Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 15.2
Пуэрто-Наталес. Озёрные бусы следов милодона

Причудливость – основа всякого организма в благоговении пред законом галактик, затронувшим гусениц и богов стрекоз, запоздало улетучивающихся в смеркающейся осени.

Сергио Бадилья Кастильо, «Чилимания»

Перед нами неспешно семенила собака, словно показывая нам дорогу на пустынных улицах. Иногда она оглядывалась, чтобы проверить, идём ли мы за ней по-прежнему. В её зубах был камень – плоский округлый галечник, какой обычно запускают «блинчиком» по воде. Но эта забава вряд ли входила в её планы. Когда мы попытались взять у неё камень, собака увернулась, а затем, будто заманивая на следующий необдуманный шаг, снова подошла ближе. Заметив, что мы не пытаемся отбирать камень, она просто затрусила рядом с нами, то обгоняя, то немного отставая в пути. Так мы познакомились с первой собакой, любящей свой камень.

В этом загадочном городе закрытых дверей и окон она оказалась не единственной. Собаки были серьёзны и сосредоточенны, как будто любители бросать «блинчики» делегировали им свои полномочия. Казалось, что они добрались в далёкие южные земли, чтобы создать здесь свою ассоциацию, но не нашли достойных людей и приняли в свои ряды талантливых собак. В конце концов те остались единственными существами, хранящими традиции своих любимых камней в надежде когда-нибудь запустить их с берега моря, отсчитывая, сколько последует прыжков над гладью воды. Мы так и не смогли понять, отчего они так пекутся о галечнике.

Пуэрто-Наталес на просторах Патагонии даже более одинок, чем Пунта-Аренас. Словно заблудившийся охотник, который однажды вышел к воде и не стал искать путь обратно, он припал к прохладе залива и навеки замер на берегу. Потрёпанный наряд из жести и шифера, взъерошенные, поседевшие от инея клочья коричневой травы газонов – этот город неряшлив и обездолен. Он сирота, не испытавший любви людей, не получивший должной заботы и внимания. И хотя тысячи людей проезжают через него в национальный парк Торрес-дель-Пайне (Torres del Paine), город от этого не становится оживлённее, даже, напротив, всё больше страдает от запустения и безысходности.

«Внешне город похож на американские frontier towns времён золотой лихорадки. Сегодня, кроме Патагонии, их можно увидеть разве только в фильмах о Диком Западе. Как и в Пунта-Аренас, улицы пересекаются под прямым углом, правда, они больше заслуживают названия тропинок или, в лучшем случае, дорог. Дома в большинстве своём построены только из дерева или жести, гладкой и гофрированной, а если где-то в качестве строительного материала использован камень, то так скромно, что его не заметишь. Две голые широкие площадки посреди груды бараков можно было принять за пустырь, если бы чахлый газон, несколько неудобных скамеек да три-четыре отвратительных цементных бюста местных знаменитостей не говорили о том, что всё это должно изображать городской сад. В обстановке Дикого Запада, дополненной налётом кастильской надменности, живут люди последней надежды, дети с чёрными, растрёпанными ветром волосами; низкорослые, толстые, лишённые грации женщины; мужчины, которых можно видеть почти всегда верхом на лошади – в стране широких просторов редко ходят пешком, даже в городе», – так почти полвека назад Делаборд и Лоофс описали этот город в своей книге. С той поры в городе разве что стало чуть больше неопрятных зданий, а живых коней заменили механические.

