Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 14.6
Патагония. Шаг в вечность

Уважающий себя и мужественный народ обязан подавить – и чем раньше, тем лучше, – принуждением или силой горстку дикарей, уничтожающих наше имущество, и предотвратить подобное в дальнейшем путём окончательной оккупации именем закона, прогресса и нашей безопасности богатейших и плодороднейших земель Республики.

Хулио Аргентино Рока

Фруктовые деревья в парадных зелёных мундирах выстроились ровными рядами по обе стороны дороги. Редкие фермеры на пикапах сворачивали с трассы, углубляясь в посёлки частных имений – эстансий. Плоский горизонт утратил за лёгкой дымкой чёткость линий и фигур.

До 1870-х годов граница цивилизованного мира проходила около дельты реки Рио-Негро и на пятьсот километров севернее в среднем и верхнем течении. Здесь, у самого устья, на широте 41°, находилась небольшая колония (в северном полушарии на такой же широте расположен город Тбилиси). За полноводной рекой начинался мир непокорённых индейцев. Сегодня благодатные почвы поймы засажены плодовыми деревьями, и более половины аргентинских яблок и груш произрастают именно здесь. Широкие прямые дороги, нежные пейзажи, уютные небольшие городки придают неповторимый колорит этому региону вплоть до самой границы с Патагонией, откуда начинаются бескрайние поля ковыля. Сегодня вряд ли даже кто-то из местных жителей вспомнит о тех племенах, которые на протяжении многих веков занимали территорию, простирающуюся на две тысячи километров на юг, и о жестокой войне, развязанной испанскими колонизаторами в шестнадцатом веке и продолженной Хулио Аргентино Рока, в степной зоне.

Словом «Патагония» изначально назвали континент, населённый людьми племён пуэльче и теуэльче, которых Магеллан встретил в своём кругосветном плавании, и это означало «земля большеногих». Их рост в 180 сантиметров для низкорослых испанцев и португальцев того времени казался просто гигантским. В книге Джона Байрона восемнадцатого века упоминается человек ростом 240 сантиметров, а в других источниках встречаются и ещё более неправдоподобные описания людей. В действительности индейцы обматывали свои ноги шкурами, и это служило им обувью, поэтому на берегах океана они оставляли довольно широкие следы. Пуэльче и Теуэльче к моменту освоения Патагонии были почти полностью ассимилированы другим племенем – мапуче, а тех, в свою очередь, теснили со своих исконных земель чилийцы.

Индейцев, населявших территорию Ла-Платы, трагическая участь постигла намного раньше, чем племена Патагонии. Народ гуарани, живший в дельте рек Уругвай и Парану и упорно противостоявший кочевникам юга, а также керанди, обитавшие в районе современного Буэнос-Айреса, были уничтожены первыми – их загнали в глубокие джунгли, не представлявшие на тот момент особой экономической ценности для европейцев. В поисках мифического города Эльдорадо европейцы продвигались всё глубже по течению рек, подавляя всякое сопротивление коренных жителей. В глубине материка был основан Асунсьон, а намного позже на побережье – Буэнос-Айрес.

Получив независимость, но имея неразрешимые внутренние конфликты, бывшее королевство Ла-Плата распалось на три государства. Поток мигрантов из Европы требовал новых земель для заселения, и с каждым годом цивилизация продвигалась всё дальше вглубь исконных территорий, населённых гарруа, хэт, пуэльче и теуэльче. Они, конечно, давали отпор, но ни одно их сопротивление не было организованным: каждая община билась лишь за свой клочок земли и немногочисленных представителей своего племени. Мапуче под натиском чилийского правительства, имевшего свои планы на освоение Патагонии, совершали набеги на поселенцев и угоняли их скот. Чили ещё в 1845 году основало в Магеллановом проливе город Пунто-Аренас, ставший плацдармом для колонизации необозримых южных степей. В конце шестидесятых годов девятнадцатого века новый военный министр Аргентины – Хулио Аргентино Рока – провозглашает новую политику, отличную от той, что велась его предшественниками. Своей целью он ставит не просто колонизировать земли, а физически истребить непокорное местное население, в корне уничтожив любое сопротивление. Военная кампания называлась «Завоевание Пустыни». В 1878 году войска уже освободили земли вплоть до Рио-Негро, а в 1884 состоялась последняя битва у реки Чубут (Chubut), знаменовавшая освоение аргентинским правительством всей Патагонии. За четыре года до этого генерал Рока стал национальным героем и взял в свои руки государственную власть.

