Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Некоторые рабочие трудятся на шахтах вместе с сыновьями, кто-то после института выходит в ночную смену, чтобы оплатить учёбу, большинство впервые приходят сюда в пятнадцать лет, а к сорока пяти становятся больными стариками, отхаркивающими свои лёгкие. Здесь уже не случается чудес, когда внезапно находят баснословно богатые жилы, а после добычи нескольких тонн породы лаборатория сообщает, насколько она насыщена минералами и сколько, соответственно, можно заплатить за неё шахтёрам. Здесь люди каждый день начинают свой тяжёлый труд, рискуя закончить его, будучи погребёнными под завалами породы или угорев от удушливого горного газа, а если повезёт, то просто на больничной койке. Люди трудятся здесь, отдыхают, справляют праздники и умирают во имя развития цивилизации, во имя жестокого прогресса и обогащения власть имущих, как и многие из нас, как все, кого я знаю…

Глава 13.7
Сукре—Туписа. Дороги Альтиплано

До чего же теперешние молодые люди все странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведёт к хорошему концу.

Три товарища. Эрих Мария Ремарк

День хмурился низкими облаками, стекая с гор в долину, как растаявший шоколад с ещё не остывшей свежей выпечки. Низкие домики прижались к неровным склонам, кое-где осыпавшимся буро-коричневыми крошками ржаного хлеба. Ворох улиц цеплялся за горы, словно плющ, упорно заползающий на шершавую, потрескавшуюся от времени стену. Но ближе к центру дома становились больше и добротнее, улицы распрямлялись в проспекты, пыльные обочины расцветали газонами. Наконец, сетка застройки обрела привычный прямоугольный вид, ладно скроенные дома предстали трёх-четырёхэтажными сооружениями, выдержанными в однообразном строгом стиле. Белые стены, минимум деталей и вывесок, узкие тротуары, покрытые плиткой и асфальтом, небольшие балконы, смотрящие на проезжую часть. За массивными дверями и воротами часто скрывались от взглядов случайных прохожих просторные патио с деревьями, фонтанами и скамейками для отдыха, оставаясь в полном распоряжении только тех организаций, которые полностью или частично занимали здание.

Столица Боливии оказалась совсем небольшим провинциальным городом, где из всех правительственных учреждений осталось лишь здание Верховного суда. Другие органы власти давно перебрались в динамичный, быстрорастущий Ла-Пас, там же обосновался и сам Президент со своей резиденцией. Теперь здесь не найти ни одного посольства иностранных государств, почти не осталось головных офисов крупных боливийских компаний, выставочных центров или концертных площадок. В выходные жизнь в городе практически замирает, слегка теплясь лишь у здания центрального рынка, а титул столицы сохраняется за Сукре больше по привычке, а не с какой-то практической целью. Даже построенный десять лет назад двадцатитрёхэтажный небоскрёб, взвившийся над низкими зданиями города, вызвал у местных жителей скорее осуждение, чем радость от приобщения к глобальной экономике. Сукре – тихий, миролюбивый город с большим количеством парков, аллей, скверов. Его не тревожат политические и финансовые проблемы, а любой кризис вместо нервного срыва вызовет у горожанина только печальное покачивание головы, да и то лишь из сочувствия более амбициозному старшему брату, Ла-Пасу.

В старой колониальной застройке города перемешались квадратные здания официальных учреждений, площади, церкви, театры и жилые дома. На улицах мало транспорта, а идущие по тротуарам люди, кажется, никуда не спешат. Когда-то кипевшая жизнь как будто навсегда покинула эти места, улетучившись из города, едва кто-то поднял прозрачный купол, накрывавший улицы. Следы той, прежней жизни отпечатались только в старых вещах и фотографиях, хранящихся в многочисленных музеях. А единственное людное место – центральная площадь – заполнено расслабленными горожанами, созерцающими текущую сквозь них, словно густой кисель, размеренную жизнь.

