аристократизм и теперь уже врождённый. Ей, как Анфисе, не приходилось держать себя ровно и гордо. Она является этим – чистейший образец самоуважения и достоинства – от посадки головы до сдержанности в одежде. Она больше походила на европейскую аристократию – не вычурную, сдержанную, с прохладной отстранённостью во взгляде и в душе, с которой так радостно путают высокомерие и пренебрежение крестьяне не по происхождению или натуре, а по несчастной случайности обладать непролазными зарослями тупости в уме и глухости в душе. Тем не менее, её скуластое подтянутое лицо не лишено лёгкой насмешливости, словно бы она сама смеётся над собственной напускной строгостью. И хотя там не читалось «блядь», тебе бы обязательно захотелось это увидеть на её удивительном фактурном лице. Запястья худощавые, изящные, без украшений. Макияжа по минимуму. Блондинка. Волосы в незамысловатый хвост. Глаза бирюзовые, леденящие, что дрожь берёт. Как киборг, она вчитывается в пространство, впивается в душу, вынимает её, изучает каждое движение, а потом кладёт обратно. Видно, было, что она мыслящий, живой цербер механического мира. Не созданный в лаборатории, не отштампованный на заводе – а настоящий фанат. Такая не служит, такая творит Идею. И если для Идеи надо будет, и Императору жизнь прервёт, и себя прекратить рука не дрогнет. В такой жива душа и тем более она страшна. Душа оцифрованная, взявшая беспринципность и расчётливость машинного мира, но сохранившая навыки живого. Кто знает откуда такие берутся. Это не брошенные щенки, привившие себе вакцину стремления к комфорту, как спасение от голода. Это сами матери и отцы – Творцы и заложники Системы. Многих из них порождает побочный эффект ленного всеобладания, подаренного безграничным Богатством родителей, но таких как эта особь ведёт иное – что-то из первородного нашего общего прошлого. Так они собраны, они преданные дети этого процесса. Глядя в неё, чувствуешь мощь – давящую, гнетущую, всеглушащую мощь, что наваливается куполом и оборачивается разъедающим грибком. Как прямой точечный удар копьём она бьёт насмерть. В белом костюме, стремительная, острая словно только что заехала в клуб после работы и то не повеселиться, а по какому-то рабочему вопросу. Вполне возможно так и было. Да и выглядела она соответствующе. Не сказать, что скучающе или надменно, но как-то возвышается над суетой. Ежели у Яны тело было более грубое, крестьянское, которое так по вкусу работягам, солдатам и братве, то Инга наоборот олицетворяла мечту аристократов, художников, поэтов, модельеров, и, в некоторых случаях, пидерастов. Это была развитая форма Яны. Она сделала выбор комфорта сознательно, а не по стечению обстоятельств и, в отличие же, от озлобившейся Яны она сохранила ощущение жизни, она её чувствует и по-своему любит. Любит, пожалуй, чрезмерно до степени, в которой ощущает себя в праве направлять её. Тут таких, как она называют мамочками. Она была мамочкой Яны – её наставником во всех вопросах. Протежировала её, ставила в нужные шоу, а, заодно, и подкладывала под нужных людей. Взамен – возможности, информация, проценты от взаимовыгодных контрактов, а порой и всё сразу. Инга получала всего понемногу, а ещё и секс. Ну да, ей нравилось тело Яны – как воплощение боди-эстетики, заключённой в эту прекрасную, гибкую форму. И та платила им однополому влечению Инги за билет в страну уличных грёз, которыми кормят дворовых щенков и котят. Несмышлёных. Тех, которые стоя в переулке всевозможных выборов, выбрали отдать свою свободу в клетку иллюзий про стабильность. В тусовке не то чтобы знали о неплатоническом «симбиозе» Инги и Яны, но сплетни такие ходили и в этом случае – они правдивы. А да, ещё, это была та самая Инга Игнатьевна, которой звонил взволнованный продюсер Александр на шоссе, и которой стоило считанных минут отбить у беспредельщиков желание приключений даже в удалённом режиме. Лёшик узнал её. Хотя ещё и не знал имени, но почувствовал, что – она.

