Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Автобус зашуршал колёсами, обогнул семикилометровую плотину с парагвайской стороны и плавно спустился к центру управления. Шестиэтажное здание из серого бетона, словно наседка, взгромоздилось на высокий постамент, в недрах которого находилось сердце электростанции – машинное отделение. По другую сторону из-под земли величественной стеной вставала бетонная конструкция плотины, где всего четверть часа назад были мы сами. С высоты двух десятков метров оттуда спускались гигантские патрубки, по которым вода поступала непосредственно к турбинам. Их обхват был настолько велик, как если бы десять человек образовали круг, взявшись за руки. Но истинную грандиозность масштабов этого сооружения я ощутил, лишь оказавшись внутри коридоров обслуживания плотины. Выяснилось, что стена, взмывающая на шестьдесят метров вверх, нижней частью уходит глубоко под землю, поэтому с уровня реки она кажется бездонной и недостижимой. Общая же высота дамбы достигает 196 метров, что эквивалентно зданию в шестьдесят пять этажей. Плотина представляет собой ребристую структуру, в которой каждый отдельный сегмент, плотно спаянный с остальными, имеет стрельчатую форму, направленную в сторону приложения нагрузки от громадных масс воды, скопленной в водохранилище. Плотину построили полой, что позволило расширить фундамент, тем самым уменьшив колоссальную нагрузку на основание, а также существенно сэкономив на количестве бетона. В сравнении с такими размерами массивные мостики обслуживания и лестницы, ведущие на вершину и спускающиеся вниз, кажутся ажурной бахромой соломенных прутиков, приставших к толстой коже гиппопотама. Внутреннее пространство испещрено техническими тоннелями, в которых при желании можно было бы разъезжать на электрокаре, не мешая встречному движению таких же машин.

В центре управления трудятся несколько сотен инженеров – как парагвайских, так и бразильских – и если сложить их количество с остальными подразделениями компании, то общее число сотрудников этой организации составляет 3500 человек. На подземном этаже находятся пульт управления и система мониторинга турбин.

Символическая линия делит зал на две части: справа – бразильская часть, а слева – парагвайская. С каждой стороны сидят по два человека, следящие за датчиками системы турбин. В центре – главный инженер, управляющий работой всей системы целиком: эта должность сменная, и её поочерёдно занимают подданные обоих государств. Бразильская сеть электроснабжения рассчитана на промышленную частоту электрической сети в 60 Герц по американской системе, а парагвайская – на 50 по европейской. Поэтому ту часть электроэнергии, которую Бразилия закупает у Парагвая, приходится ещё преобразовывать на необходимую частоту. Но сколько бы электричества ни давали двадцать генераторов в итоге, оно будет разделено между государствами поровну.

Рядом с центром управления расположен огромный зал размером в несколько футбольных полей и высотой не менее полусотни метров. По массивным подкрановым балкам ходит десяток мостовых кранов, крупнейшие из которых достигают грузоподъёмности в тысячу тонн. Внизу красными кругами диаметром около десяти метров отмечены места подземной установки турбин. Лифт спускает нас вниз – и мы оказываемся в машинном зале, откуда через переходы можно выйти к самим турбинам. На виду только верхушка ротора, бешено вращающаяся под напором воды, но даже по ней можно составить представление о колоссальном размере самих установок. Турбины произведены двумя ведущими мировыми энергетическими компаниями, и, как и всё важное оборудование, привезены из-за рубежа.

Итайпу – вторая по мощности гидроэлектростанция в мире, уступающая только «Трём ущельям» на реке Янцзы, но при этом первая по объёму выпускаемой энергии. Она питает электричеством такие важные города Бразилии, как Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро вместе с их пригородами, а также почти весь Парагвай. Но меня поразила не столько сложность её технологии, чёткость управления и серьёзная система безопасности, сколько её грандиозные масштабы, превосходящие все ожидания, её мощь и размер, которые невозможно оценить снаружи, поскольку всё основное она, будто айсберг, надёжно скрывает внутри.