Пуэрто-Наталес стоит на берегу сильно изрезанного фьорда Ультима Эсперанса (Ultima Esperanza), вгрызающегося в материк множеством узких заливов. С Тихим океаном он связан только тесным проливом, по которому раз в неделю проплывает паром «Навимаг». Считать этот город портовым можно весьма условно: к старым замшелым причалам прильнули несколько рыбацких лодок, время от времени некоторые из них выходят в море за уловом, но большинство уже лежит на берегу грудой металла, разлагаясь от ветра и влаги. С большой землёй его соединяет лишь тонкая незримая нить морского пути, протянувшаяся петлями в тысячи километров среди скал западного берега Южной Америки к чилийскому городу Пуэрто-Монт (Puerto Montt). Ставший когда-то последним приютом для первых поселенцев, теперь это, может быть, единственный город, на грязных улицах которого можно разглядеть следы сапог со шпорами. Те самые следы, что оставили хозяева стреноженных коней, – отголоски далёкого прошлого, замершего в отпечатках минувших тысячелетий в камне.

Главное, что привлекает сюда иностранцев, – это наличие пути в национальный парк Торрес-дель-Пайне, лежащий в ста сорока километрах севернее Пуэрто-Наталеса. Этот парк – прямой конкурент аргентинского Лос-Гласьярес, но, в отличие от него, существенно дороже. В 1985, 2005 и 2011 годах его охватывали опустошительные пожары: по неосторожности туристов сотни гектаров уникальных лесов оказывались в плену огня. Следы этих катастроф зияют в долинах национального парка чёрными проплешинами, а правительства государств, откуда приезжали виновники случившегося, по сей день выплачивают компенсацию и помогают озеленять территорию.

Лишь благодаря Торрес-дель-Пайне этот город является не просто чернильной точкой на карте материка, а носит статус центра экотуризма в Патагонии. Никто из приезжих не слышал ни о старой мясохладобойне, куда за десятки лет проложили тропы миллионы овец, идущих на убой для экспорта в Европу, ни о каменноугольных рудниках Рио-Турбьо, где сотни жителей Пуэрто-Наталеса в поте лица добывали едва пригодный для коксования материал. Для гостей города это всего лишь патриархальная провинция, отделённая от столицы тысячами километров, где серость городской застройки столь же удручает, сколь поражает и восхищает природа в предгорьях Анд. Также здесь прочно вошли в привычку обезоруживающая медлительность и размеренность, и уже трудно поверить, что не так давно людям приходилось добывать кусок хлеба тяжёлым трудом.

С появлением туристов пришли и новые правила игры, заметно облегчившие жизнь местного населения, но всё же, несмотря на изменения, на бескрайних просторах Патагонии живёт ещё множество людей, всем своим естеством противящихся бездушному рационализму и гражданскому порядку – непременным атрибутам развитого капиталистического общества. В южных степях ещё живут стригали, работающие в сезон на овцеводческих фермах, старатели, в любую погоду голыми руками промывающие грунт ручьёв, паромщики, перевозящие редких путников на утлых деревянных судёнышках с одного берега речек на другой. Полвека назад это были рядовые жители с обычными для своей среды профессиями, но сегодня они считаются последними представителями уходящей эпохи. Очевидно, совсем скоро даже названия их занятий обратятся в очередной факт истории, значение которого можно будет найти только в словарях среди сотен таких же вышедших из обихода слов.

Помимо национального парка, Пуэрто-Наталес известен ещё одной интересной деталью: чуть более века назад недалеко от города была обнаружена пещера, где когда-то обитали удивительные доисторические животные. Быть может, шкуру странного зверя никто бы ещё долго не приметил, если бы не одна случайная встреча. К капитану германского императорского военного флота Эберхарду, который жил в своей эстансии практически отшельником, зашёл в гости доктор Отто Норденшельд, профессор университета в Упсале, изучавший Патагонию и ради этого приехавший сюда. У капитана уже год хранился необычный кусок кожи с мехом, который никак не удавалось идентифицировать. Беседа с учёным мужем развеяла сомнения относительно древнего происхождения этого экземпляра. Так в 1896 году мир узнал, что в Патагонии обитал милодон. Пещера милодона у фьорда Эсперанса с тех пор стала одной из «святынь» палеонтологии и классическим примером доисторической фауны во всех книгах.

