Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

Мечта… Как часто мы живём ей одной. Перебираем, словно чётки, наши ничем не отличимые дни, желая только того, чтобы когда-нибудь она стала для нас реальностью – вспышкой света, что принесёт нам тепло и радость. Но все эти мысли слишком эфемерны, и когда, наконец, наступает момент, который мы столько раз представляли, он оказывается совсем не таким, каким был в наших мечтах. Размышляя о прогулке по белоснежному пляжу лицом к закату, мы всегда забываем, что при этом нас будет кусать мошкара, а ноги будут утопать в песке, отчего походка будет не такой уж плавной и размеренной. А вернувшись в номер своего шикарного отеля, нам ещё долго придётся смывать с себя песок, прилипший к телу и одежде. Мы не задумываемся, что там может быть холодно или жарко, ветрено или сыро, что внезапно может заболеть живот или сандалии натрут ногу. Что в этот миг голова будет забита нерешёнными проблемами или не отданными долгами. Всё это меркнет на фоне мечты, чистой и безусловной, не ищущей доказательств, пояснений или оправданий. Мы никогда не ассоциируем её с действительностью, иначе весь шарм пропадёт, и само понятие идеала исчезнет. Она просто превратится в пресную цель, требующую чёткого плана реализации и конкретных действий. И всё же, интуитивно понимая это, мы всегда ставим для себя границу между двумя этими мирами, соседствующими в голове.

Мачу-Пикчу был для меня мечтой. Я никогда не размышлял, как тяжело может быть до него добраться. В моих грёзах не было километров пути, потраченных дней и часов, а был лишь желанный миг, когда я оказывался здесь. Всё просто. Я не задумывался, что нужно будет лезть на скалы, превозмогать усталость, недосыпать и напрягать свои силы. В моих мечтах не было переполненных автобусов, дешёвых хостелов, опасных подъёмов и охранников древнего города. Но, несмотря на всё, что могло бы мне помешать, несмотря на шанс разочароваться в своей мечте, как часто бывает, если ждёшь чего-то слишком сильно, несмотря на массу таких же туристов, как я, мне не пришлось ни на миг пожалеть о потраченных усилиях, которые привели меня в этот великий город – Город над облаками.

Густая листва деревьев скрыла от меня каменные стилобаты города. Свод низкой растительности впустил мою душу в тоннель и понёс по каменным ступеням к вершине горы Мачу-Пикчу. Мои ноги едва поспевали за разумом. Я летел вверх, забыв про высоту и солнце, ослепительно вспыхивающее сквозь кроны деревьев. Только шумное дыхание отдавалось звуками тела, пытающегося угнаться за моим духом. С каждым новым подъёмом стволы становились всё ниже, а скалы – всё круче, открывая фантастический объём просторов, зажатых в тиски хребтов и пиков. На равнине нет никаких шансов осознать, насколько огромно пространство. Тебе виден весь мир до самого горизонта, и, кажется, сам купол атмосферы, взмывая в синеву небес, где-то наверху упирается в невидимые днём созвездия. Где-то там плывут в бескрайнем космосе рыбы, стрелец охотится на небесных лугах за овном или тельцом, водолей изливает потоки Млечного пути, смешивая эликсир бессмертия с вечностью. Но всё это нельзя ощутить в том же масштабе, в каком мир предстаёт перед тобой в горах. Лишь находясь на вершине, можно увидеть внизу ленты рек, крохотные пятна селений, мягкие ковры лесов и зеркала озёр. Лишь поднявшись на километры вверх, осознаёшь, что до небес осталось ничуть не меньше. Лишь взойдя на самый пик, видишь, что предела нет.

Глава 16.6
Наска. Линии тысяч человеческих жизней

«О Великий Дух, чей голос я слышу в ветрах,

Я прихожу к тебе, как один из множества твоих детей.

Мне нужны твои сила и мудрость.

