Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 20.3
Амазонские джунгли. Застывшая Вселенная жизни

Границы моего языка означают границы моего мира.

Людвиг Витгенштейн

Три лодки друг за другом медленно отошли от берега. Мелководье, принадлежавшее зарослям эйхорнии, нехотя выпустило из своих объятий продолговатые тела наших челнов. Убедившись, что водный гиацинт уже не страшен мотору, рулевой завёл его. Лодка неспешно заскользила по затопленной пойме, лавируя между зарослями кустарника и плотными стволами деревьев. Растения держались за зыбкую почву высокими корнями, словно стояли на ходулях. Яркие пятна света, как разлитая краска, расплывались по тёмной воде. Лесной частокол, колыхаясь, отражался в зеркале реки, мерцая у самых берегов телевизионным шумом. Какая-то безмятежность парила над поверхностью воды, и кроны деревьев водили хоровод в такт вспышкам солнца. Мы вышли в широкое русло и прибавили скорость.

Ширина реки увеличилась с десяти метров до всех сорока. По берегам потянулись султаны пальм и унылые лачуги. Правда, их скорее можно было назвать хлевами или сараями, но в них жили люди, и значит, это были всё-таки дома. Серые стены с огромными щелями едва держались на рахитных ногах, наполовину вросших в красную землю. Вокруг них щерились редкими зубами заборчики, а где-то их не было вовсе. Многие дома были без окон и без дверей – в них зияли одни пустые проёмы, служащие для вентиляции и входа. Патлатые соломенные крыши выбрасывали вверх рыжие пучки. Около некоторых домов были привязаны лодки. Слева на высоком берегу стояла школа, мест на сто. На столбе рядом с ней висел рупор, который, вероятно, был для неё единственным связующим звеном с внешним миром.

Мы несколько раз повернули по загибам реки и через полчаса приблизились к трём понтонным домам, соединённым друг с другом мостиком. Резким поворотом кормчий развернул лодку носом против течения и, чуть подруливая, подошёл к деревянной пристани. Самый маленький дом в середине был хозяйским – он занимал только половину площадки. На второй части находилась беседка, закрытая со всех сторон москитной сеткой. В ней стояло несколько столов. Через беседку можно было пройти на второй понтон, где размещался дом для гостей. Ещё один гостевой дом примостился с противоположной стороны от хозяйского, но не вдоль, как первый, а поперёк, как бы прикрывая его с реки.

Мы были не первой группой. Несколько человек уже сидели возле беседки, попивая кайпиринью со льдом. Пока лодка причаливала, мы поздоровались с ними, а сойдя на берег и взяв свои вещи, сели рядом. Нашу группу из шести человек поселили в первый дом. Оказалось, что здание поделено поперёк на четыре маленькие комнаты, в каждой из которых имеются две односпальные кровати с москитной сеткой и небольшой закуток с санузлом. Перегородки между комнатами не доходили даже до высоты вытянутой руки. Понтон, на котором стоял наш дом, был соединён с берегом только двумя тросами, не позволяющими ему уплыть вниз по реке, и канализационной трубой, собирающей все стоки в большой резервуар, утопленный в землю. Вся конструкция, державшая здание, была почти полностью погружена в воду, но закреплена на огромных плавучих брёвнах в два человеческих обхвата. Их древесина напоминала бальсу, но от времени она сильно потемнела и раскрошилась. Гид сказал, что это дерево сплавляют по рекам и цена его высока, но построенные на ней дома стоят более ста лет.

В половодье Амазонка поднимается так высоко, что жителям, чьи участки находятся не на высоких берегах, приходится строить плавучие жилища, которые перемещаются вместе с уровнем воды. И даже дома, размещённые на вершинах холмов, зачастую ставятся на сваи, чтобы избежать подтопления в наиболее сильные паводки. Так как уклон реки очень незначителен, на Амазонке можно наблюдать уникальное явление – приливные волны поророка. Они выходят в русло реки из Атлантического океана, поднимаясь иногда на сотни километров вверх по течению, а в высоту достигают трёх метров. Этот бунт воды не только создаёт волнение в русле и сильно разрушает берега, но и преграждает путь в океан для миллионов кубов воды, становясь причиной сильнейших разливов реки. Иногда она сдвигает свои берега на сорок километров. Отчаянные сёрфингисты, рискуя жизнями, ежегодно пытаются оседлать самый длинный в мире водный гребень. Ведь заветная мечта любого из них – это двигаться по бесконечной волне.