«Говорить о милодоне как о фантастическом животном – значит, вызвать о нём неверное представление. Какими бы сказочными ни представлялись многие из вымерших животных, милодон ни по величине, ни по внешнему виду ничем особенно не выделялся. Милодон – это родственное мегатерию неполнозубое млекопитающее величиной не более быка. Однако для группы неполнозубых животное обладало достаточно внушительным размером, особенно в сравнении с представителями этой группы, сохранившимися только в Южной Америке: муравьедом, ленивцем, броненосцем, ящером и трубкозубом. Милодон был мирным травоядным, а длинные когти его передних лап служили исключительно для опоры о ствол дерева, когда он тянулся за листьями нижних ветвей. Таким образом, это фантастическое животное не имело ничего общего с внушающими ужас, например, тиранозаврами мелового периода, которые, видимо, были самыми страшными животными, когда-либо существовавшими на земле». Вопреки данному рядовому описанию, реконструкция этих гигантов, проведённая палеонтологами, оставила у меня неизгладимое впечатление. Огромное мохнатое чудовище, стоя на задних лапах, ростом было втрое выше человека и к тому же обладало длинными когтями, вытянутой мордой и массивным хвостом. Оно порождало страх и благоговение одновременно. А если учесть, что, согласно некоторым находкам, древний человек встречался с ними и даже, возможно, был причиной их вымирания, то доисторический гигант вызывает ещё большую симпатию. Остатки берцовых костей и окаменевшие экскременты этих животных в местном музее выставляются на лучших местах, а слово «милодон» часто входит в названия кафе, улиц или магазинов. Кроме гигантского ленивца, Южная Америка была родиной таких редких животных и птиц, как аргентавис, талассокнус, таксодон или хосепоартегасия, чьи потомки теперь обитают на землях латиноамериканских государств.

Вечер мы провели в холодном номере нашего небольшого отеля, кутаясь в одеяла. Рано утром на следующий день нам нужно было поторопиться на пристань, чтобы выкупить билеты на «Навимаг» – паром, идущий в Пуэрто-Монт. Впереди нас ожидали три дня путешествий среди дикой природы южных фьордов, встречи с морскими львами и китами, а ещё с людьми, проживающими в крошечных посёлках, угнездившихся в изрезанных лагунах юго-западного побережья материка. Хотелось немного отдохнуть от изнуряющих поездок на автобусах, пеших подъёмов в горы и поисков еды, жилья и достопримечательностей. Сложилось так, что, кроме нас, в отель заселилась лишь одна пара: Владимир из Питера и Наташа из Москвы.

Русских мы не встречали уже пару месяцев, и то, что едва ли не единственные туристы во всём городе, да ещё остановившиеся в том же хостеле, что и мы, оказались нашими соотечественниками, выглядело каким-то невероятным совпадением. Однако в мире ничего не происходит случайно, и к одиннадцати вечера мы вышли в город за третьей бутылкой вина. Ребята только прибыли в город на пароме, на котором мы планировали уехать. Они же собирались двигаться дальше на юг, к Ушуайе, преимущественно автостопом. Время за разговорами летело незаметно, и мы разошлись по комнатам лишь в третьем часу ночи. А на следующий день, добравшись до причала, мы узнали, что наш паром отбыл вчера вечером. Светлое будущее – трое суток созерцания чилийских фьордов – кануло в прошлое иллюзорного мира, так и не воплотившись в реальном. Уже в обед мы уезжали обратно в Пунта-Аренас, чтобы провести ближайшие тридцать часов в автобусе, пересекающем аргентинскую Патагонию в направлении Пуэрто-Монта – столицы чилийской провинции Лос-Лагос.

Глава 15.3
Пуэрто-Монт. Последний рассвет Патагонии

 
Ясное небо твоё, Чили,
Свежий бриз овевает тебя,
Твои нивы в цветочном уборе,
Разве с райской землёю сравнишь.
Величавы вершины седые:
Словно крепость Господь подарил,
Берега твои море ласкает
И блестящие судьбы сулит.
 