Сделай меня сильным не для возвышения над моим братом,

но для победы над моим величайшим врагом – самим собой».

Слова молитвы североамериканских индейцев

Хребты гор, уже ставшие привычными, снова сменились ровными пустынями. Сахарная вата облаков едва заметна в лучах сияющего солнца, большим блином распластанного на бледном небосклоне. Количество цветов, так же как и их насыщенность, сократилось до минимума, оставив лишь самое необходимое, без чего ландшафт вокруг меня слился бы с безграничной вселенной. Сотни лет по неизвестным нам тропам среди этих дюн караваны инков добирались с горных отрогов Альтиплана до удалённых поселений прибрежных племён. Здесь текли ручьи товаров, разговоров и мыслей. Здесь тонкими нитями культурных связей сплетались верования множества народов, соединяя разные пантеоны богов в союзы и семейные кланы или обращая их в лютых врагов. Сколько поколений торговцев, проходя по этим дюнам, растворялось за горизонтом или в песках пустыни, сколько надежд влекло путников к отдалённым отрогам огромной империи Тауантинсуйу…

До сих пор на многочисленных плато Южного Перу, а также в Атакаме можно увидеть огромное количество геоглифов и петроглифов, которые пустыня не успела поглотить за сотни прошедших лет. Возможно, они указывали путь караванам или обозначали границы провинций, а может, должны были при исполнении ритуалов возносить какое-то послание богам. Тысячи квадратных километров безжизненных пространств усыпаны сотнями фигур предметов, животных, людей, всё так же, как и в древности, смотрящих в небо. Их иссушенную кору, шкуру и кожу овевают горячие ветра пустыни, и некому утолить вековую жажду гигантов, распластавшихся в долинах, где когда-то были оживлённые дороги индейцев, ритуальные комплексы и древние поселения. От выпадавшего им внимания не осталось и следа. Старые глиняные черепки и остатки еды, превратившейся в камень – вот единственные свидетельства того, что ритуалы, веками проводимые здесь, не просто миф, а далёкая история. Но душа, высеченная в изображениях тысячелетия назад, теперь померкла без человеческого поклонения и жертвоприношений. Этим антропоморфным и зооморфным фигурам больше нечем подпитывать свою энергию, теперь им остаётся лишь молчаливо сносить азарт археологов, которые, как надоедливый гнус, без тени смущения копошатся в телах изображений древних богов.

Я шёл по улицам города Наска, лихорадочно отыскивая туристические компании, где можно купить билеты на самолёт, чтобы облететь вокруг плато с самыми известными в мире геоглифами. Полина осталась с вещами в холле одного из городских отелей, где мы уже получили первое предложение от оператора аэролиний, шокировавшее нас своей ценой. У нас оставалось всего несколько часов до отъезда следующего ночного автобуса, идущего в сторону столицы. Я быстро шёл по незнакомому городу, бегло осматривая все вывески в поисках той, что должна была спасти нас от неминуемого разорения. Часть агентств не работала в выходной, а в других цены были ничуть не привлекательнее самой первой.

На главных городских площадях гремели парады. Люди маршировали под задорные ритмы барабанов и труб, размахивая флагами и транспарантами, словно на первомайской демонстрации. Родители фотографировали детей, одетых в цветастые костюмы, компании молодых людей весело хохотали. После целого часа блужданий я знал марки всех самолётов, поднимающих туристов с местного аэродрома, высоту их полёта и количество человек в группах. Теперь, узнав цены конкурентов, я отправился к первому оператору, где меня ждала Полина. Уже через сорок минут мы ехали на такси в аэропорт, выторговав треть с первоначальной цены, чтобы за двести долларов на двоих посмотреть загадочные геоглифы Наски, всполошившие в середине прошлого века всех археологов мира.

