Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Глава 18.3
Медельин. Долина цветочного вальса

 
Цветы, как люди, на добро щедры,
И, щедро нежность людям отдавая,
Они цветут, сердца отогревая,
Как маленькие тёплые костры…
 

Ким Жанэ

Красные иглы многоэтажек, будто длинные шипы акации, пронзив тело города, тянулись к алеющим на закате небесам. Шпили кирпичных церквей, обрамлённых высокими белыми или рыжими арками, выглядывали из плотной городской застройки. Жгуты бетонных виадуков, связав тугими узлами кварталы бизнес-центров и спальных районов, распустили свои плети во все направления. Вялые гудки застрявших в заторах автомобилей будоражили воздух, вплетаясь в общую какофонию мегаполиса. То и дело попадались полицейские, взмахами рук управляющие сотнями автомобилей, словно дирижёры – огромным оркестром. Часть дорог была перекрыта, с переполненных площадей слышалась музыка и весёлый гам толпы. По одному из шоссе вышагивали тысячи коней с наездниками «кабальеро», оставляя позади себя щедрые кучи стёртого в труху помёта. По традиции, они открывают основные празднества, приходящиеся на начало августа. Шёл второй день фестиваля Ферия де лас Флорес (Feria de las Flores).

Двух с половиной миллионный Медельин, известный всему миру по одноименному наркокартелю, возглавляемому когда-то легендарной личностью Пабло Эскобаром, предстал перед нами уже изрядно помятым после вчерашнего запоя и уже снова хмельным от усердного утреннего лечения. В восьмидесятых-девяностых годах двадцатого века Пабло Эскобар был самой одиозной личностью во всей Колумбии. Начав свой бизнес с похищения и перепродажи надгробий и автомобилей на запчасти, он стал одним из самых кровожадных вождей наркомафии и многочисленных террористических группировок, державших в страхе всю страну. Ни дня не проходило без убийств конкурентов, политиков, предателей и преследовавших его полицейских. Ничто не могло остановить его на пути к достижению целей. Взрывы в автомобилях, зданиях и самолётах уносили жизни сотен мирных граждан, ещё больше оставалось сирот или калек. Его состояние исчислялось миллиардами долларов, а виллы, самолёты и катера никто даже не считал. Как налаженный канал транспортировки наркотиков использовалась даже подводная лодка, купленная в начале девяностых в России. К тридцати годам он возглавил наркокартель, контролирующий 80 % всего трафика кокаина, а в сорок лет – безнаказанно расстреливал верховных судей, полицейских и политиков Колумбии.

Он входил в список десяти самых богатых людей по версии журнала «Форбс». А его состояние можно оценить хотя бы по одному случаю, когда, в очередной раз скрываясь в высокогорном убежище, он сжёг почти два миллиона долларов, чтобы уберечь от переохлаждения свою дочь Мануэлу, – этого количества денег хватило на всю ночь. Каждый месяц картель тратил две с половиной тысячи долларов на одни только банковские резинки, чтобы перевязывать тугие пачки американских банкнот. Да и чему тут удивляться: рентабельность наркоторговли достигала полутора тысяч процентов. Но главную угрозу состоянию Пабло Эскобара представляли не полицейские или конкуренты, а обыкновенные крысы. По заверениям его ближайших соратников, грызуны уничтожали десятую часть наличности, проделывая ходы через кипы купюр в хорошо скрытых от людей тайниках.

Он не тяготил себя моралью, и любое дело, показавшееся ему выгодным, тотчас осваивалось его империей, а несогласные умолкали навсегда. Даже после сделки с правительством и официального ареста ему разрешили жить в собственной тюрьме с бассейном, джакузи и комнатами отдыха, а также свободно посещать развлекательные мероприятия в Медельине. Только сильное давление США вынудило правительство пойти на решительные меры, и тогда Эскобар, почуяв нависшую угрозу, бежал. Судьбоносным моментом для него стала длительная разлука с семьёй. На следующий день после своего сорокачетырёхлетия он позвонил домой. Спецслужбы отследили сигнал и нагрянули в его убежище. Отстреливаясь от погони, он уходил по крышам соседних зданий, где его догнала пуля снайпера, пробив голову навылет. Так рухнула империя, вместе с которой сгинул легендарный колумбийский наркокартель, прогремевший на весь мир. Сегодня новые лидеры избегают публичности и славы, а рынок кокаина разбился на множество мелких формирований, берущих на контроль отдельные сектора выращивания, вывоза и сбыта наркотиков за рубеж. Фигур подобной величины в этом бизнесе больше нет.

