Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 1. Центральная Америка"

Глава 3.5
Барселона. Янтарная камедь Каталонии

Я в этом городе раздавлен небесами. И здесь, на улицах с повадками змеи, где ввысь растёт кристаллом косный камень, пусть отрастают волосы мои.

Федерико Гарсия Лорка

Сегодня я видел сон из прошлой жизни: я заперт в бетонной крепости типовых сорока двух квадратных метров. Я хочу узреть мягкий снег, окунуться в белоснежную пелену полей, пробежать вдоль снежных заструг, но из окна вижу лишь серые пятна грязной пороши и слежавшиеся пласты наста. Я хочу любоваться зелёными полями, вдыхать ароматы цветов, но вместо этого наблюдаю пыльные парки и закашлявшиеся от выхлопных газов тротуары. Я желаю мчаться вперёд, что есть сил, поднимая столбы потонувшего в веках праха, но бездушная серость сцементированного камня накладывает для меня запрет на любые движения. Я могу лишь наблюдать за жизнью сквозь пыльное окно, за которым люди строят свои замки, веря, что границ нет. Я закован и спрятан в своей коробке, как домашний питомец с миской для еды и питья, с ковриком для сна и лотком с эконаполнителем. Здесь всё ненастоящее, здесь всё – подмена. Но это моя прошлая жизнь, та, в которой я существовал и которую оставил в надежде увидеть, что там, за горизонтом.

Комья холодной воды зависли над улыбчивыми домами проспекта Диагональ (Av. Diagonal). Цветные фасады улицы несколько приуныли от назойливого дождя, с неподдельным воодушевлением смывающего с запылившихся дорог копоть и грязь позднего лета. Нити туч спустили свои едва видимые пряди к крышам многоэтажек, стараясь вдоволь напоить иссушенные солнцем крыши и мостовые чудесного города на побережье Средиземного моря. Да, этот город, воспетый в сотнях поэм и тысячах песен, не встречал нас прекрасным солнцем и ласковым ветром, но от этого он был не менее хорош – разве можно ругать Барселону? Этот город нет смысла представлять множеством лестных фраз и эпитетов, которые всё равно не смогут описать настоящую атмосферу, что царит в Сионе творчества и вдохновения.

Кроссовки весело шлёпали по утренним лужам, а в голове, несмотря на хмурое небо, колыхалась мелодия Alai Oli «Manu Chao»:

Он пел, что в огромном городе Деревья в асфальт прорастают корнями, И где бы вы ни были, Любовь навсегда останется с нами. И нельзя растопить все снега, Но можно согреть льдинку в ладони, Он пел: «Если есть она, Мне не страшно в огромном Вавилоне…»

Город, казалось, встряхивался после дождя, посвежев и разрумянясь. Барселонцы без суеты заходили в магазины, официанты вновь расставляли стулья, перевёрнутые на время дождя. Собаки игриво фыркали, забирая носом запахи из луж, и тянули своих хозяев в огромный мир городских лабиринтов. Хотя назвать Барселону лабиринтом было бы большой вольностью – только старая, средневековая часть города похожа на сплетение каменных змей, разлёгшихся клубком вдоль побережья Средиземного моря. Остальные прилегающие к ней кварталы имеют чётко очерченные квадратные формы, отчего заблудиться здесь, зная адрес, крайне сложно.