Ширина Амазонки настолько велика, что, хотя её русло пролегает вдоль экватора, климат левого берега отличается от правого, а вместе с тем меняется и растительный мир. Некоторые растения встречаются лишь на одном из берегов, так и не прижившись на противоположном. И дожди на левобережье выпадают в летние месяцы Северного полушария, а справа – летом Южного, отчего мир Амазонки разделён руслом реки на две части, будто семя двудольного растения – зародышем.

Одним из самых чудесных растений, имеющихся на территории Амазонской низменности, является Виктория Регия. Её главную особенность представляют огромные листья, иногда достигающие в диаметре двух метров. Они настолько массивны, что могут выдержать вес шарпея или даже небольшой овчарки. Некоторые люди делают на память фото, где их маленький ребёнок сидит в центре листа, находящегося в пруду и окружённого такими же кувшинками. Для меня Виктория Регия – это живое напоминание о советском мультике «Большой Ух», где главный герой, прилетевший с другой планеты, вместе с волчонком сидел и слушал лес, а потом пошёл смотреть, как в лунном свете зацветает сказочной красоты бутон водяной лилии. Многие уверены, что это белая кувшинка, но мне этот цветок больше напоминает Амазонскую Викторию, так как её бутон выходит на поверхность только ночью, обильно цветёт, источая лёгкий абрикосовый аромат, и точно так же, как и появился, исчезает в воде до следующих сумерек. Интересно и то, что каждую из трёх ночей своего цветения это растение меняет свою окраску. В первый день его цветок нежно-белого цвета, словно свежий снег, во второй – бледно-розового, как отблеск зари, а в третий – фиолетового, похожего на пурпур римской тоги.

Сельва, покрывающая протоки Амазонки, необычайно богата флорой и фауной. Деревья здесь весь год зелены, а их разнообразие в пять раз выше, чем у травянистых растений. На одном квадратном километре здесь можно насчитать более двух тысяч видов, в то время как в среднеевропейском лесу едва ли найдётся пара сотен. Типы деревьев различаются в разных частях, но характер леса от этого не меняется. С высоты сельва похожа на бесконечное море изумрудного цвета, изредка перемежаемое крапинками крон, сбросивших листву, или яркими цветущими шляпами лесных исполинов, а снизу выглядит, как сумрачное царство, охваченное духотой и заполненное тысячей различных звуков. Всё растительное царство оплетено множеством лиан, которых здесь, наверное, больше, чем где бы то ни было ещё. Часть их стелется по земле в поисках своих жертв, а некоторые поднимаются вверх, словно пеньковые канаты, и лишь у самых крон деревьев одеваются листвой. Самые массивные в обхвате могут соперничать с туловищем человека, и далеко не сразу можно понять, что это не просто дерево. И хотя большинство из них безобидны и цепляются за деревья только для опоры, некоторые являются настоящими душителями, со временем стягивая стволы своих жертв в смертельные тиски и медленно убивая их в своих объятиях.

Леса Амазонки, которые раньше использовались для получения сока гевеи и ценных пород древесины, сегодня стали настоящим Эльдорадо для фармацевтики и косметологии. Многие растения, известные как лекарства ещё индейцам, в современной медицине назначаются при тех же недугах, что и сотни лет назад. Знания местных жителей были настолько глубоки, что европейцам, а вслед за ними и бразильцам, оставалось только превратить сырье в мази и таблетки, чтобы получить средства от многих недугов и трудноизлечимых болезней. Джунгли Амазонки помогли одолеть лихорадку с помощью хинного дерева; сильнейший яд кураре, добываемый из ядоносного стрихноса, стал лекарством от эпилепсии и столбняка, а копайский бальзам – сильным антисептиком. Леса стали источником таких продуктов, как какао, имбирь и гвоздика. Из мякоти плодов винного дерева стали выпекать хлеб, а из сока – делать вино.

Сегодня сотни мировых концернов борются за право владения амазонским дождевым лесом, желая выжать из тысяч растущих здесь видов флоры максимум прибыли. Пальма баббасу используется в производстве мыла и для замены кокосового молока, бурити представляет собой один из главных источников олеиновой кислоты, являющейся важным компонентом косметической продукции и химической промышленности, а бразильский орех – богатейший источник селена, необходимого для регуляции обменных веществ в организме. Бертолетия – дерево, на котором растёт этот орех, – является главным великаном сельвы. Словно зелёный колосс, оно возносится над общим ковром джунглей на дюжину метров, и его шарообразные кроны заметно выделяются с воздуха.