До века авиации никого не интересовал этот засушливый регион, расположенный рядом с долинами рек Наска и Инхенио в пятидесяти километрах от берега океана. Ни испанские источники покорения Южной Америки, ни легенды местных жителей не упоминают о загадочных силуэтах животных и геометрических узорах, покрывших площадь в полтысячи квадратных километров. Но стоило человеку подняться в небо, как перед его глазами возникли фигуры, которые в течение полутора тысячелетий были доступны лишь взорам богов. Образы обезьяны, колибри, тарантула, попугая, кондора, собаки и многих других растянулись по долине на многие километры.

Правильные выверенные линии при взгляде с земли кажутся просто канавами глубиной в двадцать сантиметров, но стоит только посмотреть на запутанные клубки линий сверху – и на поверхности пустынной земли очерчивается множество загадочных девятипалых фигур, странных деревьев и непропорциональных птиц. Образы этих существ создаются одной непрерывной линией, не пересекающей саму себя ни в одной точке; её геометрически правильная структура и пропорции делают художественный стиль уникальным и неповторимым. Фигуры животных в длину достигают нескольких сотен метров, но самыми огромными изображениями долины Наска являются геометрические геоглифы, наибольший из которых протянулся на целых восемь километров. Кто-то из учёных подсчитал, что на создание изображений, покрывших долину, потребовалось бы 100 000 человеко-лет непрерывного труда, к тому же на поверхности каменной долины, похожей на лунный грунт, должны были остаться миллионы следов людей, выполнивших этот титанический труд. Но на плато заметны лишь цепочки оттисков копыт животных, шедших к водопою, и редкие отпечатки обуви исследователей, надеявшихся разгадать тайну циклопических рисунков древних народов.

Такси покинуло пределы города – и, проплутав десять минут среди многочисленных домов из светлого бетона и пеноблоков, мы выехали с Панамериканского шоссе на дорогу к аэропорту. Небольшое здание воздушного вокзала, казалось, не могло вместить в себя много пассажиров. Вдоль взлётной полосы шеренгой выстроились самолёты малой авиации, а ко входу подъезжали всё новые и новые посетители. Но, очутившись в зале, я был поражён размахом индустрии авиатуризма в Наске. Сотни людей ждали на скамейках в общем зале, и перед многочисленными стойками регистрации тоже толпился народ. Людей проверяли, взвешивали для определения центровки самолёта, заполняли документы. Череда стилизованных рисунков, изображающих геоглифы, украшала рекламные щиты, информационные стенды и пункты проверок. Если бы мы заранее знали, что нет никакой необходимости искать оптимальных авиаперевозчиков по всему городу, а можно прямо здесь выбрать из представленной дюжины компаний, мы сэкономили бы немало времени. Но всё уже было решено – и оставалось только надеяться, что мы полетаем не хуже, чем другие пассажиры.

В отличие от остальных операторов, у выбранной нами компании было не так много клиентов. Четверть часа мы прождали даму, заполнявшую необходимые документы, а затем вместе с двумя другими туристами проследовали в зал вылета. На душе немного отлегло: раз нас собрали вчетвером, значит, полёт состоится. Однако в зале вылета мы просидели целый час, затем пошёл второй. Народ приходил и продвигался к взлётной полосе, а мы всё ждали своего экипажа. Мы насчитали уже больше десяти групп, прошедших к самолётам раньше нас, когда, наконец, нас тоже пригласили к выходу. Нашим транспортом оказался небольшой моноплан на шесть человек. Парни запрыгнули в хвост самолёта, лётчики заняли свои места впереди, а нам досталась середина. Второй пилот попросил надеть наушники, поприветствовал нас на борту самолёта и объявил, что в ближайшие сорок минут он будет нашим экскурсоводом.