Глава 14.4
Буэнос-Айрес. Город осеннего апрельского танго

Ты повзрослела. И поумнела. И погрустнела. Обычная лестница из трёх ступенек.

Дмитрий Емец. Месть валькирий

Синие разводы густого воздуха жирной пастелью покрыли небосклон. Под ним, чуть касаясь его подножья влажным опереньем, расчертили тонкие линии белые стрелы облаков. Нежная бахрома кремовой юбки восхода только взметнулась над портовым районом. Многоэтажные пирамиды контейнеров едва помещались за хилыми заборами разгрузочных доков, так и норовя перевалиться через ограждения и залить своими цветными фюзеляжами автострады с серыми загазованными обочинами. Костлявые хребты портовых кранов лениво поводили из стороны в сторону хоботами с разгрузочными крюками, будто пытались согнать с себя утреннюю дрёму. Я поёжился, вжимая плечи. Вдали поднимались сияющие под восходящим солнцем шпили высоток мегаполиса. Кирпичный двухуровневый павильон, хмурясь от недосыпа, встретил нас чередой автобусных сот, гудящих вместе с десятками моторов прибывающих и отправляющихся двухэтажных экипажей.

Широкий тоннель, плавной дугой льнущий к асфальтовой парковке, выбросил нас вместе с бесчисленным множеством других людей на широкую Авениду Хосе Мария Рамос (Av. Jose Maria Ramos), рассечённую зелёным парком Сан-Мартин (Plaza San Martin). Справа её охранял крестоносец в каменных доспехах – вокзал Ретиро (Retiro). Его потемневший от времени фасад, безжизненные стёкла, суровый купол, увенчанный башенкой и шпилем, каждый день угрюмо наблюдают за нескончаемым потоком людей, прибывающих в город и разъезжающихся по домам в пригороды. Тротуарная плитка, измождённая тяжёлыми шагами миллионов ног, стёрлась до тусклого блеска, а кое-где и вовсе раскололась на множество частей. Нагловатые небритые лоточники осаждали спешащих людей, а в подворотнях, устроившись в картонных шалашах, досматривали последние сны бездомные. Я пробирался сквозь нарастающий гул. Узкие норы метро, стянутые полукольцами чугунных оград, уходили под землю. Синие приплюснутые шары с надписью «Subte», словно маяки, указывали путь в подземку. На одну из станций спустились и мы.

Для путешественников в больших городах нет ничего лучше метро. Этот скоростной и, как правило, дешёвый транспорт не оставляет времени на раздумья. Здесь нет длинной вереницы пробок, запутанной системы маршрутов и остановок или непонятной процедуры покупки билетов. Метро – это отлаженный механизм, металлический спрут, укрывшийся под покровом городской застройки и пытающийся дотянуться кончиками своих щупалец до самых окраин. Множество людей за минуту пропадает в бетонных гротах подземки и вскоре, как по волшебству, появляется вновь, но уже за несколько километров от места своего исчезновения. Предельно понятные ломаные линии танцующих веток метро цветными нитями сбегают с планов и схем и продолжаются тоннелями. Лязг колёс, покачивание состава, свет надвигающихся станций – здесь идёт другая жизнь, без солнца, дождя и зелени. В этом подземном мире куются не металл и золото, а сотни и тысячи километров дорог, ежедневно ведущие людей по выбранному пути.

Небольшие вентиляторы, надрывно колотя лопастями, пытаются прогнать тягучий, застоявшийся воздух по узким проходам. Тощие платформы с плиткой, покрытой крупной сыпью, словно от давнего раздражения, попираются тысячами кожаных туфель, поношенных кроссовок и тонких каблучков. Чахоточные вагоны, кряхтя на стыках рельс, пошатываясь, словно после долгой болезни, подбираются к платформам, чтобы поменять пассажиров на новых. Их вульгарные цветные бока, до самой крыши испещрённые невнятными граффити, марают станции калейдоскопом букв, едва проступающих в бурном наслоении краски. Поток людей втягивает нас в состав; усталый, но торопливый голос объявляет следующую станцию, двери лихорадочно сжимаются, и поезд, словно в конвульсиях, бросается в путь.

