Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Но не только каменные стены были облицованы драгоценными металлами – даже швы между камнями индейцы могли делать из свинца, серебра или золота, придавая своим творениям невиданное величие и помпезность. Однако, когда «бородачи» увидели прожилки вожделенных металлов, паутинами опоясывающие храмы и жилища жрецов, кураков и семьи Инки, их обуяло ещё большее безумие. И конкистадоры принялись с остервенением крушить стены домов, не оставляя в итоге камня на камне. Педро де Сиеста говорил, что, если бы испанцы за считанные дни не сровняли город с землёй, он мог бы простоять ещё века – так крепко он был сложен и так основательно продуман.

О том, какой роскошью был окружён Сапа Инка, красноречиво говорит тот факт, что он никогда не надевал дважды одну и ту же одежду и никогда не ложился в одну и ту же постель. Однако матрасы инки не использовали вовсе, так как это считалось признаком «излишней нежности и вычурности для естественной жизни, которую они проповедовали». «Белье для постели состояло из пледов и плюшевых одеял из шерсти викуньи, которая настолько тонка и приятна, что одеяла среди других замечательных вещей той земли привезли для опочивальни короля дона Филиппа Второго; их стелили и ими укрывались». Но ни один европейский монарх не мог бы позволить себе каждый день засыпать на новых простынях, да и не собирался этого делать: в культуре западного христианского общества тех времен, где вшей называли «божьими жемчужинами» и считали признаком святости, отсутствие гигиены было само собой разумеющимся. Сам Филипп Второй умер от подагры, жестоко мучаясь чесоткой, а легендарная королева Испании Изабелла Кастильская гордо признавалась, что за всю жизнь мылась всего два раза – при рождении и в день свадьбы. В отличие от этого, во всех домах семьи Инки были бани, оборудованные огромными золотыми и серебряными кувшинами для мытья и трубами из драгоценных металлов, по которым поступала вода. В местах, расположенных поблизости от природных источников горячей воды, бани оснащались и украшались с особой роскошью и изысканностью.

Все мы смертны – и плохого в этом не больше, чем хорошего. Но если мы после себя оставим лишь одинокие кресты, то великий правитель империи Тауантинсуйу уходил из жизни с безмерными почестями. Его слуги, «как священное место, заделывали внутренние покои, в которых он обычно спал, со всеми украшениями из золота и серебра, находившимися внутри, чтобы никто и никогда не вошёл бы туда, и так делали во всех королевских домах, в которых Инка провёл одну или несколько ночей, пусть даже во время путешествия. А для Инки, унаследовавшего (престол), строили другой внутренний покой, чтобы он мог в нём спать, а заделанный покой ремонтировали чрезвычайно заботливо с внешней (стороны), чтобы он хорошо сохранялся. Вся золотая и серебряная посуда, которой касался руками король, как-то: разнообразные кувшины (jarros, cantaros, tinajas) и вся кухонная посуда, со всем другим, что обычно используют службы в королевских домах, и все драгоценности, и одежда его особы, – всё подвергалось захоронению вместе с мёртвым королём, чьей собственностью являлось; и во всех домах королевства, где имелись подобные же службы, также хоронили всё, словно бы отправляли к нему, чтобы он мог всем этим пользоваться в другой жизни».

Как говорилось выше, короли искусно бальзамировались и занимали своё место в пантеоне Храма Солнца. Поминальная церемония в честь Сапа Инки длилась много дней, а через год вновь проводились торжественные ритуалы, во время которых «наиболее облагодетельствованные (им) слуги и наиболее любимые жёны убивали себя или позволяли похоронить себя живыми, говоря, что они хотели бы пойти служить своим королям и господам в другой их жизни. Они сами обрекали себя на смерть или принимали её из своих рук во имя любви, которую испытывали к своим господам. А то, что говорят некоторые историки, что их-де убивали, чтобы похоронить со своими хозяевами или мужьями, является неправдой; ибо было бы великой бесчеловечностью, тиранией и скандалом утверждать, что под предлогом сопровождения своих господ они убивали тех, кого ненавидели. Правда же в том, что они сами обрекали себя на смерть, и много раз их оказывалось столько, что начальники удерживали их, говоря им, что в настоящее время хватит тех, кто уходит (с умершим), что в дальнейшем, мало-помалу, по мере того как они будут умирать, они пойдут служить своим господам», – так описывает преданность семьи и всего народа своему императору Гарсиласо де ла Вега.

