Текст книги "В поисках духа свободы. Часть 2. Южная Америка"

– Они шли сами, – ответил Леонардо.

Не будь это сказано так торжественно и серьёзно, я бы решил, что он шутит, ведь этот пастух в чистых брюках и рубахе был на вид такой же цивилизованный человек, как мы, а умом даже многих превосходил».

Прогулявшись вокруг ровного строя истуканов, мы вернулись на стоянку, сели на скутер и помчались к Рано Рараку. Это место – одно из двух охраняемых на острове, все остальные площадки предоставлены к услугам туристов без ограничений. Миновав контрольно-пропускной пункт, мы оказались на развилке дорог, и, немного подумав, выбрали левую. Дорога, юркнув в кустарник, стала забирать круто вверх, и через какое-то время мы попали внутрь старого кратера. В его середине раскинулось довольно большое озеро, покрытое густым тростником. Ещё полвека назад по нему передвигались самодельные лодки местных жителей, и оно являлось одним из немногих источников пресной воды на острове, на котором нет ни одной речки. Сейчас склоны кратера ухожены и засеяны газонной травой, а вход дальше обзорной площадки огорожен. Хотя с неё видно, что чуть дальше, словно грибы на поляне, из земли вырастают статуи моаи. Здесь великаны разного роста и формы, так что кажется, будто они бежали от катастрофы, но, навеки застыв под взглядом василиска, по грудь вросли в почву. Часть из них уже откопана археологами, над некоторыми только ведётся работа. Так хочется внимательно осмотреть каждого, узнать его историю, поёжиться под его слепым взглядом… Но проход закрыт, и мы, покорно следуя запрету, сворачиваем обратно и спускаемся к развилке, где одна из дорог ведёт направо, к фабрике по изготовлению моаи.

Статуи целиком вытачивались здесь и лишь на финальном этапе становились зрячими. Благодаря тому, что однажды все работы здесь были остановлены в один миг (и, как оказалось, навсегда), сейчас можно проследить каждый этап обработки истуканов. Вот стоят готовые статуи, им не успели только оформить набедренный пояс, а тут лежат почти выточенные тела, но ещё не отделённые от массива скалы, а здесь только начали формировать туловище. Кажется, что мастера начинали вырезать статуи, где придётся, – они расположены хаотично и бессистемно. Я обратил внимание на две фигуры, лежащие рядом, они были размещены валетом в двух уровнях. Многие статуи уже стоят, повернувшись в сторону океана, словно начали спускаться к подножию вулкана, но в какой-то миг солнечный луч на восходе превратил этих гигантский троллей в камень – и магическая искра покинула их тела.

Чем больше мы присматривались к склонам горы, тем больше замечали полностью готовых и ещё не завершённых моаи. Здесь были десятки фигур, лежащих на спине в ожидании своего часа. Казалось, гора со временем разрушается, отделяя от себя каменные изваяния, которые прежде были заточены в ней, как терракотовая армия в гробнице Цинь Шихуанди. Все это поистине мистично. Словно мастеру стоило в последний раз ударить зубилом или резцом – и статуя сама оживала и направлялась в отведённое ей место, следуя таинственным повелениям арабских или еврейских заклинаний для оживления големов.

Один из моаи особенно интересен. Во всём своём многообразии истуканы схожи тем, что не имеют ног – их тела заканчиваются чуть ниже пояса. И только один стоит на коленях, обращённый лицом к вулкану и спиной к морю. Как он в коленопреклонённой позе оказался здесь, среди бегущих моаи, не знает никто, но то, что он уникален, бесспорно. Солнце прошло зенит и начало спускаться на запад, тени стали удлиняться, и склон вулкана скрыл исполинов. Мы ещё раз прошлись среди пасхальных истуканов, я кивнул им на прощание и зашагал к подножью горы.