Ещё одно лекарство джунглей – гуарана. Это древовидная лиана с гроздьями странных плодов, напоминающих множество глазных яблок в красной оболочке. Такой эффект создают открывающиеся при созревании костянки, сквозь кожуру которых проступают чёрные семена, окружённые белой мякотью. Кажется, будто сотни маленьких глаз смотрят на тебя с высоких веток, опутавших объёмные стволы деревьев. Эти плоды индейцы применяли как стимулирующее и общеукрепляющее средство, а в наше время фармакологи добавляют их в лекарства для укрепления сердечно-сосудистой и нервной систем.

Широкое распространение в Европе и Северной Америке получили БАДы на основе ягоды асаи, растущей в низовьях Амазонки. Кабокло, местное население, живущее по берегам реки, переняло культивирование этого растения ещё у индейцев, и у некоторых из них рацион состоит из этих плодов почти на треть. Однако мощная пропаганда фантастических антиоксидантных свойств явилась причиной масштабного экспорта ягоды, отчего многим пришлось изменить привычное питание и традиционный уклад жизни. Искусственный ажиотаж открыл перед иностранными компаниями ещё один путь к сверхприбылям, а людям, живущим в Амазонии, закрыл ещё одну возможность сберечь свои обычаи.

Мой рассказ был бы неполным, если бы я затронул лишь растительный мир этого волшебного региона, не упомянув о фауне тропического леса. А она, несмотря на видимую пустоту, представлена мириадами живых организмов, которые сложно разглядеть такому неподготовленному человеку, как я. Из-за того, что городские жители утратили способность замечать едва уловимые мелькания и слышать тихие шорохи, мы становимся воистину слепыми и глухими, когда оказываемся на природе. Словно медведи, люди бродят по лесу, разгоняя животных или заставляя их затаиться, и лишь природное любопытство толкает некоторых из них навстречу человеку. Единственным оправданием городскому невежеству может быть только то, что многие обитатели джунглей обладают просто потрясающими маскировочными свойствами, демонстрируя на этом поприще настоящие чудеса. Насекомые сливаются с листвой, бабочки – с корой деревьев, пумы замирают в густом кустарнике. И всё же, несмотря на мою невосприимчивость к мельчайшим деталям, я не мог не увидеть основные штрихи, отличающие природу сельвы.

Леса Амазонки словно многоэтажные дома, на разных ярусах которых проживает огромное количество обитателей. Жильцы нижних «этажей» ни разу за всю жизнь не поднимаются наверх, а верхние никогда не спускаются к земле. В тенистом подлеске прячутся животные тёмной окраски: грызуны пака и капибара, забавные тапир и мазама. По лиственной подстилке маршируют колонны из миллионов муравьёв аттини, также называемых листорезами. Над собой, как военные знамёна, они несут кусочки измельчённой листвы. Несмотря на кажущуюся непритязательность в еде, эти муравьи не питаются собранными растениями. Они единственные живые существа, которые, наряду с термитами и людьми, занимаются сельским хозяйством, выращивая в глубоких тоннелях грибы на созданном субстрате.

Челюсти, которыми аттини срезают кусочки листьев, придают им свирепости, но это не самые страшные из обитающих в джунглях муравьёв. Есть ещё эцитоны, бродячие муравьи, которые не строят себе убежищ и постоянно находятся в пути. Это беспощадные хищники, убивающие любой попавшийся им на дороге организм, в число которых попадают даже мелкие млекопитающие. Муравьёв, так же как и термитов, не боится только их настоящий враг муравьед: не обращая внимания на укусы, он с удовольствием разрывает их гнёзда и лакомится этими насекомыми.

