Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 14.12
Ушуайя. На краю света

Я хочу верить в то, что космос – это великая любвеобильная исцеляющая сила, которая вращается вокруг нас. Эта сила ошибается, творит кучу жестокостей и зла, но даже в насилии она видит какой-то смысл. По крайней мере, мне очень хочется в это верить. Потому что если смысла в насилии нет, то, видимо, его вообще нет ни в чём.

Роберт Дауни-младший

Город Ушуайя является столицей штата с длинным названием Провинция Огненная Земля, Антарктида и острова Южной Атлантики. Помимо самой Огненной Земли, в него входят Фолклендские (Мальвинские) острова, Южная Георгия и Южные Сандвичевы острова, а также территория Антарктиды, заключённая в секторе между 25 и 74 градусами западной долготы. Как я уже упоминал, все три группы островов территориально контролируются Великобританией, но если первые постоянно страдали попеременно от политических и от военных споров, то остальные два не имели никаких претензий со стороны Аргентины до 1927 и 1938 года соответственно. На островах нет испаноговорящего населения, и на очередном референдуме жители проголосовали за сохранение статуса заморской территории Великобритании в данном регионе. И всё же, несмотря на это, на заседаниях ООН Аргентина не бросает попыток осуществить свои планы по присоединению этих земель.

Опираясь на своё территориальное расположение и местонахождение «островов раздора», Аргентина претендует также на часть Антарктиды площадью больше миллиона квадратных километров, что составляет треть её нынешних владений. Однако и в этих своих желаниях она далеко не одинока. Свои притязания на шестой материк официально озвучили семь стран (не считая того, что Япония и Германия сняли свои претензии после второй мировой войны, а Бразилия, Перу, Эквадор и ЮАР не успели оформить их документально). А вот аппетиты, к примеру, Великобритании, даже превосходят аргентинские. Среди претендентов числятся и такие неожиданные страны, как Франция или Норвегия, расположенные в противоположном полушарии и заявляющие о своих правах лишь на основании первооткрывателей и исследователей, бывших гражданами этих государств. Норвегия при этом ведёт полемику о территории, в десять раз превышающей её собственную, а сектора, на которые претендуют Великобритания, Аргентина и Чили, пересекаются.

Договор об Антарктиде, вступивший в силу в середине 1961 года, поставил точку в открытом споре по этому вопросу. Согласно его положениям, любое использование территории, находящейся южнее 60˚ южной широты, кроме как в научных и исследовательских целях, считается незаконным. К этому относятся, помимо прочего, пересечение границы военно-морскими судами или использование на территории Антарктиды атомной энергии. Аргентина же по-прежнему упорно продолжает рисовать на своих картах сектор огромного белого материка, присоединённый к территории страны, а Чили – увеличивать количество полярников и их семей, живущих на территории Антарктиды.

Это странное место – маленький город на берегу пролива Бигль. Коричневые хребты, припорошённые майским снегом, альпийские домики около залива Баия-Энсеррада (Bahía Encerrada), цветущие ромашки у южных берегов Атлантического океана, пристань, откуда корабли отправляются к Антарктиде и куда круизные лайнеры в сезон привозят тысячи туристов, мечтающих о приполярной экзотике. Город был основан в 1884 году и долгое время оставался всего лишь небольшим посёлком, пока в 1902 году здесь не открыли тюрьму, куда поместили более пяти сотен человек. Был среди них и русский анархист Симон Радовицкий, отбывающий пожизненный срок за убийство начальника полиции Буэнос-Айреса Рамона Фалькона после того, как тот в 1909 году приказал расстрелять первомайскую демонстрацию. Его приговорили к пожизненному заключению, а не к смертной казни, лишь потому, что преступник не достиг совершеннолетия. В 1921 году он, единственный за всю историю, смог бежать (не считая тех, кто вернулся обратно по своей воле), но менее чем через месяц его схватили чилийские власти. Лишь после 20 лет заключения он получил свободу.