Квартал Эшампла (L'Eixample) представляет собой плод благоразумия и рациональности каталонцев, сумевших благодаря проекту Ильдефонса Серда решить проблему перенаселения и транспортного коллапса, возникшего в середине девятнадцатого века. В то время город переживал демографический подъём из-за промышленного роста и прочной позиции главного индустриального центра страны. Отпечаток богатства и изысканности той эпохи прослеживается в неимоверном разнообразии зданий с экстерьером в стиле модерн. Великолепный Дворец Каталонской Музыки (Palau de la Musica Catalana) тому подтверждение. Сегодня в череде имён, с которыми связывают Барселону, всё реже звучит Льюис Доменек-и-Монтанер. А ведь именно он стал архитектором грациозного храма музыки, уютно прильнувшего к пересечению улиц Сант Пере Мес Альт (Carrer de Sant Pere Mes Alt) и Амадеу Бибес (Carrer d’Amadeu Vives). Несвойственный каталонскому зодчеству красный кирпич стал главным холстом, на котором с безудержным сибаритством вспыхнуло многоцветием архитектурное волшебство. Пёстрые мозаичные колонны гармонично сочетаются с такими же яркими витражами и панно. А бюсты и горельефы выглядят столь динамично, что, кажется, вот-вот сорвутся с отведённых для них мест. Изобразительная полнота и конструктивное изящество делают здание живым и одухотворённым. И нет ни толики сомнения, что именно из чрева такого творения должна звучать музыка небес.

Когда-то по улицам города громыхали трамваи, развозя пассажиров в разные концы мегаполиса, но, словно в отместку за смерть Гауди, сбитого одним из вагонов, этот вид транспорта надолго исчез с городских улиц. С кем ещё, если не с Антонио Гауди, ассоциировать Барселону? Великий архитектор, несмотря на раннюю кончину, успел украсить не один квартал своего родного города. Его творения легко отличить среди стандартных угловатых форм зданий в стиле эклектизма. Они имеют оплавленные формы, словно образовавшиеся под воздействием жара, сказочные модильоны, ажурные элементы чугунных решёток. Меня с самого детства поражала необычность образов, которыми оперировал архитектор, хотя, по его собственным заявлениям, вдохновение он черпал из самой природы. И действительно, вглядевшись в его творения, начинаешь узнавать очертания листьев растений, раковин моллюсков, скелетов млекопитающих. У кого, как не у природы, пестовавшей свои создания на протяжении миллионов лет, учиться гармонии, рациональности и красоте?

Свою встречу с городскими шедеврами Гауди мы решили начать с неоконченного им парка, который, по задумке его друга, промышленника Гуэля, должен был стать резиденцией обеспеченных людей Барселоны. Длинная вереница эскалаторов, подобно гусеницам, растянулась вдоль лестниц улицы Глория (Baixada de la Gloria). Ступеньки медленно забирались наверх, скользя вдоль кадок с пальмами, козырьков сувенирных лавок и закусочных, пока не упирались в макушку возвышенности. Мозаика каменных блоков и копья металлического забора окаймляли границы парка Гуэль (Parc Güell). Обычно свои прогулки по парку люди начинают с главного входа; мы же решили начать с доминанты – холма Монте Пеладо (Monte Pelado).

Дневной свет немного растушевал сизые облака, оставив над городом белёсую дымку, которая всё же не давала пробиться лучам солнца – от этого песочные оттенки застройки приобретали насыщенный серый цвет. Плоская долина была усеяна ровными кварталами, словно плитка шоколада, среди которых доминантами вставали главные строения Барселоны: Саграда Фамилиа (Sagrada Familia), два небоскрёба олимпийской деревни, Башня Агбар (Torre Agbar) и отель «W Barcelona». В воздухе витал густой, тягучий аромат цветущих каштанов, и было в этом нечто фривольное, отчасти фраппировавшее нас.

Мы постепенно спускались с холма, разглядывая открывающиеся панорамы. Сеть запутанных дорожек ныряла среди кустов и деревьев, будто пытаясь заплестись в косу, и в конце концов привела нас к центральной эспланаде. Именно здесь расположена площадь с известной мозаичной скамейкой, которая так часто встречается на фотографиях из Барселоны. Она изгибается по контуру площади, одновременно являясь её ограждением. Множество цветных осколков, будто разбившиеся кусочки застывшей радуги, облепили бетонный парапет, оставив белоснежными только сиденья. А вместе с ними и сотни тел усеяли каменные волны, словно от нахлынувшего морского прибоя. Кто-то лежал, не шевелясь, кто-то смотрел на океан и город, кто-то улыбался в объективы смартфонов, похожие на крошечные пуговицы.