Большинство зверей и птиц обитают на вершинах деревьев, а не в подлеске. Природа щедро наделила их самыми яркими красками, отчего кроны зачастую напоминают настоящий карнавал. Десятки тысяч особей собираются здесь, иногда устраивая настоящую птичью свадьбу, где представители разных видов вместе охотятся, защищаются от хищников и выводят птенцов. Бабочки насчитывают огромное число видов: в Амазонии их больше, чем любых других насекомых. Некоторые семейства являются эндемиками этих лесов. Морфиды достигают в размахе крыльев восемнадцати сантиметров и обладают невероятным лазоревым цветом с приятным металлическим отблеском. Из млекопитающих тут водится всего несколько видов обезьян, но мы, к сожалению, ни одного из них не увидели. Представителей кошачьих здесь тоже мало: ягуар, онцилла, оцелот. Наблюдать этих быстрых хищников в естественных условиях крайне сложно, чего нельзя сказать о ленивце, целыми днями не сдвигающемся с места.

Вторым по известности героем фильмов ужасов про тропических обитателей является анаконда. В этом амплуа она уступает только пираньям. Её реальная длина составляет шесть метров, хотя кинематограф нередко увеличивает её реальные параметры в несколько раз. В охоте на млекопитающих и рептилий змея молниеносно атакует, а затем удушает жертву. При этом она избегает встреч с любыми существами, размеры которых более двух метров. Поэтому нападения на людей происходят крайне редко, и человек в этой ситуации обычно спит.

Южная Америка считается настоящим птичьим раем, и Амазонка – яркий тому пример. Разнообразие пернатых здесь достигает невероятного размаха, а их красота всегда была предметом преклонения индейцев. Перья клинохвостых попугаев и трогонов использовали при изготовлении головных уборов и накидок вождей. Под кронами деревьев и в поймах рек обитают славки, виреоны, котинги, танагры, якамары и множество других видов, о которых я прежде даже не слышал. Самыми шумными птицами амазонских джунглей, пожалуй, являются туканы. Удивительно, как их непропорционально огромный клюв держится на маленькой голове и туловище, но в реальности он не тяжёлый, так как в нём много воздушных полостей. Он окрашен в яркие жёлтые, зелёные, красные и голубые цвета и используется как оружие в битве за самые лучшие и плодоносные владения. Но лично у меня наибольший интерес вызывают крошечные колибри. Одним из самых выдающихся представителей их рода, обитающих в густых зарослях, является топазовый колибри. Огненная расцветка его тела, будто у птицы феникса, к хвосту переходит в золотисто-зелёную, голова же при этом имеет цвет чернее дёгтя. В отличие от других представителей этого семейства, топазовые колибри социальны и живут группами.

Перекусив после долгой дороги, мы вновь сели в лодки, на этот раз прихватив с собой лишь несколько веток, к которым на леске были привязаны крючки, и отправились на рыбалку в лес. Да, вне всяких сомнений, это был настоящий лес. Огромное затопленное пространство, где из воды, как колонны античного храма, торчали многочисленные стволы деревьев, цепляющихся друг за друга кронами только у самых верхушек. Лодка медленно вплыла в гущу растительности и остановилась. Я заглянул в тёмную, словно южная ночь, воду, но увидеть в ней смог только своё отражение. Тем временем остальные уже насаживали на крючок кусочки кожи цыплёнка, которого мы ели на обед, и вслед за гидом стали опускать их в реку. Вода тут же подёргивалась рябью кругов, леска натягивалась, как струна, и начинала шевелиться, но уже через пару секунд всё прекращалось, и неудавшийся рыбак вынимал на поверхность совершенно пустые снасти без каких-либо признаков наживки. Я немного удивился этому, но, не придав этому значения, сделал то же самое. Леска дёрнулась, вода забурлила. Я ощутил, как вибрация передалась рукам, и резко вытащил снасть, но там уже ничего не было. И сколько бы я ни повторял эту операцию, всё шло точно так же: в доли секунды крючок становился пустым. Через несколько минут поблизости кто-то радостно закричал, и мы, как по команде, повернули туда головы. На леске болталась небольшая рыбка сантиметров в двенадцать длиной. Она яростно дёргала хвостом, отражая блики солнца своей мелкой чешуёй. В ней не было ничего устрашающего, но, приглядевшись к голове, я увидел на её нижней челюсти мелкие и острые, как бритва, зубы. Это была пиранья!

Такая маленькая рыбка казалась совсем безопасной. Но обманчивая внешность сотни раз приводила людей к трагическим последствиям. Крупные особи могут откусить у человека фалангу пальца, а стая таких рыб за несколько минут превращает тушу млекопитающего в голый скелет. Конечно, сейчас о пираньях известно больше мифов и легенд, чем правды. Их образ затёрт разными фильмами ужасов и приключенческими блокбастерами. Но в основном их рацион составляют другие рыбы, а вовсе не человек или ему подобные. И всё же, даже без преувеличений, кровожадность этих созданий достаточно велика.