В 1947 году тюрьму закрыли. Сейчас на её территории расположен комплекс музеев. Но одно крыло всё же оставили в первозданном виде: узкие холодные камеры в два уровня, двухъярусные нары, редкие чугунные печки в общем коридоре, дощатый пол, местами прогнивший от времени, тонкие металлические перила на балконе второго этажа, душевые со стёртым бетонным полом и маленькие, заплывшие жиром окна. Условия для заключённых здесь были поистине суровыми, хотя разве может хоть что-то сравниться с советским ГУЛагом?

Длинный холодный вздох зимы пробежал по моим волосам, под ногами захрустел седой иней, покрывший тонкие ломкие стебли ковыля. Тысячи пней от гигантских буков, из которых прежде состояли могучие южные леса, застонали невидимым хором, словно фантомы деревьев, колышущиеся на ветру. Их неровные шершавые спилы вставали перед моими глазами, а годовые кольца печатали причудливый узор навсегда ушедшей жизни. Обнажённые корни стыдливо прятались за истлевшей листвой и первым подтаявшим снегом. Их было много, но каждый из них был одинок: это были лишь тени деревьев, которые когда-то, укрывшись палантином мха, смотрели в пасмурное небо в ожидании тёплого солнца. Когда-то заключённые, корчась в приступах чахотки, орудовали здесь топорами и двуручными пилами. Они меняли жизнь леса на жизнь маленького бастиона – за его кирпичными стенами и колючей проволокой они сами коротали своё время до рассвета. Теперь же по самой южной узкоколейке в мире вместо вагонеток с поленьями едут туристы, желающие посетить национальный парк Огненная Земля. Здесь ещё сохранились в первозданном виде леса и болота, служившие охотничьими угодьями племени ямана.

Свежий снег, покрытый оплавленной коркой наста, кажется, сохраняет следы навсегда. Влажный рельефный рисунок протекторов цепочками тянется между деревьями, исчезая в глубине лесного массива. Колонны морщинистых стволов буков тянутся вверх и там, в вышине переплетаются друг с другом кронами. Тонкие ветви кустарника опутывают подлесок замысловатой вязью. Обломки упавших деревьев зарастают мхом и роднятся с каменными валунами. В отсутствие листьев на многих ветвях видны небольшие жёлтые шары, словно яркие гирлянды, украшающие лес. Это не плоды деревьев, а грибы, упругие и плотные, с гладкой поверхностью, по мере созревания покрывающейся небольшими ямочками. Для аборигенов они служили основной растительной пищей, они ели их сырыми. Кое-где ветви покачиваются под тяжестью небольших птиц – пищух – любителей понаблюдать за гостями леса. Они чирикают, перелетая с дерева на дерево, чтобы не отстать от нас в пути. Среди поваленных стволов снуют крапивники. Боясь выбраться наружу, они выдают своё присутствие только шуршанием листвы. Суровость природы проявляется во всём: в грубых вулканических камнях, в заснеженных вершинах, в морщинистых стволах, в обитателях леса…

Мы выходим на берег лагуны, пронзающей унынием и холодом. Лежащий сосновый ствол ещё держится корнями за каменистую землю; он тянет ветви к небу, будто пытаясь ухватиться за него и снова встать на ноги. Тёмные тучи сплошной пеленой застилают воздушную оболочку. Промозглая сырость забирается под куртку, норовя прогнать внутреннее тепло без остатка. Поёживаясь, я гляжу в тёмную воду, но в мелкой ряби нет моего отражения, будто я полностью растворился в пустоте и одиночестве южного холода.