Эта площадь одновременно является покрытием Зала ста колонн. Хотя на самом деле колонн в нём на четырнадцать меньше, чем заявлено в названии, но вид анфилады с дорийскими атлантами действительно создаёт ощущение их множественности и основательности. Здесь настолько хорошая акустика, что некоторые музыкальные группы и даже хоры приходят попрактиковаться – благо, что территория парка открыта для всех желающих. Но так было не всегда. Первоначально Эусеби Гуэль приобретал эту землю с чисто коммерческой целью. Коттеджное строительство в те времена было развито менее, чем сегодня, да и особняки смотрелись истинными дворцами, а не хлевами. Поэтому те проекты, что претворялись в жизнь, были действительно великими.

К работе Гуэль с самого начала привлёк своего друга Гауди, быть может, именно поэтому парк впоследствии стал самым посещаемым общественным местом в Барселоне. Однако в то время, несмотря на передовой ландшафтный дизайн, продуманную инженерию и неплохой маркетинговый анализ, промышленнику так и не удалось заманить богатых клиентов в столь отдалённый район города – и все капиталовложения оказались напрасны. Вместо полусотни домов здесь появилось только три, и один из них позже выкупил сам Гауди. Все эти постройки сохранены и поныне. Гуэль умер, наследникам пришлось продать парк муниципалитету, а тот превратил его в землю общественного пользования – и теперь каждый из нас может спокойно посещать эти места, не боясь случайно оказаться в закрытом клубе или частной резиденции.

Жемчужиной всего комплекса является центральная лестница, поднимающаяся к Залу ста колонн. На ней уютно расположилась саламандра, так часто встречающаяся в архитектуре Гауди. Подходы к ступеням защищены красивой стеной, напоминающей шахматную доску, а возле самых ворот встали два здания. Одно – стройное, с высокой башенкой в форме креста, окружённого пятью лучами, другое – пузатое, массивное. Хотя говорят, что это скорее скульптуры, нежели дома с присущими им атрибутами. Много людей толпится у входа, и, возможно, это здесь единственный отрицательный момент, так как в остальном это действительно превосходное место для прогулок и созерцания.

Мы несколько утомились от суеты и потому решили уйти немного вглубь. К счастью, Гауди успел создать не только центральный вход, но и каскады террас, едва ли уступающие по красоте поливным мозаикам отделки главного портала. Променады опутаны кольцами каменных канатов, а от них, словно судовой такелаж, тянутся вантами колонны, будто подпирающие склоны парка, чтобы удержать его в вертикальном положении. Гауди постарался дополнить и без того красивый силуэт холма, придав ему, словно топазу, оправу из витиеватых портиков, наклонных колонн и плавных арок. Мы ещё немного побродили среди причудливых структур, с удовольствием прикасаясь к шероховатой рельефной поверхности колонн, и после нескольких часов прогулки решили возвращаться в город для визита к Дому Бальо (Casa Batllo) и Дому Мила (Casa Mila), тоже творениям Антонио Гауди.

Плотные шеренги людей, словно ряды картофельных посадок, взрыхлили собой проспект Грасиа (Passeig de Gracia). Лавина молодёжи, неся стяги и выкрикивая лозунги, текла по проезжей части к пересечению с проспектом Диагональ. Время от времени кто-нибудь из толпы кидал краску или разрисовывал баллончиками фасады и баннеры организаций, каким-либо образом связанных с Евросоюзом. Каталонцы славятся своими сепаратистскими убеждениями, так как не считают себя испанцами. Это связано с тем, что до времён реконкисты эта территория не была под властью Мадрида, а больше склонялась к Франции. И отношения с ней глубоко повлияли как на культурную составляющую жизни, так и на лингвистическую. Сегодня каталонцы говорят на своём языке. А сейчас перед нами предстал бунтарский темперамент этого народа. Но в демонстрации не чувствовалось угрозы или вызова. Вдоль тротуаров стояли полицейские кордоны, регулировавшие движение колонн. И даже поджог банкомата рядом с офисом Банка Каталонии не вызвал ни у кого испуга. Сотрудники банка ждали за застеклённой витриной, пока уйдут зачинщики погрома, а затем спокойно вышли на улицу и потушили терминал. Как только демонстрация стала удаляться, вслед за ними потянулась вереница дворников, которые в момент вернули замусоренным улицам благоустроенный вид. И только цветные кляксы на фасадах словно напоминали то ли о карнавале, то ли о празднике красок, будто бы состоявшемся здесь не так давно.

