Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

На следующий день, не имея возможности воспользоваться арендованным транспортом, мы взяли такси и отправились к трём главным точкам острова: Лос Хеменос (Los Gemenos), питомник Ранчо Примисиас (Rancho Primicias) и Тунелес де Лава (Tuneles de lava). Лос Хеменос – это два древних кратера вулкана, своеобразные близнецы, расположенные по обе стороны дороги. Плотные заросли низкого частого кустарника, перемежающегося с папоротником, и деревья, украшенные густой бледно-зелёной бахромой лишайника, окружили кромки кратеров. Отвесные каменные стены срываются вниз, расколотые трещинами, заполненными мелкой растительностью; дно, словно губка, впитало массу зелени, утонув в кронах деревьев и сочной траве. С высоты птичьего полёта кратеры выглядят двумя глазницами, выглядывающими из океана цвета аквамарин.

Неподалёку находится Ранчо Примисиас, где в естественных условиях обитают десятки гигантских черепах. Их серые панцири, словно камни, рассыпаны на полянах среди высокой травы, доходящей до колена, но даже в этих зарослях хорошо видны тропы, проложенные массивными телами черепах и любопытными туристами. При приближении черепахи уходят в защиту, но стоит им чуть-чуть привыкнуть, как они снова вытягивают голову и продолжают перемалывать попадающуюся на пути растительность мощными челюстями. Один только их панцирь весит несколько десятков килограммов. Глядя на них, буквально погружаешься в доисторический мир, полный огромных рептилий, летающих насекомых и ящеров размером с человека, когда деревья были вышиной с секвойю, а некоторые виды динозавров могли съесть тонны зелени за несколько часов. Сколько осталось этим черепахам ещё, сохранятся ли они в новом мире, хозяевами которого становятся крысы, муравьи и тараканы?

Небольшая лестница спускается в пещеру, которая переходит в длинный, в несколько сотен метров, тоннель. Его свод так высок, что пропадает в сумраке фонарей. По-видимому, его высота составляет не менее десяти метров. Плавные разводы стен обтекают повороты, словно застывшие волны огненной реки. Кое-где своды обрушились от времени, и арки тёмными пятнами взмывают вверх, теряясь в неосвещённых высотах. Тоннель скорее похож на искусственную дорогу, прорубленную в толще породы, чем на естественное образование. И тем неожиданнее увидеть в конце него тупик с крохотным лазом высотой менее полуметра, преодолеть который можно разве что на коленках. Нам приходится лечь на землю и ползти вперёд, пока свод снова не поднимается выше, позволяя распрямиться в полный рост. Впереди уже виден естественный свет, манящий своей яркостью, и, как никогда прежде, хочется поскорее выбраться на поверхность и подставить тело живительным лучам солнца.

Возникновение теории Дарвина для многих ассоциируется с Галапагосами. Но за тот месяц, пока Чарльз Роберт Дарвин находился на островах, он лишь провёл ряд наблюдений, пополнивших большой труд, которым он занимался все пять лет путешествия на корабле «Бигль» по Южной Америке и Океании. Основываясь на идеях Лайеля и Гумбольдта, он сделал вывод, что Земля меняется и виды эволюционируют вместе с ней, что и приводит к такому многообразию живых существ на Земле, а главным инструментом эволюции при этом является естественный отбор. Так рассуждал не только он – к подобным мыслям приходил и Уоллес, исследовавший Малайский архипелаг, однако именно Дарвину удалось суммировать полученные им и другими учёными данные, чтобы свести их в стройную теорию, ошеломившую весь мир. Религиозные догмы, в течение десятков лет оспариваемые наукой, не выдержали столь мощного натиска, и в вопросе зарождения жизни в результате эволюции, а не божественного провидения появился серьёзный аргумент.

Первоначально державшийся ортодоксальных взглядов, молодой натуралист верил в теологические объяснения жизненного развития, но постепенно, собирая данные и узнавая, как жесток иногда окружающий мир, он уже не способен был принять версию о всеблагом мироустройстве. А его находки окаменевших останков исчезнувших млекопитающих, похожих на современных, и новых видов животных, имеющих очень малые отличия друг от друга, натолкнули его на мысль, что всё подвержено изменениям, включая животных и растений, которые со временем эволюционируют, а не приспособившиеся к жизни – умирают.