Мелкий дождик осыпал лагуну, и поверхность залива покрылась оспинами. Южный лес жадно поглощал сыпавшуюся воду, словно страдая от похмелья после бурной вечеринки. Ясные дни здесь бывают редко, а с южной стороны горного хребта дела обстоят ещё хуже: яростные ветры сгибают деревья, превращая их в горбунов и уродцев, а ураганы, идущие со стороны мыса Горн, ежедневно заливают леса, льнущие к крутым склонам гор, обильными дождями. Берега, в клочья изодранные ветрами, разрезаны десятками узких замысловатых бухт, создающих затейливые лабиринты. У нижней оконечности архипелага сотни кораблей навеки замерли в неспокойных волнах Южного океана. Как не схожи эти две ипостаси Огненной Земли: безмятежный, меланхоличный северо-восток и кипящий за Андами бешеный юго-запад!

Около сторожки я заметил странную собаку: она вертелась возле семьи, складывающей вещи в машину после ночёвки. Внимательно приглядевшись, я понял, что это вовсе не собака, а крупная лисица, в поисках наживы вышедшая к людям. Всё её поведение показывало, что она уже давно освоилась здесь. Она вела себя не просто свободно, но иногда даже нагло, пытаясь при случае стянуть что-нибудь у зазевавшихся туристов. Стоило, например, одному из них обронить небольшое полотенце, как она моментально ухватила его зубами и потянула за собой в лес.

Мы устроились на небольшой скамейке за деревянным столом, чтобы пообедать. С собой у нас была заготовленная с прошлого вечера курица и хлеб, в местном кафе мы заказали по чашке горячего чая. Но едва мы приступили к обеду, как рядом возникли две серых лисицы, явно ожидавших своей доли от нашей еды. Съев мясо, мы отдали кости им, но только хищники вцепились в добычу, как из сторожки раздался громкий оклик в нашу сторону. Смотрители ругались, что мы подкармливаем диких животных, и нам вместе с лисицами пришлось ретироваться в лес.

Чуть заметные тропы петляли между невысокими деревьями, словно отыскивая дорогу в незнакомой местности. Одни лагуны сменялись другими, наполняя окружающее пространство то болотными растениями в топкой грязи, то южными дубами с открытым свободным подлеском. По пути мы видели ещё несколько лисиц: некоторые из них выискивали себе питание, другие же лежали, свернувшись калачиком, так что из-под густого подшубка торчал только остренький чёрный нос. Хищные чёрные птицы в поисках добычи летали низко, едва не задевая верхушки деревьев. Мы вышли к бухте, где прежде, возможно, ловили морских выдр или рыбу индейцы-алакалуфы, а может быть, вставали на якорь европейские исследователи Огненной Земли. Сейчас эти фьорды стояли спокойные и нерушимые, ещё не скованные льдом, не погрузившиеся в зимний анабиоз. Они затихли перед отходом ко сну, чтобы не просыпаться до весны, а затем начать всё сначала…

Небо только начинало светлеть, а мы уже стояли на набережной около пристани. Порывы морозного ветра щипали кожу на лице, переходя от лёгкой задиристой игры к ясно ощутимым ударам. Изгибы хребтов вокруг Ушуайи окрасились по краям в лимонный цвет. У причала стояли огромные контейнеровозы под панамскими флагами. Рукава кранов застыли в ледяном воздухе, будто скованные лёгкими, но прочными воздушными цепями. Через некоторое время берег наполнился движением, и мы увидели, как вереница людей устремилась на небольшое прогулочное судно. Мы последовали за ними. Когда восточная вершина озарилась ярким светом и над ней поднялось солнце в рыжих оборках, наш корабль уже пересекал канал Бигль, держа путь к небольшому острову, где обитала крупная колония морских львов. Ещё на подходе к нему мы заметили несколько десятков её представителей, с азартом загоняющих в кольцо косяк рыб. Они грациозно выпрыгивали из воды, подобно дельфинам, и вновь скрывались в пучине. На чёрных лоснящихся боках сверкали блики солнечных лучей, поверхность бурлила от множества рыбьих хвостов и ласт морских львов. Ледяная вода была для них абсолютно комфортной, а охота больше напоминала игру, чем жестокую борьбу за выживание. Превосходное владение телом в воде составляло яркий контраст тому, какими они становились, выйдя на берег. Беззащитные медлительные животные могли лишь громко рычать и скалить клыки, когда рядом с ними их сородичей убивали из карабинов и ружей. Ценный мех, жир и мясо с давних времён привлекали многих охотников, а простота добычи гарантировала стабильно высокие показатели убоя. В результате большинство колоний исчезли совсем, лишь на труднодоступных островах и побережьях популяция морских млекопитающих продолжила существовать. Сейчас их взяли под защиту, и они чувствуют себя уверенно вблизи от человеческого жилья, но судьба была благосклонна не ко всем.

