Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 15.4
Вальдивия. Чаша природных страстей

 
О, наша жизнь, юдоль скорбей и плача!
О, человек, игралище тревог!
Сколь непрочна житейская удача:
Возвысившийся упадёт в свой срок.
Благой удел избраннику назнача,
В конце концов его низвергнет рок.
Печаль венчает все услады наши,
Всегда есть желчь на дне медовой чаши.
 

Алонсо де Эрсилья, «Ла Араукана»

В 1862 году Корнелио Сааведра Родригес добрался до бассейна реки Тольтен (Rio Tolten), которую за десять лет до этого президент Чили Мануэль Монт объявил южной границей новой провинции Араукании (Araucania). Это стало финальной страницей в долгой истории существования свободных индейцев, именующих себя «мапуче», что означает «люди земли». Так пала индейская государственность в Новом свете, закончившаяся оккупацией Араукании к 1882 году.

Арауканские войны начались ещё в 1536 году, при самой первой встрече испанцев с аборигенами, и длились почти три с половиной столетия. Диего Альмагро, продвигавшийся в поисках золота через Анды на юг, столкнулся с отрядом арауканцев, в котором было в несколько раз меньше людей, чем у него, и всё же был разбит. Такое произошло впервые за всё время конкисты в Новом Свете. И хотя уровень развития культуры и социальных институтов у мапуче был ниже, чем у инков, их мужество и воинственность веками удерживали врагов от вторжения на легкодоступную равнинную территорию Южного Чили. Арауканы – единственный индейский народ во всей Южной Америке, который не смогли завоевать ни инки, ни испанцы.

В четырёхстах километрах к северу от Вальдивии проходила историческая граница между генерал-капитанством Чили и землями мапуче, установленная в начале семнадцатого века. После многократных кровопролитных стычек конкистадоров под руководством Педро де Вальдивия с индейцами Испанская Корона официально признала права мапуче на территории, лежащие южнее реки Био-Био. За это тысячи местных жителей отдали свои жизни, а сам Педро де Вальдивия, основатель Сантьяго, в день католического Рождества попал в плен в битве при форте Тукапель и был казнён. С этого момента пошла легенда о том, что захваченных конкистадоров умерщвляли со словами: «Он жаждал золота, так пусть он насытится им», – и заливали им в глотку расплавленный металл. Несмотря на частые нарушения мирного договора, мапуче долгое время жили в свободной стране. За несколько десятков лет после первой встречи с европейцами они изучили их принципы ведения боя и уже не пугались огромных животных с восседавшими на них всадниками. Их конные отряды по численности стали превосходить испанские, а смена военной тактики с открытых стычек на молниеносные, неожиданные нападения дала им стратегическое преимущество даже против испанской артиллерии и аркебуз.

Однако когда независимое государство Чили окрепло после революции и установило контроль над другими провинциями, серьёзная угроза вновь нависла и над землёй арауканов. Молодая страна обратила взор к югу, богатому плодородными землями, необходимыми для развития аграрного и животноводческого сектора – единственного экспортного стержня страны. К тому же в тех краях только зарождалась добывающая промышленность. Большой приток европейских колонистов требовал от властей активных действий в этом регионе. И вот в начале 80-х годов девятнадцатого века последние объединённые племена мапуче были повержены, а остатки их отрядов ушли со своих земель в непроходимые хребты Анд. В результате арауканских войн многолюдные племена мапуче, включавшие в себя более полумиллиона человек, переселились в резервации, занимавшие чуть более пяти процентов их исконной территории и насчитывавшие несколько десятков тысяч человек.

Словно в протест беспощадному ходу истории, потомки индейцев сберегли свой изолированный арауканский язык и культуру. До сих пор из уст в уста передаются легенды о великих вождях Лаутаро, Колоколо, Кауполикан и Мичималонко. И даже для русского человека этот народ не остался чуждым, ведь главный герой романа А. Беляева «Человек-амфибия» по происхождению был арауканцем, а сюжет книги «Дети капитана Гранта» частично разворачивается в этих краях.