Почти все участники группы поймали по одной или по две рыбины, и даже Полина сумела выловить одну из них за глаз. Мне же никак не везло. Я старался, как мог, использовал все известные мне хитрости с подсечками и вываживанием рыбы, но это было бесполезно. В результате я истратил всю имевшуюся у меня куриную кожицу, своей же мне жертвовать не хотелось, поэтому от дальнейших попыток пришлось отказаться. Немного расстроенный, я смотрел на подёргивающих хвостами пираний, которых поймали остальные, и единственным утешением было обещание нашего гида приготовить их всех сегодня на ужин.

Лес источал сладковатый, дурманящий запах гниения, который невозможно было спрятать за густыми кронами. Лес был и остаётся главным могильщиком, делающим свою работу день за днём. Он укрывает под слоем земли стволы, сплетения корней, насекомых и листву, и вскоре из них пойдут свежие соки для молодой поросли кустарников и деревьев, рвущихся из сумрака подлеска к свету. Мы завели мотор и тронулись в обратный путь.

Вода, словно жидкий воск, несла нашу лодку вниз по течению, частокол кустов жался к реке, иногда забираясь в неё по пояс. Нижние ветви были усыпаны молодыми листьями, а на верхних, на высоте пары метров, висела бахрома засохшей тины, травы и водорослей. Свинцовые тучи протянули к лесу тонкие водяные лианы. Я подумал, что где-то там, в глубине этой бескрайней чащи жили, а может, и сейчас живут удивительные люди, которых не затронули вспышки фотокамер туристов, газированная вода и пластиковые шлёпки. Они чтили родовых духов и лесных божеств, совершали культовые обряды и устраивали празднества. И у них не было страха перед будущим. Я представил их размеренную жизнь, и передо мной почему-то возникла картина их смерти: гибель целых племён, и без того немногочисленных на такой обширной территории, которые друг за другом покидали этот мир. Как родственники год за годом укладывали тела в игасабы – глиняные сосуды, как похоронные процессии несли их к могилам, как люди оплакивали покойника целый месяц, а по окончании траура устраивали праздник избавления от печали. Так было до тех пор, пока на этой земле не осталось практически никого, кто ещё мог бы хранить родовую память. И сегодня где-то под землёй, среди корней деревьев, сидят в позе эмбриона тысячи людей в глиняных кувшинах, будто в яичной скорлупе, и словно ожидают скорого пробуждения и следующего рождения.

Одним из последних племён, ведущих традиционный уклад жизни, является пираха. Споры о нём до сих пор ведут многие лингвисты и этнологи, поскольку язык и философия этих людей отделены от всего остального мира слишком большим провалом. По общепризнанной типологии лингвистических универсалий, разработанной Джозефом Гринбергом в начале второй половины двадцатого века, одним из важных свойств любого языка является рекурсия. Это способность бесконечно достраивать фразы, обогащая изначальное предложение дополнительной информацией. Самый известный пример рекурсии представлен стихотворением «Дом, который построил Джек». Но язык пираха не обладает таким свойством, так же как в нём не существует понятия будущего времени и почти не встречается прошедшего.

Представители племени уверены, что, засыпая, они теряют частичку себя и наутро просыпаются уже другими людьми. Из-за этого они стараются почти всегда бодрствовать. У них нет вежливых форм обращения, потому что они априори относятся ко всем добродушно. Цвета в их языке различаются только на «тёмное» и «светлое». Они не пользуются числительными, поскольку не собираются ничего приумножать или делить между собой. Они не прибегают к коллективной памяти и верят только рассказам самого старшего члена племени о том, что он видел. Они не делают запасов, не следят за погодой и не определяют причинно-следственных связей между вещами: всё происходит потому, что должно было произойти. Может быть, счастливыми этих людей делает именно то, что они являются частью леса, в котором живут. Сколько ещё просуществует эта странная, но уникальная культура? Сколько ещё поколений цивилизация позволит им оставаться самими собой?

