Текст книги "Эпоха вечного лета"

Эти тишина и холод заставляют проникнуться невыразимым в словах, кошмарным осознанием вечной смерти. И весь, если можно так назвать, жуткий фокус в том, что милосердный и всепрощающий Господь не карает таким образом этих несчастных. Напротив! Это они не в силах приблизиться, ощутить и взглянуть на свет Божественной славы! Такое можно сравнить с магнитами, энергией разных полюсов, по природе своей отталкивающих друг друга. Это страшная и неудобозримая действительность Божественного промысла!

Почти два года меня возили по отечественным и заграничным клиникам, пытаясь восстановить лицо и руку. Денег, что у меня были и которые заплатили мне «благочестивые содомиты», как раз хватило на все операции и на то, чтобы вызволить из тюрьмы маму той девочки. Вот, собственно, и вся история.

Мне кажется, я вправе был рассказать вам всё это. Теперь же я желаю донести, достучаться до сердец нынешних студентов-семинаристов, до тех, кто с завистью взирает на богатых попов на «мерседесах». Хочется даже кричать: как же опасно они ходят! Души людей, покидающих навсегда храм из-за невежества священника, мельничным жёрновом повиснут на шее такого пастыря, ожидающего свою пропасть! Теплохладность и небрежение фатальны для избравших путь священства! Глядя своим уцелевшим оком на всё окружающее меня ныне, я не перестаю восхищаться бесконечностью любви, подаренной мне Господом. Ежедневно любуясь этими благословенными красотами, я снимаю свой колпак и гляжусь в зеркало чёрных вод, вспоминая смрад той звенящей тишины и холода, дабы наглядная моя мерзость греха напоминала мне и утверждала истинную цель моего человеческого предназначения…

С этими словами Даниил поднялся на ноги, подошёл поближе и явил на обозрение Репнину то, что когда-то именовалось лицом.

Репнин ехал, глядя в окошко электрички, приближаясь к месту назначения. Ему было до слёз стыдно за тот истерический крик, вырвавшийся из пересохшей гортани и из недр его души, когда брат Даниил снял свой колпак.

Семинарию Сергей окончил с отличием. Священнослужителем не стал. В одной из частных школ он, как и прежде, преподаёт географию, однако педагогическая деятельность Репнина разнообразилась… В семинарии, где он отучился, проректор предложил ему вести курсы нравственного богословия.

Сергей Александрович Репнин и сейчас выполняет тот закреплённый рукопожатием уговор. Всякий раз перед выпускными экзаменами он собирает студентов и читает им заключительную лекцию, которая так и называется – «Чёрное зеркало».

Байки

Оффект сопли

назидательная байка на поморский манер

А вот жил некогда в Петельбурге рисовальщик один именитый. Пейзажи и польтреты он для господ весьма недурственно изготавливал. Деньгу имел, пинжак аглицкий и даже портсигар с камениями. И отрок при нём воспитывался… вроде как племянник. Услуживал всячески. Краски растирал и за водкой бегал. Однако характер отрок тот имел препаскудный. Непотребства различные порой учинял, и дяде оплачивать приходилось то окошко, из рогатки подбитое, то клок шерсти из кота, кем-то обожаемого, отроком тем выдратый. Ничего, собственно говоря, необычного…

Как-то пришли к художнику люди некие, чинов и сословий различных, с просьбой изобразить на холсте околоточного местного, всеми весьма любимого, дабы преподнести польтрет сей ему к праздничку… для умиления и тихой радости. Что ж! Дело для рисовальщика было нехитрое. С околоточным тем он в дружбе состоял и особенности его физиономии понимал прекрасно. Польтрет вышел замечательный. Красками масляными написанный, во всей своей красе… с оттенком во взоре философской задумчивости и христианского смирения.

Польтрет ужо готовый в углу стоял и заказчиков своих дожидался.

Отрок тем временем забаву себе выдумал. Изловил мыша́, корабь из картону слепил и мыша того в кадке с квасом на судне сём запускал. Дядя, узрев такое бесчинство, мыша из квасу извлёк, естественно, а отрока мордой-то в квас и натыкал!

Испытав обиду злобственную, отрок, пока дядя не видел, на польтрет соплю свою отвратительную и намазал. К вечеру пришли заказчики, соплю ту не узрели, польтрет в тряпь холщовую обернули и городничему на одобрение его поволокли.

