Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 1. Центральная Америка"

Мир везде одинаков: все сидят на своих цепях. Чьи-то цепи длиннее, чьи-то короче, одни предпочитают из золота, а другие – из несбывшихся надежд. Но все мы, как по указке, волочём их с собой, изматываясь от веса пудовых звеньев и не осознавая, что эта ноша неподъёмна. Мы быстро устаём, сами не понимая, почему. Но не находим сил, чтобы вырваться из придуманных пут. Год от года мы только укорачиваем нашу цепь, изобретая всё новые и новые якоря, запутываясь в её узлах и накручивая на себя петли. Кто-то из нас привязан ей к своему дому, кто-то – к семье и друзьям, а я, например, привязан к своему одиночеству и обречён тащить эту цепь за собой до самой смерти. Экзюпери писал: «В нашем мире всё живое тяготеет к себе подобному, даже цветы, клонясь под ветром, смешиваются с другими цветами, лебедю знакомы все лебеди – и только люди замыкаются в одиночестве». Но если нет ни единого шанса избавиться от своей цепи, то пусть она будет ежесекундно натянута до предела, чтобы всегда знать, на что ты способен!

Благодаря реке Тахо, делающей крутой изгиб своего русла, у города с самого начала были чётко сформированы рамки развития и застройки территории. Поэтому даже через триста лет он имеет практически тот же вид, что и прежде: оформленную цельность и неповторимый архитектурный ансамбль, отчего антураж Толедо бесподобен и способен влюблять в себя гостей города. Природа будто с самого начала собиралась защищать его от всех невзгод и, словно заботливая мать, прятала за ущелья, речные пороги и скалы. Застройка хаотична и сумасбродна, узкие улицы петлями извиваются между крепостями, церквями и резиденциями, каменные стены вплотную обступают дома, но эта бессистемность, вписанная в природный ландшафт, и составляет единый облик Толедо – такой величественный, гордый и нерушимый.

Бальтасар Грасиан четыре века назад в «Сатириконе» так писал о Толедо: «Наковальня ума, школа изящной речи, пример благородных манер». И я, сидя на ступеньках узкой улицы и прислонившись головой к стене, кажется, слышал, как шелестят плащи и звенят шпаги кавалеров, спешно взбегающих по лестнице, как раздаётся звонкий смех благородных дам, как скрипят перья поэтов и историографов. И как дух этих людей до сих пор живёт на улицах древнего, но совсем ещё не старого города.

Глава 3.3
Валенсия. Город просвещённого будущего

Запрещено не трогать, не чувствовать, не думать.

Девиз Музея Науки им. Принца Фелипе

На что мы променяли то время, когда прятались от родителей за занавеской, лазили на деревья и соревновались в прыжках через костёр? Когда мы в последний раз катались на ледяных дорожках, стирая подошвы до гладкой поверхности, а потом из-за этого везде поскальзывались? И помним ли мы, как ходили морозным утром бить тонкий лёд на замёрзших лужах? Тогда у нас было всё: свои друзья, всегда готовые прийти на помощь, заступаясь за любого из своего двора; свои деньги из конфетных фантиков, на которые мы покупали песочные куличики; свои мечты – изобрести вечный двигатель или полететь в космос; своя первая любовь, которая жила в доме напротив. Наш мир был очень мал и ограничивался лишь нашим районом, но при этом он был огромен и непознаваем, в нём всегда было место открытиям и приключениям. Мы были легки на подъём: выходили во двор по первому зову и возвращались только к ночи. Мы были добродушны и с готовностью делились со всеми близкими своим немудрёным скарбом. Мы были просто живыми и не потакали чужим желаниям. Нас окружали такие же увлечённые сверстники: мы вместе воровали вишню, вместе стойко выносили порку и вместе мечтали, глядя на звёзды, о том времени, когда станем взрослыми. Мы могли часами смотреть на горящий огонь в костре, а не на его жалкое подобие в мангале. Для нас был истинным деликатесом не шашлык, а жареный хлеб на берёзовом пруте; в угли мы кидали не пластиковый мусор от застолья, а картошку, чтобы её запечь. Мы брызгали с балкона водой на прохожих и привязывали пустые кошельки к ниткам. Но наши шутки не были злыми или пошлыми: мы не издевались над людьми, а просто завлекали их в свою игру.