Мы снова тронулись в путь, дорога свернула строго на север, асфальт постепенно сменялся на лохмотья дорожного покрытия, а вскоре и совсем исчез, уступив место разбитой грунтовке. Я поёжился, представив, во что превращается эта дорога в дождь, но постарался сразу отогнать эти мысли, ведь в таком случае мы бы точно не смогли сюда проехать. Слева стеной высился обрыв склона вулкана Пуа-Катике (Puakatike), справа расположились нарезанные участки пастбищ местных фермеров, вдалеке – Рано Рараку. Здесь на полуострове Пойке (Poike) когда-то произошло переломное для истории Пасхи событие. Это была страшная битва между двумя народами, в результате которой короткоухие полностью истребили длинноухих и наступил закат цивилизации.

Было совершенно безлюдно, и я невольно подумал о том, что произошёл конец света, затронувший всё человечество. Но мотор скутера урчал, как обычно, послушный руль подчинялся движениям рук, огибая ямы и горки. Я мыслю, а значит – существую, и, видимо, всё осталось на своих местах, как минимум на данный момент. Наша скорость упала до двадцати километров в час, но всё же, несмотря на это, через некоторое время мы снова выехали к побережью и взяли курс на северо-запад. По берегу с правой стороны потянулись археологические площадки, а слева за неприметным забором показался памятник наскальной живописи со странным именем Папа Вака (Papa Vaca). На небольшом пространстве, не больше пяти соток, чуть выступая из земли, лежали плиты. На них были слабо различимые петроглифы. В нагромождении линий и фигур угадывались изображения черепах, людей, китов и некоторых других животных. Но от времени часть изображений настолько истёрлась, что, если оставить их в таком же состоянии ещё на двадцать лет, потомки уже не смогут ничего рассмотреть.

Потратив ещё часа два, мы, наконец-то, оказались в последней точке нашего маршрута – Анакене (Anakena). Это единственное место на острове, где берег песчаный и пологий. Только сюда без проблем причаливают лодки, а туристы устраивают здесь что-то вроде пляжа. Это самое красивое место на побережье. Именно сюда когда-то в первый раз пристал Тур Хейердал и организовал свой первый лагерь здесь же, подальше от навязчивых пасхальцев, которые крали всё, что плохо лежало. Именно здесь когда-то располагалась королевская резиденция легендарного Хоту Матуа, бывшего одновременно божеством и первым вождём древних рапануйцев.

Красивая роща пальм соседствует с прекрасным песком, посреди которого стоят на постаменте очередные моаи. «Здесь всюду сохранились следы былого величия. Посреди береговой излучины и на обоих флангах лицом к морю расположились три алтаря из огромных каменных блоков. Они стояли над самым пляжем, и можно было бы принять их за укрепления, прикрывающие равнину от вторжения с моря, если бы рядом не лежали на песке огромные фигуры из серо-жёлтого камня, свидетельствуя, что кладка служила опорой для них. Они лежали ничком, головой внутрь острова – значит, до свержения идолы стояли спиной к морю, лицом к открытой культовой площадке. Вдоль центрального алтаря лежало бок о бок несколько павших богатырей, а по соседству валялись венчавшие их громадные цилиндры из ржаво-красного камня. На высокую мощную кладку в восточной части залива опиралась в прошлом лишь одна статуя, зато она, хоть и уткнулась теперь носом в землю, казалась намного дороднее своих стройных родичей с соседней террасы. Подле этого великана и жил некогда сам Хоту Матуа», – такой Анакена встретила Хейердала более полувека назад, мы же увидели гигантов вновь воспрявшими и непрестанно несущими свой тяжёлый дозор. А за скалой на востоке укрылась та самая пещера Овахе, где добывали красную породу для пукао.

Мы сели на берегу поближе к ласковым набегающим волнам, готовясь встретить свой второй закат на этом острове. Вода была холодной, но в море плескались люди, а другие гуляли парами вдоль кромки залива. Народа было немного. Я смотрел, как солнечный диск скользит к макушкам пальм, касается их и распускает рыжие лепестки, уплывая за пояс бухты. Я зажмурился, стараясь так насытиться теплом, чтобы его хватило на обратный путь в город. Туда, где завтра меня ждёт ещё один неповторимый день.