По возвращении назад нам была предоставлена пара часов на отдых и душ. Растянувшись в подвешенном на плавучей террасе гамаке, я, сам того не заметив, задремал. Казалось, что я успел только сомкнуть глаза, когда нам объявили, что пора собираться в путь. Однако в это время темнота уже сгущалась, и местность вокруг укрылась сизыми тенями, утратив рельефность и контраст. До заката оставалось меньше часа. Погрузившись в лодку, мы поплыли по одному из протоков в затон на встречу с ещё одним чудом Амазонки – розовыми дельфинами. Так называют дельфина иния, который в зрелом возрасте иногда приобретает розоватый окрас спины или характерную пигментацию. Эти дельфины являются самым крупным пресноводным видом. Их главные отличия – удлинённый нос и гибкий шейный отдел, позволяющий вертеть головой без поворота туловища.

Услышав шлепки по воде, гид выключил мотор, и шесть пар глаз жадно вперились в спокойную гладь заводи, чтобы увидеть водных млекопитающих. И наши надежды оправдались! Сначала мы заметили на воде редкие круги, образованные выныривающими на поверхность мордами, а затем у кромки воды стали показываться головы, спины с плавниками и хвосты. Дельфины играли, а может, охотились, переваливаясь через друг друга, закручивая спирали и фыркая. Мы радовались каждому их появлению, с надеждой глядя в сгущающиеся сумерки и молясь, чтобы они никуда не уплыли. Но, исследовав в конце концов всю заводь, они исчезли. Уже через четверть часа их и след простыл, а мы в последних отблесках алого заката вновь включили мотор и направились к дому.

На следующий день, купаясь около своего жилья, мы увидели стаю дельфинов, поднимавшихся вверх по течению, но это были уже не инии. Помимо них сюда, следуя за океаническими лайнерами, иногда заплывают морские дельфины, чувствующие себя в этой воде вполне комфортно. Поэтому здесь нередко можно увидеть смешанные стаи. Для индейцев дельфины были таинственными животными, и они, подобно европейским морякам, наделяли этих водоплавающих чертами сирен, сладко поющих, чтобы заманить доверчивых моряков в пучины океана. Они считали дельфинов священными и никогда не охотились на них, приписывая им силу духов. Как хорошо, что люди и сейчас придерживаются тех же взглядов, и для них дельфин лишь символ красоты и грации, а не промысловый объект.

В водах Амазонки обитает ещё одно удивительное млекопитающее – ламантин. Это огромное травоядное животное, достигающее трёх метров в длину, иногда называют морской коровой из-за постоянного поедания подводной зелени. Этот потешный великан очень дружелюбен, и единственную серьёзную угрозу для него представляет человек, так как в природе у него практически нет врагов. И хотя внешне он кажется сонным и медлительным, на самом деле он очень активен на отдыхе, когда в перерывах между едой представители этого вида устраивают игры друг с другом. Я всегда мечтал увидеть их забавные подводные танцы. Возможно, когда-нибудь мне выпадет такой случай, если они ещё будут существовать. Единственное, что спасает животных этих мест, – труднодоступность. Так как для данного отряда не свойственно бояться человека, то его популяции особенно угрожает потребительское отношение людей. Их родственнику, морской корове, открытой Георгом Стеллером, после первой встречи с человеком суждено было прожить всего двадцать семь лет, пока вся их популяция планомерно истреблялась ради мяса. И больнее всего мне отзывается мысль, что это дело рук моих соотечественников.

В водах речной сети, кроме того, обитает немало необычных видов рыб. В основном это сомообразные. Часть из них очень маленькие, длиной сантиметра три – они питаются кровью более крупных рыб, выискивая места около жаберных дуг. Другие же огромны и похожи на змей. Один из таких видов прозван электрическим угрём. Его длина достигает двух метров, а пучки мускул при эволюции обрели способность вырабатывать напряжение в триста пятьдесят вольт. Так они оглушают рыбу и даже крупных животных. И конечно, множество тропических рыб, населяющих аквариумы в обычных квартирах, тоже вышли родом отсюда. Один из самых известных таких видов – гуппи, за невообразимую скорость размножения прозванный «миллион-фиш». Эту рыбку заселили в тропические воды по всему свету для борьбы с комарами, и, говорят, одичавшие группы попадаются даже в Москве-реке и ряде других водоёмов севера, где есть сброс тёплых вод.