От площади к площади встречаются небольшие представления, костюмированные шествия или танцы. Возле прилавков крутятся любители экзотики, на сценах выступают дети под музыку индейских флейт и барабанов. Всё вкусно и сочно. Хочется попробовать каждый костюм, каждую деталь декора не только на ощупь, но и на вкус, словно это яркая сахарная вата или ломтики экзотических фруктов. Воздух вокруг будто наэлектризован энергией, и музыка буквально заставляет ноги отбивать свой ритм, а руки – повторять ритуальные движения шаманов. В сторонке, волнуясь, ожидают своей очереди несколько девочек лет двенадцати; их подбадривают родители. Другая группа уже втихомолку кружит в хороводе, не дождавшись начала своего номера. Кажется, что сам воздух напитан беззаботностью и задором, которые касаются самых тонких струн души. И начинаешь испытывать что-то вроде зависти к этим беззубым сорванцам в клетчатых рубашках и сомбреро, выписывающим дуги вслед за шаманом, энергичным парочкам в расшитых костюмах, юлой кружащим по сцене, и даже смуглым старикам, сидящим поодаль и щурящим глаза на солнце.

Возле церкви Сан Педро (San Pedro) народа становится ещё больше, наконец, на Каскапаро (Calle Kaskaparo) всё заливает сплошной людской поток. Мощные волны человеческих тел колышутся под воздействием неведомых сил, тысячи голов, разделившись на два русла, огибают стены центрального рынка. На улицы, разрезая толпу, словно праздничный пирог острым ножом, выплыли две платформы, водружённые на плечи дюжины пастырей. На их вершинах мерно покачивались статуи Девы Марии и Божьего Сына. Она была с ореолом святости, а он – в терновом венце. Она одета празднично, а он – в скромной накидке. При этом они оба символизировали скорбь и смирение, божью благодать и готовность к мукам, всепрощение и надежду. Пастыри сгибались под тяжестью ноши, но безропотно шли, раскачивая платформы из стороны в сторону. Люди расступались перед звуками музыки, освобождая им дорогу. На их пути поперёк улицы новогодними гирляндами была развешана пластиковая бытовая утварь, и едва первая платформа достигала очередной ленты, как особо назначенный человек срезал её со столба у края тротуара. Падающие предметы вмиг расхватывались ликующей толпой. Всё это напоминало российские масленичные гулянья с карабканьем ни столб за призами с той разницей, что здесь в борьбе за подарки участвовало куда больше людей.

За платформами, свернувшими на Женераль Буэндиа (Calle General Buendia), последовали и толпы зрителей, а на улице, где находились мы, все свободные тротуары в один момент снова заполнились торговыми рядами. Возле церковной ограды стояли длинные столы, уставленные праздничной едой: здесь были шашлыки из потрошков на шпажках, печёная курица, варёная кукуруза, тушёные овощи, колбасы разных видов, злаковые лепёшки, омлеты и, конечно же, главный деликатес этих мест – куй. Для приготовления этого блюда многие частные хозяйства и даже некоторые ресторации располагают на задних дворах специальные небольшие клетки, в которых держат всем известных домашних питомцев – морских свинок. Именно их испокон веков подавали кечуа и соседние народы как украшение стола. Их жарят во фритюре, на сковороде, запекают, делают гриль.