Гимн Чили

Зелёные, набухшие от влаги холмы уходили к изрезанным берегам бухты. Дощатые дома, нахохлившись скатными кровлями чердаков, выглядели бодрыми и независимыми, хотя и потрёпанными временем. Устав от промозглой погоды и грузного серого неба, люди выкрасили фасады своих жилищ в яркие сочные цвета: фиолетовый, салатовый, розовый, голубой, бордовый. Они также расписали их жизнерадостными рисунками и скульптурами, сопротивляясь меланхолии постоянной осени.

В девятнадцатом веке колонизаторы, добравшись до юга Чили, начали активно его осваивать. Коренные жители и потомки испанских конкистадоров перебирались на юг из северных и центральных областей страны весьма неохотно, а племена мапуче к тому времени уже были практически уничтожены, поэтому правительство создало благоприятные условия для мигрантов, перебравшихся в Новый Свет из Европы, чтобы заселить эти земли вновь прибывшими иностранцами. На призыв Чили откликнулось множество немцев, которые организовали в южных областях страны – в первую очередь в Озёрном крае – крупные коммуны.

Пуэрто-Монт и окружающие города выглядят вполне по-европейски, хотя прошло уже более полутора веков с того момента, когда предки местных жителей приехали покорять суровый юг страны. Конечно, их потомки не знают немецкого, и вряд ли найдётся много людей, помнящих свою родословную до первых переселенцев, но незримый дух Европы всё равно витает над этими местами. В местных трактирах мы в первый и последний раз за всё время путешествия по Южной Америке обнаружили разливное пиво, оказавшееся на редкость вкусным и насыщенным. Пивоварни Южного Чили до сих пор бережно хранят традиции немецких предков. Рецептуру держат неизменной, и каждый глоток переносит в далёкую Баварию, в шумные кабачки и пивные рестораны с Hofbräu, Spaten или Franziskaner, где длинные лавки с массой людей стоят перед грубо отёсанными деревянными морёными столами, а арочные потолки расписаны фресками позапрошлого века. В Чили эти образы дополняются запахами морских брызг и свежепойманной рыбы, а ещё криками чаек на причалах города. И даже нежнейшая форель, поданная к пиву вместо традиционной свиной рульки, отнюдь не вызывает удивления или протеста.

Город раскинулся на берегу бухты Сено-де-Релонкав (Seno de Reloncaví). Здесь заканчивается материковая часть Панамериканского шоссе, уходящего на остров Чилоэ (Isla Grande de Chiloe), и начинается Южная дорога – Карретера Аустрал (Carretera Austral), петляющая по бесконечным фьордам чилийского юга. Она обрывается то у берегов лагун, где медлительные паромы степенно плывут от берега к берегу, то у завалов пепла и камней, оставшихся от извержений вулканов. Стройка века, затеянная Пиночетом, чтобы соединить между собой две части страны, так и не увенчалась успехом. Около города Вилла О’Хиггинс (Villa O'Higgins) дорога упирается в гигантские ледники, содержащие третий по величине запас воды в мире, уступающий лишь Антарктике и Гренландии. Размах предпринятого диктатором мероприятия сопоставим с советским БАМом. Сегодня эксплуатируемая часть дороги даже не везде заасфальтирована, по временам превращаясь в сельскую грунтовку, но это лишь сильнее влечёт сюда экотуристов, желающих увидеть хотя и освоенные, но всё же не успевшие устать от присутствия человека земли. На тысячах островов и в сотнях лагун, разбросанных между 41 и 51 градусами южной долготы, проживает столько же людей, сколько в Пушкине под Петербургом или подмосковном Ногинске. Поэтому одновременная доступность и дикость этих мест притягивает отчаянных искателей приключений со всего света.