Сегодня некоторые потомки мапуче работают в крупных городах, но подавляющее большинство по-прежнему промышляет животноводством и сельским хозяйством, в свободное время проводя обряды предков или занимаясь прикладным искусством. Индейцы, не пожелавшие ассимилироваться с остальным населением, живут небольшими общинами в стороне от мира, среди бескрайних хребтов, бесконечных озёр и пронзительной тишины – в местах, куда цивилизации не дотянуться.

Вальдивия и Ла-Империал – единственные города, сохранившиеся при разрушительных набегах мапуче на испанские форты. Вплоть до покорения арауканов они были основными форпостами колонизаторов в южных областях. Вождь-токи Лаутаро, одержавший победу над губернатором Педро де Вальдивией, полностью очистил юг Чили от захватчиков, однако страшнейшая эпидемия тифа, убившая четыре пятых всего коренного населения, не позволила ему завоевать эти города: возглавляя ослабленный отряд, он сам попал в плен к испанцам и был казнён. Город Вальдивию удалось покорить лишь природе: одно из самых разрушительных за всю историю человечества землетрясений стёрло десятки населённых пунктов Чили, не помиловав и этот колониальный форпост.

22 мая 1960 года сильнейшее землетрясение 20-го века магнитудой 9,5 балла по шкале Рихтера за 10 минут превратило в руины сотни тысяч домов, унесло жизни пяти тысяч человек, а ещё два миллиона оставило без крова. Тридцать семь эпицентров, вызвавших одновременное колебание почвы и океана вдоль тысячи километров побережья, уничтожило пятую часть промышленности страны, чем ввергло Чили в тяжёлый экономический кризис, потребовавший помощи множества международных организаций, чтобы предотвратить гуманитарную катастрофу. А сразу после землетрясения три гигантские волны, накрывшие побережье, поглотили дома и причалы, словно сладкий хворост, и также унесли с собой людей, спустившихся к кромке воды в надежде найти уцелевший скарб. Уже через несколько часов разрушительные цунами добрались до Гавайских островов, Новой Зеландии, Японии и Филиппин, где также поставили клеймо смерти и несчастий.

Когда Вальдивия преодолела первый шок от случившегося, стало возможно оценить масштаб разрушений: руины домов, гигантские расщелины в земле, перерезающие улицы и дороги, вышедшие из берегов реки в предгорьях. Остовы кораблей находили выброшенными за километры от побережья в руслах разлившихся рек. Разные районы города и территория к югу площадью 10 000 гектаров оказались затоплены. И сегодня с высоты птичьего полёта можно разглядеть очертания фермерских хозяйств и остатки заборов, которые когда-то отделяли одни пастбища и пашни от других, а теперь погружены в воду, в некоторых местах расширившую свои владения на сотню километров вглубь материка. Поначалу это связывали с повышением уровня моря, но затем выяснили, что это суша опустилась относительно своего прежнего уровня, и участок шириной в 20–30 км и длиной 500 км на долгое время исчез под двухметровым слоем воды.

Многие строения были возведены из необожжённого глиняного кирпича и скреплены непрочным раствором, а армирование в строительстве практически не использовали, поэтому разрушения и приобрели такой масштаб. Груды обломков зданий вместе с вырванными деревьями, кустами и селевыми потоками с гор образовали массы грязи, забившие улицы городов и некогда плодородные земли. Правительство Чили ещё долго боролось с последствиями природного катаклизма, нанёсшего колоссальный ущерб государству и экосистеме региона.