Тем временем, Яна на призыв Инги не обратила никакого внимания и продолжила виснуть на звёздном Артуре. Та же уверенно вышла из тени, что защищала её от излишнего, мешающего любопытства и тепло обняла Анфису. Обменявшись взглядами на краткую долю мгновения, они передали друг другу гораздо больше самой полной, самой важной, самой сокровенной информации обо всём произошедшем в последние часы, чем передал бы любой самый интимный разговор по душам.

– Похоже, у нас новый гость? – она внимательно и с неожиданным для женщины её зимнего типажа добродушием окинула взглядом Лёшика.

Хасан навострил уши. Всё это время он внимательно присматривался к нетипичному приятелю Сани, но не спешил раскрывать своих подозрений, ибо человеком он являлся крайне осторожным и прежде, чем нанести удар, собирал все данные незаметно и нередко посылал лазутчиков.

– Ой, и правда, – по-детски протянула Яна, на мгновение отлипнув от Артура – Прикольненький.

Она с любопытством оглядела Лёшика, который на протяжение всего этого времени озирался и рассматривал фасад яркого здания. И когда «большие люди» снисходительно решили ему бросить горсть внимания, он не обратил на это никакого внимания – был увлечен тем, как из старого, обветшалого завода можно сотворить поражающую фантазию красоту.

Саня же сиюминутно воспользовался лазейкой – вставить Лёшу в общий круг.

– Да, это мой друг! – гордо заявил он – Лёша, подойди. – он подозвал Лёху и по-братски обнял того за шею – Вот – Лёша. Отличный парень и нереально крутой энергист!

– Кто-кто? – от души не понял Лёшик, да так просто, что все взорвались смехом, нарушившим цирк тщеславия, и всё сразу пошло проще – Вы Сашку-то не слушайте. – сказал он так по-доброму, по-родному, как будто много лет знал здесь каждого – Это ж он спас меня от истинных тварей рода человеческого, приютил в своём доме и едой не преминул щедро делиться. Я просто Лёшик.

Инга выдула в сторону тонкую струю дыма и приблизилась к просто Лёше вплотную. Заглядывала прямо в его серое, обветренное временем лицо. Сканировала его, как QR-код, внимательно и испытующе. Её зрачок расширялся, а глаза то сужались, то пристальнее вглядывались в душу, выполняя процесс распознания. Момент навис. Ночь максимально напряглась. Но не почувствовала она той вожделенной похоти и алчности в его взгляде, которой смотрит мужчина вблизи женщины, ощущая желание её сломить. Он был открыт и беззаботен, легко относился ко всей этой кучке.

– Милаш такой. – безучастно заполнила эфир Яна.

– Ну пойдём с нами. – удостоверившись, разрешила Инга.

И вот так, спотыкаясь о камни предрассудков, сформированная психологией недоверия сущему, с горем пополам процессия двинулась. Лёшик не особо-то хотел туда, а потому замешкался.

– Да пашшли-пашшли, – рассмеялся Хасан, разыгрывая доброго брата, и пропустил гостя вперёд. Все они там братья-сёстры до поры до времени. Сам он дождался Саню, чтобы «пашиптаца» – Сано, ты что ри-ально бомжика в дом пустил? – брезгливо спросил он, утрированно растягивая «и-а» в слове «реально» – Ну ти бы хоть бы приодел его, а? Зачем так легкомыслишь? Ну болезненно же смотреть на твой искрящийся уасторг! Он ещё не накакал на твои уасхитительные коуры? Ты пойми, я же треуожусь, что ты пустил неизуестно, кто в суой дом, в своё сердце, а он уаспользует твоё безграничное доуерие! – всё это время Хасан активно жестикулировал свободной рукой и по-дружески придерживал Саню под локоток, чем на самом деле показывал, что это он ведёт, и пока он не отпустит, тот не вправе уйти. Внегласная угроза и подавление свободы всегда ощущались в присутствии этого человека.