В середине прошлого века на острове проживала тысяча жителей. Сейчас коренных рапануйцев осталось лишь два десятка. Они ничем не похожи ни на южно-американских индейцев, ни на европейцев – тип лица у них полинезийский. Хотя, по свидетельствам первых появившихся здесь европейцев, среди местных жителей они встретили множество людей со светлой кожей и европейскими чертами: «Одним из первых на судно поднялся “совершенно белый человек”, который держался с особым достоинством. Всё его поведение говорило о том, что он занимает среди островитян видное место, и голландцы предположили, что это жрец. Его наголо обритую голову украшала корона из перьев, а проколотые и удлинённые с помощью огромных, с кулак, круглых белых затычек мочки ушей свисали, болтаясь, до самых плеч. Такие же уши голландцы увидели и у других. Если длинные мочки мешали работать, островитяне вынимали затычки и зацепляли мочку за верхний край уха. Многие пасхальцы ходили нагишом, причём всё тело покрывала причудливая татуировка, сплошной узор из птиц и странных символов. Другие кутали тело в плащи из луба, окрашенного в жёлтый и красный цвета. Головные уборы были либо из перьев, либо из камыша».

Во второй раз пасхальцы повстречались с европейцами в 1770 году, когда два корабля под командованием дона Фелипе Гонсалеса с испанскими флагами бросили якорь у берегов острова. «Первыми испанцы увидели рослых светлокожих мужчин; двоих самых высоких измерили – их рост оказался один метр девяносто девять сантиметров и один метр девяносто пять сантиметров. Много было бородатых, и испанцы заключили, что обитатели острова – вылитые европейцы, они совсем не похожи на обычных туземцев. Путешественники отметили в своих записках, что среди островитян попадаются светлые шатены и даже рыжие. А когда удалось ещё и научить местных жителей внятно произносить по-испански «Аве Мария, да здравствует Карлос Третий, король Испании», гости единодушно заключили, что островитяне народ сметливый, способный к науке и легко поддающийся приручению. Испанцы поставили на каждой из трёх макушек (вулкана Пуа-Катике) по кресту, спели что-то, салютовали ружейными залпами и объявили остров испанским владением. А чтобы подтвердить законность сего акта, они составили на имя короля Испании Карлоса послание, под которым самые смелые из островитян «с неприкрытой радостью и восторгом» начертили птиц и какие-то странные закорючки. Испанцы сочли такие «подписи» вполне достаточными. Так остров обрёл хозяина в лице испанского короля и получил новое название – Сан-Карлос». Однако испанцы больше никогда не возвращались к берегам этого острова.

Ночь едва начала сдавать свои позиции, а мы уже мчались на скутере в Тонгарики, чтобы встретить там рассвет. Несколько машин примостились около изгороди, а прибывшие готовили технику для фотосъёмки. Мы вышли на поляну, устроились рядом с небольшим валуном и принялись ждать. Фигуры каменных великанов понемногу показывались из кромешной тьмы. Густая синева начала светлеть, словно её разбавляли чистой водой из крана. Сначала основание верхних облаков затлело искорками зари, а затем нарастающее пожарище охватило все слои неба. Воины выступили ещё ярче на фоне жаркого солнца, которое, будто феникс, раскрыло крылья своих лучей, охватив весь небосвод красочным рассветом. Вскоре тона стали тускнеть, алые и апельсиновые краски сменились нежно голубой пастелью, и править миром начал день. Мы улыбнулись обновлённому солнцу и вернулись в город.

Ханга Роа был застроен низенькими домиками, разбросанными в куще небольших деревьев и кустарника. Он выглядел зелёным и уютным, несмотря на то, что улицы кишели транспортом: автомобилями, скутерами, велосипедами и багги. Даже то, что город был таким маленьким, не убедило рапануйцев в ненужности личного транспорта, который нужно было заказывать на материке и ещё две трети года ждать, пока он на пароме доберётся до островного причала. Большинство жителей почти не покидают пределов своего трёхтысячного города, но до любого магазина или в гости предпочитают добираться на личном авто.