На бескрайних просторах центральной Аргентины мы не встретили ни одного коренного индейца. Недаром эту страну называют кусочком Европы в Новом Свете. Здешние менеджеры, фермеры, продавцы и политики выглядят европейцами или людьми смешанных кровей, а изредка попадающиеся индейцы в национальной одежде оказываются приезжими, прибывшими в страну лишь для временных заработков. Не осталось ни одного потомка патагонцев, живших на этих землях раньше, словно их просто вычеркнули из длинной череды событий становления молодого аргентинского государства как чуждый, маргинальный класс недочеловеков.

Вот как описывает Чарльз Дарвин события 30-х годов ещё до полномасштабной военной кампании по истреблению патагонцев: «Солдаты были почти все конные, и мне кажется, что никогда ещё до сих пор не существовало армии столь мерзкой и разбойничьей. Большая часть солдат была какой-то смешанной породы – смесь негритянской, индейской и испанской крови». Саму военную операцию он изображает так: «Туда послали двести солдат; индейцев обнаружили прежде всего по облаку пыли, поднятому их лошадьми: они как раз куда-то переезжали. Местность, гористая и дикая, лежала, должно быть, в глубине страны, потому что были видны Кордильеры. Индейцев – мужчин, женщин и детей – было около 110 человек, и почти все они были захвачены или убиты, потому что солдаты рубят всех без разбора. Теперь на индейцев нагнали такого страха, что они уже не оказывают дружного сопротивления, а каждый спасается сам, не заботясь ни о жене, ни о детях… Мрачная картина; но куда более ужасен следующий несомненный факт: всех женщин на вид старше двадцати лет испанцы хладнокровно уничтожают! На мое восклицание, что это крайне бесчеловечно, он (солдат) ответил: «Но что ж делать? Ведь они так плодятся!» Здесь все твёрдо убеждены, что это самая справедливая война, потому что она ведётся против варваров. Кто в наше время поверит, что такие зверства могут совершаться в цивилизованной христианской стране?»

В те времена в Патагонии солдаты получали вознаграждение за отрезанные половые органы индейцев. В самом начале романа «Хозяева земли» Давида Виньяса приведена сцена охоты на индейцев: «Убивать всё равно что насиловать. Что-то приятное. Ему нравилось: нужно было бежать, можно было кричать, вспотеешь, проголодаешься… Выстрелы звучали все реже. Наверняка где-то здесь лежат трупы удавленных индейцев с тёмными пятнами между ляжками…» Всё это, безусловно, было более «гуманно» в сравнении со снятием скальпов по обычаям дохристианской Европы и североамериканских индейцев. И, разумеется, не расценивалось церковью как акт варварства или вандализма.

Для европейских хозяев Америки индейцы были выродками и скотом. А значит, с ними можно было поступать, как с безмозглыми животными, посягавшими на собственность колонизаторов. Они молились своим богам и слушали голоса – значит, были нечестивцами. Они жили в гармонии с природой и окружающим миром – значит, имели примитивное мышление и не понимали, что «природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». Они ели и спали, когда им вздумается – а значит, подобно животным, не могли контролировать свои желания и потребности. Они ходили голыми или надевали шкуры животных – значит, в их крови надёжно укрепились повадки дикарей. Они слишком часто мылись – значит, были настоящими еретиками, такими же, как проповедники ислама. Они не знали частной собственности и не пытались из всего извлекать выгоду – значит, жили, словно стая обезьян, а не человеческое общество.