– А-а, всколыхнул я вас, да? – самодовольно захвастал продюсер – На самом деле, у меня есть планы на этого засранца. Очень серьёзны мать его, планы! И очень, очень, друг мой, заметь, выгодные. – многообещающе пояснил Саня, расплываясь в алчной улыбке – Представь, мы всё уже видели. Кино, музыка, стендап. Развратную Мадонну с сиськами наголо, Ким Кардашьян в коллективной оргии, Панина с членом во рту. Всё это уже каждый подросток на Ютубе найдёт и сам тебе такой контент заделает, смонтирует и сам же пропиарит. А с ним мы сможем создать целую новую форму искусства. Не сиюминутная певичка, а глобальное, типа как Фаррел Уильямс, плюс Ошо, плюс Матрица, плюс Джордж Карлин в одном пакете. Целое новое воплощение. То чего НЕ БЫЛО, представь – он расширил руки словно бы создавая новую вселенную – Ты послушай, КАК он говорит, ЧТО он говорит. Дать это в массы да под правильным соусом и деньги для нас станут материалом в масштабном печатном станке. Мы будем решать не только, кто нам платит, но и как мы хотим, чтобы нам платили. – он внезапно переключился с мирового до бытового по своей привычке, пока Хасан отстранённо витал в каком-то пространстве, явно уже думая не только о тех материальных, и политических благах, но и энергетических потоках, которые он сможет перевести себе в профит, если всё реально так как обрисовал Саня – Да и вообще, если по-чесноку, он прикольный тип, мыслящий. Это сейчас дар реже, чем из воды вино клепать. Жемчужина! Вот здесь мы с тобой обойдём всё, Мыслить способных много найдём? Хорошо если… – он показал один палец – Это тебе не заведённый Артур, которому в жопу дунь, он полетит. Тут другое. Думаешь, мы с Анфиской почему сошлись-то?

– Так это уот это уот? – Хасан, не теряя былого пренебрежения, помахал кистью, Саня кивнул, помолчали – Ох-ох, – хозяин ночи картинно схватился за сердце – Без ножика режиш, Саничек. С ягнёнком мясник и то милосердней поступаит. Ты хоть как-то проуерял эту личность, спросил ли, кто откуда, зачем, каков его путь? Что если это засла́нный, а? Гостеприимстуо – дар Аллаха, истинно. – он вскинул взгляд на небо и разве что не перекрестился, вовремя успев пресечь свою беззаботность – Но биспечность порок чистого сэрдца! Молю же тибя, будь бдитилин, да?

Саня чуть не рассмеялся:

– Да какой там! Знал бы ты из каких лап я его вырвал. Ей Богу, такие ублюдки, что и меня чуть не пришили, благо, вон, Инга всё порешала. А так бы и я сейчас звёздное небо наблюдал с другой стороны.

– Ох, Саничек, ох треуожит меня эта личность. Уах, боюс!

Хасан снова прихватил своё бедное сердечко, а там и дорога кончилась, и оба они зашли в здание.

Лёшика вела Инга. Когда они заходили в клуб, тот заметил в проходе рослого широкоплечего парня в косой кепке. На массивной цепи у него болталась здоровая голова гориллы, а на шее вытатуирована вязь японских иероглифов. Он внимательно посмотрел на Лёшу, как на диковинного зверя. Смотрел мягко, но сурово. Лёше запомнился этот разрезавший застывшую реальность взгляд живых умных глаз светло-голубого оттенка. По его внешнему виду сложно было сказать то ли он артист, то ли чей-то телохранитель. Такой серьёзный и одновременно расслабленный. Едва Лёша заметил его, тот мгновенно померк, растворившись в неизвестности клуба. Его вспышка живого взгляда разгорелась и сразу же, будучи уличённой, погасла, спряталась.