Мы не знали таких слов, как «тренд», «вай-фай», «нанотехнологии» или «инстаграм». Мы не хвастались телефонами – дома стоял обычный дисковый аппарат, приятно жужжавший при наборе номера на колёсике. Мы не сидели на улице с планшетами, погрузившись в них с головой, а играли все вместе в партизан, индейцев или пиратов. И всё в мире казалось простым: стоило нам закрыть ладошками глаза – и мы ощущали, что спрятались от всех врагов, стоило только помечтать – и мы оказывались в нашей собственной сказке. Мы приходили после школы домой, и нашей единственной обязанностью было сделать домашнее задание и помыть за собой посуду. Нам ещё не нужно было заботиться об одежде, еде, платежах, поздних звонках или болезни родителей. Даже самая большая проблема, казалось, решится, если немного поплакать и сильно-сильно кого-нибудь попросить.

Мы не понимали смысла таких взрослых слов, так «измена», «чревоугодие», «алчность» или «гордыня». Мы не желали быть великими, но хотели быть на кого-то похожими. Мы не желали наедаться до отвала, но хотели всё попробовать. Мы не желали быть жадными, но хотели, чтобы у нас было всё. Для нас даже зависть была всего лишь небольшой слабостью: мы хотели такие же новые джинсы, такой же синий велосипед, такой же игрушечный вертолёт. А самым большим преступлением было предательство друзей, но никто и помыслить всерьёз не мог, что это может кого-то из нас коснуться.

Мы запоминали названия птиц, грибов и деревьев, а не марки дорогих автомобилей или часов. Мы интересовались полётами на Луну, а не тем, какие капиталы у воротил из списка Forbs. Мы мечтали очутиться на Северном полюсе, а не на Мальдивах. Нам не нужны были дачи, квартиры, яхты или дорогие отели, мы не знали разницы между бизнес-классом и первым, «Louis Vuitton» и «Gucci», «Dom Perignon» и «Pol Roger». Мы не мерились друг с другом счетами в банках или дороговизной автомобилей. В разговоре с собеседником мы не обращали внимания на его часы или обувь. Писком моды для нас были полосатые кроссовки и кварцевая «Электроника» или «Монтана». И вечная фраза «один за всех и все за одного» была не пустым звуком и клише из кинофильма, а главным принципом жизни.

Для нас не было преград, не было неразрешимых ситуаций, мы дышали полной грудью и знали, что всё ещё впереди. Мы были молоды и, может быть, чуточку наивны, но наш энтузиазм преодолевал любые препятствия. Что же стало с теми нами, готовыми, не боясь, идти к своей настоящей мечте, которая не измерялась длинным рублём, обладавшими лишь чистой одеждой на следующий день и единственным талоном на обед в столовой? Но багаж наших идей и начинаний был неизмеримо больше любого клада, зарытого флибустьерами среди тропических джунглей, и ни один скептик тогда не мог отговорить нас от какого-либо безумства. Что стало с теми балеринами, полярниками, актрисами, лётчиками, ветеринарами и писателями, которыми мы хотели стать? Что стало со всеми нами? Быть может, мы просто повзрослели, а может, они всё ещё живут где-то внутри нас…

Площадь Правительства (Placa de Ajuntament) вспыхнула перед нами фейерверком пальм и каскадом нарядных зданий. Светлый камень и изогнутость линий уже не напоминали ни мадридский королевский стиль, ни толедский мудехар. Здесь было что-то неуловимое от Флоренции, Ниццы и других городов Ривьеры, воспитанных на итальянском ренессансе и барокко. Красные скамьи тонули в алых цветах. Шероховатый асфальт был сплошь изрисован дорожной разметкой, будто детскими мелками. Точёные витражи зданий прятали за своей «тонировкой» рестораны и банковские офисы. Какая-то особенная нарядность и праздничность ощущалась здесь. Я приехал на средиземноморское побережье Испании, чтобы ещё раз почувствовать себя ребёнком и проехать от города Открытий, Валенсии, к городу Свободы, Барселоне, по высокому берегу Иберии.

В приподнятом настроении мы зашли в местную орчатерию. Этот вид заведений встречается только в Валенсийском автономном сообществе. Орчата здесь считается национальным напитком и потому продаётся как в кафе, так и с лотков на улице. По внешнему виду она напоминает стакан топлёного молока, а по вкусу – миндальный напиток. На самом деле в ней нет ни того, ни другого. Она изготавливается из клубней травы чуфа, воды и сахара и подаётся охлаждённой.