Двигатель моноплана заурчал, лопасти замолотили воздух, пока совсем не исчезли от бешеной скорости вращения, а шум разросся в громкий гул. Самолёт тронулся с места, стал быстро набирать скорость и, наконец, оторвался от земли и круто взял вверх. Под крылом замельтешили жилые постройки, сливаясь в орнамент, покрывший пустыню, и тень самолёта стала быстро уменьшаться, удаляясь от нас с растущей скоростью. Не успел я прийти в себя, как за окнами потянулись бежевые полотна окружающего ландшафта, второй пилот что-то сказал о количестве фигур, которые нам предстоит увидеть, и отключил эфир. Но долго привыкать к новой обстановке нам не пришлось: вскоре пилот заложил крутой вираж, и наш экскурсовод сообщил, что мы пролетаем над первыми рукотворными треугольниками.

Мы припали к иллюминаторам, выискивая в песчаных равнинах творения древних художников, но едва взгляд различил светлые геометрические фигуры, самолёт уже свернул вправо и стал удаляться на север. Следующие полчаса я провёл за увлекательным занятием, напоминавшим хитрую головоломку из детства – среди хаотичных линий найти нужное мне изображение. Хотя самолёт летел довольно низко, разглядеть фигуры было крайне сложно. В глаза бросались в основном простые и понятные предметы: прямоугольники, линии, треугольники. Увидеть в них паука, собаку или цаплю совсем не просто. Не заметив, как пронеслись эти сорок минут, мы уже вновь были над городом.

Самолёт начал снижаться. Вдоль берега Тьеррас Бланкас (Tierras Blancas) поплыли воронки древних акведуков. Эти гигантские многоступенчатые колодцы поразили меня едва ли не больше, чем сами изображения зооморфных фигур на плато. Древняя цивилизация наска пользовалась подземными лабиринтами ирригационных систем и хранилищ воды, благодаря которым доколумбова культура могла строить свою большую империю в районах, казалось бы, вообще не предназначенных для жизнедеятельности. Каналы были такого размера, что человек среднего роста мог перемещаться по ним, не пригибаясь, а их сеть позволяла превратить многокилометровые пустоши в орошаемые земли, в изобилии питавшие сельскохозяйственные культуры индейцев. Шасси коснулись посадочной полосы, и через несколько минут мы снова были в здании аэровокзала, где я ещё долго пытался осознать, что моя давняя мечта увидеть древние геоглифы уже сбылась.

До сих пор не существует однозначного объяснения, для чего древний народ с такими усилиями чертил и рисовал гигантские фигуры, расписывая огромное плато геоглифами, словно кожу гиганта – татуировками. Одни считают, что это астрономические ориентиры, другие – что это метки подземных источников, есть версия, что это места силы или ритуальные центры древности. Но абсолютно всех поражает масштаб циклопических иллюстраций биологии и геометрии древности, украсивших огромное пустынное плато. А кому-то не даёт покоя астронавт, смотрящий в небо, будто ищет своих натурщиков, с которых был сделан этот рисунок.

Наска оставила спорные впечатления. Сорок минут в кабине самолёта пролетели, как один миг. Я представлял, как буду наблюдать проплывающие подо мной изображения фигур, разглядывать их, замечая гармонию каждой детали и каждого штриха. А на самом деле я всё время пытался хотя бы мельком увидеть фигуру на светлом грунте, уплывающую из-под крыла с неимоверной скоростью. Долина оставила ощущение недосказанности. Я не успел проникнуться глубиной истории и богатством древней культуры, напитавшей собой эту сухую почву. Но может быть, это ещё один повод, чтобы когда-нибудь вновь вернуться в Наску, где крупицей прошедших событий остался и я. Где ещё столько не удалось увидеть: линии Пальпа (Palpa), более древние, чем Наска, некрополь Чаучилья (Cementerio de Chauchilla) с мумиями под открытым небом, руины Кауачи (Cahuachi) с главной ритуальной пирамидой древнего народа и другие многочисленные загадки плато, давшего археологам, лингвистам, историкам и астрономам столько пищи для ума.