Такой специфичный марш «несогласных» смотрелся действительно по-европейски и закончился вполне мирно, чего не могло бы случиться в России. Мне как-то довелось в середине нулевых годов стать свидетелем такой демонстрации в Нижнем Новгороде. Тогда волна протестов прошла по нескольким крупным городам РФ, но демонстранты даже не пытались портить машины или фасады домов и использовали только транспаранты. Правда, это не остановило жестокость ОМОНа, «разрезавшего» толпы людей на небольшие группы и забивавшего ими автозаки и спецмашины, словно бочки с сельдью. Да, эта страна всегда была государством кухонь и оголтелой пропаганды, где любое мнение должно было чётко регламентироваться правительственными службами. Так было, и так, очевидно, останется в этом столетии.

Наверное, самым известным творением Антонио Гауди является Искупительный храм Святого Семейства (Temple Expiatori de la Sagrada Familia), иногда называемый у нас Саграда Фамилия. Восемь его пинаклей, увенчанных праздничными фиалами, видны с любого городского холма, так как высотой они четырёхкратно превышают сложившуюся городскую застройку. А вблизи они выглядят ещё выше и футуристичнее. Мистический стиль жизни и рьяная религиозность личности Гауди воплотили самые необыкновенные идеи в архитектурном облике и конструктивных особенностях здания. Гений творца не просто опередил эпоху, но и сейчас продолжает изумлять потрясающим воображением и чутьём. Антонио Гауди не пользовался расчётными моделями и инженерными вычислениями – он полностью полагался на законы природы. Известна первая модель собора, состоявшая из подвешенных на верёвках грузов, скреплённых между собой. Так, с помощью силы тяжести, без трудоёмких вычислений Гауди смог подобрать правильные углы стрельчатых сводов и острых башен, реализованных впоследствии в камне.

Эстетика здания воплощена столь талантливо, что кажется, сам скандинавский Игдрассиль пустил свои корни среди плотной застройки Эшампла, и что в этом нет ни капли заслуги человека. Изнутри храм ещё больше напоминает растение, и даже не просто дерево, а целый лес. Стройные стволы тянут свои упругие ветви куда-то под самый свод, где кроны деревьев сплетаются в причудливый рисунок из острых листьев, золотого света и звёзд с религиозной символикой, словно проглядывающих сквозь кущи леса.

Фасад Рождества был создан ещё при жизни Гауди. Невероятная деталировка и богатство образов с первого взгляда создают ощущение праздника и счастья, а рождественское дерево на самой вершине ещё усиливает это чувство. Не такое впечатление производит более поздний фасад Страстей господних. Нарочито угловатые и рубленые формы, минимализм в деталях и скорбь на лицах людей дают полное ощущение печали и безысходности. Чувство сопереживания и тревоги охватывает при взгляде на скульптуры фасада Страстей, разработанные Жузепом Марией Субираксом и до сих пор вызывающие шквал критики в его сторону.