В сундуке с декорациями снова перевернули картонку, где были расставлены все. И вот уже ночного странника обнимает кромешная тьма. Где-то вдалеке слышны отзвуки музыки. Свет едва различим, тонкой змейкой бежит по полу, указывая путь. Того и гляди заблудишься, если свернёшь. Лёшик растерялся. Замер и не знает, куда ему. Такие перемены освещения, такое разнообразие звуков, музыки и людей, такая концентрация тяжеловесных чувств, переплетающихся, разбегающихся ворохом мыслей-паразитов, прикасаясь к которым, заражаешься, ощущая чуждое. Лёша нерешительно сделал шаг назад, и моментально почувствовал – кто-то взял его за руку, так легко и просто. Лёшу обдало отрезвляющей прохладой. Приятной, как свежий дождь. Это была Инга. «Пойдем же» – сказала она беззаботно. Лёша доверился ей, словно бы это была его мама, которую он так долго искал. Но она не была. И в этом и состояла жесткость её сборки. Она не намеревалась быть тем, кем представляла себя тебе. А хотела ли?..

Шли ровно, не быстро. Лёша шагал по темноте, не ведая, куда, доверившись одной лишь Инге. Ему было не по себе. Он бестолково оглядывался, не видя ничего. Неожиданно перед его глазами проплыл крупный, мускулистый джин. Он перекрыл всё своим эфирным розовым телом и хитро глянул восточными глазами. Будто бы подтасовав реальность так, чтобы та выгодным образом высыпалась и вывела Лёшу в направлении безопасном, он заговорщически ему подмигнул. Лёша хотел его рассмотреть, увидеть, каким он стал тут, в городе отлучённых, но вместо этого увидал вдали своего грузного флегматичного, очень чёрного медведя. Зверь стоял в льющемся светло-синем свете, который стал виден только теперь, когда путешественник обнаружил его, а, точнее, ему помогли обнаружить его спутники. Медведь расположился на верхней ступеньке лестницы и перекрыл собой проход. По обыкновению, устало он смотрел вниз и глубоко дышал, ожидал Лёшика. Его чёрная шерсть с ромбом отчётливо выделялась в лучах света. Миша не спешил, не торопил, безэмоционально ждал и ждал. Заметив своего друга в мире людей, он лениво помахал лапой, мол, сюда тебе, и скрылся в глубине неоновой Вселенной, увлекающий в мириады новых, удивительных реальностей. А потом Лёшик снова заметил спину Инги впереди. Ход событий в этот момент нелогично наслоился друг на друга, будто в самом деле их, кто перемешал. Женщина поднялась вверх по ступеням и не пойми куда исчезла. Лёшик оказался в основном зале.

Когда парень вышел из тьмы, он так и замер, и в больших, расширенных зрачках его закружилась бескрайняя Вселенная ночного карнавала, что сменял настроение от мягко-синего к ядовито-фиолетовому, затем к ярко-оранжевому и так по цветовому спектру. Всё пространство зала, в котором он оказался, покрывал тяжёлый мрак. Загадочными силуэтами проявлялись люди, в экстравагантных, космических нарядах, некоторые с удивительными световыми вставками, на лицах многих – необычный грим, делавший их похожими на существ из иной галактики. Видно было, что сюда готовились прийти, наряжались и тратили немаленькие деньги, чтобы украсить собой праздник ночи. Запрокинув голову, Лёшик заметил небольшой мостик с широким балконом, который находился почти под самой крышей здания. Там, словно бы капитан у приборной панели корабля, расположился ди-джей. Весь его пульт со многочисленными индикаторами, экранами, компрессорами напоминал скорее космическую станцию, а сам он был космонавтом, с энтузиазмом нырявшим в океан звукового полотна, нитями которого он ловко окутывал людей. И ди-джей действительно был энтузиаст. Он фанател от своего дела. По станции гулко разбегались свежие, точно капли дождя синты транса, переливавшееся оттенками объёмного амбиента, а те, в свою очередь, преломлялись гипнотическими звуками дип-хауса. Когда же всё стихало настолько, что можно, казалось, услышать звук сердца своего партнёра по танцполу, в самых тонких моментах вспыхивали острые перебивки трэпа, что давали прилив адреналина и заряд электричества в кровь, как краткосрочный запас кислорода в лёгкие обречённого исследователя космической пустоты, а потом также медленно, как и запал сиюминутной эйфории, ударившей в голову водкой или ромом, они отступали. Весь микс был психологически выверен до такта. Временами эмоции зашкаливали на грани безумия, а потом снова давали вдох блаженного умиротворения. Автор имел явную картину того настроения, которое он стремился донести. Другого сюда и не пригласили бы.