Куй, приготовленный на открытом огне на вертеле, нам понравился больше всего. Твёрдая тёмная кожа, лоснящаяся от жира, маленькие ушки, острые клыки и длинные когти на лапках. Вместо потрохов брюшина была заполнена пряными травами, придавшими мясу особую пикантность. И как бы ни было нам жалко милых морских свинок, их вкус оказался таким же привлекательным, как и внешний вид. Прилавки были окружены людьми, кто-то брал отдельные блюда, мы же попросили всего понемногу. Прямо на ступенях закрытой церкви сидели дружеские компании и семьи с большими бутылками пива, шумно что-то обсуждая. Присев за общий стол, мы с удовольствием пробовали деликатесы. Другие туристы, бегло взглянув на еду, обходили такие места стороной, что давало нам ещё большее право уплетать местную экзотику за обе щёки.

Белые известняковые стены, слепящие зарубцевавшимися гранями, бороздят лицо города глубокими морщинами. Лабиринты лестниц вонзают когти ступеней в базальтовую породу, взбираясь вверх по склонам. Арки и дворы соседствуют с игровыми площадками и крохотными цветниками. Даже деревья смогли закрепить за собой укромные уголки в этих катакомбах городских кварталов, хранящих миллионы загадок. Но эти тайны подчас просто пылятся бесполезным хламом, сметённым по углам, и кажется, что стоит загрести ладонью пыль веков, как в земле и мусоре отыщутся неизвестные доселе артефакты, которые, возможно, прольют свет на загадки инков, а может быть, поставят новые вопросы. Старые массивные остовы зданий нехотя отступают перед бетонными маршами и блочными домами на склоне горного хребта. Поток ровных шероховатых ступеней изгибами ползёт вверх, выпуская ветви проулков в обе стороны от своего главного ствола. Эти тропинки поглощают заливистый детский смех, лай собак и скрежет инструментов. Последний лестничный пролёт вонзает острые зубы арматуры в асфальтовую дорогу, которая, будто удав, стягивает тугими петлями все подъезды к великой крепости инков – Саксайуаман (Saksaywaman).

Слева остаётся статуя Христа, похожая на изображение, венчающее Корковаду в Рио-де-Жанейро. Её подарили Куско палестинцы. Но нас привлекает не она. Самым удивительным творением инков, сохранившимся в окрестностях древней столицы, является именно крепость Саксайуаман, «размеры которой кажутся невероятными тем, кто её не видел, а тем, кто её видел и рассматривал внимательно, кажется, и они даже верят, что она построена с помощью чародейства и что её создали дьяволы, а не люди». Застывшие изгибы её волн замерли в камне, прильнув к склону холма. Стена в полкилометра длиной обвила гору тремя лентами, нижняя из которых по высоте достигает восьми метров. И хотя испанцы активно вывозили отсюда каменные блоки для строительства города, бо́льшая часть крепости уцелела, ведь им были не под силу камни, весившие более сотни тонн!

Ни одна европейская технология того времени не давала возможности перемещать таких исполинов и ровно устанавливать их друг на друга без анкеров, раствора или других скрепляющих элементов. Поэтому даже не верится, что это построено человеком, «ибо нельзя понять, как можно было это сделать, если единственным сто́ящим помощником были одни лишь руки». Даже сегодня, в век нанотехнологий, небоскрёбов и бетонных стен, удерживающих бурные реки, трудно вообразить, как люди с помощью всех известных на данный момент механизмов одолели бы подобную задачу. «Многие из них (каменных глыб) так подогнаны, что место их соединения едва заметно; чтобы так подогнать, нужно было очень, очень много раз поднимать и устанавливать один камень на другой, потому что они не знали угломера и не умели пользоваться даже линейкой, чтобы, установив её на камне, проверить с её помощью, можно ли его подогнать к другому (камню). Они также не умели делать краны, блоки или какие-либо другие орудия, которые помогали бы поднимать и опускать камни, ужасающие своими размерами».

