Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 18.1
Ипьялес – Попаян. Дева Мария в небесно-голубом, синьора в белом

Каждый шаг на пути к твоей мечте должен быть красивым – всё остальное, на мой взгляд, не имеет смысла.

Рудольф Шенкер

В детстве, когда Советский Союз ещё был Родиной для 270 миллионов человек, а билет на самолёт был таким же доступным, как проезд на поезде или автобусе, мы с мамой часто ездили к бабушке в Алматы. Точнее, тогда она ещё была Алма-Атой, краем яблок, сладких абрикосов, восхитительных роз и сахарных дынь. В весенних сумерках над домами проносились летучие мыши, громко трещали цикады, и пахло свежестью близких гор Алатау. Это потом её переименовали в Алматы, а затем и вовсе отобрали звание столицы, отдав эту привилегию небольшому городку в глубине казахских степей. Так Астана стала новой опорой молодой державы, стремящейся поскорее забыть общее с Россией прошлое. Но в те времена для меня существовала только одна страна, самая большая и лучшая в мире, и лишь один народ, независимо от цвета кожи и разреза глаз.

Дом у бабушки был небольшой, с белой штукатуркой стен и шиферной крышей, курятником на заднем дворе, баней, маленьким розариумом и даже бассейном. Но в то время он, конечно, казался мне огромным: пять комнат, не считая кухни, – разве это мало в сравнении с «однушкой», где жили мы с родителями? Одна из комнат почти всегда была закрыта. Не то чтобы её скрывали или не пускали внутрь, просто здесь было не место для детских игр и шалостей. Но иногда я заходил туда. Комната была небольшой, но, находясь в угловой части дома, имела целых два окна, отчего выглядела светлой и просторной. Главное место здесь занимала кровать. Нет, она не стояла посреди комнаты, словно обелиск героическим победам или жертвенный алтарь. Наоборот, она была приставлена к внутренней стене, где не было окон. Да и дело, конечно, не в самой кровати с деревенской накрахмаленной периной и горкой подушек, как будто заготовленных на всю семью. Весь смысл в той вещи, что располагалась над ней.

Как ни силюсь я восстановить в памяти всю обстановку комнаты, у меня ничего не получается. Но ту самую карту мира, висевшую над кроватью, я помню очень хорошо. Тканая основа, покрытая каким-то материалом, похожим на плёнку, потёртые краешки с торчащими кончиками ниток, стена, проглядывающая там, где раньше были уголки на линиях сгибов. Центральную часть карты сверху занимал СССР, окрашенный в бледно-розовый цвет, напоминающий кожу молодого поросёнка, а вокруг простирался огромный загадочный мир. Я водил пальцем по гладкой поверхности карты, словно путешествуя по миру, читал названия столиц государств, пересекал границы без всяких виз. Я представлял, какие они, эти страны, напрягал всю свою фантазию, вспоминая восточные сказки, миры Жюля Верна и рассказы об индейцах и пиратах. Цвета сменяли друг друга, государства делили на части материки, океаны упирались в побережья, а я, за короткое время исследовав весь Земной Шар, возвращался обратно домой.

Я никогда не задумывался, почему эта карта называется политической и кто из её создателей назначал государствам тот или иной цвет. На ней не было горных хребтов, низменностей, дельт рек, тундр и пустынь. Весь мир состоял из цветных лоскутов разной формы и размеров, а белых мест, не считая Антарктиды, не было совсем. Кто-то нарисовал весь земной шар единым полем, где не осталось ни одного клочка, не занятого человеком. Я уже не помню, какие краски определил советский картограф тем или иным государствам, но почему-то до сих пор все страны для меня ассоциируются с разными цветами. Цветами, задающими каждой державе тон и настроение. Цветами, которые для меня являются кодом и несут послание о том, что же это за страна.