Если бы Лёшик хоть чуть-чуть был знаком с медийной жизнью, то он бы узнал тут многих знаменитых исполнителей, профессиональных танцоров, ентертейнеров, хип-хоперов и прочие лица Богемы. Вообще, видя всё это чудо и очарование, всё это магическое таинство и красоту ночи в самом её ярком воплощении, сложно было подумать, что где-то в уголках этой прекрасной, гармоничной, очаровывающей Вселенной, скрывается грязное порево и грубое устранение слишком уж далёких местной галактике пришельцев. Но всё это скрывалось. А Лёшик того и не видел, а потому был зачарован. Реальность всегда формируется лишь тем, на что ты наводишь внимание. И его фокус сейчас устремился в пол, по которому скользили объёмные изображения океанов, стихий и галактик. Бедолага сначала даже чуть равновесие не потерял. Но быстро вошёл во вкус и стал наслаждаться по-настоящему волшебной атмосферой, если опустить некоторые детали.

Из транса его вырвал дружеский хлопок по плечу. Это оказался Саня:

– Завораживает орбита, да? – понимающе спросил он.

Вместо ответа в глазах Лёшика проступило столько восторга и восхищения, что Саня с довольной улыбкой закивал, разделяя ощущения друга. А в следующий момент юному гостю, старому, как стара сама чёрная материя, показалось, что во времени произошёл какой-то разрыв, потому что всю компанию снова вела Инга, будто бы она проскользнула меж слоями и вновь отмотала себя на пару событий назад. Артур приблизился к своему продюсеру и утвердительно отпрашиваясь, обозначил:

– Я в каморку. – так тут называли комнаты для уединения, там все обычно трахались или нюхали, чем и Артур нет-нет, да и грешил, но чаще он там писа́л или отсыпался после концертов, когда не привести звезду тусовке было непозволительно. Саня так и расцвёл, и заулыбался, и в глазах его заиграл озорной огонёк. Не веря своему счастью, Санечка залопотал:

– Что, дружочек, неужели ли созрел? Ты ж моя радость, ты ж моя крошка, иди сюда. – он потянулся его расцеловать.

– Да не за тем! Не за тем! – он злился за то, что он здесь не тот, кем ему легко быть и хотел укрыться в каморке – Правда. Я не намереваюсь ничего употреблять. Более. – смягчился он, испугавшись своей же дерзости.

– Арчик! Арчик! Я с тобой! С тобой-с тобой, – залепетала радостная Яна и обхватила Артура за тугой бицепс.

– Нет. – он сурово отстранил девушку и двинулся один, даже в приглушенном свете его серьга блистала, как звезда. Лёша не знал злила она его или нет.

Янка как-то растерянно замерла. Тряхнула головой, словно бы пыталась восстановить программу, и снова вернулась в команду. Саня серьёзно посмотрел вслед уходящему Артуру, разводя руками, проворчал рассудительно и озадаченно вникая в проблему своего протеже:

– Хм, кокс не нюхает, ни одной бабищи не ангажировал. Заболел что ли. Или из-за Ибицы приуныл? Надо ему будет новый тренажёр купить. Да! Для пресса.

Обрадовавшись этому решению, он продолжил вечер.