Если посмотреть на макет здания, кажется, что за прошедшее столетие сделана только треть работы, в то же время рекламные проспекты утверждают, что к 2026 году строительство будет закончено. Нас ожидает завершение башни Богородицы, строительство и отделка фасада Славы, а также четырёх башен евангелистов. И, конечно же, Саграда Фамилия будет увенчана стасемидесятиметровой башней, посвящённой Христу, – благодаря ей высота храма увеличится ещё на две трети. Невероятно, сколько идей роилось в голове у одного человека. Ведь здесь не отмечены ещё разработки трубчатых колоколов и специальной структуры башен, благодаря которой под сводами храма должна была звучать вместе с органом небесная музыка ветра. А сколько ещё задумок, скорее всего, так и не дошло до наших дней, в том числе из-за пожара, устроенного анархистами в 1936 году, во время Гражданской войны в Испании. Тогда практически вся документация Гауди была уничтожена в его мастерской. Но, несмотря на все невзгоды, его идеи продолжают жить, а дела свершаться. Ведь такая архитектура была создана, словно посыл будущим поколениям, что жизнь в гармонии с природой – это не утопия, а осуществимая мечта, просто требующая усилий и постоянства намерений.

Последним оплотом средневекового зодчества в городе помпезного барокко остался Готический квартал. Время от времени в нём попадаются вычурные элементы пышно облепленных куполов и фронтонов, но это интродуцированная архитектура более поздних веков, проявившаяся в надстройках и украшении фасадов. В остальном же Барри Готик (Barri Gotic) строг и суров. В небольшой трапеции квартала остались каменные тяжеловесы с полутысячелетней историей. И среди них такие здания, как Собор святого Креста и святой Евралии (Catedral de la Santa Cruz y Santa Eulalia), Дворец короля (Palau Reial Major), мэрия Барселоны (Casa de la Ciutat), парламент Каталонии (Palau de la Generalitat) и церковь Санта-Мария-дель-Пи (Basilica de Santa Maria del Pi). В этой скомканной пряже улиц легко потерять направление, и, схватившись за один её конец, вряд ли удастся без проблем распутать её до конца. Так и мы, словно игривый кот, мягко щупали лапами этот клубок, боясь сильно увлечься и окончательно запутаться. Поэтому подходили к кварталу аккуратно, заглядывая в него с разных концов, но не углубляясь при этом в его дебри. Проулки, словно изогнутые ветви апельсинового дерева, срослись за века с угловатыми стенами старых дворцов и особняков богатых жителей и дали свои плоды в виде сотен каталонских флагов, яркими полосками выделяющихся среди пастельных тонов каменной застройки. А по этим ветвям вереницей муравьёв ползли любопытные туристы.

Барселона стала слишком туристической. Гости города заполнили всё свободное пространство, растворив в себе местных жителей, лишь давая им с трудом держаться на плаву среди плотной массы иностранцев. Но я не хочу сказать, что я другой. Именно благодаря доступности Барселоны я и познакомился с ней. В городе меня всегда привлекали не конкретные достопримечательности, а его целостный образ, наполненный какой-то внутренней силой. И хотя здесь огромное количество памятников и архитектурных шедевров, для меня это в первую очередь город улиц. Они, словно тканый узор, запечатлели на себе следы поколений людей, растворившихся душами в камне и металле. Тепло их дыхания оставило на полированном чугуне и шершавом песчанике неизгладимый след домашнего уюта и обитаемости. А трудолюбие, пестовавшее каждое здание бескорыстной заботой, породнило городской шарм с природным ландшафтом.

Кудрявый проспект Ла Рамбла (La Rambla) с подшитыми оборками из платанов ковровой дорожкой расстелился до самого моря. Яркие кляксы одежд будто искупались в асфальте и потекли горстками пёстрых горошин по мостовой. Люди… Люди, сколько же вас… Неиссякаемые ключи жизни били из переулков и соседних улиц, из выходов метро и остановившихся автобусов и неслись, словно поток леммингов, чтобы схлынуть на набережной. Гул толпы висел над проспектом, затихая лишь у многочисленных газетных киосков и живых статуй, замерших в ломаных позах по краям пешеходной зоны. К ним подходили люди, проверяя, дышат ли они, кто-то кидал монеты, чтобы те показали мини-представление или просто поменяли позу. Здесь же выступали жонглёры, сидели уличные музыканты, поэты или просто фрики, граница между которыми зачастую весьма размыта.