Колонизация земель Патагонии и благоприятный расклад на мировом рынке позволили латифундиям достигнуть расцвета, а Аргентине – занять лидирующие позиции по экспорту пшеницы и продукции животноводства, уступая лишь фермерам из США и Российской Империи. Существовавшие веками родоплеменные отношения, память предков, культура охотников и собирателей Патагонии были уничтожены вместе с её носителями, после того как коренные земледельцы Ла-Платы в начале шестнадцатого века пали от мечей Педро де Мендосы и Хуана де Гарайа, чтобы освободить дорогу цивилизации и культуре христианского мира. Прогресс теперь мог идти по миру своей широкой поступью, не встречая препятствий на пути.

Глава 14.7
Гаучо. Покорители и покорённые. История вольных пастухов

Можно быть грустным. Или злым. Или раздавленным. Или безумным. И каждый раз можно найти для себя оправдание. Но нельзя быть скучным. Потому что для тех, кто скучен, не существует никаких оправданий.

Вигго Мортенсен

История Аргентины неразрывно связана с легендарными гаучо – бродягами по жизни. Их название происходит от слова «huachu», которое в переводе с языка индейцев кечуа означает «бродячий» или «сирота». И это слово полностью соответствует их образу жизни, ставшему философией для тысяч людей. Первые гаучо появились на рубеже 16-го и 17-го веков. Они были метисами – детьми от межнациональных связей испанцев и индейцев. Из-за «нечистой» крови их не принимали ни в европейском обществе, ни в племенах коренных жителей. Они были обречены скитаться по бескрайним степям пампы, занимавшей всю центральную часть страны. Обширные земли, ещё мало освоенные испанской короной, но вполне пригодные для животноводства, стали их домом.

Сначала они промышляли контрабандой, развитию которой способствовал жёсткий запрет на торговлю между вице-королевствами и генерал-капитанствами обширных колониальных территорий. Испанская империя намеренно сократила возможность экономических контактов, чтобы все сырьевые ресурсы проходили через портовые города Европы, а те мануфактурные товары, которые ввозили в колонии, строго контролировались Советом по делам Индий. Не гнушались гаучо также воровством и перепродажей скота, но позже стали наниматься в пастухи на скотоводческие фермы набирающих силу латифундистов. Никто не мог лучше них держаться в седле, управляться со скотом и ориентироваться в однообразных просторах пампы. Постоянные стычки с индейцами научили их хорошо обращаться с оружием, поэтому их часто нанимали в отряды по усмирению индейских племён, противостоявших европейской колонизации. Наибольшими ценностями гаучо считали храбрость, верность и гостеприимство.

В записках «Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль"» Чарльз Дарвин так описал свою первую встречу с вольными пастухами: «В независимой жизни гаучо есть возвышенная прелесть – в любое мгновение можешь осадить коня и сказать: «Здесь мы проведём ночь». Мёртвая тишина равнины, сторожевые собаки, группа похожих на цыган гаучо, устроивших себе постели вокруг костра, – всё это прочно запечатлелось в моей памяти, и я никогда не забуду картины этой первой ночи». И хотя уже в девятнадцатом веке на просторах Аргентины практически не осталось гаучо, популярность их образа только возросла. Это связывают с самоопределением молодой страны, с так называемым движением «argentinidad». Национализм был присущ всем государствам, входившим прежде в состав Испанской империи, и каждое из них искало в своей истории собственные корни.

По представлениям обывателей, гаучо – южноамериканский ковбой в сапогах из мягкой кожи, в овечьем пончо, с широкополой шляпой, с шёлковым платком и лассо. Все детали гардероба выполнены из хорошего материала и отделаны серебряными украшениями. Но всё было не совсем так. Первоначально гаучо были обычными бродягами и одевались крайне бедно. Вместо сапог они носили «botas de potro» – обувь с открытым носком, сделанную из кожи задней голени лошади, а тёмные сапоги со шпорами появились значительно позже. Стремена «estribo» поначалу были обычными лямками для упора ступни, позднее они стали деревянными, с глухим носком и зачастую витиеватым рисунком на поверхности. Длинные брюки подвязывались тканым поясом «faja», который впоследствии приобрёл множество деталей и стал отличительной чертой почти каждого гаучо. К поясу был прикреплён кинжал, а также нож для разделки туш, болеадоры и другие необходимые атрибуты. Поверх брюк или шаровар прилаживался кусок ткани, «chiripa» – его пропускали между ног и определённым образом прикрепляли к поясу. На светлую холщовую рубаху они надевали пончо или жакет «corralera», а на шею повязывали республиканским узлом платок «рañuelo». Некоторые гаучо называли его «sereno» – он являлся неотъемлемой частью одежды и служил для защиты от солнца, пыли, ветра и москитов. Голову венчало сомбреро со средними полями – его подвязывали тесёмкой «barbacho», чтобы не потерять во время работы – или берет «boina». Гаучо были сродни авантюристам или искателям приключений. Оседлый образ жизни тяготил их, и они стремились к свободе и перемещениям.