С тех пор миновало уже полвека. Каменные постройки чилийцы на случай землетрясений заменили деревянными легкокаркасными домами, и лишь в больших городах можно увидеть восстановленные архитектурные памятники испанского владычества или высотки, рассчитанные на большую сейсмоактивность региона. Сейчас, оказываясь по ту сторону хребта, на аргентинской стороне, провинциальные чилийцы удивляются тому, что города выстроены из кирпича и пенобетонных блоков, а не из оструганных досок и фанерных щитов.

В долине трёх рек обрели дом сто сорок тысяч человек, проживающих на данный момент в Вальдивии. В городе уже не существует фортификационных укреплений, пушечных редутов или крепостных валов. Он стал обычным населённым пунктом Чили, не отличающимся от других, если только не придавать значения деталям: на центральной набережной пришвартована подводная лодка, крытый городской рынок стал пристанищем для сотен видов пернатых, многообразию которых позавидовал бы любой городской орнитологический павильон, а местные художники граффити своими работами в индейской тематике не уступают по таланту европейским мастерам уличного искусства.

Набережные Вальдивии спокойны и безмятежны. Несколько человек выгуливают вдоль заросшего берега собак, кто-то тихо беседует, сидя под кучерявым деревом, ветер лениво перебирает сочный ковыль. Деревянные двухэтажные дома, похожие на наши бараки, но при этом овеянные каким-то заграничным шармом и элегантностью, соседствуют с частными коттеджами, закованными в латы из металлочерепицы. Тонкие линии лодочных станций на другой стороне едва виднеются среди ряби, поднимаемой порывами ветра. Плотная зелень раскидистых деревьев и кустарников окутывает городскую застройку нежным покрывалом густых листьев.

Ближе к центру одиночные дома, тесно прижатые друг к другу, приобретают статность, раздвигают соседей, ширятся и растут на глазах. Среди восстановленных после землетрясения исторических зданий у подножья моста, ведущего на соседний берег, доминантой высится отель «Дримс» в двенадцать этажей. На набережной, вплотную к бетонной окантовке, выстроены деревянные понтоны, на которых с удовольствием нежатся морские львы. Так близко мы не видели их ни в одной точке нашего путешествия. В каких-то десяти метрах от нас несколько огромных туш пытались завладеть максимумом свободного места на тёплом шершавом настиле. Они копошились, переползали друг через друга, храпели и зычно урчали, стремясь занять самую удобную для себя позицию. То и дело из воды на помост выпрыгивали новые особи, прогоняя при этом лежащих ближе к краю львов и даже сбрасывая их в воду.

Этот муравейник не утихал ни на минуту, несмотря на кажущуюся ленивость и неповоротливость обитателей моря. Те, кто решил не связываться с таким количеством своенравных конкурентов, расположились прямо на бетонной набережной, которая была более широкой и доступной, чем плавучие понтоны. Они недовольно урчали и трясли головами, когда нерасторопные пешеходы проходили слишком близко от них. Лишь одна надоедливая собака не давала им полного покоя, взахлёб облаивая их и беспрестанно перебегая с одной стороны на другую. Морские львы открывали глаза, безучастно глядя на неугомонное животное, и только после долгого безразличного наблюдения нет-нет, да и оскаливались на собаку, значительно уступающую им в размерах. Та ещё больше заводилась, в нетерпении отталкиваясь передними лапами, и её лай временами переходил на срывающийся визг. Но враг был непоколебим, и все попытки вызвать его на рыцарский поединок были тщетны.

Центральный рынок своим цветным шатровым куполом, растянутым на металлических опорах, напоминал цирковую арену с тем исключением, что его форма была прямоугольной, а не круглой. Лотки, расставленные с двух сторон, по ассортименту не уступали рынку Анхельмо в Пуэрто-Монте и лишь по масштабу отходили на второй план. Целые эскадрильи пеликанов патрулировали небо в ожидании каких-нибудь отходов от обработки рыбьих туш из очередного улова. Некоторые птицы заняли почётные места на ограде возле разделочных площадок. В воде около рынка плескались морские львы, поглаживая себя ластами по брюху то ли в ожидании обеда, то ли уже после сытной трапезы. Зачастую избытки нераспроданной рыбы в конце рабочего времени рынка отдавались на съедение местным гурманам из животного мира.

Вальдивия предстала перед нами живописным и притягательным городом. Здесь каждый счастлив по-своему, здесь люди не ходят, а прогуливаются, птицы не летят, а парят, и даже лежебоки морские львы не отдыхают, а именно нежатся. Сам воздух радует чистотой и свежестью, а нависающие кучевые облака кажутся собранными из серебряных нитей, а не из воды. И словно не реки здесь несут свои воды к морю, а берега, раскачивая зелень, проплывают по пути к тихоокеанским просторам. Людям здесь удалось настолько гармонично вписать своё жильё в окружающий ландшафт, что, кажется, самой природе комфортно соседствовать с человеком. Этот город мог бы стать достойным примером гармонии и взаимоуважения, если бы он не был сам по себе. Ему не нужно ничего доказывать и нет смысла никого учить. Его жизнь полноценна и уравновешенна, и если кто-то и затерян на краю света, то Вальдивия расположена именно там, где она и должна быть, – на границе Тихого океана и длинной полосы Анд, где покой разливается по венам, а чувства обостряются, как никогда.

Глава 15.5
Сантьяго. Медные трубы Иерихона

 
Когда музыка красива,
Все люди равны,
А несправедливость заставляет бунтовать
Хоть в Париже, хоть в Сантьяго.
Мы говорим на одном и том же языке,
И такое же пение нас объединяет.
Клетка – одна и та же клетка,
Хоть во Франции, хоть в Чили.
 

Луи Арагон, «Грустная песня о Пабло Неруде»

Я стою перед фанерной стеной временного ограждения площади около Паласио де Ла Монеда (Palacio de La Moneda), который чуть более тридцати лет назад был резиденцией президента. Шероховатые волокна древесных опилок мелькают по периметру площади, поднимаясь на три метра в высоту, так что невозможно даже понять, что происходит за ограждением. На стене вывешен плакат, изображающий модель отреставрированной площади. И трудно представить, что ещё в 1973 году именно здесь вершилась судьба страны. У парадного входа были выстроены войска, возглавляемые будущей хунтой и чилийским диктатором Аугусто Пиночетом, вокруг стояли танки, направляя дула прямо на высокие окна дворца, а тысячи невольных свидетелей с ужасом смотрели на стремительно разворачивающиеся события.

В голове не укладывается, что за четверть часа на дворец будет сброшено более двадцати авиабомб, которые разобьют атриумы, разрушат стены, испепелят роскошную мебель и уничтожат богатый декор… Тяжело вообразить, как толстая каменная кладка от силы взрывов будет осыпаться внутрь здания, снося перекрытия, что языки пламени охватят портьеры и массивные стеллажи. И всё же это было на самом деле, как и разгром Белого дома в Москве в октябре 1993 года. Сорок лет назад демократия Чили почти на два десятилетия была погребена под толстым слоем отстрелянных гильз, а президент Сальвадор Альенде снял с себя все полномочия точным выстрелом в голову из револьвера, подаренным ему его другом Фиделем Кастро, поскольку не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Девяносто пять человек из его администрации были арестованы, и власть перешла к военной хунте. С этого момента началась череда преследований и репрессий несогласных, заключений диссидентов в лагеря, разгонов демонстраций, а в итоге был установлен жёсткий тоталитарный режим, определивший политику государства на долгие годы.

По узкой огороженной улице шелестят шинами автомобили, иногда нервно перебрасываясь гудками клаксонов. Несмотря на трёхметровый забор, мне видно спину памятника президенту Сальвадору Альенде – он смотрит в противоположную от улицы Моранде сторону, будто чего-то стыдится. А начиналось всё вполне благополучно. Он вступил в свою должность в 1970 году, победив с небольшим перевесом голосов, снискал популярность в народе, проводя реформы и законопроекты, дававшие бедным слоям населения больше прав и национализировавшие множество шахт и предприятий горнодобывающей промышленности, являвшихся частной собственностью, среди владельцев которых были и зарубежные компании. Но своим упорством и масштабами проводимых реформ он быстро приобрёл не только друзей, среди которых были Куба, Китай и СССР, но также внутренних и внешних врагов, которые, потеряв терпение, произвели военный переворот. Главнокомандующий Аугусто Пиночет надолго прибрал власть к своим рукам, жёстко подавляя любое недовольство проводимой политикой, и лишь референдум 1988 года положил конец его правлению. В 1990 году он оставил пост президента, при этом, правда, сохранив должность главнокомандующего вооружёнными силами вплоть до 1998 года.

В огромном футуристическом здании музея Ла Мемория (Museo de la memoria y los Derechos Humanos), расположенного напротив парка Кинта Нормаль (Quinta Normal) и нависающего длинной консолью над переходом на площадь Памяти, я посмотрел хроники революции 11 сентября 1973 года. Паласио де Ла Монеда оцеплён, Альенде в последний раз выходит на балкон дворца. Суровые солдаты в серо-зелёных шинелях с ружьями у груди, кинооператоры с плёночными камерами, случайные прохожие, поражённые происходящим. Взрывы, стрельба, носилки с ранеными и пленники, штабелями лежащие на асфальте около президентского дворца. Первая трансляция речи диктатора, разгон демонстраций с помощью дубинок и водяных пушек. Веха в истории без малого девяти миллионов человек, на тот момент считавших себя чилийцами.

На нескольких этажах музея представлены кинохроники, газеты, книги оппозиционеров, плакаты, пропагандирующие борьбу с режимом, предметы, произведённые диссидентами, отбывавшими заключение, и рисунки детей, отражающие их взгляд на случившееся. Здесь жива память о тысячах сломанных жизней, о морях пролитых слёз, о судьбе народа, изменившегося навсегда. Но среди этих тяжёлых эпизодов есть и другие материалы – хроники преображения страны: периода подготовки к референдуму, периода сопротивлений, периода агитации, периода голосования и периода ликования народа. Десятки тысяч людей в едином порыве патриотизма шагали тогда по Авенида Либертадор Бернардо О’Хиггинс (Avenida Libertador Bernardo O'Higgins), неся государственные флаги, выкрикивая лозунги и исполняя песни. Этот день объединил всю страну, подарив ей возможность начать всё сначала.

Двери новеньких вагонов испанского производства мягко закрываются, и поезд на пневмоходу начинает быстро и неукротимо набирать ход. Через панорамное остекление метро видна убегающая широкая платформа, массивные переходы, ступени которых залиты нежным светом, яркие рекламные щиты. Плети тоннелей, соединяющих станции, буравят землю, опутывают автострады, кольцами окружают площади. Гранитные опоры поддерживают своды бетонных платформ. Это подземка.

Такие же мрачные лица людей, спешащих утром на работу, как и в Москве. Наверное, это делает любой крупный город, в котором есть метро, похожим на другие. В довершение всего, серые куртки, плащи и ветровки смешивают людей в единую густую массу, растекающуюся липким дёгтем по обёрнутым в каменные мантии тоннелям, где редкими вспышками мелькает яркая молодёжь. Но этим сходство с русской подземкой и ограничивается. Хотя на чилийских станциях нет советской помпезности и размаха, лондонского футуризма или исторического шарма пражского метро, оно идеально приспособлено для выполнения своей главной функции – перевозки пассажиров. Пять веток, обслуживающих сто станций, ежедневно перевозят почти два с половиной миллиона людей.

Метро в Сантьяго появилось относительно недавно: первый участок был запущен в эксплуатацию в 1975 году. Но с этого момента оно не прекращает расти, и в данный момент на стадии строительства находятся ещё около двух дюжин станций. Время работы метро поделено на три периода, в каждый из которых действует своя цена. В утренние и вечерние часы пик стоимость поездки на десять процентов выше, чем в самый дешёвый период. Студенты же могут перемещаться на метро, оплачивая лишь треть от полной стоимости проезда. Также существует объединённая карточка, пользоваться которой можно не только в метро, но и в автобусах, а пересадка по ней в течение двух часов считается одним проездом и не требует доплат. В час пик некоторые линии обслуживаются двумя видами поездов: с красной и зелёной подсветкой на вагонах. Такие составы останавливаются лишь на тех платформах, где их цветовые обозначения совпадают с эмблемами на самих станциях, что заметно ускоряет общий пассажиропоток подземки.

Мы выходим из метро. Рельефные детали колоннады Бейас Артес (Bellas Artes) подпирают голубое небо, анфиладой врастая в вершину купола. Мраморные изваяния, крепко держащиеся за основание здания, озирают грозным взглядом пустых глазниц наступающие со всех сторон многоэтажки. Высокие деревья боязливо тянут свои плети к каменным стенам, будто не решаясь коснуться вековой истории. И только пальмы, непринуждённо распахнув веера огромных листьев на макушках, словно кокетливые барышни под солнечными зонтиками, заигрывают с незнакомцами. Купол внутреннего атриума робко смотрит на прохожих с массивных кремово-серых стен тысячей квадратных глаз. Вокруг витают сонмы звуков, но ни один из них не смеет касаться внутренней музейной тишины. Купаясь в безмолвии Бейас Артес, идём по картинным галереям, а спустя полтора часа, насладившись живописью, выходим через парк Форесталь (Forestal) к мосту улицы Пио Ноно (Puente Pio Nono). В четырёх кварталах отсюда холм Сан-Кристобаль.

Фуникулер пробивается зелёным коридором листвы, дребезжа колёсами по тощим рельсам, и доставляет нас на холм, возвышающийся над плоским ковром города. В дымке столичного смога еле различимы кварталы зданий, раскинувшихся по обе стороны чахлой ленты реки Мапочо (Rio Mapocho). Многоэтажки вытянулись рядом с каменными квадратами старых колониальных домов, площади пересекли переплетения асфальтовых ручьёв, проточивших себе путь через каменные массивы города, театры и музеи органично вписались в изгибы парков и аллей. В белом мареве мелькает пик небоскрёба Гран Торре Сантьяго (Gran Torre Santiago), равный по высоте холму Сан-Кристобаль и хорошо заметный среди зеркальных шпилей делового центра, тоже далеко не маленьких. За четыреста семьдесят лет этот городок, состоящий из нескольких кварталов каменных патио, домов с приусадебными участками, церкви, арсенала и муниципалитета, превратился в огромный мегаполис, где проживают пять с половиной миллионов человек, и стал столицей молодого государства. Даже многократные разрушения от сильных землетрясений не смогли остановить его безудержное стремление к могуществу и величию. Думал ли Педро де Вальдивия, направляя поиски своей звезды в далёкие земли и ожидая наживы и власти, что основанный им город когда-нибудь станет таким, каким он показался мне, прикрывшись вуалью из нежной облачной дымки? Представлял ли он, что убежище, укрывшее их с любовницей от преследования церкви, где он создал новый закон, где у городских стен погибли тысячи местных индейцев и колонистов, и, наконец, ставшее местом его смерти, когда-то будет домом для трети чилийских граждан? От тех времён сохранились лишь карты и памятные реликвии, собранные в музее Историко Насиональ (Historico Nacional). А событие, ход которому дал всего лишь один человек, в итоге изменило жизни нескольких поколений людей, чьи дороги навеки сплелись с судьбой этого города.

От подножия холма к реке ведёт небольшая улица, в конце которой расположились здания старого и нового университета Сан Себастьян. Монументальные формы первого затмеваются футуристичным дизайном второго. Обучение в этих престижных университетах стоит несколько тысяч долларов в месяц, и редкий житель страны может позволить себе такую роскошь. Почти все остальные высшие учебные заведения города заблокированы баррикадами из стульев, учебных парт и другой мебели, на окнах краской выведены лозунги, а по фасадам натянуты большие транспаранты. Кое-где только готовятся к забастовке. На разложенных на тротуаре длинных тканевых рулонах студенты баллончиками с краской пишут свои призывы и требования. Их товарищи сидят на подоконниках распахнутых окон аудиторий с металлическими или пластиковыми банками на верёвках. Завидев пешеходов, они спускают тару вниз, выуживая, будто опытные рыбаки, свой улов – мелочь на поддержку бастующих.

На Пио Ноно всё спокойно. Разноцветные фасады многочисленных кафе украшены граффити. У дверей баров выставлены доски, на которых написаны мелом выгодные предложения на алкоголь и закуски. Время от времени из кафе выглядывают скучающие официанты. Ближе к закату столики, выставленные прямо на тротуары, заполняются шумными компаниями, во внутренних двориках закипает жизнь, литровые бутылки пива едва поспевают сменять друг друга, опустошаясь и исчезая в тёмных коридорах служебных помещений. Многочисленные посетители дружными приветствиями встречают большие кружки коктейля Терремото, который состоит из белого вина, писко, пива и мороженого и заставляет землю дрожать под вашими ногами. Веселье постепенно охватывает улицу, привлекая всё новые и новые компании молодых людей. Ночная жизнь города понемногу набирает обороты.

Вернувшись в номер, мы узнали, что в нашем отеле остановился ещё один русский, правда, уже несколько лет проживающий в Чили, – это отец Владимир. Ещё в конце девяностых он не нашёл общего языка с русской православной церковью, не получил своего прихода и ушёл в одно из многочисленных, но мало популярных ответвлений православия – русскую православную автономную церковь. Подумав, что найти себя за рубежом будет проще, чем на родине, он отправился в незнакомую страну, расположенную на другой стороне земного шара. Но судьба не была к нему благосклонна. Он устраивал молельни на съёмных квартирах, редкие прихожане, иногда покупавшие иконки, крестики и свечки, едва поддерживали его на плаву. Регулярно от него требовали освободить квартиры, что совсем недавно произошло в очередной раз. Так он попал в один хостел с нами, не имея ни малейшего понятия, что ему делать дальше.

У него была редкая дьяконская бородка, доходящая до яремной ямки, и небольшие круглые очки. Длинные волосы были зачёсаны назад, но оказались настолько непослушными, что вились и торчали в разные стороны. Безвольное пожатие руки сразу выдало в нём человека, отстранённого от этого мира, не жаждущего ничего материального или просто не нашедшего себя в жизни. Казалось, что бы он ни надел, его одежда скрывает подрясник, и от этого образа я уже не смог избавиться за всё время нашей беседы. Не знаю, носил ли он в своей жизни протоирейскую фелонь, но каждая черта выдавала в нём священнослужителя, а лёгкое амбре алкоголя – простого русского человека. Это непостижимое сочетание могло существовать только в человеке, прочно связанном с огромной страной, такой противоречивой и непонятной для иностранцев, но такой родной и близкой для каждого из нас. Неоднозначный характер, словно объединивший в себе образы героев произведений Гоголя, Тургенева или Достоевского, вдруг материализовался передо мной, словно желая напомнить мне о чём-то, чего я не заметил вначале. Но сколько я ни пытался вернуть свои мысли к истокам, всё было тщетно.

Он подробно рассказывал нам о своих скитаниях и спрашивал, как идут церковные дела в России. Сетовал на тяжёлую жизнь и жаловался, как трудно находиться в отдалении от русской культуры и духовности. В конце концов, после двух часов беседы он попросил денег на ночлег. Мы оставили ему денег на две ночи и предложили купить еды, но он отказался. Так произошла наша встреча со священнослужителем православной автономной церкви, не имеющим ни дома, ни храма не только вовне, но даже внутри себя, совершенно одиноким в огромном городе, расположенном за тысячи километров от России.

Еженедельный парад войск заставил нас с самого утра в воскресенье выйти к Паласио де Ла Монеда. На облицованных нешлифованным мрамором плитах уже собирались колонны военных в тёмно-зелёной форме. От толпы зрителей их ограждали полосы искусственных бассейнов, заполненных прозрачной водой. В потоках армейской элиты щеголяли овчарки в мундирах, не уступавшие своим хозяевам. Не отставали от них и дворняги, гулявшие небольшими стайками между колонн полка, как будто так и было задумано. В Чили любят собак и заботятся не только о своих питомцах, но и об их уличных собратьях. Им отдают старую одежду своих любимцев или покупают новую со специальных лотков, а иногда просто подкармливают изголодавшихся четвероногих. Поэтому собаки в городах чувствуют себя спокойно и свободно. Они не огрызаются, не лают, а только бродят среди людей или лежат на пригретых солнцем ступеньках, ощущая себя равноправными членами общества странных созданий, ходящих на двух ногах вместо четырёх. Над площадью раздаются звуки оркестра, марш нарастает, появляется кавалерия, шеренги друг за другом исполняют манёвры на плацу, а затем, минуя разорванную цепочку полицейских, выходят на дорогу и продолжают шествие по улицам города. Проводив их взглядом, мы двинулись на рынок Сентраль (Marcado Central) около Пласа Парт (Plaza Part), чтобы купить свежего тунца на вечер.

В Сантьяго, как и во всём Чили, отдают предпочтение кофе, хотя в магазинах и на рынках представлены и чай, и мате. Но всё же этот тёмный ароматный напиток остаётся истинной страстью чилийцев. В редких кофейнях установлены кофемашины, хотя наиболее распространён здесь сублимированный вариант, и даже если вы спросите у персонала сваренный кофе, они сильно удивятся: «Зачем? Вот же “Нескафе”!». Несколько лет назад стали популярны кафе, где работают официантки только с длинными стройными ногами, обслуживающие клиентов в коротеньких юбочках. Конечно, невозможно обеспечить всё и сразу, поэтому, как правило, приходится выбирать: либо красивые ноги, либо вкусный кофе. Но, как и американский «Hooters», такие места в основном привлекают не вкусной кухней, а неповторимой атмосферой. Стёкла этих заведений тонированы, а надписи на фасадах светятся тонкими неоновыми огнями.

В самом центре города, недалеко от Пласа Армас, возвышается семидесятиметровый холм Санта-Люсия (Santa Lucia). Этот небольшой живописный парк, поместившийся между тесными улочками центра Сантьяго, когда-то был настоящей крепостью под названием Идальго. На первый взгляд и не скажешь, что аккуратные башенки, резные зубцы и вписанные в ландшафт широкие лестницы могли предназначаться для обороны поселенцев от набегов индейцев. Со временем крепость достраивалась, обрастала новыми элементами, меняла формы, пока однажды полностью не утратила облик оборонительного укрепления, став чем-то вроде королевского парка для мерных прогулок и неспешных бесед в тени чилийских берёз. К бойницам прибавились колоннады, к пушечным бастионам – аллеи со скамьями, к казематам – ажурные купола с лепниной. Так эта крепость стала любимым местом для прогулок местных жителей, где дети могут вдоволь полазить по стенам и перекидным мостам, а взрослые – посидеть у фонтанов. Камень был поглощён недрами парка, и лишь холм зелени остался среди огромного скопления стекла и бетона.