Пабло Эскобар был неоднозначной личностью. Если расспросить о его образе жителей трущоб, вряд ли можно будет услышать нарекания и осуждение. Несмотря на свои несметные богатства, он завоевал популярность и почтение среди бедных слоёв населения, строя новые дороги, стадионы, кварталы для неимущих и многие другие объекты. «Я знаю, что некоторым людям мой стиль жизни кажется чрезмерным, но что ещё мне делать со своими деньгами? – говорил он. – Не понимаю, почему все забывают о том, как много я сделал для бедных. Помните, меня называли Робин Гудом всех пайса (жителей северо-западной части Колумбии)? Так вот, я очень горжусь этим. Даже люди из правительства не могут отрицать, что для бедных я сделал больше, чем все они вместе взятые за все их никчёмные жизни». За его гробом шли тысячи людей, и эту толпу обуревали смешанные чувства. Даже спустя двадцать лет легенда о нём продолжает обрастать подробностями и крепнуть. «Люди не верят, что он умер. Даже сегодня вы можете услышать в автобусе, как люди спорят о том, действительно ли он умер или же ещё жив», – говорила в одном из интервью Глория Оспина, жена телохранителя Пабло Эскобара.

Район, окруживший Парк Эль Побладо (Parque El Poblado), ослепил меня огнями сумрака. Компании людей, устроившиеся на скамейках, ступенях и парапете бетонного ограждения парка, пили спиртное, танцевали или слушали музыку, гремевшую из колонок рядом с установленной неподалёку сценой. Некоторые молодые люди ходили прямо с привязанными к шее рюмками, чтобы быстро пополнять запасы «жидкого топлива», другие держали в руках пластиковые стаканчики. В корнях около жилистых стволов шуршали крысы, по временам выскакивая наружу, чтобы поживиться едой, оставленной горожанами. От парка отходила Десятая улица, с обеих сторон которой в такт динамичной музыке метали безумные огни стробоскопы баров и клубных кафе. Практически все заведения выходили широкими открытыми фасадами на проезжую часть, и шум вечеринок сливался с гудками и шелестом подъезжающих к ним машин. Вновь прибывшие посетители резво выскакивали из такси, джипов и седанов бизнес-класса, присоединяясь к прожигателям жизни в модных и дорогих заведениях, изнывающим от нехватки развлечений.

В гущу баров и дискотек затесались небольшие хостелы с почасовой оплатой, где на стойках регистрации россыпью разложены средства контрацепции в пёстрых картонных коробках. Здесь же разместились угловые фешенебельные рестораны с дорогим вином и отличным мясом на гриле. Десятая улица пускает вправо множество отростков, на которых веселье не стихает до поздней ночи. Здесь находятся ещё более престижные заведения – с администраторами, диджеями, вышколенным персоналом, а кое-где и живой музыкой.

Брызги огней рассыпаются по тёмным помещениям, на миг освещая части тел скопившихся внутри людей и иногда выскакивая из открытых фасадов на тротуары. Шикарные девушки в обтягивающих блестящих платьях томно потягивают дорогие коктейли на открытых верандах, парни набираются за стойками, поглядывая на проходящих красавиц, шумные компании распивают виски и ром за столами, вибрирующими от мощных басов. Лаундж, панк, регги, миксы сальсы и бачаты, объединённые в одну диджейскую импровизацию, аллюром перебегают из клуба в клуб вместе с общей тусовкой. Барные стойки светятся прозрачным стеклом с неоновыми лампами, диваны белой кожи прогибаются под мини-юбками девушек, подносы с элитным алкоголем скользят между столиками.

Дорогой мягкий пластик, чуть шершавый на ощупь и больше похожий на велюр, дизайнерские светильники с тусклым светом, ценные породы дерева, чистый звук и оригинальная атмосфера – владельцы заведений не экономили на обстановке. Всё это ночью придаёт району общий облик сродни европейским молодёжным курортам с продвинутой тусовкой, где, кажется, все друг друга хоть немного, да знают, или хотя бы видели. Чуть дальше, в более тёмных и узких улочках, разместились заведения попроще. Местные жители, которые не могут отнести себя не только к сильным мира сего, но даже и просто к обеспеченным горожанам, тоже пьют ром и пиво, но более дешёвых марок и с меньшим пафосом. Маленькими кучками они окружают крошечные стойки, выходящие практически на тротуар. Некоторые бары оснащены всего тремя-четырьмя столиками. Музыка здесь заметно тише, зато дружеский смех звучит громче и задорнее. Этот праздник не имеет границ и связывает людей, какими бы они ни были.