Тоннели, выложенные керамической плиткой, лабиринтами арабской вязи выводят нас на воздух. Мы переходим на другую сторону улицы и идём по Авениде Индепенденсия (Avenida Independencia). Сонные магазины и кафе только открывают свои двери, стиснутые узкими ячейками защитных сеток и рольставней, жители разбредаются по остановкам, чтобы ехать на работу. Кучи опавших листьев, сигаретных окурков и собачьих экскрементов захлёстывают тротуары, словно морские волны – палубу шхуны в непогоду. Мы играем в пятнашки, увёртываясь от неожиданных неприятностей. Фасады домов изрыты язвами надписей, примитивных рисунков и рекламных плакатов. Мусорные контейнеры разверзают пасти, обнажая смердящее нутро и источая запахи нечистот, моментально смешивающиеся со смогом выхлопных газов. Первые попрошайки выползают на улицу, гремя мелочью и вымаливая у прохожих подаяние. Башни соборов, тесно зажатых между прильнувшими к ним домами, равнодушно озирают опостылевшую за столетия панораму.

Кварталы Буэнос-Айреса застроены крайне плотно, а их планировка считается одной из самых высоких в мире. Конечно, за счёт этого центр города компактен и легкодоступен даже для пешеходов, но удобство жизни людей при этом вызывает серьёзные сомнения. Стены зданий притёрты друг к другу, стараясь ухватить как можно больше пространства, но тем самым всё сильнее притесняя соседей. Дворы отсутствуют вовсе, а любое свободное место сразу становится охраняемой парковкой. Торцевые части домов не имеют никакой отделки и даже, зачастую, окон; лишь отдушины для вентиляции да мелкие бойницы лестничных клеток разрезают гладкие монолиты подогнанных друг к другу почти вплотную зданий.

На узких тротуарах второстепенных улочек с трудом расходятся даже два человека, отчего то и дело рискуешь попасть под автомобиль. Однако все проспекты зелены, их украшают столетние платаны и каштаны, разбавляющие серость домов своими грациозными фигурами. Детские площадки остались лишь в некоторых парках, по соседству с фанерными домиками бездомных, поставленными около памятника какому-нибудь генералу или президенту. Дети из таких трущоб купаются и резвятся в фонтанах, а их родители днём отдыхают на скамейках или лужайках. Местных жителей это ничуть не смущает: они прогуливаются здесь же со своими чадами, которые катаются на качелях или играют в городке, не обращая внимания на необычных соседей. Человек привыкает ко всему.

На Аутописте 25-го Мая (Au 25 de Mayo) ленты асфальта перекрещиваются с плетьми бетонных автострад, буравящих почву сваями. Их жилы заплетаются в узлы и прорастают цветами дорожных развязок, пронзающих петлями лепестков низкие дома, склады и автостоянки. Повернув за угол, оказываемся у четырёх старых портовых доков, вдоль которых сегодня расположен один из самых фешенебельных районов города – Пуэрто-Мадеро (Puerto Madero). Слева от нас видны трёхэтажные склады, покрытые чешуёй кирпича, здесь до сих пор сохранились дощатые рампы для разгрузки, нависающие над нижними этажами на тонких цепях, окрашенных в чёрный цвет. Наверное, они и есть единственные деревянные элементы, уцелевшие в этом районе, чтобы хоть как-то оправдать его историческое название, которое в переводе обозначает «деревянный порт». Первые этажи теперь отданы под дорогие рестораны с широкими летними верандами, прикрытыми тонированным стеклом или тёмными юбками навесов от солнца.