На маленьком скалистом острове расположились сотни животных, издающих несмолкаемый рёв от недовольства то ли своими соседями, то ли прибывшим кораблём. Они поднимались на ластах, тянули шеи вверх и по очереди завывали или хрюкали, глядя ввысь. А некоторые просто лежали, прикрыв глаза и не замечая даже то, что другие перешагивают через них или нагло ставят ласты на их головы. Все они кажутся разными: со своими характерами, привычками и желаниями, разнообразными расцветками, формами, размерами. Каждый морской лев словно обладает индивидуальностью. Они заглядывают в твои глаза, будто отыскивая в них что-то: сочувствие ли, понимание или эмпатию – не знаю. Но часто, глядя в глаза животным, не можешь поверить, что у них нет разума. Я отвернулся, не выдержав этой схватки взглядов; я понял, что окончательно продрог, и отправился греться в салон корабля.

Наш транспорт отчалил от острова, развернулся и неспешно отправился к другому берегу. Группа островов около Наварино была территорией Чили, но, не встретив никаких препятствий, корабль мягко скользнул брюхом по дну, и мы сошли на берег. Пустынная каменистая поверхность местами была покрыта жидкой растительностью. Галечник окаймляла полоса водорослей, выброшенных на берег. Одинокие чайки сидели на сланцевых породах, вспученных со дна пролива. Ветхая деревянная постройка сообщала, что здесь появлялись люди. На горизонте резкой ломаной линией белели гребни гор.

Кормораны расчерчивали небо, время от времени прокалывая поверхность океана, будто горячие иглы – воск. Мы взошли на корабль и отплыли вслед за этими птицами к острову. Он весь был занят гнездовьями корморанов. Этих пернатых ещё называют летающими пингвинами, поскольку в спокойном состоянии, сидя на скалах или в гнездах, они по виду совсем не отличаются от своих собратьев, не умеющих летать. Кормораны то взлетали, то снова приземлялись на скалы, формируя непрерывный поток птичьего движения. Здесь бурлила жизнь, не зависящая от стужи и подступающей зимы. Посреди острова одиноким шпилем возвышался маяк. Красно-белые полосы, хорошо видимые на фоне серых скал и золота высокого ковыля, скользили вверх метров на двадцать. Раньше вахты на маяках длились по полгода, и «farreros» – смотрители маяка – проживали вместе с семьями долгую и однообразную жизнь длиной в шесть месяцев на самом краю света практически без общения с другими людьми. Они ждали смены, считая дни, а может, просто созерцая мир вокруг себя. Сейчас почти все маяки работают в автоматическом режиме – прогресс шагает широкой поступью. Но эти места до сих пор называют «Fin del Mundo», и неспроста, ведь это настоящий Конец Мира, после которого только льды и неизвестность…

Сквозь запотевшее стекло я видел хлопья мокрого снега, стремительно летящие вниз. Они полосовали темноту улиц белым дождём, иногда затевая хоровод по приказу меняющегося ветра. На тротуарах, застеленных белой порошей, появлялись первые цепочки следов, отпечатываясь чёрными пятнами на ещё тёплом асфальте, и постепенно таяли, теряя чёткие очертания, а затем и вовсе превращаясь в один пушистый ковёр свежего ночного снега. Свет фонарей тусклыми жёлтыми дисками умывал улицы, по которым изредка проезжали автомобили. Я вглядывался в черноту моря за едва различимыми силуэтами домов, но, конечно, ничего не видел. Где-то там вздымались острова, океан нёс свои воды через пролив Дрейка, огибая мыс Горн; где-то там, далеко, массивные льды Антарктиды откалывались от материка и уплывали вдаль; где-то там было ещё много неизвестного, непонятного и такого притягательного. Но только не в этот раз, не сейчас, а может быть, уже и никогда. Я достиг крайней точки своего путешествия, южного города Ушуайя, и теперь меня ждёт только путь на север, где, как это ни парадоксально, теплее, чем здесь.

