Текст книги "Босиком в Рай"

– Я сюда лет двадцать переехал. – начал он – Из образования был у меня только аттестат о девяти классах белого шума в башке и три года неоконченной музыкалки. Всё. Да что там ловить-то было, а? Что, можно подумать, меня эти неудачники без мечты хиты научат взрывать? Я тебя умоляю, им бы на новые джинсы в переходе набренчать, вот их мечта – одежда и бургер пожирней в бичёвском Маке. А у меня мечта была, вера, как есть Лёха, точно первосортный бриллиант и нести я её готов был, не то что эти наплевавшие в лицо своему будущему нытики – в переход, а к свету. Музыке научить! Смеёшься что ли? Ну тогда каждый бездарь из училища тут бы миллионы делал. Недееспособная, второсортная копия, гонка подражания – вот их музыка. Играть, как Пресли, звучать как Леннон, в этом они все, вот их вся жизнь, в которой они и сгинут. А как играть, как я, а? Как только я? Как они сами? Это они и не представляют и, хуже всего, и не хотят представлять! Потому что своего звука у них – нет! И сил у них нет – чувство индивидуальности развить. Для этого стержень, для этого яйца нужны, а они так… Чтобы по головке гладили играют. Чтобы иметь своё собственное мужик нужен в себе, а они всё ранимые сосунки да алкашня. Музыка ж – жизнь, поток энергии, как секс, как ей можно научит, а? По книжке-то не особо научишься чтобы она от наслаждения извивалась. Тут либо цепляет, либо нет, разве найдёшь рецепт? Не-а, – он кинул в рот жвачку, опасливо отпустив руль – Это я быстро смекнул, что отштампуют из меня в училище какое-нибудь очередное говно с бесполезным дипломом и буду я мыкаться. Вот и окунался в жизнь! У-у! – он громко загудел и тряхнул головой, видно, как следует окунался – Не умел ничё вообще. Вот, ей Богу, как слепой котёнок был: ой, а можно у вас переночевать; ой, у вас тут насрано, а, это человек, извините. Я вот клянусь тебе, стоял у Ярославского с гитарой и рюкзачком крохотным. Пф, какой там Ауди с телом, как у первоклассной модели или квартира с видом на московский разврат? Но мечту свою я не предавал и вёл её, как ребёнка вёл – заботливо и верно. Я не плевал ей в лицо, как эти, которым Талант дали, а они его в отчаяние и переходы! И музыка у меня живой стала. Вот, веришь, нет, в жизни таких чудес не творил, как в кабаках всяких, жизнь там кипит и наполняет. Э-эх, разная, конечно… Сколько этих рож пересмотрел, бр. Ты слышь, Лёха, это снаружи Москва такая вся из себя, а изнутри та же самая Сызрань, Самара, Челябинск.

– Люди везде пиписьками меряются, – философски заметил Лёшик – Только тут синдром большого члена – сильнее.

Саня угарнул:

– Так ты же не был. Но твоя правда, брат. Смекалистый! – подметил он, поглядывая на Лёшу – Ну в баре одном и встретились мы. С Холли, мать её, Молли. – процедил он сквозь зубы – Неон ночного заведения, дождь каплями по окнам, публика с проникновенным видом, голубоватый дым сигарет, всё как полагается. Она на сцене. А я тогда уже мог позволить себе съёмную гостинку у Павелецкой. Смотрю на неё из зала и вижу не потасканную Москвой певичку, а артистку в блестящем платье и на сцене не малобюджетного бара, а стадиона. Как в будущее заглянул – бюджетный пророк с выездом на дом. – посмеялся он над собой.

Лёшику вспомнилась девушка с билборда, которая приветствовала его на входе в Москву, да и псевдоним у той был похожий.

– Так это ж, – Лёша почесал нос, обрадовавшийся своей догадке.

– Да она-она, – устало отмахнулся Саня – Это сейчас она в Милан первым классом и Айфон не ниже, чем иксовый. Тогда-то простая Анфиска с Алтушки. Хотя талантливая, зараза, это да. Шарм был в ней, ох и был же!

Тут Саня ненадолго выпал из реальности и глаза его наполнили воспоминания. Лёшик выставил руку из окна машины, пытаясь потрогать ветер и очень просто спросил:

– Любил её?