В полдень белоснежные накрахмаленные скатерти столиков были уставлены едой, а стулья заняты менеджерами в кремовых, салатовых или голубых рубашках, стянутых под шеей плотными галстуками, и дамами в безупречно отглаженных блузках под строгими офисными костюмами. Тарелки, увенчанные сочными стейками с тонкими прослойками жира, грудами салатных листьев и помидорных кусочков, заправленных уксусом или оливковым маслом, корзинки с хрустящим пшеничным багетом, бокалы вина, покрытые мелкой испариной конденсата, вальсировали вместе с подносами официантов. Еле слышный гул лёгких обеденных бесед журчал в прохладной тени ресторанов.

У самого края бетонной стены портовой чаши беспробудно застыли разгрузочные краны, намертво скованные своими отражениями с едва колышущейся чёрной водой. В одном из доков обрёл вечный покой трёхмачтовый фрегат «Presidente Sarmiento». Золотые шпили мачт и бушприта, молочные бока, лакированная палуба в лучах солнца отливали ослепительными брызгами. Резные элементы у основания фок-мачты обращали мысли к пленительной эпохе морских открытий, когда парусники, преодолевая стихию, разрезали носом яростные волны океана, а Святая Дева на форштевне купалась в серебряных фонтанах капель, глядя вдаль. Когда вместо кубриков были просоленные нижние палубы с гамаками, а рубку с радиоаппаратурой и навигационными устройствами заменяло место у штурвала и подзорная труба. Когда в капитанской каюте вместо дивана с ламинированным столиком стояли резные стулья и массивный стол, покрытый сукном, команда пользовалась неисчислимыми бумажными картами, а секстант и астролябия ещё не были музейными экспонатами. Сколько времени утекло с тех пор…

Фрегату пошёл двенадцатый десяток лет, а его без малого сорок путешествий остались жить лишь в воспоминаниях глубоких стариков да в тех трофеях, что хранят свою историю за стёклами витрин. Мундиры, ружья, флаги, карты, грамоты и сабли сегодня заполняют некогда шумную нижнюю палубу, потолок которой покрыла глубокая сетка морщин растрескавшейся краски, а стыки перегородок запестрели ржавыми пятнами. В торпедном отсеке на блоке висит муляж снаряда; змеи вентиляции и пожаротушения, кромсая переборки, извиваются в проходах, заползают в каюты, проникают в укромные уголки машинного отделения.

Для движения во время непогоды или в акватории порта «Presidente Sarmiento» был оснащён силовой установкой на базе парового двигателя с двумя водогрейными котлами и двумя генераторами с приводом на один гребной винт. Приятно бродить среди гигантских агрегатов, тесно сжатых в трюме корабля. Огромные заклёпки, стягивающие металлическую плоть, стальные соты паровых котлов, тридцатиметровый привод и россыпь манометров среди переплетений труб – венец творения девятнадцатого века, затерявшегося в корешках и переплётах книг. Я прошёлся по коридорам со скрипучими половицами, заглянул в каюты, едва вмещающие короткие двухъярусные кровати, и в кабинет цирюльника, где уцелел инструмент и старинный стул для клиентов, осмотрел механическую мастерскую, заполненную древними станками и инструментом, и вышел на верхнюю палубу под грот-мачту, распятую на пеньковых вантах и штагах. Всё здесь прекрасно, даже дышится легче, и всё же грустно смотреть на фрегат, на котором сотни курсантов стали моряками, где их жизнь кипела под трепет парусов в кудрях ветра, на фрегат, преодолевший тысячи миль… В давние времена на нём, как и на русской «Палладе», практиковались курсанты, изучающие морское дело, но уже полвека он остаётся прикованным к причалу, будто всё ещё ждёт, что однажды чьи-то сильные руки вновь поднимут паруса – и можно будет снова отправиться в путь.