Я никогда не был в Полинезии, но в моём воображении она представала именно такой, каким оказался этот город. В конце одной из основных улиц Атаму Текена (Atamu Tekena), пересекающей весь город от аэропорта до северной границы параллельно набережной, расположилась небольшая церковь. Пространственная белоснежная анфилада центрального фасада заканчивается декоративной штукатуркой торцевой стены «под тёсаный камень». Колонны украшены изображениями петроглифов, найденных на острове. Внутреннее убранство церкви тоже впечатляет: традиционные католические каноны здесь тесно переплелись с декоративно-прикладным искусством острова. Деревянные скульптуры Иисуса, Девы Марии и ангелов похожи на тотемные изображения индейских покровителей Северной Америки, при этом чётко видно как истинное преклонение мастера перед католическими святыми, так и его глубокую связь с религией и корнями рапануйской культуры. Простота, граничащая с аскетизмом, рождает ощущение благолепия и торжественности. Здесь хочется просто сидеть на деревянных скамьях и слушать себя, словно в таком месте попытка услышать внутреннее «Я» с большей вероятностью может увенчаться успехом, чем где-либо ещё. Но время неумолимо бежит, мы выходим из Божьей обители и устремляемся к моаи, которые, по некоторым свидетельствам, были памятниками арики – знатных островитян из священного королевского рода, которых когда-то почитали их потомки. Мы едем в центр острова к Аху Акиви (Ahu Akivi).

Грунтовка, к которой мы на второй день уже привыкли, огибала участки, огороженные друг от друга колючей проволокой. Во многих местах редкие столбики, на которые она опиралась, были повалены, и в череде стальных пут виднелись проплешины. Изредка непроходимые лужи с грязью были настолько велики, что лишь внедорожники могли преодолеть эту взвесь шоколадного цвета. Наездники остальных машин были вынуждены покидать своих металлических коней и перебираться на другую сторону через близлежащие участки пастбищ. Поля же были так усыпаны разметавшимся вокруг вулканическим туфом, что добраться до другой стороны, не переломав ноги и не вывихнув лодыжки, уже было большим счастьем. В прежние времена рапануйцы вовсе не носили обуви, перемещаясь по острову преимущественно пешком, а позднее на лошадях. Тур Хейердал в своей книге «Аку-Аку» так описывал местных жителей: «Даже у самого бедного пасхальца есть хотя бы одна верховая лошадь. Здесь никто не ходит пешком, потому что земля усеяна коричневым и чёрным вулканическим шлаком, местами так плотно, что только конскому копыту и пройти. Здешние дети, едва научившись ходить, уже осваивают верховую езду, и мы частенько видели, как по три малыша вместе скачут через камни на одном неосёдланном коне – задний держится за среднего, средний за переднего, а передний цепляется за гриву».

Когда-то первые поселенцы занимались сельским хозяйством, выращивая разнообразные культуры, включая батат, тыкву, бананы, сахарный тростник, но падение культурных ценностей со временем свело на нет многие усилия колонистов. Из животных и домашних птиц рапануйцы держали только куриц, внутренности которых считались деликатесом. Также они завезли на остров крыс, слывших полезной пищей. Позже расселение этих грызунов имело немаловажное значение в уничтожении лесного покрова острова. Они поедали семена, не давая деревьям восполнять потери от хозяйственной деятельности человека. Учёные утверждают, что к началу семнадцатого века на острове не осталось деревьев, которые рапануйцы могли использовать для строительства жилищ, лодок, ритуальных костров. Примерно в это же время замерли каменоломни на склонах Рано Рараку. Цивилизация стала постепенно угасать. По легенде, два проживавших на острове народа – длинноухих и короткоухих – развязали междоусобную войну, итогом которой стало почти полное истребление первых, являвшихся носителями культуры. К приходу европейцев первоначальное население острова в 10–15 тысяч человек сократилось всего до трёх тысяч. А совсем скоро древние верования были забыты, а каменные стражи свергнуты со своих постаментов.