Саня ответил на удивление открыто:

– Ну а как не любить-то? Бедность и одна на двоих мечта на холодном полу без мебели искру высекают. А потом сообразил, что бабы бизнесу не на пользу и забил, короче. Бр-ах! – он лихо рассмеялся, соскакивая с грустной для себя темы – Ну и встряхнули же мы в нулевых! Такую волну подняли, арт-директора кредиты брали и в долги лезли, лишь бы нас заполучить на вечер. Вот это жаришка, я понимаю! – он даже ударил ладонями по рулю и подпрыгнул на месте, видно было, что это время доставляло Сане много радости – Да мы чёртов бестселлер всея всего! До сих пор наши хиты в чартах. Хайп, пф! Расскажите мне! – он усмехнулся, сделав акцент на последнее слово – Каждая малолетка нас напевала, когда в клубешник красилась. Норм, да? И всё это моя музыка, моя, – он с каким-то гипертрофированным увлечением ударил себя в грудь ладонью – Живая, настоящая, а не из пыльной консерватории! Вся отсюда вот! – ткнул пальцем в голову – Это тебе не пресная математика тактов, а жизнь в нотах. Музыка людей – не пыльных профессоров! Если нужно было сделать горячо, все шли к кому? – он самодовольно улыбнулся – Вся Москва знала, кто тут Big Daddy^*! Пусть они мне поговорят ещё, что попса – это стыдно. Ага, – разошёлся продюсер, которого, видно, чем-то ущемили в музыкалке – Эти нищеброды себе на хату ещё полжизни будут копить, а я пока свой новенький Авентадор в гараж отгоню!

Он снова радостно завизжал, прибавляя скорость. Это был уже совсем не тот беззащитный медвежонок, а азартный бизнесмен, жадный до тусовок мот и необузданный хвастун, но всё ещё полный куража и чувства жизни, которая у него бурлила эмоциями, а не капала скудным ручейком из крана на кухне хрущёвки.

– А щас как? – ночной рыцарь неожиданно переключился на меланхолию – Врывается ко мне, когда захочет. Каждая встреча – истерияо. Каждый разговор – условие. Куда всё утекло, потерялось что ли по дороге от матраса на голом бетоне до ковровой дорожки на топовые музканалы? Вроде и прошли всё от стрёмных ДК до элиты московского эксклюзива… И не ныла же, не жалилась, а сейчас…

Он махнул рукой и мельком посмотрел на Лёшика, который как-то притих, видимо, раздавленный потоком его излияний души. Снова сменил настроение:

– Детка, ты как? Может, поломали тебе что?

^*Big Daddy (англ.) – большой папочка.

Лёшик отрицательно покрутил головой. Проверил языком остальные зубы. И ещё раз повертел головой.

Машина плавно сбавила скорость и аккуратно вошла в поворот. Саня припарковался у высокого здания, что эталоном технологического искусства возвышалось посреди тихого и очень уютного квартала. Такое навороченное строение, что Лёше показалось, будто вот-вот начнутся съёмки фантастического фильма. Но нет. Это был обычный небоскрёб, количество этажей которого настолько велико, что открывающиеся с них панорамные виды смотрят прямо на Космос. Облицовка под кирпич. Подсветка – друг друга мягко сменяют оттенки синего, жёлтого и зелёного. С подземным паркингом площадью, что небольшой остров, закрытой охраняемой территорией, вентилируемыми фасадами, биометрическим допуском, ионоочищающимся водопроводом, неосязаемым лифтом, ещё непридуманными видами рыб в аквариуме на всю стену подъезда и всем тем набором прочих фишек, которые впаривает застройщик, когда хочет заработать побольше денег, сэкономив на качестве.