Одним из самых непостижимых фактов остаётся то, что все камни у инков были разной величины. Рациональный образ мысли европейцев не в силах это принять и объяснить. Жители Старого Света привыкли к стандартной форме кирпича или каменных блоков, а если где-то брали для строительства неровные валуны, то лишь в целях экономии времени и сил: чтобы не обрабатывать их, а просто заполнять раствором промежутки между ними. А в стенах инков камни разной величины и формы так чётко пригнаны друг к другу, что нет никакого шанса просунуть даже лезвие бритвы на несколько сантиметров вглубь кладки. Потрясающая точность и выверенность таких конструкций не позволяла врагам взять в осаду укреплённый холм, защищающий северные подступы к городу. А на холме располагались башни, склады и собственный подземный резервуар, куда подавалась питьевая вода из источника.

Справа от вытянутой площадки, на которой теперь ежегодно проводится праздник Инти Райми, расположена скала, похожая на пирамиду. Только, в отличие от большинства разрушенных пирамид, ставших просто грудой камней, ей была уготована совсем другая судьба: её как будто расплавила невообразимая жара, раскалившая окружающий воздух. Контуры её ступеней оплавились и обрели форму причудливых волн, на которых теперь, как на горках, с удовольствием катаются дети. Быть может, это всего лишь игра воображения, но и неподалёку от горы, рядом с круглой площадкой, раскиданы перевёрнутые гигантские камни с высеченными на них ступенями, нишами и пазами, словно какая-то невероятная сила выбросила их с первоначальных мест и оставила валяться в разных нелепых позах. Что могло произойти здесь много веков назад, чтобы оставить такие разрушения? Или же это просто причуды природы, подхваченные оригинальным замыслом древних ваятелей, выдолбивших в камнях перевёрнутые лестницы, квадратные углубления и неиспользуемые выемки?

Сегодня великая столица огромной империи превратилась в провинциальный город с населением в треть миллиона человек. Испанцы не только уничтожили здания, дворцы, крепости и целые города, олицетворявшие величие империи Тауантинсуйу, но и постарались стереть сами воспоминания о былом могуществе индейцев. Столица молодого Королевства Перу была перенесена в колониальный город Лиму, а католические священники заставили свою новоиспечённую паству, вчерашних служителей Виракочи, возводить дома молитвы на месте бывших храмов Солнца.

Пропаганда, направленная европейцами против инков, привела к тому, что постепенно в сознании людей они обретали образ дикарей, населявших высокотехнологичные города Анд. По утверждениям испанцев, жрецы приносили в дар своему огненному богу тысячи человеческих жизней, правители нещадно эксплуатировали труд своих подданных, а простые люди были ленивы и неграмотны, чем и объясняется полное отсутствие у них интереса к карьере и обогащению. Инки были настолько неразвиты, что не использовали колеса, не создали письменности, не чеканили монет, а значит, у них не было даже души, и с ними можно было поступать как с любой вещью, которая служит хозяину, пока она исправна, а потом заменяется на новую. Именем Христа священники благословляли на покорение племён, на рабство с целью перевоспитания дикарей, на кровавые расправы.

Сегодня приходится по крупицам собирать информацию, которая может пролить свет на истинное положение дел в обществе инков. Человеческие жертвоприношения были у них большой редкостью, в противовес многочисленным кострам инквизиции, полыхавшим в Европе. Верховный Инка всегда заботился о своих подданных, поскольку жизнь вассалов ценилась выше всего остального. Так, например, жители Тауантинсуйу знали о жемчуге, но не пользовались им: труд и опасность, связанные с его добычей, привели к тому, что в империи его применение было под запретом. А деньги были вовсе не нужны там, где всё обеспечивало государство, и достаточно было выменивать нужные тебе товары на излишки своего производства.

Нам, представителям века возможностей и открытых границ, когда уже не осталось традиций, а главной константой жизни стали перемены, когда порок вознёсся на вершины и стал образом жизни, а личное благосостояние – самой заветной мечтой, сложно понять миллионы людей, живших половину тысячелетия назад и не знавших прелюбодеяния, попрошайничества, казнокрадства, алчности и эгоизма. Здесь тысячи людей работали на общую цель, а закон был не пустым словом, «ибо инки никогда не создавали (свои) законы, чтобы пугать своих вассалов или чтобы над ними насмехались, а чтобы они приводились бы в исполнение по отношению к тем, кто решился бы их нарушить».