Островитяне постоянно воевали между собой и не гнушались даже каннибализма. Пасхальцы ели человечину не только в ритуальных целях – некоторые воины предпочитали её более привычным курице и рыбе. С тех времён, когда война здесь бушевала почти постоянно, на крохотном пятачке земли остались подземные убежища, исследованные археологами. О них вряд ли поведают туристам, да и спуск в них считается небезопасным, но в особо напряжённые времена в них могло укрыться всё население острова Пасхи. Хейердал так описывает спуск в одну из каменных пещер: «Подчиняясь силе тяжести, я медленно спускался, притормаживая бёдрами и плечами, потому что руки пришлось держать навытяжку над головой. Шахта оканчивалась тупиком, и я стал на дно всё в том же положении. В самом низу в одной стенке оказалось небольшое квадратное отверстие, туда надо было просунуть ноги. Сжатый плитами облицовки, я сперва медленно сел, не сгибая колен, затем начал следом втискивать корпус и, в конце концов, оказался лежащим горизонтально на спине в узкой трубе. Ах, где ты, квартира со всеми удобствами и лифтом!»

Финалом трагической судьбы рапануйцев стало прибытие перуанского корабля в сочельник 1862 года, когда, начертив на куске пергамента забавные иероглифы, островитяне тем самым подписали себе рабский приговор. Те, кого не смогли схватить сразу, были убиты, остальные попрятались в каменные мешки, десятилетиями защищавшие их при гражданских войнах. Остров, открытый сто сорок лет назад в праздник Пасхи, обезлюдел в Рождество. Так рапануйцы начали знакомство с европейскими католическими праздниками. Тысяча рабов отправилась на разработку залежей гуано, которые на тот момент были главными сокровищами Перу и Боливии. Епископ Таити, под чьим патронажем состоял остров, узнал об исчезновении паствы и написал протест в вице-королевство Перу.

Власти издали указ об отправке пленников обратно. К тому моменту девяносто процентов рапануйцев погибло от нечеловеческих условий труда, климата и болезней. Остальные скончались в пути. Домой вернулись только пятеро, да и те привезли с собой оспу, от которой, в отличие от пули или штыка, не спасали ни каменные подземелья, ни пещеры. Пасха практически вымерла. В том же году на остров прибыл французский священник Эжен Эйро с намерением наставить жителей на путь истинный. Через два года его, утратившего свой скарб, замученного, почти раздетого и разутого забрал корабль. Но он не оставил попыток и через полтора года вернулся с другим миссионером. После его смерти с согласия миссии на острове поселился делец Дютру-Борнье, впоследствии скупивший под пастбища для овец почти всю землю, за что рапануйцы убили его, а миссионеров выгнали с острова. Однако учёба катехизисам не прошла даром: островитяне продолжали вести богослужения на свой лад без посторонней помощи. В 1888 году, после Второй Тихоокеанской войны, новый властитель побережья Чили высадился на острове и аннексировал его у Перу. К этому времени здесь оставалось чуть более ста жителей…

Как и десятки лет назад, сейчас почти вся земля занята пастбищами. Здесь пасутся лошади, коровы и, конечно же, овцы. Как сказал один местный житель: «Эта земля теперь уже не наша, мы живём в деревне на другом конце острова, а сюда пускают только овец». Я ложусь на траву напротив Аху Акиви, глядя в сосредоточенные лица каменных стражей, и понимаю, что эти луга теперь принадлежат не только овцам, но и туристам, которые изо дня в день выискивают среди этой сочной травы археологические памятники древней культуры Рапануи. Они долго пережёвывают впечатления, топчутся на месте и ждут чего-то, что так и не приходит, оставляя некоторых из них всё в той же задумчивости, других же заставляя искать свежие «пастбища» – места, которые ещё можно топтать…

Мы движемся дальше на северо-запад. С правой стороны от нас остаётся самая высокая точка острова – Маунга Теревака (Maunga Terevaka) – высотой в пятьсот одиннадцать метров. Слева показывается пролом, образованный осыпавшейся вулканической породой, – Ана Те Паху (Ana Te Pahu). Дно природного колодца покрыли заросли бананов, и мы спускаемся по крутым ступенькам вниз. Тропа уходит немного в сторону, мы ныряем под свод пещеры и оказываемся в темноте. Скользкая земля всё время норовит сбросить нас, словно взбесившийся жеребец, и, чтобы удержаться на ногах, приходится цепляться за осыпи камней. За коридором ещё один провал, освещённый солнечными лучами. В центре него на каменном холме, образованном рухнувшим сводом, упорно тянется к солнцу единственное растение. Дальше ещё один тоннель и тупиковый холл. Туман водяного пара под действием тепла стремится из провалов и пещер к центру зала, клубами поднимаясь вверх, к открытому своду потолка. Будто подземная сауна, оборудованная невидимым источником тепла, без перерыва трудится на благо горных гномов острова.

Мы оставляем пещеру и снова движемся к побережью. Дорога неожиданно заканчивается, и дальше нам приходится идти пешком. Ветер мечется всё сильнее, под его напором трава волнами стелется по земле, а гривы резвящихся на поляне коней развеваются не хуже боевых знамён. Через несколько шагов передо мной предстаёт разрушенный аху, где лежат головой вниз поверженные моаи, а за платформой простирается синий океан. Белые штрихи барашков, будто эфирные помехи, бегут к крутому склону, а затем, объединяясь в полосы прибоя, разбиваются о серые камни побережья. Их сопровождает пена облаков, подгоняемая набегающим ветром, но, не встречая препятствий, проносится мимо, исчезая где-то за горизонтом. Кажется, что этот поток сбивает меня с ног, смывая с души грязь и усталость. Я наполняюсь новыми силами, взбираюсь на древний аху, где когда-то стояли великаны, и понимаю – мир не имеет конца. Мне же выпало великое счастье – наблюдать его во всём великолепии. И в этой красоте нет ничего лишнего: только полоска моря, неба, склон холма и ещё граница, не позволяющая им смешаться, та тонкая линия, что расставляет всё по своим местам, – бесконечный горизонт.

Весь день шёл дождь, сизые облака наползали друг на друга, будто надеялись пробиться к самой земле, чтобы затопить её туманом и влагой. Все наши усилия выбраться наружу оказались тщетны, и после нескольких попыток, промокнув до нитки, мы обречённо вернулись в номер. Дождь прекращался лишь на короткое время, а затем неизменно разражался с новой силой. Мы с тоской смотрели сквозь запотевшее стекло веранды, ожидая хоть какого-то просвета, но наши надежды были обречены.

Ещё накануне мы сменили наш скутер на багги. Но теперь ширококолейное сверхпроходимое авто скучало около отеля без работы. Его конструкция была прекрасно адаптирована к бездорожью, но никак не к дождю – клеёнчатая крыша протекала, дна вовсе не было, отчего все брызги от колёс летели в ноги, лобовое стекло не было оборудовано дворниками. Всё же, несмотря на это, к вечеру мы отбросили все сомнения, прихватили с собой флягу рома и отправились на пляж Анакены, чтобы хоть раз за время пребывания на острове искупаться. Дождь моросил, впечатываясь в мокрый песок побережья, холодный ветер разгонял по телу мурашки, из телефона звучала песня из мультфильма «Пластилиновая ворона», а мы скакали по колено в воде, словно танцуя какой-то шаманский танец, но делали это абсолютно искренне и с самоотдачей, словно малые дети. Мир вертелся вокруг оси, указанной нами, вокруг Те-Пито-о-те-Хенуа, вокруг Пупа Вселенной. В тот момент мы сами были своей собственной вселенной, где нам не было уготовано ничего, кроме радости и веселья.