В доме городничего, при свете карделябров, все эту соплю и обноружоли. Отковырнуть её возможности не представлялось, потому как масло уже иссохло, и сопля намертво налипла. Во избежание конфузу польтрет решили не дарить, и городничий повелел его у себя в чулане повесить. Так и висел околоточный с соплёю на щеке в том чулане неведомо сколько времени.

Вот и выходит, что сопля всякая провиде́нием судьбоносным обладать хочет, поелику из-за сопли никчёмной дело благое расстроиться может. Да… Су́дьбы и жи́зни порой сопля решает… А что?! Шёл, к примеру, человек, скажем, на ярманку… Поскользнулся на сопле, кем-то давеча высморко-той, и башкой-то о брусчатку зашибся насмерть… Вот и всё. «Вечную память» пропели, посудачили о том, какой он презабавный да замечательный был, да и земелькою присыпали. Балярин ли то, али паликмахер, али алхимадрит? Какая сопле той разница? Высохла, и ветром её и развеяло. Потому и говорят: «Без Бога не до порога». А ешо… очень пользительно бывает не поскупиться и платок носовой приобресть, дабы возможность иметь культурство своё на публике всякий раз выказать и обчество от внезапной пагубности оградить.

ПОДХОДИ, НАЛЯТАЙ, ПЛАТКИ ПОКУПАЙ!

Жизнь и подвиг Викентия Пипикина

солдатская байка

Эту байку-легенду о Викентии Пипикине поведал мне мой дед, которому в своё время пересказал один механик из Средней Азии, служивший с ним в одном полку. Возможно ли верить всему рассказанному, решайте сами… Но, как утверждал мой дед, эта история имела огромный успех среди солдат, служивших в Красной армии в конце сороковых годов двадцатого века.

Родился Викентии в одной отдалённой губернии средней полосы России во времена царствования последнего российского императора. Сословья он был мещанского. Отец Викентия, Маркел Емельянович Пипикин, слыл человеком зажиточным, потому как имел собственную артель по изготовлению ночных горшков, корыт, вёдер и прочей такой утвари. Мальчиком Викентии рос тихим, послушным и уже в отрочестве стал проявлять себя в рисовальном мастерстве – расписывать ночные горшки, вёдра, тазы и прочее, удивляя соплеменников изяществом и непосредственностью композиций. Так, лет в семь, сам того не ведая, Викентии и определил свою дальнейшую судьбу, расписав однажды ночной горшок ликами, как ему тогда казалось, святых угодников и от чистого сердца подарив его к празднику местному очень старенькому протоиерею. Горшок и впрямь отдалённо напоминал митру. Батюшка подарок принял, слегка пожурив отрока: дескать, горшки ночные ликами расписывать негоже, но поговорил после этого с отцом и дал своё благословение, дабы отправить мальчика в уездный город, где располагалась небольшая художественная школа.

К слову сказать, фамилия Пипикин не вызывала ни у кого усмешек и не являлась престранной в тех краях. Многие и в уездном городе, и в деревне, где родился Викентий, носили такую фамилию. Вероятно, Пипикины ещё в глубокой древности обосновались на просторах средней полосы.

Школу наш герой окончил с отличием и уже в юношеские годы был переведён в Москву, где и сам стал преподавать в подобного рода училище. Но уже спустя пару лет учить стало практически некого. Первая мировая война остро нуждалась в пушечном мясе, и многим юношам было «предложено» стать таковым. Правда, под весьма убедительным лозунгом.

Викентия на войну не взяли из-за недуга, а точнее по причине его природной патологии, решив, что подобное может стать причиной ослабления солдатского духа и предназначения погибать «за царя и отечество». Несмотря на свой маленький рост, одутловатость и рыхлость, Викентий (как бы это сказать?) обладал невероятных размеров инструментом мужского начала. Ну просто невероятных] Свисая ниже колена, его достоинство больше походило на коровий хвост. Всякий раз, посещая баню, отец угрюмо смотрел на сына и, качая головой, иногда причитал: «Эх, сынок, сынок…» Но обиднее всего, что это достоинство не имело более других достоинств помимо справления естественной нужды… Его уд был мягок и просто болтался, как пожарный шланг. Конечно, это не могло не удручать молодого человека, но Викентий со смирением принимал такой «подарок» судьбы, носил широкие штаны, и всё это было почти незаметно.