Великую империю погубило богатство. Именно здесь конкистадоры нашли то, что искали на тысячах километров незнакомого им материка. Поняв, что испанцы в поисках солнечного металла готовы преступить и человеческие, и природные законы, и даже заповеди собственного Бога, инки утопили множество сокровищ в озёрах и колодцах, навсегда скрыв их от людских глаз. Эту тайну не передали ни сыновьям, ни внукам, чтобы они даже под пытками не смогли раскрыть местоположения ценностей, потому что вещи, предназначенные для службы королям индейцев, не должны достаться пришлым «бородачам», попирающим древние устои государства. Педро де Сьеса де Леон писал в «Хронике Перу»: «Если то, что имеется в Перу и погребено в этих землях, будет извлечено, то невозможно будет оценить стоимость (сокровищ), настолько они велики; ибо то, что испанцы заполучили, слишком незначительно, чтобы сравнивать с огромными размерами (сокрытого). Если бы все сокровища, находившиеся в провинциях и гуаках, что значит в их храмах и в захоронениях, собрать вместе, то взятое испанцами причинило бы сокровищу такой же незначительный ущерб, как если бы из большой посудины взять одну каплю воды – столь незначительным было то, что они забрали». Но человеческая алчность не ведает границ, и если бы индейцы вовремя не укрыли оставшиеся уникальные предметы из драгоценного металла, они бы точно так же растворились в чанах, переплавляясь в одинаковые слитки. И я надеюсь, что если нити, ведущей к сокровищам прошлого, суждено найтись, то это случится лишь тогда, когда цену исчезнувших вещей человек будет считать ценностью общей истории, а не личного богатства.

Глава 16.4
Священная долина. Тропами богов

Тот, кто пытается сосчитать звезды,

не умея считать фишки (tantos) и

узелки от счётов, достоин смеха.

Инка Пачакутека

Центральные Анды стали колыбелью многих сельскохозяйственных культур. Здесь впервые появился картофель, некоторые виды тыкв, гуайява, киноа, а также инки подарили нам ананасы, томаты и подсолнечник. Часть растений, произраставших когда-то исключительно здесь, стала продуктовой основой для самых разных стран. К примеру, треть всех ананасов сейчас выращивают на Филиппинах, в Таиланде и США. А лидерами по производству подсолнечного масла стали Россия и Украина. Даже картофель у нас на родине никто уже не связывает с далёкими предгорьями Анд, настолько привычным и необходимым он для нас стал. Если раньше говорили: «Хлеб – всему голова», то теперь можно добавить, что картофель – наш живот. Он обосновался в рационе практически каждого россиянина, вошёл в состав многих блюд, а количество сортов, выведенных советскими селекционерами, вряд ли может превзойти кто-то ещё. Но, несмотря на множество легенд и традиций, возникших вокруг этого южноамериканского корнеплода, его путь к столу человека был совсем не таким, как мы воспринимаем его сейчас.

Инки хранили картофель особым способом. Его рассыпали на соломе и оставляли на холоде, чтобы он промёрз. Затем его раздавливали, убирая влагу. Когда из корнеплодов были удалены излишки воды, их оставляли просохнуть на солнце, после чего картофель мог долго храниться вместе с остальными овощами без намёка на гниение. Такие сушёные клубни, стёртые в порошок, назывались «чуньу», и их запасы могли сохранять свои гастрономические свойства до четырёх лет. Помимо привычных для нас видов картофеля, инки выращивали сладкий батат, который можно было употреблять даже в сыром виде.

Но королевой всех культур для индейцев, конечно, стала кукуруза. На территории Перу произрастает около сорока сортов маиса, среди которых есть початки насыщенного чёрного цвета, что выглядит крайне необычно для жителей средней полосы России, привыкших к хрущёвским золотым зёрнам. Початки здесь также могут быть красными, белыми, бордовыми и даже иметь разноцветные семена. Маис жарят и варят, проращивают и делают из него муку. Его используют для приготовления хлеба, каши, бисквитов, пирогов, прохладительных напитков и алкоголя. Для перуанцев он значит не меньше, чем для нас пшеница.