По левую сторону от доков протянулись престижные жилые кварталы, благоустроенные аллеи, бизнес-центры. По улицам даже днём неспешно гуляют заводчики собак со своими любимцами, молодёжь, пары разных возрастов. Берега соединяет «Мост Женщины», оформленный в авангардном стиле. Его единственный несущий элемент построен в виде стрелы, под углом взмывающей вверх, к ней прикреплена вантами пешеходная дорожка. За домами до самого берега океана простираются лагуны, террасы и парки. У множества деревянных понтонных причалов крайнего дока примостились яхты. Их тонкие худые остовы чуть покачиваются на мелкой ряби воды, кивая острыми мачтами, будто беззвучно соглашаясь друг с другом. К северу между узкими стенами каменной набережной открывается путь в океан.

Между третьим и четвёртым доками сворачиваем налево, и по правую руку показывается Каса Росада (Casa Rosada) – президентский дворец с рабочим кабинетом главы государства. Это здание заметно выделяется своей расцветкой, выбранной далеко не случайно. После инаугурации нового президента, Кристины Киршнер, в целях примирения двух соперничающих партий было решено оформить дворец в двух цветовых гаммах, символизирующих каждую из партий. Цветами партий были красный и белый. Говорят, что краски для дворца замешаны на бычьей крови и извести. Фасад здания смотрит на центральную площадь Пласа-де-Майо (Plaza de Mayo), посередине которой водружена стела. По краям площади, заключив её в тесное кольцо, выстроились центральный банк, министерство финансов, главный собор и ряд других важных для страны объектов, щеголяющих высокими потолками, каменными изразцами и покатыми крышами. Вечером площадь подсвечивается яркими цветами, заливающими фасады этих исполинов: фиолетовый, голубой, жёлтый, зелёный; впрочем, это больше напоминает о цирковых шоу, чем о символах власти и величия страны, и невольно начинаешь думать о дурном вкусе проектировщиков.

Поперёк площади выставлены уродливые металлические ограждения, мешающие свободному передвижению людей, на многих из них уже появились безобразные надписи, словно это заборы в неблагополучных районах. Говорят, раньше заграждения на площади выставлялись от случая к случаю, чтобы пресекать демонстрации и митинги, но после очередного раза их не разобрали – и они остались здесь навсегда. Впрочем, движение по улицам не перекрыто, и полицейские регулируют проезд по-своему. На газоне около стелы расположился протестный лагерь участников боевых действий на Фолклендских островах, правда, в противовес всей мировой общественности, аргентинцы называют эти острова Мальвинскими и считают своей собственностью, до сих пор конфликтуя по этому поводу с англичанами. Со времени кровавой стычки в 1982 году, в которой погибло более тысячи человек, страсти угасли, а президент, спровоцировавший вооружённый конфликт, был снят с должности и осуждён, однако проблема по-прежнему не решена.

Кроме того, аргентинцы также считают своей территорией значительную часть Антарктики между 25 и 74 градусами западной долготы, острова Южная Георгия и Южные Сандвичевы острова, несмотря на несогласие с этим других государств. Сами аргентинцы, очевидно, никогда не прочь пририсовать к своим владениям крупный кусок суши.

Бывшие солдаты, ставшие со временем здоровыми лысеющими мужчинами, пришли на площадь ещё лет пять назад, да так и остались здесь. Оградив свою территорию плакатами и организовав полевой штаб и кухню, они, наравне с металлическим забором, стали своеобразным воинственным символом свободы слова в Аргентине. Сидя на стульях около палатки, они пьют мате, рисуют карты наступлений и грезят о светлом будущем, но, увы, представления о нём у людей могут быть слишком разными.

Возле собора сворачиваем на Диагональ Норте (Diagonal Norte) и мимо высоток лавируем в толпе к самой широкой в мире улице – Авениде 9-го Июля (Av. 9 de Julio) – с четырьмя проезжими частями, разделёнными аллеями и пешеходными дорожками. Проспект так огромен, что перейти его поперёк можно только в три приёма, ориентируясь на указания пешеходных светофоров. Даже высокие здания блёкнут на фоне этого проспекта. Мы, к сожалению, так и не смогли увидеть его во всей красе, поскольку вся центральная часть была на реконструкции, впрочем, как и многие другие улицы Буэнос-Айреса. Оставшиеся полосы забиты суетливым транспортом. Волнение и дрожь растекаются от перекрестков, перекидываясь на близлежащие проспекты, соскальзывая на плитку тротуаров.