В Монтевидео мне удалось посетить музей гаучо, где в нескольких залах выставлены вещи, принадлежавшие свободным пастухам. Среди экспонатов есть искусно сделанные стремена, инкрустированные кинжалы, резные болеадоры (орудие, напоминающее связку шаров на кожаных ремнях, с помощью которого можно ловить как диких зверей, так и домашних животных, так как оно эффективно помогает стреножить любое копытное). За стёклами витрин блестят шпоры, пояса, заколки для шейных платков. Абсолютно всё сделано из кожи и серебра. Но все эти произведения искусства могли принадлежать только тем гаучо, которые стали землевладельцами, отказавшись от былой свободы, тем, кто носил имя гаучо, но утратил их дух.

Несмотря на то, что свободные пастухи предпочитали одиночество и, как правило, не вмешивались в политику, некоторые гаучо отличились в годы борьбы за независимость, став со временем предприимчивыми держателями ранчо или народными лидерами – каудильо. Но как только во главе государства вставал какой-нибудь харизматичный лидер (часто из их же среды), он начинал со стремления подавить вольный дух гаучо и сделать свободолюбивых людей батраками. Особенно плохо дела пошли после того, как с развитием методов выделки кожи и мясозаготовки в несколько раз увеличился экспорт продукции животноводческих хозяйств в Европу, Бразилию и колонии Карибского бассейна. Цены на внутреннем рынке выросли вслед за увеличением вывоза продукции. А большое поголовье скота, разгуливавшее прежде на свободе, взяли под строгий контроль.

«Раньше гаучо могли свободно охотиться за бычками на просторах пампы, где ещё не было проволочных оград; по давно принятому обычаю они съедали только филейную часть, выбрасывая всё остальное; и единственное, что от них требовалось, – вручить хозяину шкуру убитого быка. Теперь всё переменилось. Реорганизация хозяйства повлекла за собой новое закабаление вольнолюбивых гаучо: декрет 1815 года устанавливал, что всякий сельский житель, не имеющий собственности, должен прислуживать. Слуга получал особый билет и раз в 3 месяца должен был отмечать его у хозяина. Если гаучо не хотел быть слугой, он считался бродягой, а бродяг насильно забирали в пограничные батальоны». Так получилось, что люди, ценившие свободу больше жизни, оказались на распутье: выбрать работу на хозяйских ранчо или борьбу до последнего вздоха. И чаще они склонялись к последнему. Хулио Альварес писал: «Отважный креол, смело жертвовавший собой в сражениях за независимость Родины, отныне превращался в парию, жалкого пеона или гарнизонного служаку. Правда, у него оставался и ещё один путь: взять в руки копьё и уйти в отряд повстанцев-монтонерос. Благодаря этому суровому гаучо, лишённому всего, кроме славы и отваги, стали возможными те кавалерийские атаки, которыми повстанцы вновь и вновь бросали вызов хорошо вооружённым регулярным войскам Буэнос-Айреса».