Во времена инков уровень сельскохозяйственных технологий в разных областях был примерно одинаков. Основным орудием труда для земледельца была «таклья» – примитивная палка-копалка, представлявшая собой деревянный кол с обожжённым для прочности острием. Страшно представить, каким трудом давалась крестьянам обработка участков на крутых горных склонах, сколько сил нужно было отдать земле, чтобы получить урожай. Это была тяжёлая жизнь, но инки были к ней привычны: горы были их домом, а каменистая земля – главной кормилицей.

Хрустя только что купленной кукурузой, мы идём по грунтовой дороге вдоль отвесной стены к древнему комплексу Писак (Pisac), который покрыт лентами террас и увенчан городом на вершине утёса. Уже от панорам, открывающихся с верхних ярусов построек, захватывает дух. При всей очевидной неразумности строительства сооружений на вершинах скал, где нет доступа к воде и другим ресурсам, эстетика и гармония жизни в таких местах вызывают нешуточную зависть. А с точки зрения обороны такие города были самыми неприступными в истории, и если бы инки к приходу испанцев обладали порохом и артиллерией, вряд ли европейским головорезам удалось бы так быстро сломить сопротивление многомиллионного народа.

По одной из террас вправо от руин старой башни отходит натоптанная тропа к городу, на сотни метров вниз спускаются гигантские каменные ступени, на которых индейцы когда-то выращивали бобовые и злаки. Теперь здесь можно увидеть только коротко постриженную траву соломенного цвета и немногих людей, наблюдающих за тем, как в некоторых местах рушится каменная кладка. Вряд ли кому-то сегодня придёт в голову использовать горные террасы для сельского хозяйства – все поля для посевов здесь, как и в Европе, располагаются в долинах рек, и только самые бедные участки захватывают каменистую поверхность горных склонов. В Азии часто можно увидеть холмы, изрезанные ровными ступенями рисовых чеков. Но по сравнению с массивными террасами инков, занявшими горные кручи на высоту до четырёх тысяч метров, где каждая ступень окаймлена подпорной стенкой не ниже человеческого роста, азиатские террасы – это всего лишь долгий и упорный человеческий труд. А то, что создано на хребтах Анд, не поддаётся логическим методам познания. Как люди восемь веков назад возводили такие циклопические сооружения, для меня, наверное, останется загадкой на всю жизнь.

По дороге, дугой огибающей хребет горы, идём к городу. Его монолитные здания, лестницы и коридоры кажутся вытесанными из скалы. Однако по мере приближения становится ясно, что это каменные блоки, плотно пригнанные друг к другу, создают образ целостности и законченности. На изломе горы часть террас, более зелёных и широких, спускается вниз к тонкой каменной гряде около уреза воды, сквозь которую бежит робкий ручей. Уверенно пересекая каменные бока подпорных стенок, ступени уходят к самой воде.

Основная дорога поднимается к лабиринту строений древнего города. Лишайник усыпал кладку стен светло-зелёными пятнами, словно это распустившиеся цветы какого-то неизвестного сухоцвета. В пустых глазницах окон свистит ветер, мечущийся по склонам долины. Мелкая рябь редких деревьев, разбросанных среди полей в низинах, растянулась до самого горизонта. В её узор вплелись сотни маленьких домиков, обративших свои черепичные кровли к солнцу. На их фоне Писак выглядит суровым защитником и покровителем, который не позволяет непосвящённым проникать за ширму таинственных событий былых веков.

По другую сторону города за лощиной на скале видны тёмные пятна. Это пещеры, в которых инки хоронили своих предков, располагая их в позе эмбриона, чтобы в следующем мире они опять родились людьми. К ним нет ни дорог, ни тропинок, ни какого-либо другого видимого подхода. Но, вероятно, людям, рождающимся в горах и уходящим из жизни на их вершинах, ничто не могло помешать преодолевать ущелья, отвесные скалы или глубокие пещеры. Мир, который был к ним так суров, стал для них домом, лучше которого они бы всё равно никогда не нашли.