Но однажды произошло невероятное… Это чудо природы сработало на полную силу! Викентий знал это только по рассказам свидетелей, потому как сам видеть и ощущать ничего не мог. Случилось это в Москве во время реставрации каких-то лепнин внутри одной из кремлёвских башен. Будучи уже мастером, работая на лесах, Викентий запутался в полах фартука, оступился и грохнулся вниз. К счастью, толстая насыпь опилок спасла ему жизнь. Викентий не убился и даже не переломался, а лишь, потеряв сознание, лежал на спине, не моргая и не двигаясь, в то время как окружающие могли наблюдать прямо-таки страшную картину: тело Викентия стало похоже на шатёр, образованный крыльями его фартука. Коллеги боялись подойти, полагая, что какой-то штырь или деревянный кол проткнул насквозь их соратника. Но вскоре Викентий интенсивно заморгал, стал откашливаться, выплёвывая опилки, и шатёр как-то сам собой сдулся.

Много, конечно, было пересудов и удивлений по поводу происшедшего, но со временем всё забылось, и жизнь художника вошла в своё постоянное тихое русло… Хотя вряд ли жизнь в Москве да и в России в то время можно было назвать тихой и постоянной. Окончилась нелепая война. Взметнулся ярким пламенем костёр революции. Обслюнявила граждан сладким поцелуем реформа новой экономической политики. И было всё – и лес, и щепки, плевки и колодцы, и дружба, и табачок…

Как уже известно, человеком Викентий был тихим и скромным, о политике не рассуждал, и его природная застенчивая улыбка вкупе с его талантом и золотыми руками не позволяли художнику оставаться печальным и голодным. В нём нуждались, его просили и благодарили по мере возможности. А работы было много: оформление лозунгов, плакатов, агитационных спектаклей, транспарантов. Угловато-волевые подбородки бойцов Красной армии возвышались над убегающими врассыпную, похожими на тараканов буржуинами во фраках, цилиндрах и разбитых пенсне.

Рекламные вывески – такие, как «Пейте пиво», «Краснопресненские колбасы», «Курите папиросы» – тоже отчасти принадлежали кисти скромного художника. Официально теперь Викентий служил декоратором-оформителем при Театре красных коммунаров, который располагался в бывшем доме князя Ягодицына, где и проживали все сотрудники «Красной Мельпомены». Известность, а точнее признание, посетило Викентия после того, как жена Степана Ивановича Чпокина, худрука театра и героя Гражданской войны, попросила художника написать портрет любимого супруга к его юбилею. Безотказный Викентий смиренно согласился, и спустя неделю гости, приглашённые на праздник, не без восхищения могли лицезреть это произведение. С полотна форматом два на полтора метра, с лихо закрученными усами, сидя на боевом коне с шашкой наголо и в папахе с красным околышем, суровым и решительным взглядом взирал товарищ Чпокин. Портретное сходство и работа были столь восхитительны, что на следующий же день Викентию Маркеловичу Пипикину были вручены похвальная грамота, премия в размере двойного оклада и профсоюзная путёвка в какой-то ялтинский профилакторий.

С той поры популярность художника неумолимо набирала обороты. Многие желали иметь предмет гордости и своеобразной роскоши в виде собственного портрета. Но чтоб пренепременно кисти товарища Пипикина! Да что говорить, моден и востребован как никогда стал наш Викентий Маркелович. Жил он так же скромно, работал много, излишеств нехороших себе не позволял. Но обитал он теперь в отдельной однокомнатной, очень просторной квартире на Тверской, которую выхлопотал для него один небезызвестный комиссар, очарованный (впрочем, как и многие) своим героическим отражением на холсте.

Как-то прохладным весенним утром в дверь квартиры на Тверской настойчиво позвонили. В полосатой пижаме, с мыльной пеной на лице и опасной бритвой в руках, Викентий предстал перед двумя милыми молодыми людьми, одетыми в серые одинаковые плащи и шляпы. Один из гостей, добродушно улыбаясь, тихонько взял из рук Викентия бритву, сложил её и сунул в карман своего плаща. Второй тоже расплылся в улыбке и спросил:

– Викентий Маркелович?

– Я, – ответил художник.

– Пипикин?

– Да, Пи-пи… пи-пикин.

– Как хорошо, что мы вас застали! Собирайтесь.