Осушив по стакану напитка, мы углубились в самую отдалённую часть центральной площади и вышли через улицу Марии Кристины (Avinguda de Maria Cristina) к небольшому проулку Сан Фернана (Carrer de Sant Fernan). Здесь наш взгляд привлекли миловидные столики с белыми бумажными скатертями и свечками в зеленоватых стеклянных подсвечниках. И стоило нам лишь немного замешкаться, как синьора, улыбаясь, уже пригласила нас на «Меню дня». Мы не успели заметить, как на столе появилась корзина с хрустящим багетом, тарелка с гаспачо и тушёное мясо с дольками картофеля и овощным соте. А украшением основных блюд стали бокал сухого вина и маленькое пирожное. Чуть вдалеке виднелось старое здание Центрального рынка; люди неспешно проходили по улице, и было невозможно определить, от цветочных ли горшков за металлическими балкончиками четырёхэтажных зданий, или от деревьев шёл тонкий аромат, возбуждавший в нас аппетит к местным гастрономическим изыскам.

Еда была лёгкой и вкусной, мы приятно провели полчаса, но пора было двигаться дальше. Оставив на столе двадцатку, мы поднялись и отправились в путь. Однако вслед за нами выбежала официантка с просьбой оплатить обед, очевидно, не поверив в нашу честность. Ситуация быстро разрешилась, но мы в очередной раз ощутили, что не похожи на благопристойных граждан сонной Европы.

Где-то в глубине осталась Площадь Королевы (Plaza de la Reina) с Кафедральным собором. Он известен тем, что в его стенах хранится чаша Святого Грааля, в которую, по преданию, была собрана кровь из ран распятого Иисуса Христа. Это единственный Грааль, признанный Ватиканом. Мы же, обогнув Центральный рынок, оказавшийся огромным зданием, инкрустированным глазурованной плиткой, со шпилеобразными арками, свернули к югу – в сторону железнодорожного вокзала. Слева от центрального входа в здание четырьмя уровнями замкнулось кольцо арены для корриды. Когда-то она принимала бои с быками, собиравшие множество поклонников. Пощекотать свои нервы сюда прежде приезжали многочисленные зрители. Поклонники формировали целую культуру, посвящённую схватке человека и животного, и последователей в Испании было, возможно, больше, чем сейчас любителей футбола.

Тореро грациозно танцевали с десятицентнерным быком, протыкая его мускулистую шею шпагой, и за своё мастерство, отвагу и мужество становились самыми известными людьми в стране. Но прошли уже десятилетия, как коррида перестала быть национальной гордостью государства, сохранив свои традиции только в нескольких странах Латинской Америки, а на бывших аренах теперь показывают шоу. Прошли времена Хосе Гомеса Ортега и Хуана Бельмонте, когда матадоры были в зените славы, а люди, полагаю, калечились на аренах не реже, чем убивали быков. Теперь же быки становятся известны как часть цирковой труппы: их знают по кличкам, и они, словно звёзды шоу-бизнеса, колесят по дорогам страны, давая представления в разных городах Испании. Сострадание взяло верх над насилием.

Мне сложно дать объективную оценку боям быков. Возможно, это проявление культуры, возможно – чрезмерной жестокости. Свою первую и единственную корриду я видел в восемь лет. Тогда на песчаный круг друг за другом выходили нарядные помощники, пикадоры, бандерильеро. Но самым красивым был лоснящийся от здоровья и энергии бык. Он бодро гонялся за размахивающими капотами людьми, убегавшими от него за красную деревянную ограду. Розовые и жёлтые всполохи плащей носились по всему кругу, всё больше раздразнивая зверя. Затем выходили лошади – с них наездники с пиками тиранили шкуру быка. Неравная схватка разворачивалась на моих глазах, когда рога чёрного дьявола пытались проткнуть подбрюшье кобыл, а те, полностью ослеплённые тёмными шорами, не могли понять, что с ними происходит. Они подскакивали вверх от невиданной силы быка, но держались на ногах до тех пор, пока бык, сумев развернуть лошадь от стены арены, не опрокидывал её навзничь вместе с ездоком. Сейчас кобыл защищают специальной попоной, но раньше, говорят, смертность среди них была колоссальной.