Самая знаменитая рыба Амазонки – пираруку. В переводе с языка индейцев это означает «красная рыба», о чём можно судить по цвету её мяса и пигментации, похожей на кровавые прожилки, проглядывающие из-под чешуи, похожей на драконью броню. Этот настоящий доисторический гигант, достигающий ста килограммов веса и двух, а то и трёх метров в длину, умеет дышать в атмосфере, что даёт ему возможность переживать засухи, зарываясь в ил. Питается он мелкой рыбой, а при случае и мелкими животными, и живёт в тихих протоках с малым течением или в запрудах.

Ночью после наблюдения дельфинов нам предстояла встреча с ещё одним обитателем речных просторов – крокодилом. Лёгкий мандраж ощущался во всём теле, когда мы выплыли в густую и непроглядную темноту. А как только мотор затих и звуки леса с противоположного берега стали невыносимо громкими и дерзкими, его сменил настоящий страх. Огонёк нашего дома растаял вдали, и единственный оставшийся свет исходил от фонаря гида, освещавшего заросли затопленного кустарника. Мы тоже напряжённо вглядывались в кромешную тьму, надеясь разглядеть хищника, в любой момент готового напасть на беспечную жертву, но, конечно, перед чернотой тропической ночи мы были бессильны. Вскоре я обратил внимание на серебряную пыль, припорошившую весь небосвод, особенно пояс, прорезающий купол, словно ятаган мамелюка. Этот вид так захватил меня, что я забыл о первобытном страхе и уставился наверх, всецело отдавшись созерцанию.

Лодка тем временем несколько раз принималась урчать мотором и перемещалась к новому месту, фонарь снова выискивал в кустах цель, и так повторялось до тех пор, пока в какой-то момент гид не заметил нужный отсвет, бросился в воду и вырвал из неё продолговатый предмет длиной около полуметра. Когда он добрался обратно до лодки, мы разглядели в его руках настоящего каймана. Это был маленький детёныш крокодила. Треть его туловища составляла голова, а челюсти были утыканы тонкими острыми зубами. Я вполне осознавал, какую опасность может представлять даже такой крошечный экземпляр: стоит немного зазеваться – и полсотни зубов мгновенно отхватят ломоть мяса от руки или ноги любой из жертв.

Я спросил гида, как ему удалось обнаружить в кустах такое маленькое пресмыкающееся? Он объяснил, что искал в зарослях отражение света в глазах крокодила и так в итоге нашёл свою добычу. И в самом деле, крупные глаза малыша были посажены по обе стороны узкой морды на самом верху так, что не было сомнений: ему доступен полный обзор со всех сторон, в отличие от человека. Затем гид протянул детёныша тому, кто сидел на носу, чтобы он его подержал. Девчонки сразу взвизгнули и рефлекторно отстранились, а вот парень, который оказался ближе всех, после некоторых колебаний выставил руки, чтобы перехватить животное. «Только придерживай его за хвост, а второй рукой обхвати шею, чтобы он не смог тебя цапнуть», – сказал наш проводник. Парень сделал именно так. Затаив дыхание, все стали по очереди передавать крокодила друг другу.

Когда дело дошло до меня, я осторожно взял пресмыкающееся, глядя ему прямо в глаза. «Мы с тобой одной крови», – мысленно произнёс я. Но, то ли не вполне поняв меня, то ли испугавшись такого откровенного побратимства, детёныш резко дёрнулся в моих руках. В голове мгновенно пронеслась мысль, что стоит мне выпустить крокодила, как все пассажиры лодки разом бросятся врассыпную и окажутся в тёмных водах реки. Что будет с ними после этого, я даже не хотел загадывать, поэтому, собрав волю в кулак, постарался держать его как можно крепче, но не причиняя при этом вреда. Это было непросто, однако крокодил, видимо, признав тщетность сопротивления, а может, просто устав, снова замер. Я успокоился и, подержав его ещё чуть-чуть, опять отдал гиду – тот выпустил его в воду, и вскоре всплески утихли. Пальцы ещё ощущали фантом прикосновения к странной, словно отжившей, потрескавшейся коже, в которой не было тепла, но под которой билось сердце.

Словно специально нагнетая обстановку, проводник рассказал нам, что где-то в чаще зарослей должна отдыхать мама, оберегая своё потомство. Он говорил, что размер взрослого крокодила может доходить до четырёх метров и что взрослые особи могут поедать даже коров, а умирают не от старости, а оттого что из-за своей массы уже не могут выходить на охоту. Звучало пугающе и правдоподобно, особенно если не знать, что крокодиловые кайманы дорастают лишь до двух метров и способны проглотить максимум свинью.