И так две великосветских особы женского пола, два короля жизни, одна элитная куртизанка и один бездомный расселись. Диваны оказались мягкие, комфортные, с них открывался вид на зал и можно было наблюдать за всем со стороны из этого уютного уголка. Ощущение, будто бы ты за всеми подглядываешь, а тебя никто и не видит. Очень приятное, занятное ощущение безнаказанного любопытства.

Лёшика, как главную достопримечательность расположили в центре. Справа от него посадили дам, ну а слева – Хасан с Саней. Владелец клуба, как и подобает, по-хозяйски положил обе руки на стол, сцепив ладони в замок и похвастал. Он указал коротким толстеньким пальцем на застеклённую кабину под потолком и спокойно, размеренно стал пояснять:

– Обзорная моя. Из этой малышьки уидно уашпе всё. Это, если кто-то тут перуые, да? – он даже не посмотрел на Лёшика и продолжил – Можно уот каждого-каждого маа-аленькова, – он прищурился – Мурауя рассмотреть, как будто на ладошки, да. Мне уашпе много уидно, далеко-о-о, – он потянул – Уидно. Я людей чусстую. – Хасан опять сделал акцент на последнее слово, давая понять, что шутки с ним ай-ай-ай как плохи́, потом, наконец, повернул голову на Лёшу и глянул ему в глаза, выдерживал всё ту же ноту напряжения – Ну что, Лёш-ша-а, откуда ты такой интэресный зялся, ай?

Лёшик, который в это время отклеивал остро впившийся в мозоль пластырь, очевидно, был гораздо больше увлечён благополучием своих ног, чем защищающим свою тревогу, сыплющим понтом Хасаном, поудобнее залез на диван. Он привык к таким вопросам с самого детства и всё нагнетаемое нагнетаемое владельцем клуба напряжение просто миновало его. Не притягивал он эту тяжесть, и не касалась она его.

– Да-а, в каменоломне рос, – он небрежно махнул рукой, как если бы это само собой разумеющееся, на что он давно уже не обращает внимания, но в голосе его промелькнула доля русской тоски – Вообще, мамка-то у меня француженка была, а папаня, э-эх папаня-папаня, – он тяжело вздохнул – Испанец русского происхождения, – при этих словах взгляд Хасана так и вспыхнул пламенем, он был уверен, что Лёшик старается выбить его из седла своей басней, но тот и не знал даже про басню его и просто развлекал народ, как и в детстве – О наш дом, наш милый-милый домик. Мы жили недалеко от города, почти в самом центре Испании, а когда я выходил на веранду, то иногда, прямо из леса, ко мне выходил молодой оленёнок и протягивал своё лицо. – он задумался, что-то вытаскивая из памяти – Да, я помню наш дом. Белый такой. Там ещё две птички над дверью целовались, а на крыше флюгер с петушком, знаете такие… – он помахал рукой, обрисовывая контур птицы.

Яна участливо закивала, поддерживая увлечённого рассказчика:

– Да-да, знаем-знаем, по ним сторону света нужно определять, если ты в лесу заблудилась. – вставила она какую-то залетевшую ей в голову глупость.