* * *

У Сани в квартире оказалось свежо и спокойно, несмотря на холостяцкий хаос, который властвовал здесь повсеместно. Никаких тут тебе идеально разложенных по полкам полотенец, безупречно рассортированных пар носков и знающих своё место приборов быта, точнее, место они своё знали, но именно своё, выбранное самостоятельно, а не аккуратной хозяйкой. Жилище, полное всякой бесполезной херни. Тут и там валяется одежда, какие-то коробки, стаканчики и прочие предметы, предназначение которых Саня не всегда знал. Телефоны, чехлы, пульты, духи, туфли, кошельки – что угодно, что оставалось от Сани и его многочисленных гостей, которые были здесь на многочисленных вечеринках. То же самое и в холодильнике. Если бы Лёша туда заглянул, он бы увидел горы всякой всячины, а пожрать толком нечего. Набор готовых универсальных, но поверхностных и малофункциональных решений – проще говоря барахла – вот, что окружило гостя. Всё говорило о том, что хозяин бывал тут не часто и предпочитал купить и выбросить, нежели выстирать, отгладить и аккуратно уложить на полку. Немного оглядевшись, Лёшик неторопливо двинулся дальше, с интересом рассматривая жизнь Саши. На стенах ничего не означающие картины: женщины в стиле Pop-up, длиннющие киты, не пойми каким макаром затесавшиеся в компанию деревья в духе Мунка, их дополняют реалистичные саксофоны и чёрно-белые фотографии джаз-холлов. А вот у самой центровой стены поместился пьедестал почёта – полка со всеми музыкальными наградами Саши. Кубки, медали, тарелки с именитых премий, церемоний и номинаций. Его песни ни раз удостаивались признания критиков из мира поп-культуры. Саня дорожил этим, вот и держал он награды на постаменте своей гордости.

– Любая спальня твоя. – разрешил хозяин и поспешил в туалет – Всё равно я сплю, где уснётся.

Привыкший ночевать в подъездах, парках, на вокзалах и проч., Лёша не был особо притязателен к выбору места для ночлега, но продолжил прогулку по дворцу, просто так, потому что не встречал подобного в своей жизни. Он крутил головой в разные стороны, как ребёнок в «Диснейленде». Не то чтобы Лёша не видел таких квартир, он даже не знал, что такие делают. Для него это стало путешествием в фильм будущего: в большие окна заглядывала Вселенная, по высоким потолкам гуляла его тень, на полу стояли изящные лампы, производившие мягкое свечение, но толку от них особого не было – как многие красивые в мире вещи (и люди), они бесполезны – глаза устают, а света, по сути, нет. Всё пространство квартиры дремало в приятном полумраке. Многочисленные информационные панели спешили сообщить тебе что-нибудь – музыка, температура, погода – да что угодно, лишь бы ты их запрограммировал – отдался в руки техники, сдал себя лености и производителям её инструментов, типа это прикольно. Короче, идея вывернутого комфорта в обмен на контроль за твоей жизнью, упакованная в красивую обёртку с названием «Умный дом», здесь процветала в изобилии и компактно умещалась в твой смартфон, который даже не требует цифровой разблокировки – он всё сделает за тебя сам, за тебя всё сделают, только ты кушай и покупай себя в пользование этой Системы. Такие жизни – в руках глобальных корпораций. Лёшик подошёл к окну больше него ростом и посмотрел в лицо ночи. Сейчас она не пялилась на него ярким огнём, как в поезде. Она спокойно себе посапывала, вереницей городских звёзд рассыпавшись тут и там и, похоже, совсем даже не замечала маленького человечка в техногенном раю. Но было это действительно впечатляюще – стоять на краю перед бездной, трогая рукой исполинскую темноту, что Лёша и сделал – вытянул руку и коснулся ей окна. Нахмурился. Присмотрелся пристальнее. Что-то привлекло его внимание. Провёл пальцами по поверхности стекла. Сука, пятна! Самые натуральные пятна. Причём снаружи. Вот так всегда, какая-нибудь бытовая херня рушит всё очарование Космоса. Плюнул Лёха и пошёл дальше смотреть. Лишь пушистые ковры под ногами, что приятно щекотали своими вязанными пальцами его стопы, смогли задобрить насупившегося путешественника.

Как оказалось, спальни у Сани было три. Первую надёжно защищал от вторжения замо́к. Лёшик не видел, но там в молчаливом убранстве всё стояло нетронутым вот уже несколько лет, и каждый предмет там спал действительно на своём месте. Анфиса когда-то жила тут, вот и берёг Саня алтарь её памяти, пуще своего пьедестала с музыкальными наградами.