На Галапагосских островах Дарвин заметил интересный факт: острова, идентичные по строению, имеющие одинаковый климат и одинаковую высоту, населены при этом разными животными и растениями. К этим мыслям его привело общение с вице-губернатором Лосоном, который уверял, что он может по строению панциря определить, с какого именно острова привезли черепаху. Так Дарвин и пришёл к выводу, что расстояние даже всего в сто километров создаёт изолированные среды обитания, где эволюция идёт разными путями. В процессе наблюдений в поле зрения учёного также попали вьюрки – птички, похожие на воробьёв. На архипелаге их было обнаружено тринадцать видов, и у каждого была особенная форма клюва. Приметив эту деталь, Дарвин понял, что все они произошли от общего предка, попавшего сюда из Южной Америки, но, в зависимости от типа потребляемой пищи, приобрели разные мутации, разделившись таким образом на разные виды. У тех, кто питался семенами с земли, появился большой мощный клюв, способный раскалывать оболочки плодов, а у тех, кто охотился на насекомых, клюв стал удлинённым и загнутым. Из-за недостатка пищи на архипелаге им пришлось разделиться по типу питания, а в некоторых случаях выработать редкие особенности: например, кактусовые вьюрки научились отламывать иглы опунций и выковыривать ими насекомых из цветов.

Дарвин провёл грандиозные исследования, результатом которых стал научный труд «Происхождение видов путём естественного отбора», всколыхнувший в 1859 году научное сообщество всего мира. Немного позже он написал «Происхождение человека и половой отбор». А начиналось всё с дневника о пятилетнем путешествии, на основе которого была создана книга «Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль"», во времена, когда Дарвин был не столько учёным, сколько романтиком, который отправился в путешествие, движимый жаждой открытий.

В нашем распоряжении был ещё один день на легендарных островах, и мы надеялись поплавать с морскими львами и посмотреть залив с акулами, но этим планам не суждено было осуществиться. Ночью шёл дождь, и вся вода в лагунах стала мутной и серой, а морские львы исчезли со скал, которые занимали совсем недавно. Все наши попытки разглядеть в Заливе Акул (Canal de Tiburones) хотя бы движение плавников были тщетны.

Единственным значимым открытием для нас стало ущелье Лас Гриетас (Las Grietas). Этот узкий водный клин, зажатый среди скал, глубоко врезается в сушу, уходя в зелёное покрывало зарослей острова на несколько километров. Кажется, его стеклянную гладь не может поколебать ни одно морское волнение, и здесь всегда спокойно и безмятежно. Ширина ущелья составляет всего несколько метров, а каменные стены высоко нависают над зеркальной поверхностью длинным узким коридором. Тёплая прозрачная вода манит своей красотой, и хочется непременно нырнуть в неё, чтобы рассмотреть каждый сантиметр причудливого дна ущелья, которое с суши выглядит совсем близким. Самые бесстрашные взбираются на утёсы и прыгают в воду с высоты в десяток метров.

К ущелью ведёт тонкая тропа от пляжа Лос Алеманас (Playa los alemanas). На него, в свою очередь, можно добраться из города на любом лодочном такси за десять минут. За деревянными коттеджами, занявшими небольшую песчаную косу, располагаются соляные чеки. Их фантастический розовый цвет, кое-где переходящий в алый, сразу привлекает внимание. Наверное, фламинго были бы в восторге от этих мест, если бы случайно залетели на архипелаг. Пока же только люди ворочают тяпками каменистую почву, заполняя кристаллами хлорида натрия большие пластиковые вёдра.

За чеками узкая полоска стёртых ногами туфовых валунов петляет среди поросли опунции, луж воды и островков вьюна, вытягиваясь вдаль до самого ущелья. Словно играя в классики, мы скачем по бисеру лавы, рискуя разбить себе колени в кровь. Трепетные воспоминания из детства выращивают за спиной невидимые крылья, и юношеский задор пульсирует в висках с каждым прыжком. И вот, наконец, мы у цели.