– Они любили меня, – продолжил Лёшик – Мама мне волосы стригла каждые полмесяца. А папа ей с рынка неподалёку свежие оливки приносил или маслины, и мама пекла нам сырный хлеб с ними. М-м-м, знали бы вы какое это блаженство, когда в этой горячей, дышащей жаром булочке, точно маленькая бомба, разрывается сочная оливка или маслинка. Вот бывало выйдешь из спальни, а по дому этот аромат вкусного детского счастья… – разошлась буйная фантазия Лёшика, работающая прямо на ходу, стелил похлеще самого жёсткого фристайлера – Так и повеяло дыханием лилий, ещё с первой росой, свежий такой. Да, папа срывал для мамы утренние цветы, что находили приют в её высокой белой вазе с голубыми рисунками. Вот, ей Богу, солнце лилось больше, чем у вас тут шампанское. Моя мама пошла билеты покупать. – он замер, а потом озарило – Нет, вру! Вату, да, точно! Сладкую вату пошла покупать. Я так хотел с клубничным вкусом! И она пошла! Да, так и пошла! И я вот помню всегда это, даже сейчас, она говорит «две клубничных ваты, пожалуйста», у неё голос такой тёплый был, успокаивающий, знаете, как будто, гладит, гладит мятежное дитя по душе. Я до сих пор его вспоминаю, если не могу уснуть, он со мной всегда. Ну вот, а там меня мужики какие-то в охапку и в машину. Я ничего не понял тогда, но это цыгане были, я вот это вот точно знаю сейчас – Лёшик рассказывал так увлеченно, так эмоционально, что все дамы в это время окружили его, словно заботливые курочки и внимательно слушали каждое слово, Яна даже сделала грустную гримасу, положила руки и голову на плечо Лёшику и в самых душещипательных моментах жалела «бедненький», а Лёшик, словно бы относился ко всему этому легко, между делом поправляя ноги и обираясь – Ну вот. Так и попал я на каменоломни проклятые, где нас заставляли работать. Кнутами били. Кормили мало. – в его глазах блеснуло сухое гнетущее воспоминание о днях лишений – Потом меня в Россию продали на рудники. Там тоже побои и голод. И после этого, как вот страх, что от голода помру. Порой явственно вижу – лежу на полу и желудок мой сжимается и сохнет.

– Аппетит у него реально, что надо! – одобрительно вставил Саня.

– И вот иногда нас выгуливали на природу, в озере купали. А я, кажется, от голода сознание потерял и укатился в овраг какой-то. И то ли они, эти люди, меня не нашли, то ли за мёртвого приняли, но очнулся я один уже. А, может, и вовсе не считали нас толком. – он вновь взял безнадёжную паузу посреди всеобщего праздника – И в тот момент, я как от кошмара проснулся и понял – теперь всё будет хорошо. Ну добрался до какой-то деревни, меня там бабушка одна, святая женщина приютила, – он перекрестился – Отмыла, откормила, я ей до сих пор в ножки кланяюсь. А оттуда в город с лошадками вывезли. Так и жил. То там по чуть-чуть, то тут потихоньку.

Все курочки запричитали. А Хасан, который в это время делал вид, что отвлечённо беседует с Саней, а сам остро ловил каждую фразу, заметил:

– Лёш-ша-а, душа моя, а как же у Барселоне так магнифицентно, – опять ударение на каком-то смешанном слове – Гоуорят па-русски?

– Ты что! – заступилась Яна – В столице Франции очень развита русская диаспора! Там каждый третий по-русски говорит.

Компания с кривой усмешкой покосилась на эскортницу. А после во всём пространстве напоминавшего уютный космос клуба почувствовалось оживление. Музыка заиграла ритмичнее. Быстрее замигали огни частыми лучами. Люди стали громче галдеть. Неторопливый полёт корабля столкнулся с суетой. Да и спутники Лёшика погрузились каждый в своё пространство, разбившись на группы и каждый бессмысленно трепался, кто, о чём на какие-то бесполезные, несвязанные темы. Они сидели на диване, дрыгали руками и ногами, вращали глазами, раскрывали рты, точно куклы в «Маппет-шоу»^*. Но всё это больше походило на спектакль, где каждый неосознанно отыгрывает отведённую ему роль. И посреди всего этого гула жизни Лёшик просто замер на месте и не мог больше ни слова произвести.

Тут снова надо пояснить. После проводниц второй большой слабостью нашего воспитанника рудников были азиатки из ближнего зарубежья. Казашки, узбечки, таджички, киргизки, татарки и так далее. И чем полнее они были, тем лучше. И чем хуже они говорили по-русски, тем тоже лучше. Никто не смог бы объяснить этой его животной, почти врожденной тяги. Ну он особо и не заморачивался. И ему очень важна профессия. О да, Алексей были избирательны. Продавщица, уборщица, горничная, дворничиха – чем ниже уровень престижа, тем жарче он пылал. Ну такой фетиш, что уж тут… Можно подумать, твои секс-девиации не впечатляют своей абнормальностью!