В одном из ответвлений мы увидели вывеску «Mercat La Boqueria». Невзрачный металлический двухскатный навес упёрся ржавыми боками в стены особняков, словно пытаясь вывалиться всей своей тушей на нарядный проспект, но его большие габариты не давали ему протиснуться среди неподатливых каменных истуканов. Это был самый известный барселонский рынок «Бокерия». На входе толпились продавцы фруктов. Их прилавки пестрели палитрой из сочных тропических плодов, а в прозрачных пластиковых боксах и стаканах лежали готовые фруктовые нарезки, пользующиеся особым спросом у туристов. От цен брови непроизвольно взмывали вверх, но стоило углубиться на несколько десятков метров в тело исполина, как всё снова вставало на свои места. Самые дорогие прилавки, конечно же, на входе. Дальше шли мясные витрины с умопомрачительными деликатесами, сырные развалы и рыбные ледники, составляющие особую гордость Бокерии. Свежесть продуктов, нежащихся на хрустале льда, радовала глаз после вида рыбьих туш, вмёрзших в подтаявшую крошку, в российских гипермаркетах. Грустно, грустно, что мы не можем наслаждаться качественными продуктами в наших магазинах.

Ла Рамбла, возможно, самая известная улица Барселоны, оттого она так наполнена приезжими. Стремясь поскорее очутиться на открытом пространстве, мы ускорили шаг и по прошествии десятка минут уже стояли на проспекте Колумба (Passeig de Colom), до сих пор смотрящего на пристани яхт и прибрежные торговые центры. Запах моря, смешанный с запахами стоячей воды и отработанного керосина, обострил нюх. Людской гам утих, уступив место вою машин и рокоту прибоя.

Душевная Рамбла де Мар (Rambla de Mar) являлась визуальным продолжением сухопутной. Здесь было не так людно. Она импонировала своим уютом – изогнутый пешеходный мост был покрыт деревянным штакетником. После сплошного камня и асфальта захотелось разуться и походить босиком. По краям променада устроены скамейки – можно сидеть и смотреть на море или на лес яхт, кивающих прохожим своими мачтами. Мы обогнули залив и по проспекту Хуана Борбо (Passeig de Joan de Borbo) дошли до станции канатной дороги. Здесь нас встретила очередь в пару сотен человек, и ожидание воздушной гондолы продлилось не менее полутора часов. А когда все трудности были, наконец, преодолены, нас ждало разочарование. Тридцать человек одновременно погрузились на борт кабины, облепив окна со всех сторон, а нам только и оставалось глядеть через головы других на портовые пристани и набережные Барселоны, ползущие под брюхом гондолы.

Кабина медленно подплыла к станции, и мы оказались в саду. Французский стиль выдавали аккуратно подстриженные шеренги зелёных кустов, античные статуи, украшающие площади, и цветочные орнаменты, занимающие всё свободное от прогулочных дорожек пространство. Пласу де Армада (Placa de l’Armada) венчал архитектурный ансамбль, созданный гостиницей Маримар. Какие великолепные виды, должно быть, открываются с её ступенчатых террас!

Немного пути пешком, ещё один подъём на канатной дороге, и мы оказываемся у крепости Монжуик (Castell de Montjuic). За три века она вросла в холм своими рвами и стенами, став молчаливым наблюдателем современной Барселоны. Её средневековые очертания сильно разнятся с другими постройками, тесно облепившими склоны холма. Олимпиада конца прошлого века значительно изменила архитектуру этого района, разбросав по откосам стадионы, бассейны, велотреки и другие спортивные объекты. А крепость всё так же стоит на самом верху, лишь больше и больше обрастая плющом и вьюнами. Она словно не хочет мешать этим свежим бетонным исполинам, что стремятся ввысь в своих амбициях и желаниях, и с каждым годом становится всё более незаметной, будто стыдясь, что последнее, что будут помнить о ней – это расстрел в её стенах в 1940 году Луиса Компаниса – последнего борца за независимость Каталонии.