В 10-х годах девятнадцатого века, сразу после оккупации Испании Наполеоном I, Латинскую Америку захлестнула волна революций. Затронула борьба за независимость и Аргентину. С самого начала Буэнос-Айрес, помня своё привилегированное положение под властью испанской короны, не хотел для новой страны федеративного устройства, а ратовал за унитарную форму государственного правления. После того как Буэнос-Айрес, предав Уругвай, заключил мирное соглашение с правительством роялистов, поддерживающим испанскую корону, и позволил португальским войскам оккупировать Монтевидео, полковник Хосе Хервасио Артигас счёл это изменой и порвал с прежними союзниками, не подчинившись приказу. Его поддержало большинство сторонников, в том числе и гаучо, сыгравшие важную роль в становлении независимости Уругвая. Вслед за Артигасом в Восточную провинцию отправилось множество людей – это перемещение назвали «Уругвайский исход». Такая поддержка позволила полковнику взять Монтевидео, а затем на несколько лет установить Федеральную лигу, в состав которой, кроме Уругвая, вошли и несколько провинций Аргентины. Однако, спустя некоторое время, его союзники, подписав договоры с Буэнос-Айресом, вышли из состава конфедерации, это было поражением Артигаса – он остался один и вынужден был перебраться в Парагвай, где умер в нищете. Восточную провинцию снова оккупировали португальцы, установив там свою власть, действовавшую до 1828 года.

Пришедший к власти в Аргентине в 30-х годах Хуан Мануэль Росас был выходцем из гаучо. После ряда политических интриг и военных кампаний он стал диктатором страны и, следуя лозунгу «Федерация или смерть!», уничтожал всех оппозиционеров и поддерживающих их гаучо. Он опирался на своих соратников, но действовал деспотично и беспринципно. Грубой военной силой истреблял он любых «мятежников», кем бы они ни были: землевладельцами, крестьянами или гаучо. Во времена правления Росаса порт Буэнос-Айреса приносил в казну три четверти доходов в виде таможенных пошлин. Город стал единственным посредником между провинциями и внешним рынком, что ещё больше усугубило отсталость регионов от столицы. Некоторые из бывших гаучо, став соратниками диктатора, разбогатели, хорошо зная особенности своей страны и имея тесные кланово-родственные связи. За хорошую службу они получили в собственность большие земельные наделы и пастбища, обычно конфискованные у оппозиционеров, а затем начали нанимать на работу пеонов. Когда же они стали богатыми землевладельцами и латифундистами, свободным пастухам не осталось места в этой системе.

В 1861 году командующий армией Доминго Фаустино Сармьенто, противник политики Росаса, писал президенту Бартоломео Митре: «Не жалейте крови гаучо, кровь – единственное, что у них есть человеческого. Их кровь – удобрение, которое надо обратить на пользу страны». В 1862 году сдал позиции последний оплот борьбы с унитарным господством Буэнос-Айреса – провинция Ла-Риоха, бившаяся, наряду с Мендосой и Сан-Хуаном, за либерализацию страны и организацию федеральной системы государственного устройства. Немногим позже следующий президент Сармьенто завершил начатое дело. Гаучо перестали существовать как социальный класс, сохранив после себя лишь романтический литературный образ мужественных героев, мчащихся по бескрайним степям навстречу ветру и свободе.

В своей поэме «Гаучо Мартин Фьерро» Xoce Эрнандес описывает уготованную свободным пастухам судьбу, ставя тем самым точку в истории этого социального феномена Аргентины и Уругвая:

 
Зверь в норе укрыться может,
Птица прячется в гнезде,
Рыба меж камней в воде,
Только гаучо, беднягам,
Неприкаянным бродягам,
Нет пристанища нигде.
 

Сегодня гаучо – один из символов Аргентины, внёсший в её культурную жизнь множество нюансов. Именно благодаря им повсеместно пьют мате, едят говяжьи стейки «чураско», а в Сан-Антонио-де-Ареко проводят фестивали верховой езды. Любой сельский житель, одевшись по-ковбойски и оседлав лошадь, с удовольствием будет величать себя «гаучо». А подражание фольклору свободных пастухов не выходит из моды до сих пор. Их танцы, музыку, поэзию можно увидеть и услышать в разных городах Аргентины и Уругвая. Они популярны у себя на родине так же, как ковбои в Северной Америке, однако гаучо имеют более глубокие корни и богатое прошлое. И всё-таки теперь за этим стоит лишь память о временах, когда за стенами портовых городов восточного берега Южной Америки расстилались бескрайние степи, населённые индейскими племенами, среди которых бесстрашно скакали настоящие гаучо в поисках приключений, в поисках самих себя.