И вот сейчас он увидел свою новую Богиню. Это оказалась официантка. Двадцать два года, но выглядит на все тридцать. Фигура крупная. Среднего роста. Кожа желтовато-рыхлая. Зад широкий, безразмерный. Грудь такая же, обвисшая, размер шестой. Волосы чёрные, собраны в пучок и заколоты палочкой от суши. Соблазнительно приподняты. Полоска шеи сзади, обнажённая, с легким пушком заводила Лёшика больше любого декольте. Она манила поцеловать её, едва ощутимо коснуться кончиками пальцев, дотронуться обжигающим поцелуем и получить ту долю сладкого возбуждения, которое доступно лишь в предвкушении, когда ты знаешь, что вот-вот произойдёт и наслаждаешься этим моментом. Глаза. О эти глаза таджичек и узбечек с работ «недостойных белого господина» – Лёшик их обожал! В них написана вся неприязнь, вся их злоба и отвращение к этим русским свиньям. Написана их дикая сущность, которую не скроет ни Коран, ни безропотное выражение их одинаково оболваненных необходимостью не понимать, чтобы выжить лиц. И Лёшик пил их эту злобу. Пускал её, как переизбыток крови. После чего такие особы, как правило, становились мягче. На некоторое время. А потом снова копили ненависть.

Увидев её, Лёшик не мог сдержать восторг. Громче уровня приемлемого, чтобы считаться нормой, резко и даже раздражающе он закричал, как обычно кричат потомственные алкашки-бомжихи на улице, привлекая и одновременно распугивая тем самым всех прохожих:

^*Маппет-шоу (от англ. The Muppet Show) – ТВ-программа с участием кукол маппет.

– Она! – он подскочил с дивана и стал жадно пить взглядом каждый наклон официантки.

Все даже как-то растерялись. Весь кукольный спектакль уставился на неисправный механизм. Саня не понимал, чего хочет Лёшик. Хасан напрягся и был готов достать оружие. Анфиса нервно заулыбалась, пытаясь перевести всё в русло неуместного похихикивания. Яна сострадательно сжала ему плечо со словами «Кто она? Ты что-то видишь? Лёшечка?». И только лишь невозмутимая Инга прочитала его взгляд. Она спокойно, неторопливо допила из изящного стакана свой Негрони. Отёрла губы салфеткой, скомкав бросила её в урну и, словно не умея удивляться, проговорила:

– Официантка. Жулсанай. Пятый столик. – даже бровью не повела, хороша была всё же в своей невозмутимой проницательности.

Все еще больше насторожились, всё меньше понимая, неуспокоенные тем, что Инга понимает. А Лёшик залип, точно филин и шумно сглотнул слюну. Каждый его мускул был собран, всё его тело было напряжено, он немного дрожал и всё никак не мог обрести дар речи. Онемевший, он хлопал Яну по руке и чуть ли не умолял «Ну она! Она же!». И в который раз только Инга, как ей и полагалось в этой компании, решила вопрос. В такие моменты чётко видно, кто на самом деле разруливает дела, а кто накидывает пуху. Мягко положила руку ему на плечо:

– Я дам тебе её контакты и время работы.

Лёшик с надеждой в глазах опустил на неё глаза. Словно взгляд собаки, которая всё понимает, но ничего не может сказать, он смотрел на неё и разве что не облизывался. Инга понимающе кивнула, мол «дам-дам». Яна осторожно стиснула его за рукав и аккуратно усадила на место.

Отлегло. Всё снова потекло спокойным руслом. Саня с Хасаном угорали вдвоём. Саня был беспечен. Хасан насторожен. Он внимательно следил за Лёшиком, а после того как тот заговорил про происхождение и вовсе не переставал его тестировать. Когда парень искренне и непреднамеренно завопил про официантку, тот начал менять своё мнение, но всё равно недоверчиво и настороженно поглядывал на гостя, не исключая, что это коварный трюк с его стороны.