Через полчаса, воспользовавшись веткой надземного метро, мы приезжаем на станцию Парк Беррио (Parque Berrio). На площади пульсируют несколько островков жизни, собравших кольца зрителей вокруг музыкантов и театральных трупп, как будто звёзды разных планетарных систем создали здесь свои маленькие вселенные. От планеты к планете кочуют шаттлы с торговцами, которые предлагают газировку, воду, закуски и спиртное, пытаясь перекричать уличные представления. А за площадью царит космическая тишина с едва заметными реликтовыми возмущениями. С трудом мог бы я представить себе центр города, где жизнь в один миг, словно отрезанная ятаганом сумеречного света от зданий с их мастерскими, кафе, магазинами и офисами, прекратила биться так резко и неотвратимо. И если не знать заранее, то сложно представить себе, что с приходом нового дня эти смолкшие улицы вновь воскреснут.

Город днём и город ночью – это два разных мира. Они будто наслоены друг на друга и, находясь в одном пространстве, живут по разные стороны сумеречного зеркала. Иногда отражаясь друг в друге, иногда дополняя свою копию, но никогда не смешиваясь до конца. Здесь можно разглядеть похожие элементы улиц, домов, знакомые надписи и стойки светофоров, но невозможно ухватить тот же целостный образ города, который ты видел в другое время суток. Он будто остаётся в параллельной вселенной, где даже фундаментальные законы природы, включая течение времени, силу тяжести или закон сохранения энергии, действуют совсем иначе. Мне представляется, что ночью город полон сил и выделяет значительно больше мегаватт тепла и мощи, львиная часть которых утекает в день, подпитывая его по ту сторону солнечного света. По ночному городу движешься легко и неощутимо, ноги сами пружинят, создавая подобие невесомости, словно от нескольких кубиков адреналина или от стакана водки. В ночном городе не бывает облаков. Нет, их не просто не видно – их действительно нет, и даже если идёт дождь, то он льётся из тех прорех в небесах, что называют звёздами, совсем заслоняя их от нас потоком воды.

В темноте улиц ты смотришь на вроде бы знакомые вещи, но видишь их уже под другим углом, словно сместившись на пару десятков градусов вбок. Но вот проявились необычные детали, сдвинулись акценты, по-иному заиграли цвета. Возник свежий взгляд на привычные, замыленные за день картины. От ночного города исходит такой же лёгкий оттенок загадочности, как от пейзажей, поглощённых туманом. И невозможно угадать наперёд, что откроется за следующим кварталом, даже днём ты можешь ориентироваться в городе вслепую. Да и обитают на ночных улицах совсем другие существа. Ночью здесь нет ни ремесленников, ни продавцов, ни банковских клерков – вдоль щербатых стен бродят нетрезвые люди, пытаясь сосредоточить затуманенный взгляд на конечной цели своего путешествия, бомжи, спящие под коробками от телевизоров и холодильников возле рифлёных роллетных дверей магазинов, и совсем непонятные личности, с ног до головы укутанные в тряпьё и полиэтилен. Они заполняют этот мир одновременно с тьмой и также незаметно исчезают с первыми лучами солнца, хотя, может быть, они живут тут всегда, и между мирами перемещаюсь только я, а все остальные вовсе не замечают никакой метаморфозы.

Запах мочи примешивается к дыму от жаровен грилей с мясом и сосисками, тонкие ноты ароматов дневной выпечки перебиваются жуткой вонью гнилых продуктов, брошенных рядом с бордюром в раскрытом пластиковом пакете. По авеню перекатываются клочки газет и упаковки, едва ли соблюдая правила дорожного движения, но их столкновения всё же проходят без последствий. Редкие окна таращатся на дорогу жёлтым светом, а фасады нижних этажей задраены, словно люки подводной лодки, погружающейся в пучину океана. И город также уходит на самое дно тьмы, всё больше раскалывая густой мрак на мелкие сегменты, как крошево льда в бокале с баккарди-колой, чтобы к рассвету снова всплыть на поверхность, блестя палубами проспектов и флагштоком на здании городской ратуши.

Утро швырнуло нас в безумный водоворот звуков, как в морскую пучину. Я пытался наполнить лёгкие воздухом, но с каждым рывком лишь больше погружался в какофонию истерик автомобильных гудков, топота строевого марша прохожих, бормотания радио, музыки в магнитофонах и утробного рыка мастерских и магазинов. Место широких пустынных проспектов в свете дня заняли тесные, запруженные суетливым транспортом улицы, массивные ночные гиганты предстали четырёх-пяти этажными зданиями, а зарешёченные фасады, раскрыв пасти, оказались сотнями маленьких столовых, специализированных торговых лавок, ремонтных мастерских и прочих заведений. Город остался собой, но вступил в параллельную вселенную, чтобы вновь переродиться с наступлением следующих сумерек.

Несмотря на свои огромные размеры, Медельин всего восемнадцать лет назад обзавёлся собственным метрополитеном. Просчитав все «за» и «против», градостроители пришли к выводу, что лучший вариант – провести линию железной дороги в городе над землёй. И теперь на высоте более двадцати метров над улицами города по мощным железобетонным опорам с пролётами по тридцать и более метров скользят поезда метро, ежедневно доставляя сотни тысяч людей в разные концы города. Эта циклопическая конструкция пустила свои рельсы по новым бизнес-кварталам и старым районам города, развернула станции на больших площадях и транспортных развязках, собрала старые сетки железных дорог и сплела их свежими струнами линий сабвея. Она вдохнула в чахнущий город новую жизнь.

Помимо традиционных поездов в общую сеть входят три ветки фуникулёров, соединивших горные районы города с центром. С конечных станций этих линий, где располагаются парки, торговые центры и скверы, открываются чудесные виды на город. Красные кирпичные многоэтажки утопают в лиловом смоге и зелени, мирно соседствующей с густонаселённым мегаполисом. Отсюда кажется, что весь город создан из терракотовой массы, взметнувшей ровные шеренги бесчисленных этажей домов к солнцу. Но, несмотря на некоторое сходство с Ла-Пасом, образ этого города кажется целостным за счёт рыжих черепичных крыш на низких старых домах и многочисленных кварталов красных высоток, совершенно не свойственных негласной столице Боливии.

Большинство горных районов города населены бедными семьями, построившими своё жильё из подручных материалов. За счёт этого с тридцатиметровой высоты хаотичная застройка склонов имеет неказистый и неопрятный вид. Местами узкие ступеньки, но в основном лишь земляные тропинки взбираются ввысь, пытаясь обойти как можно больше прилегающих построек; жестяные крыши придавлены кирпичами, а иногда и просто старым хламом, чтобы их не унесло ветром; стены домов никогда не были оштукатурены и окрашены, отчего дома, даже несмотря на многообразие размеров и форм, почти неотличимы друг от друга. На склонах дети, щурясь от солнца, запускают воздушных змеев, а туристы фотографируются на обзорных площадках, вклинившихся в районы гетто.

Ещё одной личностью, прочно связанной с жизнью города, является его уроженец Фернандо Ботеро. Этот колумбийский художник прославился во всём мире своим уникальным стилем изображения людей, животных и даже предметов в округлых, пухлых формах. В шестнадцать лет он поступил в школу матадоров, а через несколько месяцев решил для себя, что станет художником. Образы быков, корриды и тореадоров часто встречаются в его полотнах и скульптурах, напоминая о той школе, что ему пришлось пройти в юности. Но свой собственный стиль он нашёл не сразу. Уехав в Европу, он поначалу копировал работы флорентийских художников Италии, был поражён экспрессией и притягательностью полотен Веласкеса и Гойи в музеях Испании. Его первая выставка в Боготе была разрозненной и больше походила на собрание полотен нескольких художников. Приехав в Мексику, он запутался окончательно: в его стиль вплелись ноты местного авангардизма. Однако во второй половине пятидесятых Ботеро, наконец, находит себя, и на его полотнах появляются полные женщины, утрированные фигуры известных политиков и монархов. Пышность этих форм умиляет, приковывает взгляд, заставляя его скользить по округлым бёдрам, груди и щекам. Затем он начинает создавать и скульптуры. При этом, по словам самого художника, он не поклонник полноты: такие фигуры лишь позволяют ему основательнее передать образ, облечь его в законченные формы.

На площади Ботеро скопилось два десятка бронзовых статуй в полтора человеческих роста. Среди них толстый довольный кот, конь с непропорционально широкими ногами, Адам и Ева, поражающие своими габаритами, пышнотелые нагие барышни. Кто-то находит творения Фернандо Ботеро уродливыми, другие – милыми и симпатичными, но едва ли отыщутся те, кого они оставили равнодушными. Художник уже пожертвовал музеям Медельина и Боготы несколько сотен своих работ общей стоимостью свыше сотни миллионов долларов, и вряд ли пожалеет об этом, ведь человеку, разменявшему девятый десяток, уже не так много и нужно.

Праздник Ферия де лас Флорес в самом разгаре. Уже с утра на улицах города начался парад. Стремясь избежать заполненных людьми проспектов, транспорт активно использует обходные пути. Немыслимое число любителей домашних собак вывели своих питомцев на улицу Рехиональ (Regional), идущую вдоль берега реки Медельин. Здесь стоит гвалт, но, как это ни странно при таком скоплении собак, лай не слышен – лишь владельцы беседуют между собой, располагаются вместе со своими питомцами на семейные пикники, бурно делятся эмоциями. Общее дружелюбие и беззаботность, кажется, охватили всё вокруг: даже дерзкие и агрессивные в обычной жизни питбультерьеры и ротвейлеры ведут себя на удивление спокойно. Здесь также немало далматинцев, шарпеев, бульдогов, мопсов, такс, хаски, маламутов, догов и представителей других пород. При этом почти невозможно увидеть хотя бы одну собаку, закованную в намордник, – вместо этого четвероногие модники и модницы щеголяют жакетами, шляпами, балетными пачками, военной формой цвета хаки, маскарадными костюмами, юбками и самым главным украшением праздника – цветочными бусами.

Середина недели в Медельине вдруг перестала быть рабочим днём, поскольку в районе Плазы Майор (Plaza Mayor) собралась по меньшей мере десятая часть города. Соседняя Каррера 57 также частично перекрыта, и вдоль бордюра выставлено металлическое ограждение. С другой стороны на протяжении нескольких километров вдоль реки возведены с небольшими интервалами крытые трибуны. К забору под напором теснящих сзади шеренг любопытных прижались десятки тысяч людей. По толпе раз за разом прокатываются волны бурного восторга, возгласы, словно раскаты прибоя, взрываются совсем рядом и уносятся вдаль, так что невозможно понять, кто был первым и кто станет замыкающим в общем потоке людской массы. Все стали единым целым в ожидании парада.

Но вот проезжает спортивный «BMW» 1929 года – на таких выступали пилоты первых европейских автомобильных гонок, затем экипаж, запряжённый двойкой гнедых коней, а за ними плавно, набирая обороты, тянется вереница из сотен машин. Грузовики с билбордами спонсоров, сделанными из цветов, огромные трейлеры с надписями «Kenwood», на платформах которых отплясывают десятки девушек и юношей в пёстрых костюмах, минивэны радиостанций с прозрачными каркасами, откуда ди-джеи напрямую ставят в эфир передачи, автомобили с корзинами бесплатной газировки, образцы военной техники, включая артиллерию и БТР, раритетные джипы «Willams» и «Land Rover», и даже русский «ГАЗ» шестьдесят шестого года. За ними следует нескончаемый поток «классики»: «Buike», «Chevrolette», «Ford», «MG», «Dodge» и прочие.

Автомобили шестидесятых, такие стильные, роскошные, надолго задерживают на себе взгляд. Это машины тех лет, когда для каждой отдельно взятой семьи вроде бы настало беззаботное время претворения в жизнь «американской мечты», и всякий нашёл своё место в общей системе. Эпоха благоденствия и достатка навеки застыла в едином порыве угодить каждому жителю Соединённых Штатов Америки. Кто-то стал клерком в небольшой страховой конторе, кто-то – продавцом всесезонной резины, кто-то – рабочим завода по производству бытовой техники, а кто-то, бросив всё, умчался вместе с единомышленниками на фургоне «Volkswagen Т1» по стране, стремясь обрести покой и гармонию с собой и окружающим миром. Ещё не случилась война во Вьетнаме, высадка Нила Армстронга на Луне, звёздные войны с Советским Союзом, обнаружение СПИДа и убийство Мартина Лютера Кинга. США всё ещё пожинали плоды от военной и финансовой помощи разорённой Европе после Второй мировой войны, щедро наделяли новыми правами афроамериканцев, углубляли экономическую экспансию в Латинскую Америку под эгидой программы «Союз ради прогресса», воплощали план «Великого общества» Линдона Джонсона и грезили о светлом будущем.

Стабильная жизнь, словно вирус, заразила больше половины граждан страны, которым уже не хотелось ни о чём мечтать, ведь у них всего было в достатке. Ещё не появился тяжёлый рок, «Биттлз» в Англии только становился на ноги, и Америка продолжала слушать джаз в исполнении Дюка Эллингтона и Луи Армстронга, подпевать бархатному тембру Фрэнка Синатры и разъезжать на шикарных авто по хайвеям страны. Эта ушедшая эпоха теперь застыла в ломаных линиях кузовов красивых машин, навсегда отпечатавшись ярким глянцем на отполированной до блеска эмали. Их расцветки – это безудержный фейерверк красок: аквамариновый, перламутровый, малиновый, небесно-голубой, густой фиолетовый и насыщенный жёлтый. Такого колора теперь и не увидишь. Среди автомобилей цвета мокрый асфальт или серебра, чёрных или белых редко попадаются на глаза яркие пятна лимонных такси или красных и синих малолитражек. Раньше красота и эстетика были совершенно другого порядка. Сегодня же мир полон проблем, чуждых шестидесятым. Он выцвел и стал похож на кино в стиле арт-нуар, где в атмосфере разочарования, недоверия и цинизма нет места краскам жизни, свободы и творчества.

По Рехиональ медленно текут раритетные авто, за рулём в основном уже немолодые колумбийцы, часто со своими семьями. Одни из них – поклонники стиля диско: пёстрые рубашки, клёш, большие солнцезащитные очки и парики в манере Анжелы Дэвис; другие – почитатели английской классики: полосатые брюки, твидовые пиджаки, тонкие галстуки; третьи – французской богемы: платья для коктейля, шляпки с вуалью, перчатки по локоть, в руках мундштуки с сигаретами. В фермерских пикапах правит иной стиль: глава семейства в тройке или пиджаке из сирсакера, в руке трубка; жена в кофточке на блузку и длинной юбке; дети, одетые в лён и ситец, не прекращают возню на заднем сиденье; в кузове видны брикеты соломы, овощи и прочий подобающий антураж. В мустангах едут мужчины-одиночки, их горячие стальные кони всё время рвутся из узды: глушитель утробно ревёт, демонстрируя свою затаённую мощь, густые клубы выхлопных газов вырываются из трубы под днищем, колёса визжат от юза.

Десятки, а может, и сотни экипажей, собравшихся сюда со всех уголков страны, гордо проследовали по набережной. Их сменил велопробег, за ним последовали пожарные на старой дрезине тридцатых годов и на новой технике, конная полиция и многие другие. Парад длился несколько часов, и, несмотря на кратковременный дождь, то и дело принимавшийся поливать зрителей вдоль дороги, народ по-прежнему гроздьями висел на виадуках, толкался у обочин и сидел на открытых трибунах.

Праздник завершится феерическим шествием Дефиле де Сийетерос (Defile de Silleteros) одиннадцатого августа. В этот день сотни людей в национальных костюмах понесут по городу на специальных деревянных стульях цветочные композиции, составленные накануне. Каждая фигура весит около пятидесяти килограммов, и переносить её – поистине героический поступок. В давние времена на таких стульях спускали и поднимали в горы пожилых людей, но чуть более полувека назад, когда по улицам города впервые пронесли цветочные мозаики, деревянные конструкции обрели новый смысл. С тех пор Медельин ассоциируется у колумбийцев в первую очередь с этим праздником. Пройдёт всего несколько дней, и гербарии из живых цветов завянут, оставив после себя лишь воспоминания и ожидание следующего праздника, но к тому моменту мы будем уже за сотни километров от мегаполиса, на побережье Карибского моря. Там, где жаркий воздух плавит тело, ласковые волны гладят берег океана, изнывающая от своей силы зелень пальм дарит энергию земле, а бескрайнее лазурное море простирается до самого горизонта.