Чёрный горбатый автомобиль мчался по широким, полупустым московским улицам в сторону Сокольников. Холодный пот крупными каплями выступал на лбу Викентия. Все молчали. И лишь ламповый транзистор шелестел и потрескивал: «Нас утро встречает прохладой…» Выехали за город, автомобиль свернул в сосновый бор и остановился у большого двухэтажного дома. Двое молодцов, легко подхватив Викентия под руки, провели его в дом и в одной из комнат посадили на кожаный диван. «Ждите», – сказал один, и молодые люди неслышно удалились, закрыв за собой дверь. Стук в висках перебивал ход огромных напольных часов…

Комната была большая, похожая на кабинет. Полки до потолка уставлены книгами, большой стол, обитый зелёным сукном, на столе четыре телефонных аппарата, какие-то бумаги, лампа в зелёном абажуре, два больших окна, тяжёлые, бархатные, опять-таки зелёные шторы и герань на подоконниках. Медленно, словно во сне, переводил свой взгляд художник от стола к окну, от окна к часам, и уже казалось, что вот-вот неизбежно должен случиться или апоплексический удар, или как минимум обморок, как дверь вдруг распахнулась и… (А далее – почти по Булгакову.)

В белоснежной сорочке, с красными лампасами на синих галифе, в яловых, блеска чёрной жемчужины сапогах, в комнату шаркающей кавалерийской походкой вошёл командующий Первой Конной дивизии Регулярной Рабоче-крестьянской Красной армии Семён Михайлович Будённый!

– Моё вам почтение, товарищ Пипикин! Не ожидали? – спросил Будённый и громко засмеялся, протягивая руку. Викентий хотел было встать, но ноги оказались словно ватные. Сделав усилие, художник приподнял трясущуюся, почему-то левую руку.

– Что с вами, Викентий Маркелович? Ну что вы, не волнуйтесь… Фрося! – воскликнул командарм. – Бутербродов нам каких-нибудь, кофейничек и коньячку, да поживее!

Девушка лет двадцати в коричневом платье и белом переднике выкатила на середину комнаты столик на колесиках и незаметно упорхнула.

– Товарищ Пипикин, присаживайтесь к столу, не стесняйтесь! Я мужик простой, по рюмочке выпьем да о деле поговорим. Видел ваши работы, весьма впечатлён… Ну что вы сидите на этом диване, как деревянный? Ну?

– Товарищ Будённый… Семён Михалыч, я не могу…

– Что? Вам дурно? Может, доктора?

– Да нет, не надо доктора. У меня тут это… ну… в общем, вот…

Художник поднялся с дивана, и взгляд командарма удивлённо застыл на широких и оттопыренных ниже колен полосатых штанах.

– Что это? – в изумлении прошептал Будённый. – Сабля, что ли?

– Да какая там сабля! – чуть не плача промямлил Викентий и, сев обратно на диван и обхватив голову руками, после непродолжительной паузы, словно на исповеди, рассказал командарму о своём недуге.

– Простите уж, Семён Михалыч, переволновался… Не каждый день, сами понимаете…

Как известно, Будённый был человеком деликатным и очень воспитанным. Выслушав всё это, командарм надсадно крякнул, громко высморкался в платок, подошёл поближе и хлопнул Викентия по плечу:

– Брось, брат Викентий, не убивайся. Природа чего только не выкинет! Может, сие для пользы. Может, это от удара или от высокого давления тебя спасает. Ты знаешь, мне в двадцатом году молдаване жеребца подарили, так вот он, дьявол, как артиллерию услышит, то же самое, понимаешь, с ним делается. Солдаты кишки от смеха рвали! Так что плюнь и разотри… Фрося, коньяк убери, водку пить будем!

Они выпили водки, закусили, художник успокоился и глубоко вздохнул. Это было второе в жизни Викентия проявление его физиологической патологии.

Почти два месяца работал Викентий над образом прославленного командарма. И результаты труда не заставили себя долго ждать. В квартире художника установили телефон, наклеили новые обои, зачем-то привезли рояль. И в знак благодарности Семён Михайлович самолично приехал и вручил мастеру необычайной красоты саблю с дарственной надписью. Викентий Маркелович стал почётным членом Союза художников. А спустя какое-то время занял должность заместителя председателя этой привилегированной организации. Викентия приглашали на различные съезды, конференции, симпозиумы, открытия и юбилейные вечера. Его фамилия всё чаще стала появляться на страницах московских газет и журналов. За кисть теперь художник брался только тогда, когда по чьей-либо рекомендации или просьбе необходимо было изобразить очередного героя или представителя партийной номенклатуры во всей его красе и блистательности.

Раз душным летним вечером почтальон в синей фуражке вручил Викентию Маркеловичу телеграмму-молнию, в которой представители горкома одной из республик весьма Средней Азии слёзно умоляли художника посетить открытие какой-то каршамуршинской ГЭС. А также написать портрет местного руководителя. Кротко улыбнувшись, Викентий согласился, и уже через три дня пыхтящий паровоз мчал товарища Пипикина по бескрайним степям мимо барханов, колючих низеньких кустарников и полусонных верблюдов.