Белые стрелы рассекали воздух, впиваясь в дороги, дома и газоны. От мокрых игл лужи пузырились водой. Свет рассеивался, отражаясь от снежной массы, и темнота ночи уже не казалась такой кромешной. Зима. Южная зима укрыла город, леса и горные кряжи пушистой белой пеленой. И сколько бы одежд ни сменили острова, их настоящий облик не скроется никогда. Ведь там, где заканчиваются печали, остаётся светлая улыбка грусти. Улыбка на суровом лице, изрезанном фьордами, покрытом щетиной сожжённых и срубленных деревьев и постоянно умываемом дождём и снегом. На лице, которое не лжёт и не лукавит, не утаивает и не хитрит, а лишь сосредоточенно хмурит брови и думает о том, что невозможно осознать нам, – на лице Огненной Земли.

Глава 14.13
Барилоче. Горный хребет в шоколадной глазури

Жизнь – это тягостная ночь в дурном постоялом дворе.

Тереза Авильская

«Этот город – не то, что вам нужно, – услышали мы от пары москвичей, почти десять лет назад переехавших в предгорья Анд. – Он создан для туристов, и за счёт них живёт уже четверть столетия. Здесь нет настоящей жизни, здесь нет дикой природы – всё настоящее только в горах. А чтобы попасть туда, нужно отказаться от удобства лыжного курорта и пойти в трек на несколько дней». Но что можно сделать, если у нас всего лишь три дня, и два из них займёт дорога?

В апреле на озёрах вокруг Барилоче воцаряется осеннее совершенство. Огненные листья укутывают кроны деревьев шалью, тёмная вода чуть колышется свинцовым расплавом, украшая берега с галькой праздничной бахромой. Маленькие кораблики тихо скользят по глади, неспешно виляя гребными винтами, будто таксы – хвостом. Уже свежо, но ещё не прохладно, туманы, словно боясь, держатся в отдалении от города. В это время он томится в неге, не предвещающей беды. Но мы появились здесь в тот момент, когда зима принимала пост у младшей сестры.

Ветры бушевали над некогда спокойной водой озера Науэль-Уапи (Nahuel Huapi), острые капли секли судорожный воздух, тучи смазали яркие цвета, отчего и дома, и жители по-осеннему поблёкли. Заиндевевшие лужи, едва успев отогреться под слабыми лучами пожухлого солнца, снова отдавались ночной дремоте. Снег ещё не собирался укрывать серую почву и горсти камней, хотя в западных краях провинции Рио-Негро в это время уже начинается горнолыжный сезон: люди из крупных городов слетаются сюда, чтобы провести несколько дней на зимнем курорте. Здесь же, в горах, стоят подъёмники, из-за испортившейся погоды уже не влекущие любителей трекинга, но ожидающие скорого приезда горнолыжников. Я представляю, как опоры канатной дороги омываются потоками холодного дождя, за ночь покрываясь коркой льда, как стальные канаты поскрипывают между роликами, дрожа на ледяном ветру. По спине пробегают мурашки, и мне всё меньше хочется выходить в промозглый зачерствевший вечер.

Нам давно уже не доводилось жить в таком уютном номере. После череды хостелов, где в комнатах ютятся несколько человек, чистый яркий дабл кажется верхом совершенства. Ковролин с коротким ворсом, наклонный потолок мансарды, встроенный шкаф и огромная кровать, занявшая две трети комнаты, – вот и весь изысканный антураж нашего жилья. Однако, несмотря на небольшое пространство, здесь по-домашнему уютно. Жар от радиаторов разгоняет стылую кровь, тело потихоньку оттаивает, и тепло растекается от солнечного сплетения до пальцев ног. Бутылка красного сухого вина сорта «Мальбек» с содовой помогает быстрее обрести внутреннее равновесие и прийти в себя. Местное вино очень популярно в стране, а в последнее время стало соперничать во всём мире даже с французским, итальянским и австралийским. В давние времена здешние поселенцы вместе с другими культурами привезли из Европы виноградную лозу. И кто же мог подумать, что климат Аргентины идеально подойдёт для виноделия, а вековые традиции начнут другую жизнь, открыв старые секреты и создав новые легенды! После опустошительных нашествий филлоксеры и морозов 1956 года, на три четверти уничтоживших посадки мальбека в Европе, эта культура погибла для Старого Света, но, как феникс, воскресла в Новом. Сейчас это самый возделываемый сорт во всей стране.

Для аргентинцев дар Диониса стал национальной гордостью: они пестуют винодельческие традиции и поэтому не торгуют импортными марками. Подобно Чили, где конкурентам не дают хода на внутренний рынок, здесь действуют пошлины на импорт и государственный протекционизм, стоящие на страже интересов местных виноделов. Прилавки уставлены множеством сортов и товарных брендов, часть которых можно приобрести и в России, но большинство из них неизвестны русскому покупателю. Цены на вино крайне демократичны: они начинаются с одного евро и заканчиваются бутылками категории «DOC» за несколько тысяч. Но главное, что производить его здесь дешевле, чем делать порошковые концентраты, а затем разбавлять их водой, поэтому вся продукция только натурального происхождения. Содовая продаётся в пластиковых двухлитровых тарах со встроенной сифонной системой и стоит не намного дороже, чем обычная вода. Через час бутылка вина подходит к концу, и, как бы уютно ни было сидеть в ярком, жизнерадостном номере, нам снова нужно выбираться на безрадостную улицу, чтобы подкрепиться.

Три первых проспекта, идущих от самого берега озера параллельно друг другу, сосредоточили в себе коммерческую жизнь всего города. А он, как выясняется, полностью предоставил себя к услугам приезжающих сюда на отдых туристов. Плеяда магазинов с известными зарубежными брендами спортивной одежды и снаряжения, ориентированных исключительно на гостей города, кафе и сервисы, очень напоминающие о зимних курортах Европы. Но туристов сейчас немного, да и те, что есть, будто попали в безвременье: они растерянно ходят по сувенирным лавкам и торговым центрам, не зная, чем заняться дальше.

Центральная площадь очень живописна. Маленькие домики в стиле старых скандинавских домов с покатыми крышами, грубыми каменными блоками и деревянными вставками, окружают мощёный квадрат, в центре которого высится памятник Хулио Рока. С единственной свободной стороны ступени спускаются к берегу неспокойного озера, где расположен порт. Даже на фоне густо-серого неба такие дома выглядят не тяжело и уныло, а весьма гармонично вписываются в любые прихоти погоды.

Редкими яркими пятнами среди сковавшего город ненастья вспыхивают рукотворные паутины, опутавшие стволы некоторых деревьев. Они оплетают их разноцветными шерстяными нитями до высоты человеческого роста и выглядят так правдоподобно, что кажется, будто вот-вот появится пёстрый паук в фиолетовую или вишнёвую крапинку и начнёт в восемь глаз осматривать свои владения в поисках зазевавшихся насекомых. Я пристально вглядываюсь, боясь упустить его из виду, но он всё не появляется, словно затаился и не желает попадаться кому-либо на глаза. Паутины обматывают одно дерево за другим, увлекая меня вглубь города.