Мы оставляем множество людей, находящихся на скалах рядом с Лас Гриетас, позади себя и, проплыв водный коридор, перемещаемся в следующий природный бассейн, скрытый за нагромождением камней. Здесь скалы смыкаются теснее, оставляя лишь ломаный проход, и это придаёт месту ещё больше привлекательности. Никого нет. Вместо людей в воде появляются стаи рыб. Вместе с ними мы плаваем в толще воды, они сторонятся раскрытых рук и не даются в объятья, лишь дразня серебряными брюшками. Но это никак не мешает насладиться мигом блаженства и единения с природой, такого далёкого от мира программ и машин. Под впечатлением от плавания я даже не заметил, как мы вернулись обратно, все неудачи дня отступили, и последний закат мы решили встретить на самом популярном пляже Галапагосских островов, расположенном в сорока минутах ходьбы от города, – Тортуга Бэй (Tortuga Bay).

Длинная песчаная коса, омываемая лазурным морем, абсолютно пуста. Лишь изредка здесь пролетают фрегаты или олуши, высматривая добычу, да среди выброшенных на берег веток и водорослей копошатся жёлтые вьюрки. Вдали зелёной полосой встали мангровые чащи. Чуть выше по берегу огорожена низкая поросль стелющихся вьюнов. Сюда в сезон размножения приходят по ночам морские черепахи откладывать в песок яйца, и через пару месяцев тысячи маленьких черепашек спешат отсюда в открытую воду, чтобы, борясь за жизнь, стать её новым витком. Под ногами скачут маленькие вьюрки, перебирая клювами ветки растений в поисках еды, на песке серыми дугами разлеглись морские игуаны, время от времени фыркающие солёной водой.

Галапагосы приютили у себя сотни видов животных и растений. С самого открытия архипелага в 1535 году человек пытался внедрить здесь свои порядки, разрушая хрупкую экосистему региона, создавая колонии, строя военные базы, организуя тюрьмы. И лишь полвека назад он обратил внимание, что совсем скоро будет нечего спасать, нечем восхищаться, нечего изучать. Некоторые животные, описанные Чарльзом Дарвином и другими натуралистами того времени, уже исчезли навсегда, а другие чудом смогли уцелеть. Но изменения, начавшиеся с появлением на островах пришлых видов живой природы, уже необратимы. Склоны гор покрылись чужими лесами, птицы едят нехарактерную для них пищу, местные эндемики с трудом конкурируют с более жизнестойкими формами жизни, привезёнными с материка. Естественный отбор превратился в акт уничтожения исконных видов без единого шанса на выживание. Теперь они полностью зависят от человека, который сам же и подвёл их к этой черте. Всё его нынешнее милосердие и забота – не что иное, как попытка смягчить содеянное зло.

Нам не суждено увидеть Галапагосы в их первозданном виде, и остаётся только надеяться, что флора и фауна, когда-то царившие здесь, смогут адаптироваться к навязанным им правилам жизни и не исчезнут навсегда, как это произошло со слоновыми черепахами. И даже несмотря на то, что не только обитаемые, а абсолютно все острова сегодня открыты для туристов, я надеюсь, что природа ещё хранит уголки, где шум моторов и говор людей не перекрывают шелест листьев, щебетание птиц и всплески волн прибоя, а животные и растения сами определяют путь своей эволюции.

Глава 17.4
Алауси. Сквозь время и скалы

 
Я был рождён, как лилия в саду,
И так же был воспитан.
Когда же час пришёл мой,
Когда ослаб я,
И время пришло моей смерти,
Я сдался
И умер
Потом.
 

Инка Пачакути

Почти половина тысячелетия миновала с тех пор, как белый человек стал хозяином огромных земель, протянувшихся от побережья Тихого океана к Атлантическому. Стальные клинки и свинец прожигали тела индейцев, превращая их в рабов или же освобождая дух от порочной плоти. Здесь строились огромные состояния, и каждый бледнолицый считал себя властелином. Индейцев продавали, морили голодом, принуждали работать без отдыха и платить оброк, убивали просто ради потехи. Человек не белой расы считался вещью, на которую распространялись те же права, что и на домашний скот или другое имущество. С тех пор прошли столетия, и хотя концерны, стоящие у истоков любых капиталов и правящие чиновниками, военными, финансистами и благотворительными компаниями, принадлежат американцам и европейцам, отчего их права не только не сдали позиций, но даже более упрочились, обычные рядовые «гринго» теперь не имеют тех привилегий, которыми пользовались раньше. Время конкистадоров ушло, белый человек стал слабее и уже не берёт желаемое силой, а расплачивается за всё валютой.

Мог ли вообразить испанский завоеватель или немецкий коммерсант, что европеец будущего, приезжая в Латинскую Америку, будет здесь не отбирать и зарабатывать, а тратить. Для местных жителей люди белой расы хоть и остались жителями более благоустроенного и богатого мира, уже не вселяют суеверие и страх. Приезжие стали возможностью зарабатывать, какой раньше для европейцев были аборигены. А что касается индейцев, для них белый человек, как правило, всего лишь чужеродный субъект, пытающийся нарушить их внутренний мир и обычаи. Но если раньше его боялись и ненавидели, то сейчас он порождает лишь равнодушие или презрение. Европеец стал простым смертным, лишившись титула божества. Насаждённое когда-то уважение растворилось в глубине столетий, и приезжие стали разменной монетой в борьбе жителей Нового Света за своё благополучие.

С каждым разом тратя всё больше денег на визы, транспорт, еду и жильё, они словно выплачивают долги с гигантскими процентами, набежавшими со времён их предков, первыми ступивших на эту землю, отнявших золотые символы власти индейских вождей и правителей, клеймивших плечи аборигенов. Но европейцы слишком слабы, чтобы возражать, в них больше нет веры в своё превосходство, им приходится признавать новые, не ими установленные порядки. Теперь на улицах не услышишь почтительных обращений «сэр», «мистер» или «синьор». Всех «гринго» окликают по-простому – «амиго», словно все мы успели давно стать закадычными друзьями. Будто и не было сотен лет угнетения, войн за независимость и борьбы за свои права. Словно все связи хозяев и рабов, господ и слуг, начальников и подчинённых в момент забылись, и их зарыли в шлак истории, как топор войны. Нас вернули на место, выразив фамильярностью своё истинное презрение к нам.

Я никогда не мог себе представить, что столько людей будут рады меня видеть, и даже несмотря на то, что мы с ними не знакомы, негласно мы – «амигос». Что же сдружило нас: общие стремления, интересы или бизнес? Что сделало нас ближе: один язык, религия, культура? Пожалуй, только деньги. Их порочный свет и неутолимая человеческая жажда возвели белого человека в ранг «названного друга». Как в арабских странах, где вслед часто слышишь «my friend», что не имеет никакого отношения к дружбе, так же и здесь «amigo» стало хамоватым окликом для туристов. А мы молчим и улыбаемся, стараясь выглядеть доброжелательными и открытыми, ведь мы друзья, по крайней мере, здесь нас так называют…

В современном мире иметь светлую кожу, вести здоровый образ жизни, придерживаться традиционной сексуальной ориентации становится уже почти стыдно. Кажется, что любым своим шагом мы можем ущемить чьи-то интересы, и практически из-за каждого угла нам вот-вот начнут кричать о чудовищной дискриминации. Быть «нормальным» сегодня не модно, скучно и даже опасно. В век раскрепощённости и свободы слова само представление о семейных ценностях, справедливости, честности и альтруизме заметно стёрлось. Об этом не принято говорить открыто, так как это может задеть чьи-то права. Люди привыкли зарабатывать деньги и совершать логичные поступки, быть прагматиками и показывать толерантность, доходящую иногда до того, что прямые интересы человека и его репутация попираются криками толпы. Наверное, мы слишком долго не замечали иных людей среди нас, из-за чего теперь, обретя свободу, они так рьяно прокладывают свой жизненный путь, наступая по пути на чужие ноги.

Сухой ковыль волнами колышется по крутым склонам гор. Россыпи камней обнажают проплешины недавних оползней. Острые копья деревьев рвутся к солнечному свету – редкому гостю в глубоких ущельях каменных джунглей. Тонкие нити молодой зелени пробиваются сквозь пожухлую траву возле едва теплящихся жизнью горных речек. Вокруг них концентрируется вся сила, вся энергия, всё созидание этих мест. Пастухи выгуливают здесь лам и лошадей, утлые деревянные домики берегут их жён от ночного холода и разгула стихий. Женщины собирают тростник и таскают воду. А за соседним хребтом точно такая же обыденность, если, конечно, там тоже есть речка, приносящая жизнь. При этом люди, живущие буквально в нескольких километрах друг от друга, наверное, не встречались и не встретятся никогда. Скалы разделяют их неприступными стенами, с которыми не сможет тягаться ни одно сооружение, построенное руками человека.

Перрон неторопливо уплывает вместе со зданием вокзала влево, и солнечные зайчики начинают неспешно прыгать по полированной древесине столиков вагона, заглядывая в чужие сумки и карманы. Металлические ленты железной дороги принимаются с юношеским азартом отсчитывать деревянные шпалы, а низкие кусты обочин – махать сотнями рук с зелёными платочками, шепча свою прощальную песню. Красно-серый угловатый тепловоз, важно пыхтя и переваливаясь, медленно ползёт по проторённой дороге, вперяя в склон маленькие красные от недосыпа прожекторы сигнальных огней. Контрастные тени гор разделяют секущими линиями, словно взмахами арабского ятагана, зоны солнца и зоны тьмы, не допуская никакого контакта двух противоположных миров друг с другом. Вагоны один за другим неторопливо катятся по кромке горы, боясь оступиться и рухнуть в ущелье, как это уже не раз случалось здесь прежде, когда дорога к «Носу Дьявола» затягивала поезд прямо в глотку.

Мы не успели совсем чуть-чуть. Ещё недавно по этой восстановленной железнодорожной ветке ходил обычный товарняк от Риобамбы (Riobamba) до Сибамбе (Sibambe). Сверху, между приваренными к крыше перилами, на нём сидели искатели приключений и любители кислородно-адреналинового коктейля. Туристы толпами ехали сюда, чтобы прокатиться на захватывающем аттракционе, который когда-то был для многих людей единственным средством, позволяющим добраться из северной части Эквадора в южную и обратно.

В начале двадцатого века долины тропических Анд огласились сотнями звуков, и это не были землетрясения, извержения вулканов или гром небес. Так звучали взрывы динамитных шашек, прогрызающих в толще гор цепи тоннелей, призванных оплести всю страну единой магистралью. Горы сдавались не сразу, камни упорно стояли на страже долин, владычество над которыми было безраздельным на протяжении тысячелетий. Но гильзы и фитили снова и снова сотрясали основы скал, постепенно превращая монолитные утёсы в пыль и щебень. И это им удавалось, правда, вместе с поражением каменных гигантов, разлетающихся в стороны фонтанами гранитных брызг, в небеса уносились души сотен рабочих, продешевивших своим единственным товаром, который правительство готово было менять на еду, – собственной жизнью. Человек сокрушил горы, но не смог победить время, и уже к середине прошлого века большая часть дороги была засыпана тоннами породы, обрушившимися на тоннели и мосты при обвалах. Последней станцией, восстановленной на данный момент, является Сибамбе, откуда «Нос Дьявола» – гора, собравшая наибольший кровавый урожай – видна во весь рост. Железная дорога спускается вниз не по спирали, поскольку длинные плавные дуги, необходимые для поезда, невозможно воспроизвести на подобном склоне. Её траектория больше напоминает о падающем листе: поезд, словно маятник, совершает несколько колебаний, немного теряя высоту на каждом перегоне, пока полностью не спускается в долину.

Эта дорога являлась важной транспортной артерией к местности, куда не ходил другой транспорт. Множество людей сбивалось на крышах вагонов, потому что внутри не было мест, и гора ежегодно принимала жертву несчастными путниками, не удержавшимися во время резких толчков или торможений. В память о таком способе передвижения любители острых ощущений ещё долго продолжали путешествовать на самом верху поезда, где прозрачный звенящий воздух открывает удивительные виды без помех в виде стёкол, рам и решёток.

Но время прошло. Цивилизация добралась и сюда, поместив туристов в нарядные аквариумы вагонов с причитающимся экскурсоводом, сухим пайком и танцами местных жителей, которые завершают увеселительную прогулку европейских пенсионеров по дороге, проложенной кровью и потом индейцев кечуа, чьи имена вплелись в песню ветра, чьи речи соединились в многоголосье эха гор, чьи лица смешались с камнем и зеленью… Цивилизация подарила нам дорогу до места, где в каждой скале, в каждом выступе, в каждом дереве, стоит только приглядеться, можно увидеть спокойные суровые черты индейцев, страдавших ради того, чтобы мы были счастливы.