Встречали пышно, хлебом и солью. Момент встречи затянулся, и в доме местного руководителя почти двое суток не смолкала колоритная местная музыка. И под звон бубнов и завывание гигантских труб окутанные фруктовым ароматом монобровные красавицы то и дело наполняли кубки и бокалы терпким хмельным нектаром.

В последующие дни Викентия возили по окрестностям, показывая достопримечательности и красоты. Сам день открытия ГЭС проходил не менее торжественно. Гремели литавры, ветер полоскал разноцветные флажки, ораторы (как на русском, так и на местном наречии) восхваляли и прославляли индустриализацию. Перерезав ленточку, запустили турбины, и крики «ура!» с нескончаемыми аплодисментами заглушили рёв бурной горной реки.

Вечером того же дня глава местного управления и Викентий Маркелович, поднявшись по нескончаемой лестнице на самый верх плотины, прогуливались по смотровой площадке, любуясь рукотворным озером, вдыхали хрустально-чистый воздух. По другую сторону плотины простиралась долина, утыканная домиками, хозпостройками, мимо которых, извиваясь, текла серебряная горная река. Плотина оказалась широкой и больше напоминала улицу или даже проспект. Кое-где отделочные работы были выполнены не до конца, и несколько самосвалов с песком и две бетономешалки ещё стояли у края плотины. Рабочие, перекрикиваясь между собой на местном языке, устанавливали какую-то металлоконструкцию. Вдоволь надышавшись и налюбовавшись пейзажами, глава управления и художник стали спускаться вниз. Спустившись метров на пятьдесят, спутник Викентия вдруг схватился за сердце, присел на ступеньку, тяжело задышал, и его бешеный взгляд застыл на боковой стене великой плотины.

– Что с вами, Джангавар Анзурович? – пролепетал Викентий.

Но Джангавар лишь дрожал, указывая на стену пальцем. Затем он резко вскочил и с воплями: «Ай, шайтан! Убегай, товарищ Викент!» рванул вверх по лестнице. Не понимая, что происходит, Викентий стоял и оглядывался по сторонам. И тут в нескольких метрах от себя он заметил небольшой фонтанчик, который с характерным звуком под давлением вырывался из боковой стены. За несколько секунд вся жизнь пронеслась перед глазами художника. И масштабы возможной катастрофы яркими вспышками заплясали в сознании Викентия. Он ясно представил, как бурлящий поток из камней, бетона и мутной воды смывает и стирает с лица Земли близлежащие в долине дома, как обезумевших людей и скотину несёт бешеная река и как потухают сотни жизней среди мусора и обломков.

Внезапно знакомый тяжёлый стук в висках будто отрезвил его помутившееся сознание. А тем временем безобидный фонтанчик с каждой секундой набирал силу и размывал стену. Викентий подошёл поближе, быстро сбросил подтяжки, расстегнул штаны и словно мощным чопом заткнул намертво зловещую течь. Его окликнули, он посмотрел наверх и увидел бледное, словно фарфор, лицо главы местного управления. Рядом у края плотины стоял самосвал с бетоном.

– Давай! Я держу! – крикнул художник и утвердительно кивнул. В тот же миг кузов самосвала поднялся, и тонны бетона сползли по отвесной стене, навсегда накрыв Викентия Маркеловича. Следом пришла другая машина, третья, ещё и ещё, пока участок лестничного пролёта не был окончательно замурован. Это было третье и последнее проявление физиологической уникальности художника.

На следующий день из Москвы на место происшествия направили спецгруппу НКВД. И дело, как говорят, было засекречено. Ещё долгое время по Москве ходили слухи и пересуды о внезапном исчезновении именитого художника. Говорили, что Викентий погиб, спасая каких-то пионеров. Кто-то утверждал, что он уехал в Норильск, полез купаться и утонул в море Лаптевых. Официально в газете, разумеется, вышел небольшой некролог, где сообщалось, что во время командировки в Среднюю Азию тов. Пипикин трагически погиб. Но конкретных объяснений ни в редакции, ни где-либо ещё никто дать не мог.

Так была ли жизнь? Был ли подвиг? Существовал ли на самом деле этот обречённый на вечное одиночество странный человек? Или, может, это обычная казарменная байка, пересказываемая солдатами в часы досуга? Кто знает… Но эту легенду рассказал мне мой дед, которому в своё время её поведал один механик из Средней Азии, служивший с моим дедом «в однем и тем полке».