Лёшик приоткрыл дверь в следующую спальню. Там стоял полный разгром. Разбросанные шмотки, диски, бутылка по полу катается, всюду бумаги исписанные непонятными не то стихами, не то просто каракулями. Окна раскрыты, но ветра нет – духота стоит нереальная, плюс запах духов, алкоголя и чего-то отвратительно сладкого. Такое логово разбитного чувака, который прожигает, не задумываясь ночь, и каждое утро просыпается с новой чикой, а заодно и головной болью. На кровати лежит, видимо, и сам мажор – голый парень лет двадцати шести. Красивый, смуглый. Полумрак, играя тенями на его мускулах, рельефах и изгибах, превращает того в настоящий шедевр эпохи обоготворения человеческого тела. Единственный минус – невысокого ростика и ножки такие коротенькие, точно не от того туловища приделали, ну или выдали, что на остатках было. Похож на небольшую лошадку, что усердно возит повозку тяжёлых людей, но коммерческий лоск и косметическая полировка делают своё дело и, если застать познакомиться с ним днём, то – это обычный ро́спиздень, утопающий в праздной беспечности. Ещё и серьга в ухе сверкает, здоровенная, как одна из звёзд с неба за окном. Лёша даже усмехнулся тому, как люди порой пытаются прикрыть испуг от мира дорогими атрибутами, и не видать их истинного. Спит глубоко, явно после ночной гулянки. Теперь его только ледяная вода и разбудит. Видно, что по жизни парень не загоняется и делает то, что его вставляет. Может, сынок чей-то или просто счастливый билет вытянул. Идёт легко и без напряга берёт то, что хочет – короче, кайфует и не отяжеляет себя лишними загонами. Похоже, из приближённых Сани. Рядом какая-то упоротая бабища в беспамятстве валяется. Её тело идеально, оттенка молочного шоколада, упругое и гибкое, стройные ножки, подтянутый живот, ни грамма лишнего жира, аккуратная круглая попка и подходящая ей грудь второго размера. В общем, всё по ГОСТу: пухлые губы, безупречно матовая помада цвета малины, лицо скульптурированно хайлайтером – всё то, что Лёша совсем не любил.

Наш путешественник по городской Вселенной осторожно закрыл дверь. Из оставшейся спальни послышался звук. Ленивой, вальяжной походкой оттуда устало выплыл пёс непонятной породы. Среднего размера. Упитанный. На невысоких лапах и с коротким хвостом. Сам кремового оттенка, а на пузе белые пятна. Глаза сонные, морда скучающая, приплюснутая. Как ворчливая старуха он миновал Лёшика и проследовал куда-то. Одним словом, вся роскошная резиденция знаменитого продюсера, известного Лёше, как просто Саня, состояла из разнообразных лоскутов событий, урванных где-то и как-то, и таких же сожителей, непонятно, когда и зачем залетевших к нему в жизнь. Казалось, что в какой-то момент времени он обменял ту самую свою мечту на всё это, а теперь не знал, зачем оно ему. Вроде, и круто же, и уважают, и, вроде, самолюбие за ушком чешет, но чё-т не радует.

– Не пугайся, это Эрик, – послышался голос Сани. Он вышел из ванной в халате кремового оттенка и пошлёпал пса по заднице, на что тот даже не обратил внимания. Хозяин дома с интригующей улыбкой, пробивающейся через гримасу деланной скромности, начал – Видишь ли, так вышло, что… – он раскинул руки и обернувшись вокруг своей оси обозначил – Я бессовестно Богат!

И в этот момент придуманного счастья Лёша заметил что-то в Сане, что обусловило его дальнейшее отношение к нему, как человеку, нуждающемуся в помощи.

– У тебя там парень спит, ты в курсе? – сдержанно осведомился о своей находке кочевник.

– А, – с азартом зажёгся продюсер, наливая себе в стакан виски, как классический «хазяинпажизни» – Арти, Артемон, Арчерд, как я только его не называю. Артур – золотая курица моя. Ещё лет пять-шесть, – он уселся в кресле и навскидку повертел рукой, заключив, как будто бы циник – И можно сдавать в утиль. А сейчас в самом соку. Концерты, тусы, девочки, дорогие машины – этот мёд мы любим. Ну, а где мёд, там и пчёлы. И я, – он развёл руки, словно бы представляясь – Самая важная пчела на его вечеринке. Туповат, конечно, как пробка, но зато читает, м-м-м, – он посмаковал – Все трусики Москвы наши. Женские трусики. – добавил он, отпивая виски.