Глава 16.7
Лима. Каменный замок морской пучины

Надо верить. Атеистом быть нельзя в таком мире, как наш.

Марио Варгас Льоса

Заходящее солнце рисовало тенями абстрактные картины на фасадах улиц, закованных в каменные латы. Бежевые и кремовые пики колоколен на соборах протягивали свои побеги, силясь превзойти по высоте ковёр городских патио. Шумная вечерняя толпа слеталась на свет улиц, словно мотыльки на огонь. Уже третий час мы плутали в лабиринтах средневековых кварталов, пытаясь найти приличное, но недорогое место, чтобы провести две ночи в бывшем городе вице-королей, а ныне – столице независимого государства. Двадцатикилограммовые рюкзаки, подобно якорям, тянули вниз, будто надеялись заставить нас пришвартоваться в любом подходящем месте, но привычка к провинциальным ценам, укоренившаяся за время путешествия по Перу, не позволяла раскошелиться в Лиме. Стоимость даже самого простого номера поражала своей несоизмеримой величиной, и мы вновь и вновь кусали губы, выходя из очередного отеля, попавшегося на пути. Только после дюжины попыток Полина случайно набрела на вывеску одной из гостиниц, которая будто предназначалась именно для нас.

Старинный колониальный дом с высокими потолками под шесть метров, несмотря на некоторую обветшалость, ещё привлекал декором былых времён, цветной плиткой и винтажной мебелью. Скрип паркета, дышащего под тяжестью ног, томное эхо, повисающее под сводами коридора, и сумрак зимнего вечера придавали зданию лёгкий шарм и загадочность – всё это после долгой и утомительной ходьбы наполняло нас новой жизнью и стремлением к открытиям. Концентрация времени от множества происходивших здесь событий сгустилась в этом здании в почти осязаемую атмосферу, а после названной администратором цены за номер, мы решили, что судьба специально подготовила нам этот вариант.

Квартал, рядом с которым мы остановились, казалось, оживал только к вечеру, но пульсацию города здесь задавали не кафе или закусочные. Почти в каждом доме на первом этаже располагалась типография. Десятки этих маленьких предприятий гулом и рокотом своих работающих станков вынуждали улицу не засыпать всю ночь. Свет, льющийся из ворот и дверей, ронял на асфальт прямоугольные пятна, расчерчивая его полосками, будто золотую зебру. Поминутно подъезжали небольшие грузовички, привозившие огромные рулоны бумаги и забиравшие пачки готовой продукции. В воздухе витал тот самый купаж, который называют «запахом свеженапечатанной газеты». Он так редко встречается сейчас в обычной жизни, где электронные книги, планшеты и ноутбуки уже почти стёрли воспоминания о привычной раньше ежедневной газете. Теперь разве что пенсионеры получают по почте «Комсомольскую правду», клерки за обедом листают «The Financial Times» да бизнесмены бегло проглядывают заголовки таблоидов в салоне самолёта.

Выходя покурить на улицу, рабочие оживлённо болтали друг с другом, кто-то таскал кипы бумаги, в жерле типографий меняли барабаны печатных станков. Вороха обрезков белой мишурой валялись около фасадов зданий. Здесь, будто в гигантской печи, готовились к завтрашнему дню сотни выпусков газет, чтобы каждый желающий вместе с утренней чашечкой эспрессо мог поглотить очередную порцию новостей, зачастую не менее горьких на вкус, чем кофе.