Дороги снова полосуют сухую землю, будто бичи погонщиков скота – измождённые спины животных. Ущелья рубцами и шрамами разрезают застывшие тела скал. А потоки воды, словно бесцветная кровь, уносят с Альтиплано последние живительные силы, распускаясь в устьях густыми лесами Амазонии. Но в этом нет ни трагедии, ни печали. Суровая жизнь веками была наставником для животных и растений, населяющих этот, на первый взгляд, недружелюбный край. И теперь некоторые виды вообще не могут жить за пределами каменистых высокогорий с недостатком кислорода. Злак киноа не растёт на высоте ниже трёх тысяч метров, а альпаки не спускаются в богатые травой долины, так как их основное питание – сухая высокогорная растительность. Эти горы находятся под властью такой же атмосферы великих тайн мироздания и загадочности природы, как и в Тибете. А от ощущения собственной целостности и гармонии с миром перехватывает дыхание. И пусть звёзды так же непостижимо далеки и выглядят всего лишь мелкими золотыми песчинками в тёмных глубинах Вселенной, но в кристально прозрачном воздухе их в десятки раз больше, чем в средней полосе России, и само небо здесь на четыре тысячи метров ближе, и кажется, отсюда до него проще дотянуться рукой…

Прерии со столовыми горами, изъеденными ветром, словно термитами, высокие кактусы с протянутыми вверх руками-отростками, красная почва, обожжённая солнцем, словно гончарные изделия автоклавом. Именно таким я всю жизнь представлял себе Дикий Запад Америки, таким его показывали в фильмах, снимаемых всего в трёх штатах: Аризона, Техас и Нью-Мексико. И как же часто штампы, навязанные СМИ и общественностью, укореняются в нас настолько глубоко, что, даже узнав правду, нам слишком сложно в неё поверить. Стереотипы живут с нами всё время, а истину мы часто узнаём лишь случайно и стремимся поскорее забыть.

На самом деле пейзажи прерий я смог увидеть в Боливии только рядом с Туписой (Tupiza), куда мы отправились на конную прогулку. Ступенчатые, сточенные эрозией холмы, будто пирамиды, окружали каньоны, тонкие башни огненно-рыжими шпилями взмывали вверх, казалось, едва выдерживая напор воздуха. Под копытами лошадей был окатанный галечник, словно гигантская шрапнель, рассеянная во время давних военных действий. От времени он смешался с землёй и песком и стал похож на клёклое тесто, начинённое изюмом. Думалось, что когда-то здесь бежали потоки воды, миллиметр за миллиметром унося песчаные скалы в реку, пока не образовали огромные лощины, похожие на расходящиеся в стороны ветви исполинских деревьев. Они стачивали породу, подобно реке Колорадо, образовавшей Гранд Каньон, но в какой-то момент вода исчезла отсюда, не успев завершить своё дело, и лишь мелкие ручейки, кое-где сочащиеся из скал, будто помнят, какую грандиозную работу они проделали за тот долгий период времени, когда ещё были полны сил и энергии.

Кобылки медленно плелись друг за другом, не выказывая ни малейшего желания перейти на рысь, а тем более – на галоп. Тонкие струйки пыли вились из-под копыт, низко прижимаясь к самой земле. Лошади встряхивали гривами, отгоняя назойливый гнус, и если одна из них по какой-то причине нарушала строй и пыталась обогнать соседнюю, остальные недовольно ржали, пытаясь вразумить упрямицу, но делали это негромко и коротко, будто боясь растратить последние силы, необходимые им на обратный путь. В конце концов, преодолев узкий лабиринт ущелий, мы вышли к небольшому ручью, пробившему себе путь в скалах. Его края обрамлял густой кустарник вперемешку с невысокими деревьями, осыпанными горошком мелких жёлтых цветов, что разительно отличало это место от других каньонов, где росли по большей части кактусы и колючий кустарник. Даже не привязав лошадей, которые не испытывали ни малейшего желания куда-либо двигаться и стояли, угрюмо понурив головы, мы попробовали подняться как можно выше по течению, пока не упёрлись в большой монолит, с которого срывался вниз тонкий поток воды. Увидев тщетность дальнейших попыток, нам пришлось снова спуститься к месту стоянки, где приятная прохлада тени деревьев успокоила нас после этого фиаско и дала возможность отдохнуть.