Словно ленивый кот, Пуэрто-Монт раскинул пушистые лапы бетонных причалов, поросших густым зелёным мхом. Спокойные воды бухты окутали заразительной негой рыболовецкие доки и деревянные пристани, словно показывая, что именно в покое заключается истинная красота всего сущего. На причалах были свалены мешки, полные мидий; рыбаки перетаскивали на берег вечерний улов. Сюда же подъезжали небольшие грузовички из городских ресторанов: после недолгого торга они отбывали, гружённые свежими морепродуктами. Остовы старых рыбацких лодок, покоящиеся на отмелях, служили дозорными башнями для грифов, высматривающих нерасторопную рыбу, а вдалеке стоял паром «Навимаг», на несколько часов обогнавший нас в пути. Мы в очередной раз вздохнули, силясь забыть о пережитом фиаско, и отправились к рыбному рынку Анхельмо, находящемуся чуть в стороне от людного комплекса портовых сооружений.

Длинный ряд дощатых прилавков кирпичного цвета, мощёный тротуар. Ряд магазинчиков под нешироким навесом предлагал многочисленные виды сыров, мёда и предметов народного промысла, остальные были закрыты до туристического сезона. Ежегодно здесь проходит крупная ярмарка, привлекающая людей со всего региона. За этими рядами, вонзив в каменистое дно залива тонкие сваи, крепко цеплялось за бетонную окантовку набережной двухэтажное здание рынка.

Весь первый этаж был заполнен шумными стойками, с которых продавались свежие моллюски и рыба. Перламутровые и фиолетовые крабы копошились в пластиковых ящиках, нервно дёргая обмотанными лентами клешнями. Огромными развалами, словно порода, добытая из угольных шахт, лежали тысячи мидий, а с горизонтальных перекладин прилавков, будто новогодние гирлянды, свисали ряды осьминогов. На длинных наклонных столах были разложены уже упакованные морские гребешки, очищенные креветки, клешни крабов, морской чёрт, филе угря, сёмги, форели и других рыб, а также, конечно, устрицы. Здесь никто не нумерует их по размеру, и цена на них в несколько раз ниже, чем в московских ресторанах. Чилийцы отмеряют их не дюжинами, а «сколько на тарелочку уместилось». Но от этого они не теряют вкуса и привлекательности. И можно долго спорить с мнением писательницы Элинор Кларк, заявившей, что если вы не любите жизнь, вам не понравятся устрицы. Однако именно здесь этот деликатес становится намного доступнее для простых обывателей, из украшения стола богатых особ, смакующих жизнь, превращаясь в простой морепродукт, который можно купить у рыбаков с первым утренним уловом.

Во многих районах мира, известных своими устричными плантациями, этот бизнес давно поставлен на поток: в небольших огороженных участках моря длинные гроздья моллюсков спускаются в толщу воды, принося своим хозяевам огромные «урожаи». Но природные богатства Чили до сих пор дают возможность промышлять и по старинке, а объёмы добычи при этом не уступают рыболовецким артелям Японии, Европы и США. Чили занимает второе место в мире (после Норвегии) по ловле и заготовке лососёвых рыб.

На втором этаже Анхельмо жизнь также не замирает ни на минуту. Поднявшись по узким ступеням лестницы, моментально попадаешь в несмолкаемый гам владельцев маленьких ресторанов, изо всех сил старающихся завлечь клиентов аппетитными блюдами, вкусным запахом рыбы с тесных кухонек и уютной обстановкой. В большинстве своём эти заведения располагают лишь несколькими столиками – «косинериас», на которых всё те же морские деликатесы, что мы видели внизу, предстают в виде кулинарных изысков, манящих терпким ароматом пряностей, нежными нотами разных морепродуктов и едва пассерованными кусочками филе свежей рыбы. Готовят еду на небольших плитках прямо при посетителях, пока те любуются бухтой за окном, а за недостающими продуктами повара спускаются на рынок.

На набережной, кое-где протянувшей ступени к воде, на лавочках отдыхают местные собаки. Они не дают гуляющим устроиться на скамьях с видом на соседний остров. Впрочем, видимо, это никого ничуть не беспокоит, так как довольные туристы, словно малые дети, с восторгом суетятся возле дворняжек, пытаясь запечатлеть фотоаппаратами лучшие кадры. Местные собаки с присущей им флегматичностью лишь изредка приоткрывают глаза, проверяя, что изменилось вокруг, а через долю секунды вновь погружаются в дневную негу, словно их вовсе не касаются проблемы с поиском пищи, ночлега и другие жизненно важные вещи. Даже накрапывающий дождик не нарушал их удовлетворённости от спокойной и размеренной жизни. Правда, одному из представителей собачьего рода всё-таки было не по себе – ему не давали покоя два существа, которые даже не были представителями той же стихии, что и он, – они находились в воде, но всё же чем-то сильно досаждали четвероногому. Это были морские львы.

Чёрный лабрадор громко лаял, то сбегая вниз, то снова поднимаясь по бетонным ступеням причала. В воде кружили два морских льва. Они ныряли под воду, отчего собака нервничала и начинала метаться ещё сильнее, спускаясь к самой кромке и вглядываясь, что же происходит там, на глубине. Затем они внезапно появлялись на поверхности прямо перед её носом и выпускали клубы водяной взвеси. Собака взвизгивала, стремительно отскакивала от берега залива и разражалась исступлённым лаем, будто жалуясь окружающим на несправедливость, а довольные морские львы тем временем исполняли победный танец у самой глади. Когда собака уже привыкла к их выходкам и успевала подготовиться к «нападениям», водоплавающие сменили тактику: один из них стал отвлекать её внимание на себя, в то время как другой уходил под воду и незаметно подплывал как можно ближе к бетонному бортику. В момент, когда лабрадор, увлечённый «скандалом» с первым морским львом, спускался к поверхности воды, второй вдруг выскакивал прямо около его носа. Пёс испуганно отпрыгивал и выдавал очередную тираду на своём языке, не иначе как перебирая всех родственников ластоногих до седьмого колена.

Вечер стремительно комкал кварталы города, затушёвывая улицы, не успевшие надеть гирлянды уличного освещения. Сгустки иллюминации и проводов, в изобилии светивших на кромке бухты, удаляясь от берега, таяли и из ярких звезд превращались в едва теплящиеся свечные огарки. Мы бродили неподалёку от центральной площади, вбирающей живительную влагу осеннего дождя, в которую вплелись бессчётные запахи людей, приходящих сюда после рабочего дня в рестораны, торговые центры и развлекательные заведения.

В скоплении безликих построек выделялся только Собор Пресвятой Девы Марии, построенный в 1856 году. Для его возведения использовали красное дерево и другие породы, а также листы меди, что придало храму броский и запоминающийся вид. Традиция строить деревянные соборы больше присуща православию и вовсе не свойственна католичеству, но в этот раз выбор материала был определён климатом и природными условиями региона, что в очередной раз показало мне удивительную схожесть Южного Чили со средней полосой России.

Осенний холод совсем уж было сковал нас своей обманчивой заботой и покоем, когда мы вернулись в наше жильё, поднялись по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж и разожгли газовую горелку. Жар от её экрана потёк по телу, разгоняя кровь, кончики пальцев стало приятно пощипывать, а игривый голубой огонёк, скачущий вокруг цилиндров, испещрённых сотами, отогрел и душу. В рамах окон и щелях стен завывал ночной ветер, пытаясь прогнать из дома едва зарождающееся живительное тепло, но я знал, что здесь он бессилен. На столе меня ждало ещё горячее мате и свежая выпечка, а за окном – тысячи километров пути на север страны, но я вернусь к ним завтра, только завтра…