И даже справившись с ездоками, бык не получал покоя. После них на арену выходили бандильеро. Они, окружая исполина, подобно рою пчёл, раз за разом втыкали в его загривок цветные крюки, которые затем, словно сноп лент, колыхались на его шее, но были отнюдь не праздничными украшениями, а скорее траурными лентами, возвещавшими скорый приход на арену тореадора. Последний бой оставлял мало шансов быку: ослеплённый ненавистью и жаждой мести, он уже не мог противопоставить свою силу и быстроту реакции холодному расчёту и гибкости тореро. Очень редкие экземпляры этого племени уходили на заслуженный покой, большинство же колыхалось безмолвными тушами на крюках мясных цехов, устроенных под трибунами. Я видел освежёванные тела тех героев, которым не повезло в схватке с человеком, – их красное мясо с белоснежными прожилками ещё будто кипело необузданной силой животных, навсегда покинувших этот мир и переместившихся под покровительство Аписа или Мневиса в святилище города Атарбехис.

Нет более таких схваток и нет тех людей, кто самоотверженно отдавал свою жизнь на волю случая. Человек будто помирился с природой, в реальности же не оставив ей шансов ответить ему на равных. Я смотрел на каменный круг Пласы де Торос (Plaza de Toros), представляя, что и он так же, как когда-то Колизей, становится просто историей, которую через сто лет будут вспоминать как жестокое и ничем не обоснованное издевательство над животными, а не как элемент культурной жизни людей.

Пройдя вдоль металлического частокола железнодорожного вокзала, мы вышли к проспекту Королевства Валенсии (Av. Del Regne de Valencia). Среди нагромождения каменных махин он показался нам удивительной зелёной лентой, будто вбирающей живительные соки из города и резво стремящейся к старому руслу реки Турия. Бортики стриженых кустов, султаны пальм, дощатые скамейки импонировали провинциальным уютом и спокойствием. Вдоль пешеходных дорожек на прямоугольных пятачках земли располагались песочницы для выгула собак, трёхглазые светофоры подмигивали редким автомобилям, шуршащим шинами по асфальту. Незаметно для самих себя мы вышли к Каррер дель Алькальде Рейг (Carrer del l’Alcalde Reig); здания ушли в тень – и перед нами открылась пустота…

Посадочные огни космической станции плотно обступили улицы, оттеснив их от парковой зоны. На освободившейся обширной территории уже стояли огромные шаттлы инопланетных цивилизаций. Скелетообразные остовы, светящиеся раковины фантастических моллюсков, шарообразные коконы, будто из фильмов про внеземную жизнь, заполнили лоно парка в Городе Наук и Искусств. Ночное освещение делало их ещё менее реальными, и сложно было поверить, что они абсолютно земного происхождения.

После многочисленных паводков и затопления города муниципалитет Валенсии решил отвести реку Турия чуть севернее от городской застройки, а на освободившейся площади сделать парк. В 1991 году архитектор Сантьяго Калатрава запроектировал Город Наук, который не просто живописно вписался в существующий ландшафт, но и стал самым посещаемым местом среди всех городских достопримечательностей. При взгляде на невероятные космические сооружения представляется далёкое будущее – минимум через полвека, а то и вовсе через сто лет. А ведь все эти чудеса появились здесь целых двадцать лет назад, но за прошедшее время не стали менее футуристичными. Плавность изгибов бетонных арок, нарочито выделенные каркасы, словно остовы доисторических животных или раковины гребешков, раскрывают истинную гениальность архитектора.

Законченный образ всего Города Наук и Искусств многократно усиливает впечатление от каждого сооружения в отдельности, при этом ни на йоту не уменьшая уникальности каждого из них. Имя любого из пяти объектов звучит, словно музыка. Палау де лес Артс (El Palau de les Arts Reina Sofía) представляет собой каплевидное здание, напоминающее головоногого моллюска. Сверху его каркас накрывается неимоверной консолью со стометровым вылетом, и если для обычного глаза это смотрится красиво и гармонично, то для конструктора кажется сущим кошмаром. Эта многотонная часть здания, словно парящая в воздухе, имеет только одну точку опоры. Дворец искусств состоит из четырёх сцен для театральных постановок, оперы и концертных выступлений. Футуризм наружного исполнения продолжает своё развитие во внутреннем интерьере.

Хемисферик (L'Hemisfèric) похож на гигантское око, высматривающее из морских глубин звёздное небо. Прожилки его радужной оболочки прячут в глубине громадный купол, позволяющий проецировать на свою внутреннюю поверхность видео неимоверного разрешения, а база данных хранит трёхмерные карты звёздного неба от ведущих астрономических институтов и НАСА.