Главной ценностью императора Инки были его люди. Не имея выходных и свободного времени, они, тем не менее, никогда не работали до истощения, которое могло бы привести к смерти. Хотя для индейцев было привычно переносить грузы на себе, на службе у императора это не позволялось. Для перевозки тяжестей использовались караваны из лам. И везде, где была возможность обойтись без человеческого труда, его заменяли, ибо Инка говорил, что «хотел сохранять его, чтобы использовать на других работах, на которых его нельзя было заменить, и употребить с большей пользой, как-то: на строительстве крепостей и королевских домов, мостов и дорог, платформ (под посевы) и орошения, а также на других работах ради общего блага, на которых индейцы были постоянно заняты». Сколько сил было положено на создание другой крепости – Ольянтайтамбо (Ollantaytambo) – можно только гадать, ведь даже террасы для выращивания зерна здесь сделаны из отёсанных, хорошо пригнанных друг к другу камней. И, конечно, рациональное мышление пасует перед необъяснимыми технологиями, по которым строился местный храм Солнца…

Плотные вереницы людей тяжело взбираются по крутым лестницам. Ступени гигантскими шагами взмывают на склон Серро-Бандолиста (Cerro Bandolista) до пятидесятиметровой высоты, где стены террас в один миг преображаются в полигональные линии бастиона. Одновременно сельскохозяйственные укрепления превращаются в гладкие крепостные стены имперской кладки, становясь выше и массивнее. В них появляются загадочные ниши, пазы и рельефные элементы. На самой верхней террасе расположился храм десяти ниш с трапециевидными вратами и идеальной полигональной кладкой, а ещё дальше – последняя платформа, торец которой обнесён циклопическими мегалитами из розового порфира.

Эти шесть гигантов спаяны друг с другом узкими каменными вкладками шириной в два кулака. Каждый из них в два раза выше человеческого роста, а их вес составляет около пятидесяти тонн. На одном исполине проступает едва заметный рельефный рисунок чаканы – андского креста. Вокруг раскиданы, словно следы вспышки ярости какого-то чудовища, каменные балки, плиты, блоки. Западная стена храма также покрыта гигантскими плитами, но большие промежутки между ними заполняет обычная каменная кладка, словно кто-то ещё в древности реставрировал этот храм. Вдоль стены тянется дорожка: она уходит вверх, петляет по нескольким уровням полуразрушенных зданий, а затем исчезает в прогале стены.

Кто были эти люди и зачем они возводили подобные строения? То, что удивляет людей двадцать первого века, кажется, было обычным делом для строителей того времени. Складывается впечатление, что эти уникальные работы были повседневными для представителей древности. И нелепо утверждать, что инки создавали подобные сооружения только с помощью зубил и перекатных брёвен. Все заявления, что такие мегалиты можно было поднять на тысячеметровую высоту из ближайшей каменоломни, звучат полным абсурдом. Ни одна попытка провести подобный эксперимент даже без перепада высот не увенчалась успехом, а предпринять опыт с подъёмом на высоту никто так и не осмелился. Даже сегодня, владея множеством технологий, человек не сможет этого сделать. Вертолёт с самой большой грузоподъёмностью осилит лишь треть веса наибольшей плиты храма, а на обработку камня придётся извести не один десяток алмазных дисков. Но многие учёные продолжают с апломбом доказывать, что эти храмовые комплексы принадлежали людям, поклонявшимся Солнцу, не знавшим письменности и подчинившимся горстке «бородачей», пришедших на их землю. Они до сих пор пытаются вогнать в свои теории и догмы то, что не поддаётся объяснению современной наукой, то, что, возможно, прояснится для нас лишь через сто или двести лет.