Я въезжаю в изумрудную Колумбию – страну с богатейшей историей, незаслуженно опороченную, будто это коррумпированная и опасная держава, где жизнью правят наркотики, а последнее слово всегда остаётся за автоматом. Мне хочется развеять для себя этот миф и увидеть в её жителях не бандитов, а обычных людей, работающих в поте лица и радующихся каждой свободной минуте, радушно встречающих гостей и стойко защищающих свои интересы, помнящих свою историю и без опаски смотрящих в будущее, – людей, которые ничем не хуже и не лучше нас с вами.

Ипьялес на нашем пути был лишь одним из промежуточных пунктов, где мы в очередной раз меняли транспорт, направляясь в Попаян. Движение по ночным дорогам не считается здесь безопасным, и мы не стали искушать судьбу, дёргая её за серый подол мантии жизни. Освободившееся время было решено занять посещением находящейся неподалёку святыни – базилики Лас-Лахас (El Santuario de Nuestra Señora de las Lajas). Она расположена в живописном ущелье, прорезавшем холмистые долины возле деревни Потоси.

Храм появился здесь не случайно: в середине восемнадцатого века женщина с глухонемой дочерью обнаружили в пещере нерукотворное изображение Девы Марии с младенцем. Чудотворный образ исцелил девочку. Но их счастье продолжалось недолго: однажды дочь внезапно заболела и умерла. Её тело мать перенесла в пещеру, где стала усердно молиться, прося Заступницу помочь её горю. И, согласно легенде, дочь воскресла. Вести об этом разнеслись быстро – и люди потянулись сюда со своими проблемами. Вскоре на этом месте возвели часовню, чтобы уберечь образ на камне от разрушения. С годами эта святыня стала одной из самых почитаемых в Колумбии, и здесь построили храм. А после очередной реконструкции в 1949 году он обрёл тот вид, который имеет и сегодня.

Крутая лестница спускается вдоль стен ущелья, плавно огибая его широкими ступенями. Склон облицован камнем и весь, докуда дотянулись человеческие руки, усыпан благодарственными табличками за чудесные исцеления, произошедшие в стенах базилики. И чем больше их встречается по ходу спуска, тем сильнее веришь в силу нерукотворного образа. Может, именно к этому эффекту и стремились люди, благоустраивая территорию вокруг собора. Под многими именами стоят даты прошлого века. Этих людей, возможно, уже нет в живых, а тёплые слова ещё долго будут жить в камне, продолжая возносить молитвы к Спасительнице. Но вот склон горы обрывается, и за очередным поворотом из глубин ущелья поднимается колосс.

На мягком кучерявом склоне реки Гуаитары (Guaitara), выбросив вверх шпиль, словно пику средневекового рыцаря, в каменный бок ущелья впился чертог Девы Марии. Серый подол храма оторочен каменной плиткой, словно квадратиками шоколада. Стрельчатые окна венчают розетки с резными сквозными крестами. Белый накрахмаленный декор сладкой глазурью скользит по фасадам, вырисовывая на его поверхности витиеватые узоры, обильно поливает контрфорсы, головки башенок, балкончики и парапеты. Этого огромного готического, но при этом как будто игрушечного собора не должно было быть в этом месте, и тем не менее он здесь есть. Его сказочность рождает у посетителей состояние аффекта, заставляя забыть, что это просто граница Колумбии с Эквадором, а не волшебная страна из книг.

Стройность и красота в каждом элементе отделки не оставляют желать большего, чем попасть внутрь. Но и там, несмотря на высокие ожидания, я не испытал разочарования – это выше всяких похвал. Фантастический серо-белый ажур сменяется коралловыми цветами с золотой оторочкой. Особую эстетику нарочитого минимализма дополняют прожилки стрельчатых нефов и каскад витражей. Базы колонн второго яруса подпирают квинтеты грустных детских ангельских ликов. За их спинами можно различить разноцветные крылья. Самая дальняя стена храма представлена частью скалы, и вместо алтаря здесь тот самый нерукотворный образ Девы Марии. Червонно-золотой наряд и лазурная накидка, усыпанная звёздами, в левой руке младенец, а в правой – крест на тесьме. Кажется, совсем ничего необычного, но до сих пор не существует точного ответа, как можно было пропитать камень красками настолько глубоко, что образ до сих пор не потускнел без реставрации, а состав его компонентов всё ещё не определён. «Ave gratia plena» – радуйся, преисполненный благодатью, радуйся.

Через ущелье, будто заковывая в цепи обе его стороны, перекинут тридцатиметровый мост. Его архитектурный стиль прекрасно гармонирует с самим собором, и вместе они создают единый образ. По обе стороны парапета рядами стоят ангелы-музы. Кто-то из них держит в руках лютню, кто-то – арфу, а кто-то обходится скрипкой. С другой стороны раскинулся маленький парк с беседками для отдыха, а вверх поднимается дорога в Потоси. Небольшие водопады тонкими, едва заметными струями скользят вниз, подпитывая Гуаитару, а густая тропическая зелень устилает скалы, пряча ломаные линии камня в мягких складках живого покрывала. Несмотря на скопление людей, здесь не чувствуется суеты, спешки. Всё идёт размеренным ходом. Мы прогулялись по изогнутым тропинкам, поднялись к каменным беседкам и посидели на широких бетонных перилах, любуясь сочетанием природы и архитектурного шедевра, так идеально вписавшегося в общую панораму.

Проникновенная, живая красота наделила эти места невероятной силой. Побывав здесь, понимаешь, что людей тянет сюда неспроста. Ареол торжественности и покоя окружает каждое рукотворное строение и каждый природный штрих, дыша наполненностью и смыслом. И, глядя на базилику Лас-Лахас, ловишь в себе стойкое ощущение какой-то простой истины, доселе представлявшей для тебя тайну, но готовую вот-вот раскрыться и расставить всё на свои места. Мы часто ждём, что в нашей жизни случится что-то такое, что кардинальным образом всё изменит. Тогда раскроется наше предназначение, структурируется наша жизнь, появится осознание наших поступков и станет проще. Но, ожидая этого, мы лишь больше заматываемся в клубок новых дел и забот. И вместо того, чтобы искать свежие силы внутри себя, продолжаем ждать решения всех наших вопросов извне. Я чувствовал особую, затягивающую энергетику Лас-Лахаса, но также знал, что никто, кроме меня, не сможет пройти мой путь. Встав с бетонного уступа, я набрал полную грудь воздуха и сделал следующий шаг.

Уже далеко затемно мы прибыли в Попаян. Улицы были совершенно пусты. В темноте мерещились тени. До этого нас несколько раз предупреждали, что это довольно опасное место, особенно ночью. Однако, не имея другого выхода, мы двинулись вдоль парка искать какую-нибудь гостиницу. Изначально намеченное место было уже занято, и всё, что нам оставалось, – бродить пустынными улицами в поисках нового ночлега. Потратив не менее часа, мы, наконец, увидели хостел. Мы постучались в окно, закованное металлическими прутьями, – и в узкую щель ворот выглянула женщина. Не увидев ничего подозрительного, она позволила нам войти. По её словам, этот район был полон наркоторговцев средней руки, и поэтому она рекомендовала нам до утра не покидать пределы дома. Но наш голод становился нестерпимым, и мы, следуя уже привычным правилам прогулок в подобных местах, оставили все вещи в комнате, взяв с собой денег только на еду. На скамейках парка, отделявшего район от центра города, устраивались на ночлег бездомные, закутываясь в тряпьё, откуда-то слышался отрывочный шёпот. Обстановка была несколько угнетающей, поэтому мы старались не задерживаться на неосвещённых тропинках паркового массива. За всё время прогулки нам попалось всего одно открытое кафе, где предлагали только сэндвичи, но пока мы пытались отыскать что-то более существенное в соседних кварталах, закрылось и оно. Мы бродили в мёртвой тишине, надеясь найти хотя бы магазин с продуктами, но все было безнадёжно, и оставалось лишь смириться и ждать. Ждать наступления утра.

На следующий день город засверкал перед нами другими красками. От ночных опасностей не осталось и следа. В свете солнца парк оказался узкой полосой растительности, отделявшей исторический центр от остальной застройки двухсотметровым барьером. Над кустарником и низкими деревьями высился каменный мост Умийадеро (Puente del Humilladero), цепляющийся с противоположной стороны за широкую улицу Каррера 6 (Carrera 6). Звенья двухэтажных домов, словно глыбы соли, распластали кристаллы своих белоснежных фасадов вдоль застывших асфальтных рек. Магазины, насколько хватало глаз, тянулись тонкими струями под самый горизонт, скрываясь в зелени близлежащих холмов. В этих пригоршнях кварталов было легко потеряться: многие из них были похожи друг на друга как две капли воды. И только попадающиеся кое-где церквушки да центральная площадь с небольшим парком Кальдас (Parque Caldas) вносили какое-то разнообразие в историческую застройку города. После двух часов прогулки, не имея ни малейшего понятия, чем ещё заняться, мы зашли в Музей естественных наук (Museo de Historia Natural).

Толпа неугомонных школьников влетела в просторный холл музея, отделанный бледно-серой и бежевой плиткой. Кто-то стал ковырять ключом колонну, наверное, проверяя, настоящая она или это гипсовый муляж, кто-то ещё с улицы не успел остановить игру в догонялки, кто-то отвешивал одноклассникам оплеухи. Общий гвалт, чуть стихнув после цыканья учительницы, поднялся вновь, как только она отвернулась к администратору. Ничего необычного – точно такие же школьники, как и у нас. Та же шальная удаль и энергия через край. То же безудержное веселье, затаённые обиды и свои изгои. Те же ребячьи лица, только кожа немного темнее, а вместо пёстрой одежды – единая школьная форма. Это живая Колумбия.

Длинные коридоры похожи на университетские, только аудитории заполнены экспонатами. Здесь выставлена одна из самых значимых в Латинской Америке коллекций по естествознанию. Небольшие стеллажи с минералами перемежаются с окаменевшими останками растений и животных доисторического мира. Элементы костей огромных динозавров, скелеты рыб, впечатавшихся в камень, трилобиты, множество раковин моллюсков – в голове не укладывается, что все эти существа жили миллионы лет назад. Сколько эпох прошло с тех времён… До сих пор кажется непостижимым, как из питательного бульона океана спустя пару миллиардов лет эволюции мог появиться человек. Мы и простейшие одноклеточные, с точки зрения химии и биологии, практически одно и то же. Неужели это действительно так? Или, может, кто-то всё-таки ошибается?

Следующие этажи уставлены чучелами животных. Огромное количество птиц, различные виды грызунов, змей и рыб. Есть даже такие экзотические виды, как плотоядные жабы, андские медведи и канчили – самые маленькие в мире парнокопытные, по размеру не больше кошки. Почти все экспонаты относятся к фауне Колумбии, но есть и те, что обитают только на других континентах. Странно видеть большеклювых разноцветных туканов, шикарных павлинов, попугаев и птиц рока, которых у нас можно встретить разве что в крупных зоопарках. Трудно представить, что где-то они свободно живут в дикой природе. А кецалей, орлов-гарпий или андских кондоров не всегда найдёшь даже в справочниках по орнитологии. Но здесь, в провинциальном, казалось бы, музее их бережно хранят, чтобы люди не забывали, как выглядят эти представители животного мира. Проходя мимо экспонатов и разглядывая их, я ощутил двойственность восприятия: с одной стороны, представители некоторых крайне редких видов были убиты, чтобы стать атрибутикой музея, с другой – благодаря этому тысячи людей теперь могут посмотреть вблизи на животных родного края и на обитателей других континентов. Я покидал здание, в очередной раз не определившись для себя, чего в этом больше – плохого или хорошего. А может, мои сомнения вообще не имели здесь никакого смысла, и надо было просто принять всё так, как оно есть?

Глава 18.2
Долина Кокора. Сочные краски тропиков

Как чудно видеть, сколь малым довольствуется природа.

Мишель де Монтень

Синие сумерки опустились на маленькую деревушку Саленто (Salento). С тёмного неба повеяло лёгкими нотами свежести, они растекались по дворикам домов и балконам вторых этажей небольших квартир, но сторонились баров и магазинов. Толпы желающих выпить и развлечься потянулись в шумные кафе, располагаясь за столиками, барными стойками и даже на ступенях лестниц. Жар веселья всё больше разогревал улочки и главную площадь, превращая изнеженный безлюдный посёлок в муравейник человеческих тел. И если иностранные туристы предпочитали посидеть в барах, то колумбийцы в основном покупали выпивку в магазинах. Продавщицы доставали из-под прилавка уже початые бутылки и отмеряли на глаз местные настойки и дорогие сорта виски типа «Chivas Regal» или «Johnnie Walker Black Label». Покупатели, словно следуя ежедневной традиции, опрокидывали порцию из пластикового стаканчика, кряхтя от удовольствия, тут же брали по второй и указывали пальцем приглянувшуюся шоколадку за стеклянной витриной. Только приехавшие туристы с вожделением потрошили банкоматы, уже зная, на что они обменяют этим вечером разноцветные банкноты. Мы же, отдав последние деньги за номер частного отеля, не смогли снять наличность с пластиковой карточки и считали последние копейки, надеясь, что связь с нашим банком позволит получить достаточную сумму, чтобы продолжить намеченный маршрут.

Лишь на следующее утро, утомив уже четвёртый или пятый банкомат, мы, наконец, добыли вожделенную пачку сиреневых банкнот. И только после этого стало понятно, что путь в долину для нас открыт. На центральной площади, дружелюбно щурясь от ослепительного тропического солнца, выстроились в ровный ряд аккуратные джипы. Их намытые до блеска бока светились чистотой и ухоженностью, хотя было очевидно, что машины разменяли уже не первый десяток лет. Водители стояли в стороне, что-то негромко обсуждая. Туристы юркали в накрытый тентом салон и усаживались, плотно прижимаясь друг к другу плечами, а те, кому не хватало места, устраивались сзади на подножке. Шофёр деловито обходил авто, пытаясь втиснуть внутрь ещё пару человек, а окончательно убедившись, что возможности взять кого-нибудь ещё нет, забирался в кабину и увозил пассажиров из Саленто. Младшие братья пальм росли вдоль дорог, подбоченясь и обратив свои зонтики к солнцу, а мы стремительно углублялись в изрезанные кряжи верховья реки Киндио (Rio Quindio), чтобы увидеть очень необычное дерево, не встречающееся больше нигде в мире.

Пальмы. Их высокие стройные стебли с раскидистыми зелёными верхушками так заманчиво смотрят на нас со страниц журналов. Они манят нас к ласковому морю и тёплому бризу, чуть слышно шелестя широкими листьями. Они околдовывают своим зовом, нашёптывая чудные мелодии из параллельных миров, где покой и благодать не дают усомниться в том, что всё будет прекрасно.

Образ таких пальм прочно укрепился в моём сознании ещё с детства. Поэтому меня так удивили другие пальмы: неимоверно стройные и прямые, непропорционально высокие, будто именно по ним, а не по бобовым стеблям забирался Джек, чтобы победить великана. И может, там, наверху, до сих пор осталась ниточка, соединяющая землю с воздушным царством, где несметные богатства ждут своего отважного искателя. Эти пальмы издавна использовались местными жителями для промысла. Воск, образующийся на стволе, долгое время применялся для изготовления свечей, а сами стволы – для строительства зданий и трубопроводов. Это сильно сократило их изначальное количество, и теперь вырубка рощ запрещена на законодательном уровне. Символ Колумбии, которым является Восковая пальма, а вовсе не куст коки, сегодня несёт лишь эстетическое удовольствие, перестав быть объектом добычи и переработки.

Нас высадили возле небольшой фермы, где в ожидании переминались с ноги на ногу коренастые лошади и пушистые ослы. Их глубокие умные глаза глядели на нас снисходительно, будто заранее прощая нам праздность, с которой мы отправлялись в джунгли. Для них эта привычная дорога была связана с тяжёлым ежедневным трудом, а мы стояли перед тропой почти налегке. На шкуре некоторых лошадей были видны потёртости и ожоги от хомутов – при взгляде на них становилось стыдно, что они вынуждены столько работать за всех нас. Мы взяли немного правее и спустились по скользкому от грязи склону, внизу которого начиналась прямая, как стрела, тропа.

По обе стороны дороги, проторённой копытами коней, шатается пьяными рядами колючая проволока. И если бы не фантастические виды, открывшиеся со всех сторон, могло показаться, что я иду по тюремному коридору. Но если подумать, то так и есть: я всего лишь наблюдатель, с благоговением любующийся необузданной красотой, отгороженной от меня металлическими лентами шипов. Смешанный с глиной навоз, утрамбованный до глубоких оспин, привносит особый деревенский шарм, который дополняют упитанные коровы, мирно пасущиеся на ближайших лугах. Стоит перелезть через колючий забор – и чувство окружающего тебя совершенства полностью захватит мысли, унося к сказочным образам из детства: идеальный луг с идеально зелёной травой, каждая травинка идеальной длины, на нём – идеальные коровы с акварельными пятнами на боках, как в рекламе швейцарского молочного шоколада, а над ними – салюты верхушек восковых пальм цвета лайма. Но я не могу этого сделать, мне нельзя преодолеть эту границу. И дело не в физических параметрах, а в том, что, кажется, стоит мне прикоснуться к этому ощетинившемуся рубежу, как всё окружающее благолепие исчезнет, и я вновь окажусь среди серого леса мёртвых бетонных домов зимнего города в России.

Счастье переполняет меня, будто дождь – подставленные горсткой детские ладошки. Кажется, что даже дыхание может спугнуть волшебство, окутавшее этот мир. По тропинке, напевая песенку, бодро шагает погонщик пары мулов, везущих сорокалитровые бидоны для молока. Он слегка подгоняет их прутиком, по привычке щурясь, хотя широкополая соломенная шляпа и так защищает его глаза от солнца. Мы киваем ему, и он кивает в ответ. Здесь не надо говорить – слова были бы лишними, словно сахар, добавленный в плошку ароматного липового мёда. Хочется плакать, хочется промокнуть от слёз, чтобы вместе с водой и солью ушли первобытные страхи. Чтобы внутри остался лишь свет, в котором была бы видна нить, связывающая меня со Вселенной, будто пуповина. Меня восхищает совершенство окружающего мира, и одна лишь мысль, что я тоже его часть, вселяет восторг.

Мы бредём за кабальеро, не в силах оторвать взгляды от хребтов гор, усеянных веерами пальм. Они распушили свои макушки, будто вбирая в себя влагу из туч, проносящихся низко над ними. Дорога немного сместилась со своей оси, углубляясь в непролазную чащу из сплетения корней, ветвей и стеблей. Река, до этого мирно журчавшая в стороне от тропы, стала извиваться кудрями, бросая свои пряди на мощные камни, обступившие её русло. Мы и не заметили, как из спокойного ручья она обратилась в бурлящий поток, который стремился, чего бы это ни стоило, забраться на самую вершину холма. Лёгкие переправы из стволов и досок лишь кое-где опирались на стальные тросы, способные выдержать удары реки, и нам приходилось вновь и вновь затевать игру в пятнашки, прыгая по скользким брёвнам в надежде сохранить свою одежду сухой и чистой. Но если первая задача была хотя бы отчасти выполнимой, то о второй можно было забыть. Тропинка становилась колеёй из сплошной грязи, и мы, чавкая утопающими в ней кроссовками, с трудом карабкались наверх, где находилась конечная точка нашего пути – финка с чудесными колибри.

Боясь свернуть не туда и вместо мирной фазенды набрести на затерявшуюся военную базу с маленькой наёмной армией, мы усердно вглядывались в деревья: не мелькнёт ли на очередном повороте скрытая буйной растительностью табличка, указывающая направление движения. Но подсказок на пути не попадалось, и дорогу приходилось выбирать по интуиции. После начала пути прошло не менее часа, когда мы, наконец, оказались на месте. Редкий частокол подтверждал, что мы входим на территорию финки. Ещё несколько минут подъёма – и плотную растительность сменили травянистые склоны с редкими плодовыми деревьями. Сеть тропинок оплетала их, собираясь в единый пучок у самого верха, где находился дом хозяев.

Нас встретила пожилая пара. Радушно улыбаясь, они пригласили нас под навес. Мы дали им немного денег, получив взамен по большой кружке какао и ломтику сыра. От подъёма в гору ныли лодыжки, поэтому стоящие здесь скамейки были настоящим спасением. Мы сели близко друг к другу и стали наблюдать. Тишина, казавшаяся абсолютной, на самом деле была наполнена звуками, среди которых различались щебетание, шелест, гул и шуршание. На ветвях деревьев были развешаны кормушки, куда подлетали за сладким нектаром огромные насекомые, громко хлопая крыльями. Но присмотревшись, мы поняли, что это вовсе не бабочки, а самые маленькие в мире птички. Впервые в жизни я увидел колибри.

Эти прекрасные создания передвигались настолько молниеносно, что я мог разглядеть их, только когда они повисали в воздухе или приземлялись у поилок, чтобы отведать нектар. Они взмахивают крыльями так быстро, что за ними невозможно уследить, а для перемещений они, кажется, пользуются не природной физиологией, а магической силой. Я был сражён их красотой. Я всегда думал, что они зелёного оттенка, и разнообразие их расцветок стало для меня неожиданностью. Яркие переливы их оперения играли множеством тонов и полутонов в узких лучах солнца, пронзающих листву окружающих деревьев. Ослепительная грация буквально в двух шагах от меня затевала немыслимые танцы. Своеобразный гул, словно от огромных шмелей, парил в воздухе, но было невозможно угадать, от кого конкретно он исходит. И вдруг, совершенно внезапно, прямо перед тобой материализовывалась, словно из воздушного эфира, крохотная птичка, водила головой из стороны в сторону, а потом так же неожиданно и стремительно исчезала. Лишь те, что приземлялись к поилкам, были более открыты для наблюдений. Их длинные тонкие клювы составляли едва ли не треть от всего маленького тела, но даже удивительнее было то, что их язык, словно игла, высовывался за нектаром ещё как минимум на столько же. Эта способность позволяет им пробираться в самую сердцевину цветка, выуживая сладкие ноты ароматов из наиболее укромных уголков.

Почти весь сыр, радушно предоставленный хозяевами, нам пришлось скормить одному попрошайке, который осторожно наблюдал за нами из кустов, пока мы пили какао. Коати, поначалу очень опасливый и недоверчивый, постепенно подбирался всё ближе к нам, водя из стороны в сторону своим большим вытянутым носом, учуявшим что-то съедобное. Даже когда я протянул ему ломтик сыра, инстинкт самосохранения не позволил ему приблизиться на расстояние вытянутой руки. Тогда, оставив кусочек на дощатом настиле, я отошёл в сторону, а он, как хитрый лис, подкрался к нему, схватил и бросился наутёк. Через какое-то время, немного привыкнув к нам, коати стал подходить ближе и вёл себя спокойнее. Забавный зверёк с пушистым полосатым хвостом и чёрными бусинками глаз походкой вразвалку почему-то напоминал мне медведя, хотя не имел с ним никаких внешних сходств. И, на мгновение забыв, что это дикое животное, я вдруг захотел взять его на руки и потискать, словно домашнюю кошку.