Настал последний день нашего пребывания на острове Пасхи. Небо хмурилось так же, как и накануне. Самолёт должен был вылететь после обеда, а мы ещё не посетили кратер вулкана Рано Као, где находилась ритуальная деревня Оронго (Orongo), в которой когда-то проводились древние обряды, посвящённые божеству маке-маке. Низкие облака то и дело касались кромки вулкана, пряча его широкое жерло от нашего взора. Плоское днище было устлано болотистой почвой с жёлтыми пятнами цветов. Между кратером и крутым берегом острова примостилась деревня. Жильё рапануйцев напоминало каменные саркофаги с крышами из связок камыша. Из-за узкого тесного входа в хижину можно было проникнуть разве что ползком, еду готовили снаружи в ямах, а в домах были лишь циновки для ночлега и каменные плиты в качестве изголовья. И хотя в этой деревне кланы собирались только на состязания культа птицечеловека, местные жилища выглядели точно так же, как и обычные дома прапрадедов рапануйцев, населяющих остров сегодня. Отсюда они устремлялись на соломенных поплавках к скалам крошечного острова Моту-Нуи (Motu Nui), где нужно было добыть яйцо гнездившихся там чёрных крачек. Так они определяли самого ловкого, и он на год становился птицечеловеком, запирался в пещере и обретал полномочия распределять ограниченные ресурсы в клане.

Одним из самых загадочных культурных следов, оставшихся от древних жителей острова, является письменность ронго-ронго. Эти пиктограммы, выстроенные ровными рядами строчек на небольших деревянных дощечках, притягивают внимание многих лингвистов мира. Однако определить значение всех пиктограмм до сих пор не удалось никому. Интерпретации одних учёных оспариваются другими, и так происходит вновь и вновь. А пляшущие человечки по-прежнему водят свои причудливые хороводы на текстуре дерева софора торомиро. Это дерево, когда-то широко распространённое на острове, позже было полностью уничтожено людьми, хотя в последнее время здесь активно ведётся восстановление утерянных лесов. В данный момент сохранилось всего двадцать пять оригинальных табличек с письменами ронго-ронго. Одну из них Миклухо-Маклай получил в дар от архиепископа Флорентин-Этьен Жоссана на Таити во время своего кругосветного путешествия, и она до сих пор хранится в Кунсткамере в Санкт-Петербурге.

Из набирающего высоту самолёта я смотрел на город Ханга Роа, кратер вулкана Рано Као, представлял сотни моаи, которые, как и раньше, смотрят в центр острова, словно ожидают кого-то, вспоминал тесные хижины рапануйцев и их подземные убежища. Я сочувствовал этому народу, навсегда исчезнувшему под гнётом цивилизации. Почему эти люди вместо того, чтобы жить в мире и согласии друг с другом, строили каменные лазы, прятались в них и бесконечно воевали? Может быть, потому что они жили в каменном веке, а не в современности? У них не было цивилизации, телевидения и интернета. Они не ходили в супермаркеты и кинотеатры, не болтали по сотовому телефону и не носили итальянских костюмов с модными галстуками. Они не могли пользоваться пластиковыми карточками, тусить в ночных клубах и заглушать боль таблетками или алкоголем. У них не было миллионов учёных, международных сенатов, военных блоков, нефти и кокаина. Наверное, они были менее развиты, чем мы… Тогда почему же и сегодня люди строят бомбоубежища, чтобы скрываться под землёй от нападений, и опять развязывают военные конфликты, следуя правилу – лучше напасть первым, чем потом обороняться? Наверное, всё потому, что мы живём в век демократии, которая с мирной жизнью не имеет ничего общего.

Лица моаи полны светлой печали. Им больше некого защищать, некому противодействовать. В век автомата Калашникова и атомной бомбы уже не осталось места богам молнии, ветра и огня. Нас давно захватили в плен боги войны, доллара и политики, хотя, конечно, мы ни за что в этом не признаемся. А что могут противопоставить новым политтехнологиям и денежным знакам каменные истуканы, призванные бороться с бесплотными духами тьмы? Они так же бессильны перед ними, как и мы сами.