– Читает? Рэп? – обрадовался Лёшик – Как «Многоточие»?

– Ага, «Многоточие»! Реплика с западного мейнстрима. В голове-то хоть шаром покати. Мы его в духе молодого Jay-Z подаём под соусом из Kanye West и лёгким послевкусием Pitbull. Тёлки, бухло, жить в кайф, все пляшут, все совокупляются, ну вся вот эта вот шняга, которая продаётся легко. Ну мы его и продаём. Выйдет из строя найдём новый аппарат по производству лаве́. Ну а пока все пляшут – всем весело. Это и есть мой бизнес, Лёша, одно большое шоу, большое представление. В общем, он рад, я рад. Лейбл процветает. Саша Богатеет. Артур кушает. Обратно в Пензу-то его не особо тянет. Я сделал музыку, Лёша, теперь я делаю бабки. Если ты не делаешь тут бабки, то какого хера ты приехал в Москву? Вали обратно в свой Красноярск, если на поезд хватит. Я добился всего, что мог дать талант. И что мне делать теперь? Я делаю бабки. И заметь, что особенно удобно в обращении с Артуром. – он многозначительно приподнял палец – Видишь ли, ему нравится жить здесь, в роскоши этой спальни размером со среднестатистическую однушку, в просторе террасы с видом на московский разврат по ночам, что позволяет мне сэкономить деньги, которые мне бы приходилось платить ему за отдельное жильё, которое бы он снимал или выплачивал ипотеку. А это ещё один не малоприятный бонус мне в карман.

Лёшик сузил глаза, он уже устроился на очень уж удобном мягком ковре напротив Сани и пытался понять правда ли этот человек таков или узость восприятия от лени. Не понял. Сейчас перед ним был – циничный продюсер без того блеска в глазах, который переполнял его существо перед ликами гибели и после всю дорогу до дома. Лёша видел, как инструменты роскоши нанизали на крючок из дорогого металла с шёлковой леской его жизненную искру. Он хотел помочь ему. Искренне. Потом спросил прямо, резко, как ножом в бок:

– Для чего тебе деньги?

– В смысле? – Сашка даже подпрыгнул и поперхнулся вискариком, вопрос оказался настолько простым, что было сложно.

– Что ты хочешь купить: женщину, власть, себя?

Задумался. Продюсерский антураж быстро соскользнул с него, видно не таким уж и надёжным прикрытием был. Он снова, как маленький медвежонок потупил глазки, обхватил ладошками стаканчик и как-то жалковато пожал плечами. На лице проступило задумчивое удивление, которое захватывает тех людей, что впервые осмелились погрузиться в себя, под слой того мусора вторичных мыслей, что плавают на поверхности сознания и мешают нырнуть в глубь.

– Тех женщин, которые мне не были нужны я уже понакупал, а нужная продалась амбициям. – видно было, как всем своим образом жизни в духе оглушающей вечеринки, он старался притупить чувство щемящей тоски, что так по-сучьи грызет кости ночами – По привычке что ли. Я привык к этому великолепному дому, к этому городу, к этим педикам. – кивок в сторону Артура.

– Жить привык? – с напором спросил Лёшик.

– Это как? – поленившись разгрести, он снова вынул из груды мусора первую попавшуюся под руку бессмысль.

– Вот, на дороге, зачем вмешался? Из страха, из обиды, зависти?

Лёшик продолжал с пылом, он и не думал униматься. Что-то в этом человеке его вдохновило, его второе дно, причём, оно было на удивление лицеприятнее первого.