Туписа – одно из редких мест, где наступающая по всем фронтам цивилизация вязнет и прерывает свой сокрушительный марш. В пламенно-рыжих ущельях сохранились деревни, в которых уход двадцатого века ознаменовался появлением электричества, а про двадцать первый жители слышали лишь краем уха и только потому, что у родственников, уехавших в большие города, есть мобильные телефоны. Автомобили не заезжают сюда, поскольку здесь нет даже грунтовых дорог, а расстояния до сих пор измеряются в конных переходах. Торжество природы здесь ощущается во всём: в мазанках, затаившихся среди подножий скал, в нависающих над лачугами уступах, в цепляющихся тонкими корнями за отвесные пропасти деревьях, в узких цепочках следов лошадиных копыт. Природа словно оградила этот пятачок Земли несокрушимой стеной, спасая его от неминуемого нашествия технологий и всеобщей культуры потребления.

В самом городе местный колорит уже смешался с шумным автомобильным транспортом, поездами и мировыми торговыми марками, хотя и поныне не потерял очарования боливийской глубинки. В отличие от городка Уюни, он не выглядит убого и жалко. Горные речки, невысокие, но пышные деревья, причудливые горы, окружающие жильё, смягчают бедность и суровость местной природы. И даже пыль здесь не кажется такой тяжёлой и невыносимой, а ночные холода – такими жестокими, как в некоторых посёлках вокруг солончака Уюни. К тому же туристические поездки, отправляющиеся отсюда к белоснежному озеру, предлагают туристам более комфортные и привлекательные условия, хоть и стоят немного дороже. Однако небольшое повышение цены даёт возможность получить не «конвейерную» услугу, а приятный индивидуальный подход. Быть может, меньшее количество туристов приводит к тому, что здесь дорожат каждым из них.

Мост осторожно, словно сороконожка, боящаяся замочить лапки, перешагнул через стремительный речной поток и выстрелил дорожным полотном в сторону аргентинской границы. Справа за рекой замелькали потрясающие пейзажи скоплений валунов округлых форм и зелени, соединяющей их, словно цементом, в исполинские стены, растущие прямо из бурлящей пены. Более пологие склоны по левую сторону укутались в поля кукурузы и других злаков. Тонкие каменные борозды не то соединяли разномастные квадраты посадок, не то разделяли их, словно свинцовые жгуты – сегменты церковных мозаик. В небе фанфарами гремела тишина, заглушая всё вокруг своим звенящим молчанием. Солнце хлестало светом, как будто расплёскивая его из переполненных вёдер, висящих на коромысле горизонта. Впереди уже ждала новая граница: между нациями, между странами, между мной и огромным миром…

Глава 13.8
Боливия. Страна индейского социализма

Жизнь без идей не стоит ничего. Нет большего счастья, чем бороться за них.

Фидель Кастро

Со школьной скамьи и до недавнего времени я плохо представлял, какой является эта страна. Единственное, что запомнилось, – странное название озера Титикака, но я даже не имел понятия, что оно разделено между Перу и Боливией. Немного позже в телевизионных новостях стали говорить о новом президенте Эво Моралесе, его планах следовать по пути социализма, сближении с Фиделем Кастро и Уго Чавесом. Бодрый коренастый мужчина индейской наружности появлялся на экране в простенькой рубашке или свитере и энергично заявлял, что не потерпит дикого капитализма. Казалось, ещё немного – и он снимет ботинок, постучит каблуком по столу и скажет что-то вроде: «Мы вам покажем, как альпаки пасутся в Андах!»