Сверху хаос из камней, разбросанных рядом с последней платформой, где находится Храм Солнца, выглядит так, словно когда-то единый комплекс, стоявший на вершине утёса, разрушило огромной неизвестной силой. Камни разметало не только по стилобату, но даже выбросило за террасы: некоторые из них валяются у подножия горы. На фоне всех этих разрушений ещё больше будоражат воображение изрезанные камни, выставившие гигантские зубья вдоль нижней кромки террасы у разбросанных обломков зданий и стены отвесной скалы Храма Кондора. Здесь, напротив, видны сотни ровных изгибов, выемок, пазов самых разных форм и направлений. Будто мастер не ведал физических преград и ваял фигуры не из базальта, а изо льда, плавящегося под натиском сверхточного и лёгкого инструмента, а сам он, висящий на невидимых нитях, парил над скалой, не ощущая ни усталости, ни силы тяжести.

В этом не было логики, не было цели. Нельзя ни объяснить это, ни разобраться в этом. Можно строить сотни догадок и предположений, но невозможно в чём-либо убедиться. Достоверно лишь то, что ни одна цивилизация в здравом уме не стала бы тратить тысячи часов на труд, который не принёс бы в итоге конкретной выгоды. А камни подобной формы не могли принести инкам практическую пользу ни при каком варианте развития событий. Быть может, на этих землях жили другие цивилизации, более древние, более могущественные, которым подобные сооружения служили для неизвестных нам целей?

С высоты хорошо просматривается долина в окаймлении серых уступов гор. На противоположном склоне в лучах заходящего солнца видны тёмные квадратные ниши в стенах здания. Это вентиляционные отверстия в огромном складе продовольствия времён инков. Археологи утверждают, что температурные условия и ветер на этой высоте позволяли продуктам долго оставаться свежими. К руинам построек тянутся тонкие нити тропинок, но мало кто решился бы забраться по ним так высоко. Лучи солнца согревают уставшие стены древних построек, постепенно поднимая занавес тени гор всё выше, словно укутывая землю уютным одеялом вечера. Вслед за зернохранилищем и другие здания, раскиданные по склонам гор, погружаются в дымку, теряя яркость красок, словно разведённая в воде акварель.

Среди бисерной россыпи древних руин, вросших массивными основаниями в долину реки Урубамба (Rio Urubamba), притаилась небольшая деревня Чинчеро (Chinchero), где в конце пятнадцатого века располагалась резиденция Инки Тупак Юпанки. От её зданий уцелели стены и фундаменты, часть которых испанцы использовали для возведения церкви. Не примечательный ни по внешнему виду, ни по размеру, собор приводит в восхищение своим внутренним убранством – творением начала семнадцатого века. Пренебрегая стандартными канонами католичества, он заметно выделяется из общего ряда церквей Старого и Нового Света. Кричащая красота внутри него просто требует, чтобы любой вошедший обратил на неё своё внимание. Киноварные стены и деревянные балки покрытия облеплены орнаментами, где ещё угадываются образы цветов и животных, словно сошедших сюда с иллюстраций средневековых книг в потёртых обложках. В нишах между ними размещены образы святых, а ещё ниже – в цоколе и плитах пола – видны полустёртые петроглифы доколумбовой эпохи. Здесь, словно через свежие порезы временной материи, проявляются вековые наслоения разных эпох, а мириады деталей и образов рождают праздничность и нарядность. Божий храм будто оказывается не пристанищем тишины и строгости, а местом радости и открытого сердца, и благоговение достигается не за счёт больших внутренних габаритов, мощных колоннад и правильной игры света, а благодаря простой красоте – не далёкой небесной, а обычной земной. Поэтому здесь ощущаешь уют и покой, как в деревне у бабушки, где всё вроде бы знакомо, но стоит приглядеться – и становится ясно, что есть ещё много неисследованных уголков и неизученных вещей. Загадочный дом готов раскрыть тебе свои тайны, но для этого нужно вглядеться, прислушаться, принюхаться. Ворох секретов с ароматом пыльной старины, древнего дерева и отсыревшей соломы ещё ждёт и будет ждать своего открытия. И этот запах – запах времени – не спутать ни с чем.