– Ну так, а как же?! – вспыхнул Саня – Лёша, ты подумай, горстка каких-то сволочей сбилась в стаю и делает из жизней аппликации – тут вырежут из судьбы кусок, там вырвут и склеивают из всех этих вырезок свою больную картину. И хрен они положили: инвалиды, бездомные, старики. Всё должно пасть пред их своеволием. Дай им власть побольше, Лёха, и безумие, необузданное, как вышедшая из берегов река, затопит всё. Как он там сказал, они придут к тебе в дом? А они придут и к власти, придут к тебе в голову и своими грязными сапожищами вытопчут всё. Это беспредел – и социальный, и моральный, и просто против жизни! Эти твари отнимут, что твоё и почему? – Саша снизил голос до шёпота, искренне возмущённый несправедливостью – За всю эпоху от падения Вавилонского величия до культа смарт-решений мы так и не научились дарить жизнь. Превращать детей в инструменты для наших реализаций, строить ими общество, компенсировать наши несостоявшиеся сценарии жизни – это мы, пожалуйста! А вот нести Живое, тут-то у нас знатный факап^*. Мы, неспособные сберечь небольшой клочок земли, ресурсы на этом прекрасном голубом шарике; мы, разорившие природу и придумавшие трахать собственных трупов, высокомерно полагаем, что в праве касаться жизней? Морально, физически, да, как только вздумается. Нет, это даже не смешно, – он фыркнул – Это позор, друг мой. В мире всегда есть баланс, справедливость, как хочешь назови. И не в праве одни использовать чужое страдание для своего удовольствия. Никто из нас не в праве вредить чуждой воле. У нас тут с вами геноцид и фашизм, а вы говорите, что мы социум планируем строить и разрабатывать системы образования. Ха! Превосходная шутка! Думаешь, почему я в Москву уехал? За деньгами или за славой? Это так, по первости. Сладкая приманка. Я ж без отца с десяти лет, а знаешь, почему? Он рабочим был, на заводе, вкалывал, как проклятый, конечно, какая уж там мечта, но хороший мужик. И ночью его какие-то отморозки трубой в живот проткнули, потому что волосы длинные носил. Ты понимаешь, Лёша, – он уже с неподдельным трагизмом сокрушался, да и так разошёлся, что в запале эмоции бросил в сторону стакан, тот глухо ударился о стенку, виски потекло по полу, но Саня даже не обратил внимания – В каком ужасном, тёмном, примитивном мире мы все живём! Убить… отнять жизнь человека со всем, что он успел в себе скопить, со всеми его стремлениями, просто потому что ты решил, что волосатым на нашем Земном шаре не место?! Это же абсурд!

^*Факап (от англ. fuck up) – неудача, ошибка, провал.

Это больной мир, пока есть такое. Вот он позор! – мужчина устало откинулся в кресле – Где-то вращаются восхитительные, неповторимые переплетения звёзд, сливаясь в уникальные Вселенные; кто-то создаёт элегантное, прекраснейшее уравнение Всего, а мы живём тут, где мразь с примитивным мышлением решает, что его Эго – это центральная точка вращения мира. Вот поэтому я уехал. Боец-то из меня никакой, но я добился положения и у меня есть связи. У меня есть влиятельные знакомые. Меня рады видеть на вечеринке, где солидные костюмы с экономической хроники по «Первому» запихивают ладони в лифчик молодой соске с МУЗ-ТВ. Нужные телефоны, правильные слова, серьёзные приятели – всё это у меня есть. И я могу чем-то помочь – не себе, тем кому реально надо. А кто, если не я, Лёха? Даже нет… Если не я, то почему? Кто остановит этот беспредел? Ну, не весь, но хотя бы что могу, то сделаю.

Саша откинулся в кресле. Он часто дышал, вены у него на голове разбухли, а глаза заблестели, а зрачки растерянно бегали, точно он раскрылся и опустошил себя. На лице более не было самовлюблённой маски. Саша прихватил рукой лоб, чтобы успокоиться и закинул ногу на ногу, сидя как дворянин в халате посреди своего имения.

– Вот, – спокойнее сказал Лёшик – То жизнь, а это, – он с какой-то иронией обвёл взглядом стены из кирпича ручной работы, со вставками натурального дерева – По привычке.

Саша задумался. Его уже давно попустило и разум стал ясен. Лёша продолжал:

– Музыка, зачем тебе? Хлеб?

Тот попытался ответить, как будто бы глубоко, успев схватить направление, но не поймав характер ветра:

– Любовь безусловно. Помнишь, как Христос в христианстве… Любовь – это же часть удивительного чуда, которое во всём. – он развёл руками – Если я что-то и чувствую, то это…

Лёша не дал закончить демагогию. Считал посыл быстро и также резко прервал:

– Моли зачем музыка?

А этого-то Саня не ожидал и тут же встрепенулся, забыв про накидку из волокна пафоса:

– Анфиске-то? Хах, скажешь тоже, – он сделал себе новый стакан виски, забыв про предыдущий, что остался валяться себе в углу, отпил глоток и, как хитрый лис с лукавым удовольствием облизнулся, снова усаживаясь в кресло – Музыка – это её скипасс^* на трассу, где она возвышенной дивой парит над миром грошовых зарплат, унизительно съёмных комнат и запаха жратвы из окна чурок по соседству. Это её святейший билет на оперу, где мужчины галантны, дамы изысканы, а она леди, которой принято подавать руку при выходе из Бентли и застёгивать на шее колье с камнями в тринадцать с чем-то карат. И тут она не безымянная певичка, которую со шлюхой по пьяни путают. И после концерта ей не придётся перемыть посуду, чтобы и на новые колготки деньжат подкопить, а то старые ещё на позапрошлом выступлении порвались. Эта-то слишком хорошо знает, что такое быть в рабстве у бедности, и, уж поверь, – он глубокозначительно проглотил обжигающий напиток и, причмокнув, издал блаженное «ах!» – Она НИ ЗА ЧТО в жизни не захочет снова зависеть и пресмыкаться. Анфиса уже попробовала нектар жизни благоустроенной, спокойной, где на артиста, как и на всех распространяются законы нормального человеческого уважения. И она сделает всё, чтобы не возвращаться из мира элиты обратно домой. Она выменяла зависимость от безысходности на зависимость от вынужденности. – заключил он отстранённо, и сам не заметив сути того, что сказал. Мы часто проглядываем в себе отголоски Вселенной.

Саша рассказывал с явным удовольствием. Видно было, что он тонко знал Анфису и её присутствие в собственных воспоминаниях грело его. Очевидно, он захаживал туда не раз вечерами холодной ненужности самому себе. Их явно связывали глубокие отношения, которые были окончены размытым многоточием. Ну Лёшик и взялся за перо ясности:

– Ну перестали б мараться давно уже! Оба вы. Эти ваши принципы – по привычке. Эта ваша возня в «кто важнее» – по привычке. Ты разве не видишь? Сам же только, что говорил про, какие там Вселенные красивые, а здесь копание в старости разума. Тоже самое, Сань. – он подскочил на ноги и стал с жаром топтать механизм Системного в живом – Вы накинули на себя сутаны важности и кутаетесь в них – моё достоинство; моя обида; нет, я самый важный; нет я; бу-бу-бу. Весь мир должен просто замереть в онемении и смотреть, как я какаю золотыми слитками самозацикленности. Я же важный такой весь! Качайте меня на ручках и успокаивайте моё эго, как капризную девочку, которая сучит ножками и ручками, потому что мир не такой, каким она его ожидала. Тфу! – Лёша искренне и громко плюнул – Дешёвые выебоны, по-русски то говоря! Принципы, Саша – он нарисовал в воздухе шар – Это иллюзия мира искусственного, это бутылка, в которую закупорили жизнь и там нет места для твоей музыки. – безысходно заключил он – Вот, даже, давай посчитаем. У вас там текст какой-то, что не поделили? Зачем эта Моль к тебе во вторник едет?

^*Скипасс (от англ. ski pass) – пропуск на подъёмник на горнолыжных трассах.

. – Ну-у. – начиная соображать, кивнул Саня – Трек.

– Вот ты, конкретно, известный продюсер Саша, много потеряешь денег, отдав стихи знаменитой певице Анфисе? – так незначительно и одновременно просто он определил их обиду.

– Отдав? – встрепенулся Саша, как петушок, даже подскочил и за волосы схватился – Да это же, как же ж…

– Много потеряешь? – сухо повторил Лёша, обнуляя его привычно эгоистичный мотив.

Саня прикинул:

– Да какой там, это даже не хит. Тысяч двести – триста едва наберётся на выходе. – махнул рукой со свойственным ему барством.

– Ну так, а чё вам, тогда, всем так охренительно нравится быть низкими? – точечно давил, не отступая Лёша – Смешиваете себя с грязью! Свет, который озарил вам путь в свободу с грязью той неволи, откуда вы сбежали. Подумай, куда же ты всё-таки хочешь привести свою мечту: в тот же переход другого масштаба, где её продают за дороже или в сад, где она зацветёт прекрасными цветами, лепестки которой, опадая, преобразуют не только вашу реальность, но и тех людей, кого зажигает ваша музыка. Даже пох на Моль! Ты, Саня, сам просто не марай своё чудо жизни привычной грязью. Оставь свою музыку живой, а не мёртвой, как младенец, которому не дали права мыслить, и он обречен умирать в тупой матрице. Лады? – он хлопнул медвежонка по плечу.

Саня молчал. Его глаза просияли чем-то новым, чего Лёша не замечал ранее, что светом своим усмиряет тьму устрашающего шоссе убийств. В такие моменты, преисполненный созидательного начала жизни Саша писал свою лучшую музыку. Он подошёл к окну. Взглядом слился с молчанием ночной Москвы. Видно было, что поток информации, которую транслировал Лёша, глубоко проник в этого человека, но он пока ещё не знает, как с ней быть.

Наконец тихо и серьёзно сказал:

– Мне определённо нужна помощь. – из-под продюсерского напыления высунул мордочку настоящий Саша, немного испуганный и растерянный, но ретивый и преисполненный жизни.

Без видимого выражения эмоций, с застывшим пониманием себя и благодарностью открывшему его Лёше он не крепко обнял своего гостя, как когда-то некрепко пожал ему руку в машине. Обессилившими ладонями похлопал парня по плечу, словно тот указал ему давно потерянный выход. Ещё минуты две он так постоял, а потом обратился к своему спасённому спасителю:

– Тебе есть куда идти?

Лёшик спокойно повертел головой. Саня продолжил:

– Задержаться под шатром этого неорганизованного великолепия вошло бы в твои планы? – проговорил с просящей интонацией, а потом неуверенно добавил – Не на день, может даже и не на неделю… Я абсолютно точно слишком запутался. В грязи жил. – как-то ошарашенно обозначил он, будто всё происходящее в своей жизни разглядел и теперь понимал, что с этим дерьмом что-то делать надо – А сам я не знаю, как свинарник расчистить. Помоги?

Он посмотрел прямо. Наконец-то он говорил откровенно. Лёша легко кивнул. Потом непосредственно и уж точно совсем неожиданно заметил, сжимая ногами приятный махровый ковёр:

– Какой же у тебя восхитительный ковёр! И ласки сотен одарённых в распутстве чернокожих наложниц не сравнятся с тем, как ласкает его пушистое тело.

– О да! – воодушевился Саня – Ковры – это моя страсть. Вот люблю их, как есть. Господин, что раскинулся у тебя под ногами – с удивительной историей. Я помню, Бессарабия. Рынок. Дело уже к ночи… – и он с новым вдохновением увлёкся своей любимой темой – хвастовством.

Лёша больше не встречал в нём продюсера в этот вечер. Он нащупал застёжку на футляре Сашиного «Я», в которую одевает всех своих последователей великая Система человекооборота во Вселенском масштабе. Он открыл его навстречу иному потоку действительности и теперь не в праве был бросать на полпути.

Свет ночи осторожно пробрался в высокие окна квартиры держась своими загадочными лапами за её стены и потолки. После внезапного откровения, перетёкшего в не менее внезапное повествование про ковры, сидя на диване перед возвышенным и жуя жвачку бытового, Саня не знал, что полагается говорить и просто раскинулся в ладонях приятного расслабления, охватившего его тело. отвлечения про ковры в столь возвышенный час он даже растерялся и не знал, можно ли что-то сейчас говорить. Лёшик же настырно, как не унимающийся игривый зверёк снова задал вопрос, он-то совсем не боялся неловко снизить уровень пафоса. На этот раз зашёл издалека, он всегда был не прочь подготовить качественную почву для хорошей шутки: