Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 17.5
Кито. Город тысячи масок

Я твёрдо на земле стою и трогаю руками Вечность; чувствую, как цепи андские хрустят под моей стопою; я вижу вкруг себя сверкающие звезды, бесчисленные солнца. Я не страшусь измерить то пространство, что занято материей, а на лице твоём читаю прошлого Историю, предначертания Судьбы.

Моё видение на вершине Чимборасо. Симон Боливар

Сытый воздух городских кварталов швырнул мне в ноздри запахи выхлопов машин, кофеен, дешёвой марихуаны и ароматы итальянской пиццы. В квартале Марискаль (Mariscal), зажатом между Панамериканским шоссе (PanAm Highway Troncal de la Sierra) и проспектом 12-го Октября (Avenida 12 de Octubre), разместились тысячи офисов и сотни ресторанов. Кажется, культурная и социальная пропасть отрезала одну сторону района от другой, сделав их непримиримыми врагами, но время стирает любые границы в мгновение ока, стоит только острым, как бритва, Кордильерам вспороть брюхо надменного южного солнца. Тропическая ночь прячет офисных клерков, улицы из белого марева превращаются в ленты цветастых огней, и их захлёстывает море алкоголя и веселья. Бары разверзают свои пасти, дразнясь сквозь накрашенные губы проёмов языками своих лестниц. Их ступени стёрты от огромного количества ног, переступавших пороги этих заведений. Жажда веселья, секса и алкоголя пропитала их барные стойки, словно кокосовое масло, сделав дерево таким же гладким и нежным, как кожа южных красавиц. А каскады шотов и лонгов унесли с собой не одну жизнь, забрав у посетителей все мысли на длинные тропические ночи и разгрузив их кошельки не на одну тысячу долларов.

В Эквадоре легализованы проституция и наркотики, и центром их потребления является Марискаль. Дружелюбие переполняет вечернюю Амазонас (Avenida Rio Amazomas) и Площадь Фоч (Plaza Foch): люди пожимают друг другу руки, обменивая чеки кокаина на тугие скрутки зелёных купюр, туристы обнимают «ночных бабочек», купив пару часов их времени за несколько мятых бумажек, возле скамейки довольно улыбается парень, затягиваясь косяком с марихуаной. Ночной рай обволакивает улицы сладкой истомой. В богемных тридцатых этот район города был престижным: сюда переселялись люди с достатком, сбежав из тесных и неудобных квартир в историческом центре. В шестидесятых Марискаль стал местом коммерсантов, которые открыли здесь мириады офисов и магазинчиков, заменив состоятельных людей, устремившихся в более северные районы, подальше от смога и нечистот. Сегодня это Мекка туристов, настроенных пуститься во все тяжкие.

По улице проносится пати-бас, извергающий киловатты звука. Модные треки подчиняют молодых людей своей воле, заставляя биться в агонии танца, а мощные басы качают легковые машины, припаркованные вдоль дороги. Их стёкла дребезжат, пульсируя от низких частот, и грудь сжимает канонада тяжёлых звуков, вибрирующих по всему телу. Чёрный автобус светится неоновыми огнями, балкон забит людьми, кричащими в приступе счастья что-то нечленораздельное. Бокалы с напитками пританцовывают в такт хозяевам, выписывая в воздухе затейливые па. Такие клубы на колёсах – частое явление в выходные дни, и завсегдатаи могут за бурную ночь сменить несколько. Город плотно сидит на игле – игле веселья и драйва. В его глазах-окнах не видно сна, в них плещут искры желания. Каждая его крупица жаждет продолжения праздника и готова идти до конца. Ведь ночь едва спустилась на улицы Марискаля, и до рассвета ещё так долго.

Прощальный вечер на острове Санта-Крус преподнёс Полине неожиданный «сюрприз». Нежный морской прибой, в котором мы бродили перед закатом, выбросил прямо ей на ноги деревянный поддон, разбив ступни до фиолетовых синяков. До отеля мы добрели с большим трудом. К утру ноги выглядели ещё хуже, и мы, подозревая перелом костей, решили при первой возможности обратиться в больницу. Но такой случай представился лишь по прибытии в Кито, где прямо с утра мы отправились в травмпункт. В небольшом приёмном покое местной больницы на площади в двести квадратных метров каким-то чудом поместились несколько десятков металлических скамеек на сотню человек. Ожидающих было предостаточно, но нам всё же удалось договориться в регистратуре об осмотре у врача, и мы отошли в сторону. Вскоре Полину забрали на обследование, а я остался среди эквадорцев ждать результата. Минуты медленно ползли, электронная книга уже не поглощала всего моего внимания, отступая под натиском мерного гула людей, разговаривающих между собой, и я пошёл к автомату с кофе, выгребая из кармана мелочь. Но как только я заказал горячий напиток, меня позвали из регистратуры, выкрикивая имя Полины с большим акцентом.

Я приблизился к окошку, тесня локтями маленьких эквадорцев, которые расступались передо мной, задирая головы вверх со своего полутораметрового роста. Из металлической бойницы за толстым стеклом мне протянули документы на оплату: было бы наивно рассчитывать, что иностранцев здесь будут лечить бесплатно, а я очень хотел получить Полину обратно целой и невредимой. И стоило мне сделать небольшой взнос в фонд больницы, как в дверях появилась коляска в сопровождении медбрата, а в ней сидела та, кого я ждал. Не успев испугаться, я понял, что пока её только везут на рентген, а окончательный диагноз ещё не поставлен. Всё это время её смотрели врачи, заставляли босиком ходить по полу, измеряли давление и температуру. Параллельно девушки заполняли формуляры, тщательно пытаясь подобрать испанскую транскрипцию к русскому имени и фамилии.

Гордо проехав мимо толпы ожидающих, мы оказались около лифта и поднялись на второй этаж. Вскоре Полина исчезла за оцинкованной дверью кабинета со знаком, предупреждающим о радиационной опасности, а получив результат, провела в кабинете врача ещё полчаса. Весь мой скудный запас развлечений подходил к концу, и ноги начинали ныть от усталости, как будто я уже успел осмотреть весь центр столицы, пройдя пешком дюжину километров. Наконец, Полину отпустили из-под врачебной опеки, огласив вердикт, что это просто сильный ушиб. Ей сделали обезболивающий укол, я отправил её в отель на такси, а сам двинулся гулять по городу своим ходом.

Приятно бродить по старым улицам колониальных городов. Опрятные домики в два-три этажа жмутся друг к другу, смыкая тесные ряды хороводов. Нарядные каменные цоколи, будто ситцевые панталоны, прикрывают талии зданий. Часть из них сложена из ровных блоков, плотно подогнанных друг к другу, часть – из грубых, но в то же время элегантных по текстуре и цвету валунов, а некоторые просто заштукатурены с имитацией камня. Но этот обман ничуть не выглядит искусственным и наигранным, а напротив – придаёт зданиям больше воздушности и лёгкости.

Пряничный декор фасадов оттенён деревянными элементами дверей, окон и небольших балкончиков, застенчиво выглядывающих за основную линию массивных стен. Их ажурные передники зачастую усыпаны цветочными горшками, среди которых нет-нет, да и покажется какой-нибудь седовласый старец, сидящий на табурете и покуривающий гаванку, или пытливая школьница, с любопытством буравящая прохожих чёрными, как смоль, глазами. Подмигнёшь ей – получишь в ответ ослепительную улыбку, скорчишь рожу – раздастся смех. А если присмотреться, то на, казалось бы, бедной деталями стене разглядишь кованые флагштоки, чугунные дуги уличных фонарей, затейливые буквы на вывесках магазинов и номера домов. Но больше всего мне нравится их белая окантовка. Эта с виду незначительная деталь способна украсить любое здание, придав ему праздничный и ухоженный вид, а иногда ещё и скрыв недостатки. Ажурные ленты обвивают карнизы, собираясь многоуровневыми складками у самой черепицы, выгибаются дугами, обрамляя арки проходов и окон, опоясывают цоколь, отделяя его от остальной стены. Сколько мощи и характера в незамысловатой детали, преображающей облик каменного колосса!

Сердцем города является Площадь Независимости, также известная как Пласа Гранде (Plaza Grande). Отсюда начиналась застройка столицы, и здесь находятся основные здания города: Кафедральный собор (Catedral Metropolitana de Quito), Правительственный дворец (Presidencia de la Republica) и здание Муниципалитета (Municipio del Distrito Metropolitano de Quito). Ровно стриженные газоны и аккуратные шеренги кустов украшают большую часть площади. Из этого зелёного покрова вверх взмыли пальмы и деревья, овеянные розовым ореолом. Ежедневно масса людей устраивается здесь на скамейках понаблюдать за уличными представлениями и обсудить последние столичные новости. Хотя Пласа Гранде сияет колониальным шиком и латиноамериканской красотой, в целом она такая же, как и многие другие площади городов, раскиданных по территории Нового Света.

Поскольку долгое время Эквадор был крайне религиозной страной, это наложило серьёзный отпечаток и на архитектурный облик его столицы. В старых кварталах много соборов, церквей и монастырей. Особое место среди них занимает Базилика Национального Обета (Basílica del Voto Nacional), возведённая в неоготическом стиле европейской школы. Это восхитительное сооружение выглядит поистине грандиозно: сто сорок метров в длину и тридцать пять в ширину, нефы уходят вверх до семидесяти метров, а две основные башни взвились на целых сто пятнадцать. Её фасад усеян изображениями животных, но вместо мифических горгулий и грифонов здесь разместились игуаны, черепахи, тапиры, олуши и другие создания, живущие на землях Эквадора. Французский архитектор Эмилио Тарлье постарался придать зданию характерные черты этого региона, сохранив при этом классические каноны религиозных сооружений, и это удалось ему сполна.

Базилика Национального Обета получилась колоритной и запоминающейся. Огромная розетка, оформленная нарядным разноцветным стеклом, внутри собора ослепляет своей красотой и масштабом. Особенно это заметно при подъёме на второй этаж, когда оказываешься около её монументальных резных элементов светлого камня. По витражам и готическим стрельчатым сводам базилики невозможно догадаться, что этому зданию всего лишь чуть более ста лет. И совсем невероятными становятся виды собора, если выйти на его крышу, куда за несколько долларов открыт путь всем желающим. Крутая винтовая лестница сначала выводит людей в пространство между центральным нефом и скатной крышей над ним, узкий мостик, подвешенный над широким пролётом, кажется тонкой соломинкой, едва ли способной удержать тебя от падения в бездну. Но всё обходится, и, пройдя вдоль практически всего собора, ты приближаешься к вертикальной лестнице, выходящей наружу. Вниз срываются скаты кровли собора, а вверх возносится его центральная башня, куда ведёт металлический трап. Будто бы слитая из жидкого камня вершина центрального купола наконечником стрелы тянется к облакам.

Окружающие базилику холмы обросли многочисленными домами, уходящими за горизонт. С высоты башни уже не чувствуется ритм города, но ещё видна суета машин и людей на его улицах. Правда, Кито не выглядит шумным мегаполисом, заполненным автомобилями, – в нём держится какой-то внутренний порядок и размеренность, такие редкие для крупных городов нашего времени. А с высоты базилики он предстаёт ещё более свежим и чистым, чем внизу. Я вдохнул воздух гор полной грудью и хотел крикнуть приветствие Кито, но слова встали комом у меня внутри, и я не издал ни звука. Не знаю, ответил бы город на мой призыв или нет, но моё сердце отбивало басы органной музыки, а может, она просто зазвучала внутри храма, выдернув меня из глубины размышлений обратно, и я стал спускаться вниз, в привычный мир тротуаров, витрин и дверей.

Я долго вздыхал, глядя на запечённые яблоки в сахарном сиропе, на лотки с разноцветным мороженым и на леденцы, играющие бликами от ярких солнечных лучей. И только силой воли я удержался от искушения попробовать все сладости, представленные в Кито. Но от одной из них я всё же отказаться не смог. Когда передо мной возник лоток, утыканный деревянными шпажками, на которых были насажены ягоды виктории, глазированные молочным шоколадом, – я не устоял. Их плавные линии, грушевидная форма и матовый блеск глазури не оставили мне никаких шансов миновать сладкий капкан, и я был пойман и пленён. Ягоды оказались нежными и сочными, лишь небольшая кислинка выдавала их принадлежность к сортам, произрастающим в Новом Свете, – российская виктория всегда слаще и рыхлее. Но кто бы мог подумать, что сочетание ягод и шоколада будет таким изысканным и необычным? Если кто-то примется утверждать, что хорошие сорта французского шампанского стоит оттенять вкусом клубники со сливками, то могу вас уверить, что это ограниченность суждения. Иногда нужно позволять себе соединять викторию с горячим шоколадом или просто окунать ягоды, держа их за изумрудный воротничок, в растворённую в горячем молоке массу тёртого какао, смешанную с сахаром, ванилью и корицей.

Практически с любой улицы в центре города, где здания не перекрывают обзор, можно увидеть зелёный холм, покрытый редкими домиками. Его лаймовый цвет притягивает взгляд, выступая ярким пятном на фоне серой застройки столицы. На вершине холма стоит статуя Девы Марии, охраняя город. Два крыла за её спиной, кажется, готовы в любой миг вознести Мадонну над миром, а под ногами придавлен и закован в цепи Змей, обвивший телом глобус. Когда-то на вершине холма находился Храм Солнца, но теперь его, как и Змея, попирает ногами католическая Дева. Жители Кито любовно называют возвышенность Эль Панесильо (El Panecillio), что означает «хлебец». В Эквадоре, также как в Перу или Мексике, любят уменьшительно-ласкательные слова, и такие изменённые названия в речи эквадорцев встречаются не менее часто, чем ностальгия по белым берёзкам в русской литературе.

Культура разговора и латиноамериканская вежливость настолько преобразили некоторые выражения, что бывает нелегко понять, как звучало то или иное слово изначально. В языке эквадорцев появились такие обороты, как «сейчашеньки» или даже более утрированное «сейчанушеньки» (ahorita, ahoritita), а также «ранёхонько» (tempranito) и «попозжеюшки» (mas tardecito), а вариациям личных имён просто нет числа. Но привычка к подобным фигурам речи стёрла прямой смысл основных слов, и это зачастую ставит неподготовленного человека при общении с латиноамериканцами в тупик, придавая им образ необязательных, и даже, возможно, в какой-то степени лживых людей. А дело всего лишь в том, что слово «сейчас» для европейского человека означает короткий промежуток времени – примерно один час после разговора, а для латиноамериканца даже «ahorita» это может быть любым промежутком – до нескольких дней или даже больше, а иногда это и вовсе значит «никогда». Такие языковые ловушки создают немало курьёзных ситуаций при беседах с представителями испаноговорящих стран Нового Света.

Когда-то Кито сверкал на солнце, подобно Куско, и блеск его золотых пластин возвещал, что здесь чтут бога Солнца Инти и что эти земли находятся под покровительством империи Тауантинсуйу, покорившей народы киту и кара, проживавшие когда-то в предгорьях Анд. Здесь были храмы и дома, террасы и дозорные башни. Но всё меняется, и сюда, как и в южные провинции, тоже нагрянули конкистадоры. Подготовившись к нападению испанцев, полководец Руминьяуи, сподвижник Инки Атауальпы, на тот момент уже казнённого в Куско, срыл город до основания. Он прекрасно знал, во что превратил столицу империи Франциско Писарро.

Покоритель инков поручил захват северных земель своему соратнику Себастьяну Мояно де Белалькасару. В ходе многочисленных стычек индейцы были вынуждены отступить в непроходимые джунгли Кордильер. Белалькасар был одним из тех, кто устроил засаду, чтобы захватить Атауальпу. И он же отвечал за перевозку золота из «комнаты выкупа» в Кахамарке к побережью и дальнейшую погрузку на корабли. Пробравшись в северные районы, Белалькасар заручился поддержкой народа каньяри, получил от него около десяти тысяч воинов и, используя старую технологию межплеменных распрей, ему удалось сломить сопротивление Руминьяуи, взять его в плен и затянуть ему на шее пеньковую петлю, как и Атауальпе.

Несмотря на свою «благородную» фамилию, Себастьян был из обычной крестьянской семьи, причём с детства он отличался особой жестокостью. Известно, что однажды он до смерти забил мула, когда тот не стал ему подчиняться, после чего бежал в Севилью от гнева родителей и брата. В те времена этот город был главным пристанищем разбойников, бедняков и проходимцев. Ведь ему была дарована монополия вести торговлю с Вест-Индиями, открытыми Колумбом. И хотя город стоял не на берегу океана, по сути своей, он был тогда самым крупным портом Испании. А место, где можно было в одночасье стать богачом, влекло любого искателя приключений, которому нечего было терять. Себастьян попал туда вместе с Диего де Альмагро, который так же, как и он сам, получил свою звучную фамилию не по знатному роду, а лишь по местности, в которой он был найден. Таким же плутом был и незаконнорожденный Франциско Писарро: его мать, служанка в монастыре, была совращена его отцом, за что её изгнали из обители. Именитый родитель перед смертью признал всех своих многочисленных внебрачных сыновей, кроме одного – будущего узурпатора целого континента. Франциско за всю жизнь так и не научился писать, ставя под каждым своим документом лишь несложную петельку вместо подписи. Но стоило кому-то из окружения неосторожно заметить это, как его карьера тут же обрывалась в очистительном пламени костра или на виселице.

Всем троим повезло: у них были бесподобные учителя, развившие их жажду власти и насилия до Абсолюта. Для Франциско таким стал Алонсо де Охеда, известный своей жестокостью не только к индейцам, которых он продавал в рабство, но и к своим подчинённым – в конце концов, не вытерпев его бесчеловечности, они отдали его под суд. Для Белалькасара и Альмагро это был Педро Ариас де Авила, основатель Панамы, человек, который, по подсчётам современников, за шестнадцать лет своего правления в Панаме и Никарагуа извёл два миллиона коренных жителей.

Волны насилия захлестнули завоёванные земли, а караваны, набитые золотом, потянулись к побережью. Но передвижение по горным дорогам инков приносило испанцам массу проблем. Непокорные ламы убегали вместе с грузом, взбираясь на недостижимые кручи, индейцы-носильщики, осознав ценность золота, уходили с ним тайными тропами. Казни и показательные пытки лишь приводили к ещё большему ожесточению. Снабжение конкистадоров было крайне скудным, а цены на товары из Европы достигли неслыханных высот. И так же, как в посёлках золотопромышленников Юкона старатели были вынуждены менять большую часть своей добычи на инструмент и еду, испанцам пришлось отдавать награбленное в обмен на оружие и амуницию. Нехватка металла была поистине катастрофической. Испанцы иногда могли выковать подковы только из мягкого серебра, чтобы хоть на какое-то время сберечь копыта своих коней. Каждая лошадь стоила сто килограммов золота, меч – полкило, ту же цену просили за штаны или сапоги. В то же время в самой Испании на пуд золота можно было безбедно жить до старости, но до родины ещё нужно было добраться, не попав под копьё индейца и не оставив последнее на игровом столе или в борделе. И конкистадоры продолжали грабить индейцев вновь и вновь, отбирая еду и одежду, захватывая пленников и выискивая легендарные города, закрома которых ломились от драгоценных металлов.

Этих людей было много – отвергнув нравственные устои, в погоне за властью и богатством они устремились к новым горизонтам. Им было всё равно, ведь людям, не имеющим ничего, кроме рубашки на своих плечах, было нечего терять, а отсутствие моральных рамок позволяло им творить что угодно. Именно так несколько сотен человек за десятилетия сделали то, что не удавалось тысячам людей в течение веков междоусобных войн, – разрушить самобытный мир. Но мало кто смог воспользоваться награбленным богатством: расправившись с индейскими вождями и забрав золото, они зачастую убивали друг друга, рассчитывая стать единоличными владельцами колоссального состояния. Вот что пишет Сьеса де Лион про конкистадоров, участвовавших в захвате Атауальпы: «Ни один из виновников этой трагедии не закончил свою жизнь естественной смертью. Франциско Писарро в возрасте 66 лет был убит в Лиме приверженцами сына Альмагро. Его брат, Хуан Писарро, умер от раны, полученной во время восстания Инки Манко Канака. Монах Вальверде (участвовавший в вероломном пленении Атауальпы) был убит в Куско, Диего де Альмагро (соратник, а после предатель Писарро) задушен по приказу Гонсало Писарро (брата Франциско). А тот через несколько лет сам погиб от рук испанского палача. Казначей Рикельме был убит булавой мстящих индейцев. Молодой сын Альмагро был казнён на площади в Куско, на том самом месте, где четыре года назад обезглавили труп его задушенного отца. А подлый Фелипильо (переводчик Писсаро, укравший жену Инки) был повешен по приказу Альмагро. Терзаясь угрызениями совести, он горько раскаивался в предательстве, которое совершил, подобно Иуде, против своего властелина…»

Прошли столетия – и герои с предателями смешались в единую культуру, став личностями, жизни которых навсегда остались в истории Эквадора и других стран Латинской Америки. Непримиримые враги оказались не просто в разных городах, но и в разных странах: голова Руминьяуи смотрит тяжёлым взглядом с постамента в городе Отавало, а Себастьян Белалькасар опирается на меч в Сантьяго-де-Кали, указывая рукой за спину. И как бы ни было сложно сравнивать весомость их вклада в историю, можно легко противопоставить их нынешний вес. Безусловно, на Белалькасара, отлитого в полный рост, ушло намного больше бронзы, чем камня – на голову Руминьяуи, но каким массивным получился бы индейский военачальник, если бы он мог подняться во весь рост…

За несколько дней нам так и не удалось до конца разобраться в хитросплетении путей местного транспорта. Заходя в маршрутные такси, мы подолгу ждали отправления, а выехав, приезжали не туда, куда нам было нужно. Бывало, что одни и те же номера маршрутов в прямом и обратном направлении ехали по разным улицам, что также доставляло нам немало хлопот. Самым удобным транспортом стали скоростные рейсовые автобусы, использующие для движения выделенные полосы, что существенно ускоряет перемещение по городу, а интуитивно понятные карты облегчают навигацию. За городом их трассы растянулись тремя главными линиями на десятки километров, поэтому иногда путь из одного края города в другой может занять пару часов. Но, к сожалению, данные линии не заходят во многие точки города, и поэтому нам часто приходилось перемещаться обычными маршрутками.

Пристальное наблюдение за навигатором временами сводит с ума: маленькая стрелка рывками ползёт по безликим линиям улиц на крошечной карте в телефоне. На светофорах стрелка замирает, превращаясь в кружок, а через минуту снова дёргается в путь. Оторвав взгляд от экрана и взглянув в окно, замечаешь вместо однообразных многоугольников карты множество зданий, людей и машин, которые не знают, что в телефоне их не существует – они удалены как излишняя информация. Но они есть, они живут, кажется, вопреки всему. Мы не знаем точно, где станция, и поэтому, пробивая себе дорогу локтями, идём к двери автобуса в надежде, что шофёр заметит нас и тормознёт на остановке. Автобус чуть прижимается к краю дороги и останавливается. Мы выходим и бредём вдоль сизой от помоев канавы в поисках нужного нам поворота. Где-то там, выше, скрывается в зелени деревьев подъёмник на самую высокую обзорную площадку в городе.