Я не мог даже вообразить умопомрачительные горы Альтиплано с кремово-снежными вершинами на закате, космические пейзажи солончака Уюни, где небо и земля сливаются воедино, а острова, кажется, парят над землёй, Лунную долину с неземной поверхностью, словно прошитой россыпью крохотных метеоритов, преобразивших её до неузнаваемости. Я не смог бы поверить в реальность существования самого Ла-Паса, раскинувшегося в широкой долине реки. И что по ночам он превращается в огромную Вселенную, заполненную миллионами звёзд, будто созданными из отражённого света небесных сфер, мерцающих и постоянных, тусклых и ярких, жёлтых, белых, голубоватых и бежевых. И в этом сумраке, как и в живой природе, нет нищеты, убогости и грязи, а есть только щемящая душу красота и колоссальный масштаб, как ничто другое наводящий на размышления о вечном.

Но самое главное здесь – это люди. Самобытность их культуры, уходящей корнями в доинкский период, подкупает с первого взгляда. Достаточно просто сидеть на рыночной площади или людной улице, наблюдая за обычным днём боливийцев, который для приезжего является не чем иным, как загадочной жизнью людей на другой стороне земного шара. Здесь, как и в Азии, поначалу шокирует грязь, людская давка, религиозные устои и чуждые нормы жизни, но, приглядевшись, понимаешь, что так оно и должно быть, а если что-то поменять коренным образом, то получится совсем другой мир.

Боливия – страна, которая до второй четверти девятнадцатого века не имела своей истории, а теперь с гордостью носит имя самого известного борца за независимость, освободителя многих стран Южной Америки – Симона Боливара. В колониальную эпоху Боливия не составляла отдельного вице-королевства, а сначала входила в состав Перу и называлась Верхним Перу, а затем – в состав Ла-Платы. После разорения индейских империй основные поставки драгоценных металлов во дворы европейских монархов поступали из боливийского города Потоси, однако сейчас об этом уже никто не вспоминает. В горе Серро Рико за два с половиной века было добыто почти полсотни тысяч тонн чистого серебра, которого хватило бы для постройки пешеходного моста от Потоси до королевского дворца в Мадриде, пяти Эйфелевых башен из благородного металла или двух Статуй Свободы. Но сегодня от былой роскоши не осталось и следа.

С момента обретения независимости от испанской короны в 1825 году Боливии была уготована нелёгкая судьба. Менее чем за два века произошло почти две сотни вооружённых переворотов, сменилось восемьдесят президентов, большая часть которых приходили к власти силой и покидали этот пост тоже не по своей воле, в конечном итоге оставляя в своей собственности лишь надпись на надгробной плите. На земле аймара погиб самый известный в мире революционер Эрнесто Гевара: он пытался избавить страну от военной хунты, но был захвачен в плен и расстрелян возле городка Ла-Игера (La Higuera). Всё это рождает мысли, что над Боливией довлело старое индейское проклятье, сводящее на нет любые начинания. Все социальные преобразования, призванные облегчить жизнь коренного населения, заканчивались подстрекательством латифундистов и владельцев горнодобывающих предприятий к мятежам, которые приводили к власти диктаторов.

После разгромных военных компаний в восьмидесятых годах девятнадцатого века Боливия потеряла выход к Тихому океану с прибрежной полосой в несколько сотен километров, в начале двадцатого века – каучуконосный регион Акри, отошедший к Бразилии, а в Чакской войне – права на земли юго-востока страны. В этом государстве развернули деятельность международные компании, борющиеся за её обильные ресурсы. Горную добычу на территории Боливии всё время вели иностранные корпорации. И даже тогда, когда природные недра, казалось бы, открывали свои богатства для простых смертных, это обращалось в ещё больший ад для индейцев. Так, искатель по имени Симон Патиньо обнаружил самый богатый в мире источник олова на участке, который достался ему за долги. Лабораторные анализы проб показали, что порода даже не требует обогащения. К концу своей жизни он стал мультимиллиардером и вошёл в десятку самых богатых людей планеты, купался в непомерной роскоши и принимал в своём дворце во Франции лиц королевской крови. В то же время тысячи работников на его шахтах ежегодно умирали от несчастных случаев и силикоза лёгких. Он же назначал и свергал президентов Боливии, расстреливал мятежных горняков, устанавливал мировые цены на этот металл, пил безумно дорогое шампанское, увлекался яхтами и строил себе многочисленные резиденции, обставляя их с французской роскошью.