Музеу де лес Сиенсис (El Museu de les Ciències Príncipe Felipe) выставил хребет и растянул длинные лапы лестниц к Оранжерее (L’Umbracle). Его кости, будто прячущие брюшную полость, накрыли собой пространство площадью в сорок тысяч квадратных метров. Он немного склоняется набок, к пруду, подставляя своё стеклянное подбрюшье утреннему солнцу. Главная цель музейного комплекса – пробудить в юных посетителях любопытство и завлечь их в научный процесс, предлагая принять активное участие в опытах. Благодаря этому популярность выставок не угасает год от года, притягивая к своему фонтану знаний по два миллиона посетителей за сезон.

Огромный лазурный гребень Площади Агора (L’Agora) рассёк водоём и взметнулся ввысь на восемьдесят метров, едва не превзойдя шпиль соседнего моста, отделяющего одну часть Города Наук и Искусств от другой. Как и у древнегреческого аналога, предназначением площади стало проведение публичных мероприятий, чему способствует конструкция самого здания: оно не имеет ни единой внутренней колонны и даёт полную свободу оформлять зал особо для каждого конкретного мероприятия.

Последним комплексом в архитектурном ансамбле Калатравы является Океанографик (L’Oceanogràfic). Он разлёгся среди широкого бассейна, словно раскрывшаяся раковина тридакны. В его чреве нашли пристанище десятки тысяч животных почти из десяти типов экосистем. Здесь можно пообщаться с морскими котиками, увидеть ночное шоу под классическую музыку в дельфинарии, полюбоваться обитателями Красного моря, Арктики и других регионов, даже поплавать с акулами. Весь комплекс состоит из дюжины зданий, но основная часть его расположена под землёй, где спрятались самые большие аквариумы с панорамным остеклением и прогулочными тоннелями.

С утра мы вернулись к Городу Наук и Искусств. Нам очень хотелось попасть внутрь океанариума, но огромная очередь в билетную кассу не оставляла нам на это шансов – недостаток времени ощущался с каждым часом всё сильнее и сильнее. В конце концов нам не осталось ничего, кроме как вернуться на автовокзал и распрощаться с городом, соединившим в себе глубокую историю и новаторское будущее.

Глава 3.4
От Жироны до Фигераса. Искусство до кончиков усов

Каталонская мысль всегда рождается заново и живёт в своих простодушных могильщиках.

Франсеск Пужольс

Их нет. Я упорно вглядывался в прозрачные воды Оньяра. На светлом песке мелькали тени, но тени эти были неподвижны. Они исчезли. Я старался уловить движения, но то были лишь колыхания водорослей и преломления силуэтов коряг. Сначала я пребывал в некотором недоумении, а потом совсем расстроился. Ведь одним из самых ярких воспоминаний о Жироне, встретившей меня двадцать лет назад, были огромные рыбы, водившие свои размеренные хороводы среди двух каменных бортов, сжимающих тисками русло реки. Где они, чёрные исполины, гладившие своими гибкими телами песчаные отмели, непроницаемые призраки, скользившие в жидком эфире, густые тени, разрезавшие водную паутину? Им больше нет дороги в наш мир. Словно подчёркивая, что годы изобилия прошли бесследно, их вымыло из палитры набережных Жироны, а взамен ей остались только одинокие особи, раз за разом заходящие на очередной траурный круг.

Я уже совсем было расстроился, предполагая, что прошлого не вернуть, но вот пятна на воде стали сгущаться, облака, словно чернила каракатицы, расползлись в прозрачной реке, и я понял: они вернулись. Всполохи золотой чешуи водной ряби вобрали в себя темноту ночи, и косяк за косяком стали водить хороводы у моста Понт де Сант Фелиу (Pont de Sant Feliu). Всё стало так, как и было раньше.

Старый город завернулся в ленту римских укреплений, будто дожидаясь кого-то, да так и заснул здесь, наверное, уже навсегда. Его мерное дыхание ещё разносится по улицам, но он уже изрядно замшел, а его кожа иссохла и покрылась паутиной трещин. Его тело заселили такие же пожилые люди, как и он сам, и теперь им вместе только и остаётся, что нежиться в лучах солнца, пригубливая вино и прокручивая в памяти кино из прошлого. Прошлого, где ещё можно было делать выбор и где было столько возможностей.

Мы без суеты побродили по узким проулкам района Барри-Вьель (Barri Veil), зашли в Кафедральный собор и исследовали руины старых зданий возле крепостной стены. Необычайной тишиной и размеренностью пронизан воздух этого города. Словно боясь заразиться этим вирусом спокойствия и неги, мы бессознательно стремились куда-то ещё. Наконец, решив не искушать судьбу, мы отвели на знакомство с Жироной лишь половину дня, оставив вторую часть на другой средневековый город поблизости.

Безусловно, одним из главных культурных достояний Испании является наследие Сальвадора Дали. Поэтому мы отправились в музей, расположенный в городке Фигерас и спорящий с замком Пуболь и домом в Порт-Льигате за звание самого известного места, связанного с жизнью художника. Огненные стены с яйцами вместо зубцов бойниц выглядели необычайно эклектично. Особую праздничность укреплениям придавали хлебцы в форме трёх спаянных сфер, орнаментом расположившиеся на стенах. Эта часть здания поглотила старый форт, защищавший средневековый город от врагов. Венчал музей стеклянный купол, ставший символом этой испанской комарки. Все подходы к центральному порталу были инкрустированы работами художника. Здесь нас встречали скульптуры «Памяти Ньютона» и философа Франсеска Пужольса, три статуи Эрнеста Мейсонье и обелиск из четырнадцати телевизоров с женской головой на вершине.

Мистик и декоратор тёмной стороны жизни, Дали существовал в своём иллюзорном мире. Он пытался не замечать хода времени, вновь и вновь изображая на полотнах расплавленный циферблат, как остановившееся мгновение. Сколько странных героев прижились в нашем мире благодаря воображению Дали, невзирая на то, что его нет в живых уже несколько десятилетий! Любому гению уготована сложная судьба. Хотя сильная любовь к Гале украшала его жизнь, не думаю, что он был счастлив, живя в своём собственном мире воображаемых событий и невероятных персонажей, слишком удалённом от обычных людей. В отличие от Пабло Пикассо, работавшего на потребу публике, Дали творил в первую очередь для себя, и только благодаря своей музе Гале добился коммерческого успеха.

Я бродил по галереям музея-театра, всматриваясь в эпизоды, отпечатавшиеся в полотнах, и мне казалось, что герои одного и того же сюжета просто переходят с картины в картину, пока я перевожу между ними взгляд. Что это одно и то же произведение, только я заглядываю в рамы, будто в дверцы времени, подхватывая какой-то миг из общей нити повествования. Я был абсолютно уверен, что это действительно не просто музей, а театр, где до сих пор идёт грандиозное представление, задуманное когда-то Дали, а мы в нём играем роль одновременно и зрителей, и участников постановки. Весь антураж дышал аллегориями и иносказаниями. Смысл вещей менялся в представлении художника, их симбиоз создавал сюрреалистичные картины: лицо Мэй Уэст, сформированное деталями интерьера, страус на человеческих ногах и с головой в брюхе, входной портал в форме лица с початками кукурузы и множество других обыденных вещей, применённых самым нестандартным образом. Я всегда ценил авторов, которые предоставляли свободу воображению зрителя и давали ему возможность самому домыслить развязку сюжета, а в этом плане Сальвадор Дали щедр, как никто иной. Он только приоткрывает уголок бархатной ширмы, за которой прячется в темноте безумный мир неисчерпаемого воображения.

Заключительной нотой в созерцании творчества Дали для нас стала сокровищница, где были выставлены произведения художника, в которых он раскрывался как ювелир. Эта экспозиция стала доступна уже после смерти гения, но и в ней воскресают уже знакомые нам герои его миров. Эти украшения зачастую не имели утилитарного предназначения, но при этом они являются настоящими шедеврами ювелирного искусства. Ангельские крылья с серебряными перьями, инкрустированные алмазами, золотой слон на комариных ногах и с хрустальным обелиском на спине, кубический крест из кораллов и золота, русалка с изумрудной чешуёй и пульсирующее рубиновое сердце с императорской короной – всё это очаровывает безумством воображения и количеством применённых драгоценных камней и металлов.

Мир Сальвадора Дали уже давно отделился от автора и живёт своей собственной жизнью, и мне кажется, что он способен теперь к саморазвитию и определению своего места среди культурных памятников человечества. Хотя нет… Почему же памятников? Он продолжает сверкать новыми гранями и открывать потаённые доселе двери, а значит, он не застыл в камне или гипсе, а по-прежнему дышит, как дышал его автор ещё несколько десятилетий назад, и будет готов удивлять пытливых наблюдателей снова и снова.