Центральные улицы города встретили нас вспоротым, словно брюхо кита, дорожным полотном, кровавыми ленточками ограждений и строительными сетками. Порванные артерии гофрированных труб вспучились наружу, а с краёв ран уродливыми связками свисали металлические жилы проводов. Строительная пыль от десятков отбойных молотков, оркестром исполняющих свой грубый марш, взмывала вверх и оседала на витринах бутиков и ресторанов. Город был похож на одну гигантскую стройку, которой нет конца.

Мы продолжаем идти по Диагональ Норте, окаймлённой мрамором и полированным гранитом банковских приступков; роскошные отели выставляют на обозрение воронки залов, гранённых многослойными сэндвичами стекла, острия флагштоков на фасадах увенчаны полотнами европейских стран, а с прилавков дорогих магазинов притягивают внимание бутылки красного и белого вина. Покатые бока некоторых из них покоятся в плетёных корзинах, чуть наклонив горлышки вбок и опираясь ими на жёсткий край, прикрытый плотными бордовыми салфетками; плотные ряды других залегли на полках морёного дерева, немного задрав кверху рифлёные донца; иные выстроились по флангам, выпячивая этикетки с марками вин и названиями производителей. Минуя храмы чревоугодия и неги, движемся к Авениде 9-го Июля (Avenida 9 de Julio) и сворачиваем налево. Через пятьсот метров к проспекту примыкает Авенида-де-Майо (Avenida de Mayo), противоположным краем уходящая к Пласа-де-Майо (Plaza de Mayo). Могучие колонны платанов выстроились по обе стороны этой великолепной улицы. Ажурные каменные этажи зданий рвутся в облака, стены, потемневшие от времени и автомобильной копоти, до боли напоминают столицы Старого Света. Среди бесчисленного множества прекрасных зданий особенно выделяется Паласио Бароло (Palacio Barolo). Это дворец, воздвигнутый в 1923 году итальянским архитектором Марио Паланти по заказу своего соотечественника, известного промышленника-иммигранта Луиса Бароло. На тот момент дворец стал самым высоким зданием во всей Латинской Америке. А поскольку Бароло был серьёзно увлечён творчеством Данте Алигьери, всё здание пропитано символами «Божественной комедии». Его высота в сто метров символизирует совершенство, а также равно количеству песен в произведении, сумма этажей составляет 22 уровня, именно столько строф в стихах Данте. Здесь даже есть «ад», «чистилище» и «рай», в центральном зале девять входных арок, соответствующих девяти кругам ада, и множество других вещей наполняет мистическим смыслом это здание, которое по задумке заказчика должно было стать мавзолеем для праха Данте. Но этим планам не дано было сбыться. На вершине башни находится маяк, посылающий свет через Рио-де-Ла-Плата к своему брату-близнецу Паласио Сальва (Palacio Silva) в город Монтевидео, столицу Уругвая. Говорят, при ясной погоде ночью этот свет можно увидеть с противоположного берега, несмотря на расстояние в сотни километров.

Всего несколько месяцев назад под Авенидой-де-Майо в сохранившемся антураже столетних станций метро перемещались такие же антикварные локомотивы, на время возвращая посетителей в начало двадцатого века. Сейчас их сменили китайские вагоны, пахнущие новым пластиком и синтетикой, которые, вероятно, очень скоро покроются такими же шедеврами граффити, как и все остальные составы столичного метрополитена. В напоминание о вековой подземке на отремонтированных недавно платформах висят фотографии из истории строительства и открытия этой ветки. Лишь старые металлические колонны и будки касс, словно тени прошлого, ещё дают возможность прикоснуться к эпохе вековой давности. Толстые стенки из металла, широкие заклёпки, массивные перила и ажурные решётки не имеют души, но настолько пропитаны прикосновениями тысяч людей, что, как губка, вобрали в себя частички их сознания, став почти живыми существами, пытающимися завести с тобой беседу.

Около четырёх часов дня мы оказываемся рядом с городским кладбищем Реколета (Cementerio de la Recoleta), которое считается самым красивым в Южной Америке. Остаются позади многочисленные кварталы города, расчерченные на ровные квадраты. Улицы с односторонним движением перекрыты блоками, практически повсеместно запрещающими стоянку автотранспорта. Легковые автомобили ныряют в многоуровневые подземные парковки и исчезают под толщей бетона.

Выходим к центральному порталу. За узорной решёткой видны многочисленные склепы, прильнувшие друг к другу, будто в подражание своим товарищам в городских кварталах. Узкие улочки заполнены посетителями. Но стоит отойти от центральной площади кладбища с расходящимися в стороны лучами дорожек, как благодатная тишина заливает пространство, и в душе рождается ощущение, что ты здесь совсем один. Бесчисленные склепы, непохожие друг на друга, окружают и надвигаются своими телами. Белый гранит соседствует с габбро, памятники воинов с штык-ружьями – с фигурами ангелов, массивные каменные кресты – с античными колоннадами. И каждый монумент весом в десятки тонн – произведение искусства, каждое здание – чья-то трагедия. Цветы возложены лишь к одному, самому посещаемому и почитаемому аргентинцами склепу – первой леди Эвы Перон, жены президента-диктатора Хуана Перона, так много сделавшей для своей страны и так рано ушедшей из жизни. Её светлый образ граждане страны трепетно хранят в своих сердцах, а президент Кристина Киршнер, проводя параллели с собой, всеми силами пытается поставить его себе на службу. Вереница постаментов разных людей из разных эпох, когда-то сыгравших важную роль для государства, предстала перед нами на последней дороге. Здесь покоятся бывшие соперники, конкуренты и недруги, которых примирила смерть, забрав каждого по отдельности, но доставив в одну и ту же точку на их общем пути. Кладбище здесь место не скорби, а светлой памяти; это территория, где давние противники обретают возможность покончить со своими раздорами, которые не удалось мирно решить при жизни.

За красивыми склепами с огромными мраморными стелами, крылатыми образами ангелов, собственными часовнями и витиеватыми фасадами теряются те, что попроще. Грузные цепи с ржавыми замками сковывают решётки дверей с разбитыми стёклами, кое-где расколоты плиты ячеек гробов, лестницы в подземные погребения осыпались. Некоторые склепы отмечены табличками «Продаётся». Столетние обители смертного одра ждут новых «клиентов», чтобы провожать и провожать людей туда, куда денно и нощно открыта дорога.

За кирпичными стенами всё так же гудят машины и слышится людская суета. Площадка напротив главного входа заставлена столиками дорогих кафе и магазинов мороженого, таких популярных в Аргентине. Проходим по Пласа Сан-Мартин к мосту через Авениду Президенте Фигуэроа Алькорта (Av. Pres. Figueroa Alcorta), за которым на огромной территории разместился университет Буэнос-Айреса (Universidad de Buenos Aires). На его многочисленных высоких ступенях сидят студенты, шумно разговаривая друг с другом либо читая книги. На вершине холма слева от университета, среди лужаек и грунтовых дорожек раскрыли огромные металлические лепестки, устремив в небо тычинки на тонких ножках, солнечные часы в форме цветка. Мы подошли к ним уже на закате, когда бордовое солнце отражалось в полированных стенках десятиметровых лепестков, и цветок сжимал их в бутон до следующего дня. Мы сели на лавку, наслаждаясь кремовым небом, венчающим угловатый силуэт города, и лишь когда очертания ближайших деревьев потеряли контрастность, а улицы и тротуары стали тонуть в сумраке, иногда озаряясь светом автомобильных фар, мы тронулись в обратный путь.