На шахтах Хуан-дель-Валье семьи по десять человек ютились в тёмных лачугах, построенных из пустой добытой породы. Каждый второй ребёнок умирал, не дожив даже до года, здесь не знали, что такое водопровод и канализация. К тридцати пяти годам человек становился инвалидом и уже не был способен работать. Этот кошмар воплотился благодаря Патиньо, который в то же время подарил всему миру дешёвую жесть для металлоиндустрии и консервной промышленности. В середине двадцатого века Боливия национализировала оловянные рудники, заплатив потомкам магната существенный выкуп, но дешёвое сырье даже после этого продолжало уходить в Ливерпуль на плавильни, принадлежащие семье Патиньо, где оно обогащалось и переплавлялось в слитки. К этому времени содержание олова в породе сократилось уже в сто двадцать раз.

Сегодня Боливия извлекает уроки из ошибок прошлого, стараясь обходиться без помощи Северной Америки, Европейских банков и МВФ. Свои недра страна теперь разрабатывает преимущественно собственными силами. В боливийских городах не сыщешь американского фастфуда, наводнившего центральные улицы практически всех остальных стран Латинской Америки. Вместо него здесь работают прекрасные столовые и кафе, предлагающие наваристые бульоны из барашка, блюда с нежной свининой, озёрной форелью и севиче. Здесь нет банков с иностранным капиталом, международных сетей супермаркетов, люксовых автомобилей и раскрученных брендов одежды. Здесь царит особая атмосфера: европейский образ жизни, словно вирус, погибает в чистом горном воздухе этих заснеженных хребтов, и от этого выглядит каким-то чуждым и непригодным для человека в здешних условиях. Национальный капитал больше не утекает из страны, а направляется на раскрутку жернова боливийской экономики. И хотя это сложный процесс, сопряжённый с множеством проблем и препятствий, но год от года колёса вращаются быстрее и быстрее.

Единственным природным ресурсом, которого в стране сохранилось предостаточно, остался газ – теперь он продаётся в соседние страны. И Боливия старается не растрачивать это природное достояние зазря.

Даже в небольших, удалённых от центра городах этой страны есть свои стадионы, игровые зоны во дворах и автобусные терминалы, чтобы жители не чувствовали себя изолированными. Страна стремится привлекать как можно больше туристов, восстанавливая археологические площадки, прокладывая новые дороги, организуя систему обслуживания гостей и развивая культуру общения с приезжими. За пределами городов сохранились памятники доинкской культуры, а на острове Солнца, который считается колыбелью инкской цивилизации, расположены их первые храмы, тропы и города. Всё здесь необычно и притягательно: культ коки и индейцы, держащие комок листьев за щекой, потустороннее великолепие Титикаки и ламы, выискивающие редкую растительность на каменных утёсах, маскарады Оруро и карнавалы в других городах страны, пустыни Альтиплано и джунгли Амазонии, которые отделяют друг от друга три с половиной тысячи метров высоты, четыреста километров дороги или долгие сутки пути. Пути в мире, живущем по другим законам, созданным для противоположной стороны Земли, словно у антиподов из Алисы в стране Чудес, где даже всё самое сказочное и фантастическое в любой момент может оказаться явью.

Глава 14.1
Сальта. Южный оплот культуры Тауантинсуйу

Невозможно оценить в твёрдой валюте то ощущение свободы и вневременности, что даруют тебе горы, когда ты стоишь на высоком отроге под безупречно синим апрельским небом и глядишь вокруг.

Джонатан Коу. Пока не выпал дождь

Мост. Сколько я видел их: каменные, металлические, деревянные или вовсе сделанные из нехитрого подручного материала, железнодорожные, автомобильные или пешеходные, арочные, перекидные или вантовые. Мостов в нашей жизни столько, что часто мы их даже не замечаем. Мы не задумываемся, какую важную роль они играют в нашем существовании, соединяя, казалось бы, навеки разделённое. Но стоит наладить мост – и тысячи людей, забыв про тяготы паромов или понтонов, отправляются туда, куда ещё недавно добирались с таким трудом.

Мосты между людьми ещё важнее. Построить этот путь – задача куда более сложная, чем проложить переправу через реку. А сотворённое чудо больше схоже с хрусталём, чем с железом. Будучи таким же хрупким и непрочным, оно восхитительно изяществом своей работы. Но один только шаг в неверном направлении – и весь ажур творения рассыплется осколками, беспощадно пронзающими душу и сердце. Мосты – связующая нить, идёт ли речь о двух берегах реки или двух разных душах, томящихся в поисках переправы.

Я ступаю на мост, за которым лежит другая страна – она славится танго, гаучо, мясом и фруктами. По её бесконечным пампасам бегают табуны лошадей, а городские жители неторопливо потягивают мате из калабас. Её демонстрации становятся праздником, а праздник превращается в выходные. Её киты, заходя в гавани, весело машут рыболовам хвостами, а пингвины поднимают галдёж громче, чем шум птичьих базаров. Да, это Аргентина – страна романтики и достатка.

Аргентинские пограничники, неспешно попивая мате, задали нам пару вопросов, поставили штампы в паспорта, и с улыбкой пожелали приятного путешествия. Мы ступили на просторы аргентинской земли и впервые осознали её размеры – даже до ближайшего города ещё более получаса ходьбы пешком. Вопреки ожиданиям, Ла-Кияка (La Quiaca) оказалась как две капли воды похожа на боливийский Вильясон (Villazon), расположенный по другую сторону границы, с той лишь разницей, что практически все магазины, кафе и мастерские здесь были закрыты на неопределённый срок. Ощутимыми были и различия в ценах: Аргентина оказалась дороже соседки как минимум в два раза. Мы взяли чай в кафе на автовокзале и устроились ждать ночного автобуса, до которого оставалось ещё шесть часов.

Утром нас встретили чистые пригороды Сальты (Salta), ничуть не уступающие европейским, с аккуратными домами и зелёными лужайками перед фасадами. Вереницы припаркованных автомобилей только начинали просыпаться, глухо урча двигателями и постепенно покидая места ночной стоянки. Листва уже вовсю осыпалась, отчего под ногами слышался приятный хруст свежего багета. Крупные листья тихо ложились на землю, застилая изумрудные газоны рыжими коврами. Как это непривычно – осень в апреле. Кварталы частных домов сменились двух– и трёхэтажками, вытянувшимися, словно императорские гвардейцы, отчего сами по себе высокие четырёхметровые потолки комнат становились недостижимо далеки. По ходу приближения к центру дома выглядели всё более статными, холёными, а подчас смотрелись даже немного заносчиво. На главной площади, в точности копирующей всех колониальных братьев, жизнь шла свои чередом: экипажи, запряжённые парами лошадей, ожидали клиентов; в ресторанах сидели туристы; на углу возле банков спекулянты, тряся пачками наличности, призывали обменять деньги по чёрному курсу. Мерное течение жизни не оставляло простора бурной деятельности, словно опасаясь ненужной суеты и напряжения.

На границах провинции, в горных районах, где высота некоторых пиков превышает пять тысяч метров, ещё полвека назад были обнаружены остатки горных дорог инков. Это последний, южный оплот великой древней цивилизации, именовавшей себя Тауантинсуйу. В империи был заведён обычай, по которому раз в год в столицу Куско присылали из отдалённых деревень самых лучших детей в возрасте двенадцати – четырнадцати лет. Они могли добираться из дальних провинций несколько месяцев, но непременно должны были успеть к обряду посвящения. Затем им предстояла долгая дорога обратно, и они в одиночку наиболее кратким путём шли на родину. По возвращении их встречали с почестями, ведь они несли с собой частичку столицы. Потом этих посвящённых детей отводили на одну из доминирующих над посёлком вершин, часто укутанную шапкой снега, и давали им выпить отвара, от которого они засыпали. Тогда их в позе эмбриона укладывали в плетёную корзину и закапывали на вершине горы: считалось, что оттуда они будут охранять остальных людей от невзгод и злых духов. Несколько таких мумий были раскопаны четыре десятилетия назад и теперь хранятся в музее на главной площади Сальты. Их иссушенные тела в остатках одежды безмолвно сидят, прижавшись головой к коленям, будто о чём-то задумавшись, а может, до сих пор чутко прислушиваются, не приближается ли опасность.

Постепенно город утратил своё очарование, разлетевшись в стороны осколками бедных пригородов, где что ни дом – то неказистый сарай, что ни участок – запустенье. Хмурые стены стояли без окон, крыши под тяжестью лет просели, а в некоторых местах и вовсе прохудились. Лишь за пределами города местность преобразилась, утопив убогий вид в зелени лугов и посадок деревьев. Небольшие ранчо обрамляли дорогу, сплетаясь между собой низенькими заборами, поставленными только для того, чтобы стада коров не смешивались друг с другом. Скотина мелкими горошинами пестрела на горизонте. Среди коров преобладали мясные породы коричневой масти. Затем асфальтированная дорога обернулась неровным грунтовым трактом, а поля – высокими скалами, сковавшими ленту реки в каменные цепи. На огромных металлических арках с одной стороны ущелья до другой протянулся железнодорожный мост, по которому два раза в неделю проезжает поезд под названием «Tren а las nubes», что означает «Поезд в облака».

Это самый высокогорный железнодорожный маршрут в Аргентине. Он достигает высоты в 4200 метров, проходит более тридцати мостов и виадуков и не менее двадцати тоннелей. Слева – каменные россыпи валунов и галечник, отшлифованный водой и распростёршийся в ширину на несколько десятков метров. И это огромное русло стоит на страже тонкой полоски бегущей реки. Она же год за годом виляет в ущелье, меняя свой путь, словно змея, ползущая среди серых камней в долину. Дорога время от времени перескакивает с одного берега на другой, кое-где прижимаясь к самому краю. Утёсы, поросшие мелким ёршиком колючих растений, карабкаются вверх. Столбы белёсой пыли, поднимаемые транспортом, оседают на ближайшие кусты и кактусы, придавая им чумазый, неопрятный вид. Даже жёлтые соцветия мелких ромашек, уныло свесив головы, стоят по краям дороги, и их цвет едва угадывается под слоем дорожной грязи.

По мере движения ущелье раздаётся, становится шире. Железная дорога протянулась рядом с автомобильной; берега реки поросли густым ворсом тонкого тростника высотой в человеческий рост. Вслед за золотом трав скалы меняют серые оттенки на бурые и жёлтые, довольно подставляя свои гранёные бока ласковому солнцу. Дорога вновь одевается в асфальт и бодро скользит среди каменных изгибов горной гряды. В ущельях время от времени можно увидеть маленькие посёлки в десять-пятнадцать домов. В них нет магазинов, школ или больниц, лишь изредка встречаются церквушки, сложенные из необожжённого кирпича или камня. Местные жители ведут замкнутый образ жизни, не равняясь на большие города. И даже обладая добротными домами, солнечными батареями и спутниковыми тарелками, они продолжают придерживаться образа жизни пастухов, населявших эти ущелья сотню лет назад. Жителям равнин трудно понять, как можно провести всю жизнь в узком пространстве между двух хребтов и при этом не страдать от замкнутости мира. Простор – это наша любимая иллюзия, позволяющая чувствовать себя свободными, хотя выбор нашего пути ограничен лишь направлениями, в которых проложены дороги. Однако, оказавшись в замкнутом ущелье, где путь ведёт только в две противоположные стороны, а прочие направления заперты горами, где солнце показывается ближе к обеду, а скрывается раньше трёх часов, понимаешь, что жить здесь можно, лишь обладая совершенно иным складом ума.

Постепенно горы становились ниже, а дорога по-прежнему ползла вверх, пока мы не оказались на сотне километров высокогорья, вплотную прилегающего к границам Боливии. Нас встретили такая же суровая природа и слепящее солнце, как и на землях аймара: мелкие пучки иссушенной травы, одинокие камни и хлыст дороги, брошенный среди холмов. Редкие группы гуанако пугливо скакали вглубь пустыни, почуяв приближение автомобиля, исполинские столбы линий электропередач ровным строем шагали по голой земле, знаменуя продвижение цивилизации в отдалённые регионы.

Однообразный пейзаж перетекал от холма к холму, от поворота к повороту, будто какой-то маляр неустанно добавлял к базовому цвету один и тот же колер, любуясь тем, какой ровный и однородный оттенок он получает в итоге. Но внезапно за очередным перевалом на пыльной земле выросли однотипные дома бежевых и красных цветов, перемежающиеся с грунтовыми улицами. Перед моими глазами вновь встала Боливия. Сан-Антонио-де-лос-Кобрес (San Antonio de los Cobres) – небольшой высокогорный городок, который в полной мере ощущает влияние северо-западного соседа. Традиционная индейская одежда, уклад жизни, типовое жильё – бедность этого региона заметна невооружённым глазом. Подобно многим другим небольшим посёлкам и городам провинции Хухуй (Jujuy), здесь можно увидеть нетрадиционную Аргентину; такой она не показана ни на фотографиях, ни в кинофильмах.

Дорога, словно порванная струна, закрученная в причудливый комок, сбегала вниз, стремительно теряя высоту и врываясь в очередное ущелье. Стены опять стали смыкаться, оставляя нам лишь узкий петляющий коридор. Обнажённые горы рыжих, красных и серых оттенков лоснились на солнце, напоминая мускулистое тело атлета, политое кокосовым маслом. Они словно играли мышцами, выставляя напоказ свою мощь и красоту. В очередном ущелье тихо дремала Пурмамарка (Purmamarca), не имеющая ничего общего с городом, который мы видели перед этим. Эти места считаются особенно красивыми, поэтому небольшой город наполовину состоит из отелей с хорошим сервисом, где останавливаются европейцы и состоятельные граждане Аргентины, бегущие от шума улиц, звонков сотовых телефонов и бесчисленных проблем. Открывающийся отсюда вид на горы располагает к созерцанию и погружению в свои мысли.

Звенящая тишина лишь изредка прерывается шорохом автомобильных шин, но улицы города почти пусты, и даже сувенирный рынок, раскинувшийся на площади, не шумит, как его собратья, а живёт тихо, обособленно, словно ему в его маленьком мирке и не нужен никто посторонний. Один из хребтов, расположенных вокруг города, назван Семицветной горой – именно столько оттенков разглядел в ней некий человек с богатой фантазией. На закате её пик алеет, кромка тени от солнечного света взбирается к вершине, отчего гора ещё больше окропляется кровью, как будто тьма выдавливает из неё последние соки, готовые излиться через вершину густым вулканическим фонтаном. Но вот темнота скрывает её без остатка, гора вздыхает и в изнеможении засыпает до наступления нового дня.