Дороги потекли вниз, собираясь небольшими ручьями в широкие проспекты. Мы проходили рядом со строениями, оставленными в наследство Олимпиадой, стремясь добраться до Национального дворца – ещё одного памятника каталонских амбиций, но уже более давнего периода Всемирной выставки 1929 года. Его абрис представлял собой классическое здание эпохи Ренессанса с высокими куполами-башнями и богатой наружной отделкой, при этом, несомненно, сохраняя черты испанских традиций. Но мы пришли сюда полюбоваться не столько дворцом, сколько вечерним поющим фонтаном, который в назначенное время начинает танцевать под аккомпанемент классических музыкальных произведений.

Мы подошли к бортику бассейна. В нём били струи воды разной высоты, время от времени менявшие своё расположение. Мелкие капли обдавали своей прохладой. Собралось уже много людей, шумно переговаривавшихся между собой в ожидании представления. Самые расторопные заняли места на лестничных ступенях и возле бетонных балюстрад Национального дворца. Мы тоже нашли свободное место с самого края. И вот, наконец, зазвучали фанфары. Фонтан встрепенулся, словно очнувшись от дрёмы, и послышались первые слова композиции «Барселона» в исполнении Фредди Меркьюри и Монсеррат Кабалье. В сгущающихся сумерках засверкали лучи прожекторов подсветки, словно в гранях алмаза, и пёстрые чешуйки света рассыпались ворохом по хрустальным каплям водных струй. Музыка не лилась, а била ключом в такт пульсации самого фонтана, создавая единый организм, дышащий силой и вдохновением.

Я на миг закрыл глаза. В ушах перекатывались слова песни, словно морская галька от прибоя: «Por ti sere gaviota de tu bella mar». И я действительно представил, как расправляю руки-крылья и отталкиваюсь от бетонного подножия, чтобы ощутить плотные воздушные потоки под грудной клеткой. С последними аккордами забили колокола, а потом всё стихло, оставив после себя лишь шелест воды. Гимн города был выпит без остатка.

Нам кажется, мы короли мира. Мы открыли атом, а потом расщепили его, мы сказали, что материя состоит из лептонов, кварков и бозонов, и стали это доказывать. Мы сорок лет гонялись за бозоном Хиггса, пока не нашли его. Мы делили, разбирали, структурировали и раскладывали, не думая, что это не похоже на созидание. Человеку свойственно до всего докапываться и искать ответы, хотя когда-то достаточно было простой веры. Но сегодня мы не думаем, что так же доверчивы, как были раньше. Мы заматерели, набрались опыта и не раз обжигались по жизни, стали практичными и жёсткими, если не сказать жестокими. С нами теперь невозможно спорить, ведь мы всегда правы.

Мы построили танки, эсминцы и зенитные установки. Мы осушили болота, затопили земли для водохранилищ, прорыли каналы и вырубили леса под пашни. Мы всегда считали себя умными и рациональными настолько, что готовы были посостязаться в этом с самой Природой. Нам кажется, что наши технологии достигли Абсолюта, хотя это не первое наше заблуждение за обозримую историю человечества. В конце девятнадцатого века лондонское научное общество полагало, что больше нечего открывать и человек завершил золотой век научных исследований. Но следующее столетие подарило миру новые технологии и науки. Генетика, робототехника, космические полёты и квантовая механика давно перестали быть словами из книг о фантастических межзвёздных перелётах: теперь это всё плотнее и плотнее интегрируется в нашу жизнь.

Нам кажется, что мы преуспели: приручили реки, научились клонировать живых существ, создавать электричество и летать. Но при этом мы боимся признаться, что это только жалкое копирование природных феноменов. Мы обскакали саму Природу в многообразии искусственных видов: мы вывели восемьсот пород голубей и четыреста пород собак. Но только не учли, что почти все они без помощи человека не способны прожить и года. Мы так стремимся окружить себя искусственной средой, что превзошли любых других существ в попытках целенаправленно изменить мир вокруг себя, разрушая его. Может, поэтому мы такие замкнутые и отстранённые, что уже не помним радости пересвистывания с лесными птицами, звон ночных цикад, мягкость некошеных лугов под босыми ногами и свежесть воды в ручье. Нам больше по душе яркие мониторы, урчание плат компьютеров и уличный шум транспорта. Мы привыкли к тяжёлому городскому воздуху и блёклой листве парковых деревьев, осунувшихся под пылью и копотью автострад.

Мы – короли мира, в этом сомнений нет. Наши учёные создали процессоры, микросхемы, двигатели внутреннего сгорания и модули беспроводной связи. Этот прекрасный мир техники и электроники поднял человека не просто в звание венца творения, а в ранг небожителей. Нам есть чем гордиться, и мы гораздо умнее, образованнее, дальновиднее и прозорливее наших предшественников из далёкой античности или средних веков. Наша осведомлённость так велика, что теперь мы умеем разрушать не только себя, но ещё и свой дом. Сегодня мы знаем, как можно уничтожить всю планету, и втайне гордимся этим. Люди издали миллионы трактатов и написали мириады художественных книг, придумали тысячи материалов и научились пользоваться электронной бумагой. Мы изобрели винил, магнитные ленты и оптические диски, желая прочно и надёжно сохранять свои знания. Но так ли много на самом деле достиг современный человек, если за свой век он не создал ничего более долговечного, чем каменные или глиняные таблички…

Человек легко расстаётся с родовой памятью. Он забывает рассказы родителей, смутно помнит истории предков и предвзято относится к прошлым поколениям. Для него нет ничего важнее, чем его внутренний мир и сегодняшнее положение дел. В далёком прошлом осталось следование семейным традициям, поминание семи родов и чествование предков. Теперь нас мало что связывает с минувшим, мы слишком часто живём только своими ожиданиями. Возможно, в этом виновата культурная среда, а может быть – давление цивилизации. Мы думаем, что становимся более гуманными, грубея на глазах, более щедрыми, обрастая коростой прагматизма, более рациональными, забывая заботиться о близких. Весь наш построенный мир стоит на комариных ногах, поддерживающих выдуманный скелет мамонта, готовый упасть от одного лёгкого удара.

Нам кажется, что человечество давно уже стало жемчужиной в развитии планеты, что оно смогло подчинить себе стихии и приручить саму Природу. Что людям подвластно изменять окружающую среду, приспосабливая любые условия для комфортного существования. Что мы перешли в новую эру благоденствия и порядка, и единственное, что нам ещё не удалось обуздать, – это время. Но много ли эпох прошло с того момента, когда люди уничтожали друг друга в постоянных войнах, борясь за любые лоскуты земли, кажущиеся иногда совсем безжизненными? Давно ли мы избавились от попирания прав равных нам людей, давно ли мы стали милосердными и чуткими к чужому горю? Войны по-прежнему продолжаются на планете Земля, так же убивают миллионы людей, а сильный старается использовать слабого. Прогресс лишь научил нас делать это скрытно и называть красивыми словами, отчего на душе становится ещё мрачнее. Наше общество постоянно говорит об объединении, при этом дробясь на расы, религиозные союзы, национальности и даже группы по интересам. Мы умеем сплачиваться лишь против кого-то в борьбе за идеалы, мнение, власть, ценности, жизненную позицию или хотя бы за «лайки» в сети. У нас нет и толики «всеобщей любви» или «планетарного милосердия». И само понятие «любовь» для нас есть сравнение с чем-то ненавистным, с пониманием, что есть что-то, чему мы должны противопоставить это чувство. В нас ещё слишком много дикого при всех попытках называться цивилизованным обществом.