Ла-Бока (La Boca) – один из самых бедных районов города, куда не любят заезжать жители столицы, но при этом вереницы туристических автобусов ежедневно прибывают сюда, чтобы высадить сотни людей на пятачке в шесть кварталов вокруг маленькой улочки Каминито (Caminito). Этот портовый район уставлен неказистыми домиками в два-три этажа, обшитыми металлическим профилированным листом и выкрашенными в разнообразные яркие цвета, словно чтобы скрасить угнетающую тоскливую обстановку. В прежние времена пристани были полны кораблей, но теперь гавани пусты, а в домах, где жили семьи моряков, работают бесчисленные рестораны и сувенирные лавки. На улицах пары танцоров танго предлагают сфотографироваться с ними в грациозном па, продавцы безделушек расставляют лотки, оставляя между ними лишь узкие проходы, так что туристы медленно пробираются друг за другом среди бесчисленных подвесок, калабас, одежды, керамики, статуэток, изделий из кожи и других красивых, но бесполезных вещей. Деревянные столики и стулья занимают оставшееся от лотков пространство. Зазывалы, словно шмели, вьются вокруг клиентов, наперебой подсовывая растерянным людям папки с меню. Они прекрасные физиономисты, и, безошибочно определив по лицу национальность «жертвы», переходят на её родной язык. На крошечных балкончиках домов стоят улыбающиеся щекастые куклы в полный человеческий рост, а некоторые из них, будто из любопытства, свешиваются из окон, разглядывая прохожих немигающим взором удивлённых глаз.

Сразу за железнодорожными путями, рельсы которых вросли в тугую землю, на рваных матрасах и в картонных коробках застыли, походя на такие же куклы, но в грязной одежде и без любопытства во взгляде, местные бездомные. На лавках вдоль улиц, уткнувшись в спинку скамьи, спят их более расторопные соседи. Бурые листья устилают дорогу, обнажая тонкие тёмные ветви деревьев, солнце прорывает занавес туч, на секунду осыпая золотой пылью яркие стены Ла-Бока. Потоки людей, вспыхивая линзами объективов, растекаются среди зданий, утративших жизнь и образовавших музей под открытым небом. Только вдалеке, в обшарпанных дворах и тёмных коридорах, за сточенными временем дверьми и на прогнивших полах выживают тысячи людей, пытающихся отвоевать у суровой жизни хотя бы кусочек счастья. Их дети играют самодельными игрушками, плещутся в городских фонтанах, катаются на стареньких велосипедах и поднимают вверх чумазые лица, ловя последние тёплые лучи осеннего солнца.

Я не знаю, есть ли в мире ещё одна страна, где на центральной площади столицы можно разбить протестный лагерь, но где при этом существует специальный отряд по разгону демонстраций, где фасады всех зданий на центральных улицах изуродованы надписями, но владельцы магазинов и ресторанов каждое утро усердно моют с мылом прилегающий тротуар. Где столько людей болеют футболом, по целым дням не отрываясь от экранов телевизоров, но во дворах нет детских спортивных площадок; где улицы загажены мусором и фекалиями, но на широких тротуарах по-европейски расставлены столики летних кафе. Где люди, общаясь лицом к лицу, приветливы и доброжелательны, но стоит им сесть за руль или спуститься в метро, как все остальные для них перестают существовать. Где в столице процветающей страны приходится носить рюкзак на груди, остерегаясь ограблений, и любой, от полицейского до таксиста, будет ежеминутно просить туристов убрать видеокамеру или фотоаппарат. Где в праздник люди выходят на улицу, чтобы прямо у подъезда своего дома пожарить на гриле мясо или колбасу. Где для граждан установлено ограничение на покупку иностранной валюты, а ехать за границу с пластиковой картой в национальных песо не имеет смысла: их обслуживание за рубежом невозможно. Где люди ходят по улицам города с сосудами из сушёных тыкв, попивая мате, время от времени подливая туда кипяток из собственных термосов. Где можно, не выходя из автобуса, попасть из тропиков в тундру, а проезд по железной дороге обходится втрое дешевле, чем путешествие по автостраде.