Центральная площадь Лимы сохранила величие колониальных времён, когда вице-королевство Перу по размерам в несколько раз превышало нынешние границы республики, а его богатство не только отправлялось в метрополию, но и выставлялось разбогатевшими латифундийцами напоказ в столице. Бронзовый фонтан, поставленный ещё в середине семнадцатого века, до сих пор исправно работает, исторгая из пастей мифических созданий струи воды. Дворец правительства, держащий на своём резном фасаде главный стяг страны, вальяжно распластался с северной стороны Плазы де Армас (Plaza de Armas). Он стоит на фундаменте бывшей резиденции Писарро, где тот был убит в своих покоях младшим Диего де Альмагро. Ещё раньше здесь находилась снесённая конкистадорами пирамида индейцев. Дом Писарро ждала нелёгкая судьба: много раз он был разрушен пожарами и землетрясениями, разграблен чилийцами при оккупации во время тихоокеанской войны и видел десятки военных переворотов, пока в двадцатом веке не был перестроен. Теперь в его барочных фасадах нелегко различить недавнюю реконструкцию, и кажется, что колониальный дворец мирно простоял здесь много веков.

Справа от него расположился Кафедральный собор с сохранившимся внутренним убранством из дорогих пород дерева. Мастерски выполненная резьба мельчайших элементов декора больше напоминает тщательно отмеренные мазки кисти художника, чем работу плотницких рубанков и стамесок. Вплотную к собору прилегает дворец архиепископа, кажущийся продолжением основного здания. Резиденция главы католической церкви в Перу притягивает взгляд даже сильнее, чем сам Собор или Дворец правительства. Его фасад щедро украшен деталями каменного барокко, довершающими замысловатую вязь всего образа площади.

Одной из примечательных деталей архитектуры столицы в целом и архиепископского дворца в частности являются резные деревянные балконы. Кедр тёмно-шоколадного цвета превосходно оттеняет светлые тона каменных стен, расставляя сильные акценты на медиане здания. Элементы архитектуры, когда-то заимствованные в Андалусии, стали визитной карточкой для колониальной застройки столицы Перу. А ноты восточного искусства, оказавшие в прошлом значительное влияние на мавританские районы Испании, состоявшей под контролем арабов и берберов, затем прочно и гармонично закрепились в зодчестве Латинской Америки.

За чертой холёного центра, который старается – больше себе, чем другим – доказать свою состоятельность в роли столичного бургомистра, ближе к берегу разместились респектабельные кварталы Мирафлореса (Miraflores) с дорогими виллами и жилыми массивами в десятки этажей. Сочная зелень местных лужаек и огромные шары крон настолько зелены, что выглядят искусственно и эпатажно, с некоторым трудом вписываясь в окружающий ландшафт. Эта чистота и роскошь кажутся особенно странными, если вспомнить, что за пределами столицы серый песок и камень не допускают даже попыток природы сделать этот край цветущим пейзажем. Здесь нет общественного транспорта, а шершавый, но ровный асфальт лишь изредка тревожат колёса хороших чистых машин. Ограды затянуты плющом, будто густой паутиной, лица местных жителей веселы и беззаботны, а декоративные собачки ухожены, словно только вышли из салона грумера.

Квадраты застройки прерываются у крутого утёса, метров на двадцать сползающего вниз к океану. Но и он не окаймляет побережье, так как весь берег до самой воды метров на двести занимают аллеи, автострады, спортивные площадки и другие сооружения. С утёса видно бесконечную полосу, распростёршуюся до самого горизонта, где тонны воды волнами напирают на захлёбывающийся песок, но, будто ошпарившись перегретым пляжем, вновь отступают в глубь океана. Тысячи километров поля битвы стихий под открытым небом, будто пляска ведьм, затягивают в бездну своими масштабами. И если отсюда устремиться направо, то в итоге окажешься у ледников Аляски, а налево – в холодных водах у Огненной Земли.