За пределами туристических улиц Барилоче внезапно меняет облик, становясь однообразной массой бесформенных домов, и уже непонятно, где конец одного из них, а где – начало следующего. Периферия города разительно отличается от ухоженного соцветия улиц Морено (Moreno), Митре (Mitre) и 12-го Октября (12 de Octubre), на которых расположены муниципалитет, кафедральный собор, туристический центр, музей Патагонии, торговые центры, а чуть дальше – и автостанция с железнодорожным терминалом. Стремясь стряхнуть с себя этот путающий морок, я возвращаюсь на привычную улицу Морено. С просторных витрин сетевых магазинов «Mamuschka» и «Turista» меня манят медведи, модели самолётов, обезьяны, сотовые телефоны и прочее кондитерское великолепие, сделанное с точностью и изяществом ювелира, – все эти сладости можно попробовать, всё это разнообразие хочется съесть.

Помимо горнолыжных курортов, Барилоче славится шоколадом. Крупные торговые сети предлагают сотни видов и сортов этого лакомства в самых разных обёртках и упаковках. Картонные домики наполнены ворохом конфет в ярких фантиках, модели паровозов и автомобилей соревнуются друг с другом по красоте и деталировке, витрины ломятся от шоколада. На полках стоят яркие, нарядные матрёшки с румяными щеками и задорно улыбаются посетителям в ответ на их любопытные взгляды. Кажется, что детские мечты после стольких лет томительного желания воплотились в волшебный мир, сотканный из шоколада, сахарной пудры и ириса.

Совсем недалеко от Барилоче начинается цепь Анд, отделяющая Аргентину от Чили. Долгое время в связи с труднодоступностью горных маршрутов между странами не было наземных дорог, да и сейчас есть всего несколько перевалов, по которым легковые автомобили, автобусы и фуры едут из одной страны в другую. Прежде же горными тропами пользовались только индейцы мапуче, перегонявшие с востока на запад украденный скот. На протяжении многих десятилетий эти две страны открыто враждовали за обладание территориями, ресурсами и властью. Ряд конфликтов за крохотные острова в архипелаге Огненной Земли едва не перерос в полномасштабные военные действия. Однако государства вовремя поняли губительность такой политики и поклялись соблюдать вечный мир, в знак которого на перевале между Сантьяго и Мендосой установили статую Христа, отлитую из бронзы аргентинских и чилийских пушек. Тем не менее эти страны продолжают вести нескончаемую скрытую борьбу за первенство, словно два брата, претендующие на руку и сердце одной девушки.

Уже сама граница государств уставлена действующими вулканами: здесь их более десяти, а в остальной части Анд – ещё больше. Извержения происходят регулярно, крупные – каждый год. Два года назад перевал Барилоче-Осорно был полностью завален пеплом. Он образовал метровый пласт, укрыв землю слоем серого пуха, словно сугробами. Седые деревья стояли в инее, покрывшем зелёную листву и хвою плотным саваном. Казалось, техника будет расчищать дороги не меньше месяца, и столько же времени уйдёт на борьбу с многокилометровыми пробками вокруг приграничного пункта, а последствия разгула стихии ещё долго будут сказываться на инфраструктуре и транспорте обеих стран. Однако бульдозеры освободили дорожное полотно за пару дней, а пепельный налёт с леса быстро смыло дождём. Через несколько суток жизнь вошла в привычное русло, и следов недавней катастрофы практически не осталось. Лишь кое-где на черепице скатных кровель можно заметить небольшие кляксы слежавшейся тёмной массы, напоминающие о случившемся. Люди по обе стороны Анд уже привыкли к тому, что в любой момент природа может снова возвестить о своём праве повелевать миром и человеком, тогда земля задрожит от натуги, и очередной горн, салютуя алыми каплями магмы и клубами чёрного пепла, затянет марш огненных саламандр.

Барилоче, действительно, оказался городом для туристов, где летом хорошо гулять в парках, осенью и весной – плавать по озеру, а зимой – кататься на лыжах. Город удобных отелей, приятных кафе и европейского комфорта. Город, где можно отведать прекрасного шоколада, откуда можно увидеть вершины Анд и пампу Патагонии, куда стоит поехать за спокойствием и уютом. Город, не давший того, что нам было нужно.

Я лёг на кровать в номере и закрыл глаза. Стук колёс. Вагоны пошатывает от неровности колеи. Потоки осеннего дождя заливают стёкла. Трамвай. Ещё не включены радиаторы отопления, из-за которых зимой невозможно сидеть на местах. Металлическая поверхность сидений так раскаляется, что приходится поминутно переваливаться с правой ягодицы на левую, чтобы не получить ожог, и единственным спасением становится шуба или пуховик. К семи часам почти весь вагон уже занят бабушками. Они подолгу стоят на остановках, с трудом забираются внутрь и едут, едут… Иногда на другой конец города. Я, сонный, по утрам всегда утешаюсь тем, что однажды наступит день, когда я избавлюсь от обычных мирских трудов, уйду на пенсию и, наконец, высплюсь. Эта мечта временами становится невыносимо желанной, но стоит мне увидеть бабушек у трамвая, как всё сразу меняется. Я осознаю, что в этом возрасте уже не просто не хочется спать, а паталогически не получается это делать. И вот они друг за другом тянутся в поликлиники, на почты, в банки и на рынки. Они тратят часы своего времени, чтобы купить что-то на другом конце города на пару рублей дешевле, чем около дома, а потом долго хвалиться своей выгодой. Столько впустую потраченного времени, и столько мимолётного счастья в мелочах!

А пока наши пенсионеры раскладывают очередной пасьянс своей пенсии в поисках выигрышной комбинации, которая позволит им дотянуть до следующей, их зарубежные ровесники строят планы на очередное путешествие. За утренним чаем они листают газеты и думают, куда поехать в следующем месяце, чтобы повидать мир. Они трудились много лет, отчисляя налоги государству, и теперь имеют полное право наслаждаться жизнью. Дети давно выросли, дом опустел – самое время отправиться куда-нибудь в дорогу, пусть даже физически это теперь труднее, чем в молодости. Как странно: наши родители, бабушки и дедушки тоже по́том и кровью строили заводы, распахивали целину и осваивали тайгу, но в результате могут позволить себе разве что торт «Птичье молоко» по праздникам да конфеты «Школьные». Всё отданное во имя прогресса и развития обратилось в прах. Где сегодня доски почёта, статьи в газетах и медали за труд? Куда девалась гордость за свою страну? Я, как во сне, слышу из телевизора пресные слова о продлении пенсионного возраста, монетизации льгот и других пенсионных реформах. В очередной раз чиновники, будто напёрсточники, сообщают нам, что негосударственные пенсионные фонды смогут приумножить наши накопления, белые зарплаты являются панацеей от всех грядущих бед, а дополнительно вложенные сейчас деньги обеспечат беззаботную старость в будущем. А что делать тем, кто и поныне откладывает «похоронные» деньги в складках постельного белья, уложенного в старенькой стенке, а в ванной сушит выстиранные целлофановые пакеты, не терпя такого расточительства в вещах? Как облегчить жизнь тех, кто поднял семерых детей или потерял своих родителей в войнах и лагерях? Кто всегда верил, что советский человек – это не гражданство, а жизненный принцип?

Сегодня самыми заядлыми путешественниками считаются японцы. Их встречаешь в любой точке света, каждый раз удивляясь их любознательности и неиссякаемой энергии. Нередко уже с трудом передвигая ноги, они вновь и вновь доказывают себе, что ещё могут. И им это удаётся. Как смогли они прийти к такому благосостоянию, если всего шестьдесят лет назад их страна, обессиленная войной, растоптанная сапогами победителей, не знала, что ждёт её дальше. Огромное трудолюбие и непрерывная борьба превратили страну, обделённую природными ресурсами, в великую державу. Почти то же самое было и у нас. Лишь вместо благодарности за отданные жизни наши деды и их жёны вынуждены сами искать способы выживания.