Десять лет назад был открыт комплекс Телеферико (Teleferico), который планировался как парк развлечений для местных жителей и туристов. Но многообещающее начало довольно быстро сошло на нет. От кафе и магазинчиков, работавших здесь изначально, осталась только треть. Здания выглядят обветшало, а эскалаторы не действуют. Отстояв небольшую очередь за билетами на подъёмник, мы заходим в кабинку. Характерный стук роликов и держателя канатной дороги прерывается, и мы взмываем вверх по натянутому тросу, держа путь к обзорной площадке, откуда обнажённый город виден до своих самых отдалённых кварталов.

Чешские путешественники Иржи Ганзелка и Мирослав Зигмунд так писали о видах Кито с высоты горных пиков: «Город раскинулся на дне живописной долины, напоминая огромное стадо овец, которых стерегут исполинские сторожевые псы. Овечки эти, кроткие, смирные и робкие, разбегаются во все стороны, кое-где их разделяют изгороди улиц, а там они снова собираются в небольшую отару, пытаясь забраться по склону на одну из ближайших гор. Первая из этих гор – Ломо-де-Ичимбиа – обосновалась на юге, прямо в передней. Хлебец, Эль-Панесильо, закатился на западный край города. Издали за головным дозором города следят первый и второй эшелоны резерва, сплошь богатыри, вулканы высотою от четырёх до шести тысяч метров: Атакасо, Пасочоа, Руминяви, Синчолагуа, Антисана, Корралес, Памбамарка, Кайамбе, Сараурко и бог весть ещё какие! А совсем близко, на северной окраине города, расположился самый славный из них, знаменитый Пичинча».

Я стою на склоне вулкана, подо мной сотни метров высоты, и внизу, на самом дне, рассыпал бисер своих зданий город Кито. Буквально десять минут – столько длится подъём на Телеферико – предоставляют человеку возможность преодолеть четырёхтысячную отметку, выше которой у неподготовленных путешественников нередко начинается кислородное голодание. У этого вулкана две вершины: Руку (Rucu) и Гуагуа (Guagua) – они находятся ещё на полкилометра выше обзорной площадки. Остриё старого пика припорошено снегом и кажется крутым и неприступным, а склоны молодого, наоборот, пологи. И сразу не распознать, что это котловина вулкана, с последнего извержения которого не прошло и десяти лет. О Пичинче в Кито вспоминают ежегодно 24 мая, проводя парад на улицах города. Именно здесь республиканцы под командованием Антонио Хосе Сукре в тяжёлой схватке одержали победу над роялистами. В итоге город был освобождён от испанцев, и на карточный стол в сложившемся в начале девятнадцатого века политическом преферансе был брошен серьёзный козырь. Во многом это определило крах трёхсотлетнего могущества испанской короны в Новом Свете.

Сегодня Эквадор – независимое государство со всеми атрибутами власти: президентом, верховным судом и парламентом. Однако можно ли назвать его свободным? Даже в пределах страны непрестанная борьба за власть всё время расшатывает политическую ситуацию, а международное положение государства подрывается неусыпным контролем со стороны Соединённых Штатов Америки. Гуаякиль, взявший на себя полномочия экономической столицы, никогда не был против принять у Кито и другие привилегии. Но всё же, гуляя по городу, не чувствуешь внутренних противоречий государства. Может быть, потому что он слишком самоуверен и амбициозен, а может быть, из-за того что Кито просто хочет быть выше этого, поскольку находится у самого неба, и, возможно, ближе к нему, чем любая другая столица. Он расположился почти на экваторе – самой выпуклой части Земного Шара, к тому же на высоте 2800 метров, но даже при такой близости к звёздам бывает ли он до конца понятым и слышны ли его молитвы небесам?