Мы посидели ещё немного, заполняя мой фотоаппарат сотнями новых фотографий, и мне стоило неимоверных усилий убедить себя, что пора возвращаться. Дорога прокручивалась в обратную сторону, словно магнитная лента видеокассеты на реверсе. По пути попадались знакомые пейзажи, уже запомнившиеся повороты, но в какой-то момент вместо того, чтобы продолжать спуск вдоль реки, мы взяли немного влево и стали взбираться по едва различимой тропе на склоне. По ней мы должны были выйти к другой финке, куда обычно стремится подавляющее большинство туристов, игнорируя ту, что запрятана в глубине джунглей. На скользких склонах я с трудом удерживал равновесие, по временам почти вставая на колени и припадая ладонями к влажной жирной земле. Подъём оказался непростым, а многочисленные глубокие борозды красноречиво говорили, что некоторые люди могли спуститься отсюда, только опираясь на пять опорных точек вместо двух. Со временем деревья становились реже, и с каждым новым шагом идти было проще. Густая трава сменила заросли деревьев, и венец деревянного забора, ограждавшего вершину холма, однозначно дал понять, что последний тяжёлый участок пути пройден и теперь нам предстоит только спуск. Расступившиеся джунгли открыли несравненные по красоте виды на долину. От количества оттенков изумруда у меня потемнело в глазах.

На этой финке было значительно больше людей, чем на той, что в джунглях, и я сразу понял, почему. Вокруг ухоженного дома росли цветы, на благоустроенной территории было немало скамеек и лужаек, а к самому дому вела широкая грунтовая дорога. Должно быть, подъём сюда не требовал больших усилий. Мы разговорились с отдыхавшим здесь швейцарцем, который высказал мнение большинства: «Какой смысл идти в джунгли, если и здесь отличный вид и тоже есть колибри?» И только мы знали, что проделали долгий путь не напрасно.

Твёрдая дорога обвивала склон горы, а с её края вновь и вновь открывались фантастические виды на бахрому восковых пальм. Этот сказочный лес казался нарисованным, но лишь до того момента, пока ты сам, подойдя к любому из исполинов, не дотрагивался до его ствола. Хотя даже это не уничтожало ощущение мистики в окружающем пространстве. Залитые солнцем луга накатывали волнами, покачиваясь в такт небесной музыке, а макушки пальм приветливо виляли своими распушёнными хвостами, приглашая погрузиться в ауру щенячьего восторга.

Мы спускались, заворожённые происходящим перед нами таинством, и только жемчужные брызги дождя, горстями посыпавшиеся с неба, вернули нас к реальности. Дождь был тёплый и беззаботный. Он окутал нас лёгкой пеленой свежести, усыпав сочную траву радужными каплями. Мы бежали по лугу, огибая редкие стволы пальм, но не пытаясь скрыться от него, а может быть, даже наоборот – стремясь найти его источник, чтобы припасть губами к освежающему потоку и сполна вкусить сладость единения с природой.

Нам не хватило места в кузове, и обратно мы ехали на подножке. Я крепко обнимал Полину, подставляя лицо ветру, и щурился то ли от солнца, то ли от распирающего счастья, не покидавшего меня сегодня почти ни на секунду. Да, счастье действительно не может длиться вечно, и после сегодняшнего дня наступит другой, но поиск этого состояния, наверное, весьма достойное занятие для того, кто называет себя человеком.