Мир огромен и в то же время ничтожно мал, и расстояние, которое невозможно пройти ногами, наше сознание может облететь за миг. Я на мгновение закрыл глаза, чтобы ещё раз постоять на солончаке Уюни, побывать в горах Патагонии и в тропических лесах Коста-Рики. Сколько мест отныне навсегда останется со мной, сколько воспоминаний я заберу. Их не надо паковать в багаж, сдавать на хранение и бояться, что их украдут. Нет нужды их экономить, откладывать на потом или расставаться с ними. Ими можно насладиться в любой момент, поделиться с друзьями и знакомыми, они могут согреть в непогожий день. Может быть, они дадут пищу для ума, откроют новые грани мира и поднимут настроение. Так зачем же мы отдаём столько сил и времени за вещи, которые потеряют актуальность, испортятся, износятся или пропадут? Которые забивают наши дома, нашу работу, нашу жизнь, заставляя нервничать, суетиться, замыкаться в себе. Какой смысл копить то, что в любой миг можно потерять, и жить в постоянном страхе за свои вещи, ведь то, что внутри нас, может пропасть только вместе с рассудком, а с утратой рассудка нам всё равно уже не потребуется ничего мирского? Жаркий ветер ворошил листья вьюна, цепляющегося за склон утёса, и я погладил его сиреневый цветок, полный силы и жизни. Если даже у крошечного семечка есть возможность расти и бороться, то человек не должен опускать руки никогда.

Лима – город суровый и надменный. Грубый камень старых площадей и металлические скелеты новой застройки делового центра давят своей силой, заставляя человека признать мощь столицы. Но, разросшись и собрав в своих пригородах почти половину населения страны, город всё равно остался практически провинциальным. Несмотря на огромные размеры кварталов, магистралей и проспектов, он выглядит не величественным, а просто большим и неуютным. И среди гранитных глыб и пыльных строек хочется сбросить оковы огромного города и перенестись куда-нибудь к горным вершинам или в сочные джунгли тропиков. Но есть то, что действительно способно удержать меня в этом мегаполисе, – это десятки восхитительных соборов и монастырей и столько же прекрасных музеев разнообразной тематики, сосредоточенных в одном городе, хотя их с лихвой хватило бы на целый регион.

Лима – город знаний. За вековую историю интервенции в столице вице-королевства Перу скопились мириады книг, реликвий и произведений искусства. Здесь хранятся пыльные фолианты счётных записей казначейства испанской империи и хроники покорения индейцев, религиозные гобелены и полотна европейской классики, средневековые карты и эзотерические труды. Тысячи томов могут стать основой для множества новых философских и исторических диссертаций, а произведения искусства – послужить источником вдохновения для молодых творцов. Заглядывая в древние залы монастырских библиотек, под своды музейных помещений, за двери крипт и анфилады дворцов вдруг осознаёшь, что фундамент города не в камнях, асфальте или бетоне, а в людях, создавших историю этих мест. И хотя среди них немало тех, кто ушёл из жизни, не оставив чётких границ своей деятельности, имён на сотворённых предметах и названий написанных ими правил и законов, всё же, безусловно, только люди могли сделать мир таким, каким он является сейчас, и одно лишь человеческое сознание сможет не только постичь его, но и дополнить.

С исчезновением человека уйдёт и его среда обитания: всё, что создано людьми, станет никому не нужным. Но если предметы, сотворённые руками людей, пропадут за столетия, то все наши знания, опыт и мысли сгинут одновременно с последним носителем информации. Огромный мир человеческой культуры, столь же многогранный, сколь и хрупкий, исчезнет, словно тень от полуденного солнца, ведь, подобно ей, он тоже бесплотен и неосязаем – он не сможет существовать без своего носителя. Храм человеческой души – не меньшее сокровище, чем его тело, и лишь мы можем сделать выбор: забота и сохранение или разрушение и мрак.

Изредка частокол стен прерывается, образуя узкие промежутки для проезда машин, а затем вновь смыкается перед глазами. За этими ограждениями – спокойные тенистые дворики, удобные беседки и зелёные лужайки, но чужим туда входа нет. Грубый камень и кирпич незыблемо оберегают своих владельцев от любых посягательств извне, и лишь редкие дворики выглядят приветливыми для всех. Одним из них является музей керамики имени Рафаэля Ларко Эрреры.

Цепляясь густыми гирляндами за выпуклые бока валунов, сотни изумрудных нитей взбираются всё выше по каменной поверхности, обёртывая стены музея плотной сетью. Цветы розовых, бордовых и оранжевых оттенков щедро осыпают одеревенелые жилы кустарников, больше похожих на гигантские цветущие лианы. Кое-где их так много, что за ними практически не видно листвы. Гибкие ветви повсюду: они заползают в щели кладки, в окна, в проёмы, словно морской спрут, опутывающий попавшее в смертельные тиски судно. И вопрос, кто победит, уже не ставится, имеет значение лишь оставшееся время: год, столетие или эпоха отделяют сопротивляющийся особняк от окончательного поглощения.

В музее Ларко собраны десятки тысяч керамических изделий доколумбовой эпохи; череда залов с экспонатами показывает только малую часть всей коллекции. Творения различных народов слились в цельный портрет региона, создав уникальный стиль индейцев Южной Америки. Чиму, мочика, чинча, сикан, чавин, уари и другие вкладывали силы, фантазию и мастерство, сформировав в итоге единую культуру империи Великого Инки. В отдельных хранилищах на десятиярусных стеллажах выставлены ряды кувшинов, не уместившихся в основную экспозицию. На них оживают стада оленей, гурты лам, стаи попугаев и группы людей. Бродя по узким коридорам между полками, чувствуешь внутреннюю жизнь каждого предмета, будто хрупкие души были помещены в глиняные сосуды и закупорены навсегда. Каждый предмет индивидуален, у каждого свои черты и детали, они не были скопированы, хотя и похожи друг на друга, и благодаря своим отличиям они вновь воспроизводят пульс великого времени. Времени, которое меняет всех, но само остаётся вечно.

Рябь жёлтой кирпичной кладки, обрамлённой кольцами рёбер молочного цвета, мелкими барашками поднималась к куполам колоколен. Все выступающие части, как и площадь внизу, были облеплены голубями. Они кружили брызгами перьев, когда неугомонные мальчишки начинали бегать за ними с радостным визгом и распростёртыми объятьями, а потом садились обратно. Чопорность испанского барокко фасадов монастыря Сан-Франциско с лихвой возмещалась ажурными элементами мудехарского стиля во внутреннем патио. Арки-подковы, чудесная плитка из Севильи, облицовывающая стены коридоров, и резные деревянные вставки прекрасно возрождали дух эпохи семнадцатого века.

В богатой коллекции религиозных полотен особое место занимает работа Маркоса Сапаты, находящаяся в трапезной. На картине «Тайная вечеря» изображён Иисус со своими учениками, но вместо привычного прямоугольного стола с канонического полотна Леонардо да Винчи здесь представлен круглый стол, уставленный яствами Нового Света, среди которых папайя и юкка. А на центральном месте красуется национальное перуанское блюдо из гвинейской свиньи – то самое, что нам удалось попробовать в Куско.

Сырой воздух подземелья ударил мне в нос затхлостью и темнотой. Нарочито узкий коридор неохотно пропустил меня в сводчатый зал, где в прямоугольных нишах, спускающихся в землю, были сложены и рассортированы тысячи человеческих костей. Этот кропотливый, но пугающий своей мрачностью труд, занял у хранителей катакомб десятилетия, а в начале девятнадцатого века, с открытием городского кладбища, был оставлен и забыт. Лишь спустя полтора века замурованные подземелья были вскрыты и изучены. Многие ниши закрыты, но и те, что можно увидеть, достаточно живо передают царящую здесь атмосферу. Черепа, лопатки, тазовые и локтевые кости бережно разложены по своим местам, словно детали механизмов в мастерской. Кажется, что художник вот-вот вернётся и приступит к сборке новых людей, готовя армию, которая возродится и выйдет из-под земли в час Страшного Суда. В этот миг будто слышишь слова пророка Даниила: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся: одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление».