Текст книги "Эпоха вечного лета"

Наша Фемида

По случаю праздника получив премию, а вместе с ней и порцию хорошего настроения, я шёл домой, и «перспектива», лежащая во внутреннем кармане моего пиджака, давала возможность строить самые приятные планы.

Обычно перед грозой воздух становится каким-то влажным и вязким, возникает духота, заставляя интенсивно потеть идущих по своим делам граждан. Я же этим летним днём ощущал особый дискомфорт, вырядившись в тройку. С северо-запада быстро надвигалась гроза, уже были слышны раскаты грома, и я зашёл в кафе-бар, летняя площадка которого располагалась тут же, на улице, под большим синим тентом. Не успел я заказать кружку пива, как что-то в небе треснуло, разорвалось, пахнуло прибитой озоном пылью, и уже через минуту огромные капли затарабанили по листьям и крышам, превращаясь в ручьи и водопады и пузырясь, понеслись потоки, остужая раскалённый солнцем асфальт.

Залпом выпив пиво, я заказал вторую кружку и, уже медленно потягивая янтарный напиток, вдыхал полной грудью свежесть летней грозы, любуясь двумя подружками, попавшими под ливень и стоявшими теперь под козырьком автобусной остановки. Звонко смеясь, они поправляли друг другу волосы и отжимали от воды краешки своих платьиц, которые, намокнув, подчёркивали все прелести и без того прекрасных девичьих признаков.

Гроза пролетела, освежив всё вокруг. Расплатившись, я направился домой и не успел далеко отойти от кафе, как неведомо откуда передо мной появились трое в дождевиках (такие целлофановые пакеты с рукавами и капюшоном), натянутых на камуфляжную форму. «Дело плохо, – подумал я. – Гиены…»

Сами себя эти люди называют сотрудниками правоохранительных органов. Народ же придумал им более подходящее название. Одеты они в серый аляпистый камуфляж, напоминающий шкуру гиены, и точно так же, как и эти животные, охотятся они не в одиночку, а по три, а то и по пять особей. Однако это только видимое определение. Ведь на самом деле гиена – полезное и необходимое животное, санитар в своей среде обитания. Эти же существа наделены разумом и свою жертву определяют по особым, только им понятным и выгодным стандартам. Например, они никогда не подойдут к валяющемуся на улице гражданину, независимо от того, плохо ли ему, или товарищ мертвецки пьян. Они не помогут женщине, страдающей от регулярных побоев пьяного супруга. «Когда убьёт, тогда и приходите», – отвечают они. Они не примут мер, видя подростков, нюхающих бензин за гаражами. Им неинтересны бомжи, дерущиеся на помойках и спящие в подъездах. Они не защитят, если из джипа выбегут отморозки и начнут бить и пинать вас. Всё это им неинтересно. Им нужен среднестатистический субъект, работяга, прилично одетый гражданин – студент, учитель, служащий, желательно оставивший дома документы. И ещё лучше, если он слегка подшофе. Вот это их звёздный час – это их добыча!

Любой обыватель отдаст последние деньги, лишь бы не сидеть в КПЗ до выяснения личности. Он боится тюремных ужасов, так умело внушаемых ему этими ребятами. Он напуган рассказами соседа про отбитые почки. И, придя домой, трясясь от страха, он ещё долго будет благодарить Бога, что легко отделался. Вот потому-то и плохо дело, когда вдруг встречаются эти хищники.

– Ваши документы! – произнёс один из них, невнятно назвав свою фамилию, сделав при этом жест рукой – то ли отдавая честь, то ли отгоняя муху.

– В чём, собственно, дело? – осведомился я, сняв пиджак, свернув его, плотно зажав под мышкой и сунув руки в карманы брюк. Эту процедуру я проделываю с тех самых пор, когда однажды меня уже привели в опорный пункт «для выяснения» и, вытаскивая на стол содержимое карманов, среди всего прочего вдруг обнаружили малюсенький пакетик с какой-то дрянью… В связи с чем мне пришлось расстаться с содержимым своего кошелька и с сотовым телефоном, по которому мне благосклонно разрешили сделать единственный звонок, дабы занять у одного приятеля немало денег, чтобы удовлетворить-таки наконец разыгравшийся аппетит майора (теперь уже полиции).

– Так в чём дело? – повторил я.

– Отработка по району. Документы! Вы пили алкоголь!

– Да, две кружки пива в специально отведённом для этого месте. А необходимость носить с собой документы, если вы знаете, в обязанность граждан не входит.

– Э, ты чё такой умный?

– Простите, мы с вами на брудершафт не пили. Хотите выяснять личность? Пошли в опорный пункт.

Была уже заметна некоторая неуверенность в их поведении, когда один подошёл поближе:

– Зачем идти? Можем тут договориться.

– Ну, вообще-то это я как бы должен предлагать, – сказал я как можно мягче, хотя внутри всё кипело. – Пошли в опорный пункт! Денег не дам!

И мы пошли. Двое по бокам, один сзади, и я, как можно плотнее прижав свой пиджак. Главное, дойти до ОП, на этом их миссия закончена, а дальше – будь что будет.

В полуподвальном помещении было накурено и пахло сыростью. Младший лейтенант усердно перекладывал с места на место какие-то бумажки, а из-за монитора торчали голова и плечо с капитанским погоном. Судя по звукам, капитан усердно упражнялся в игре «тетрис». На стенде, рядом с цветными фотографиями щекастых, пышущих здоровьем лучших сотрудников, висели чёрно-белые снимки каких-то тщедушных личностей обоего пола, под которыми было написано: «Внимание! Эти люди совершают кражи в общественных местах!». Гиены ушли, что-то шепнув капитану.

Присев напротив капитана, в течение двадцати минут я наслаждался тишиной, прерываемой временами покашливанием худенького старичка, сидевшего в клетке напротив, и электронной музыкой из компьютера.

– Адрес, фамилия, имя, отчество, – небрежно выдавил капитан. Я ответил. Лейтенант записал данные.

– Из карманов всё вытаскиваем!

Я вытащил на стол ключи, сотовый телефон, пачку сигарет, зажигалку, портмоне же с деньгами продолжая держать в руках. Лейтенант небрежно меня ощупал.

– Кошелёк тоже показываем!

Я вытащил деньги и отдал кошелёк. Капитан оторвал глаза от монитора и посмотрел на деньги.

– Тоже показываем! – сказал он.

И тогда импровизированным веером я помахал деньгами, как фокусник, перед физиономией капитана, и сунул их в карман, завершив весь номер саркастической улыбочкой, тщетно надеясь на его чувство юмора.

Но капитан посмотрел на меня, как партизан на фашиста.

– Садись пока тут, жди, – буркнул он, указывая на клетку. Лейтенант открыл замок, и я невольно стал сокамерником кашляющего старичка.

Ещё минут сорок томительного молчания прервал голос капитана:

– Так, обедать пора. Мы пошли. А вы тут не шумите!

– Простите, а как же со мной? – спросил я, еле сдерживаясь.

– Компьютер завис, – ответил он с издёвкой. – После обеда попробуем. Короче: очко в углу, вода в кране. Пошли, лейтенант.

Конечно, стоило бы только мне поделиться с ним радужными бумажками – и шагал бы я сейчас домой преспокойненько. Но загвоздка в том, что это МОИ бумажки, и мне совершенно не хотелось стимулировать пузатость и щекастость «лучших сотрудников». Меня никто никогда не называл жадным, да и сам я люблю щедрые жесты, но в этой ситуации жаба душила меня с невероятным усердием. И, настроившись на худшее, я был намерен сидеть тут хоть до посинения, но не отдавать свои честно заработанные.

Углубившись в свои мысли, я даже вздрогнул, услышав рядом:

– Сынок, угости сигареткой!

Протянув пачку, я увидел пожилого худощавого мужчину. – Игнат Кондратьич, – пожал он мою руку, и мы познакомились.

Личностью он оказался, можно сказать, исторически-героической. Оказывается, имея незаурядные способности в области рационализаторства, он сорок с лишним лет оттрубил на заводе мастером, прославляя его на весь тогда ещё Советский Союз.

– А я вот, понимаешь, за хулиганство тут сижу. Смешно просто… – сказал он, пытаясь засмеяться, но закашлялся.

– И что же такого мог натворить прославленный изобретатель? – поинтересовался я, поддерживая разговор. – Расскажите, вместе посмеёмся.

– Да, собственно, ничего особенного, – начал он. – Всё началось с той статьи в небезызвестной газете, где труженикам тыла на законном основании полагалось получить компенсацию. Мелочь, конечно, но на дороге всё же не валяется. Да и старуха пристала как банный лист: пойдём да пойдём. Ну, мы пошли, разузнали как там и что. Месяца два бегал я по разным инстанциям, бумажки собирал. Короче, всё как у сатирика: «Им нужна справка, что нам нужна справка на справку, что им нужна справка». Ничего, в общем, не изменилось. Но с горем пополам собрали мы все эти справки, пришли куда надо, а там очередь человек триста. Часа четыре ждать. Дали нам номерок, и пошли мы с бабкой по городу прогуляться. Ну а что? Променады в нашем возрасте весьма полезны. Не штаны же в конторах просиживать.

Гуляем, значит, мы, пейзажами любуемся. Мороженое на каждом углу трескаем. Посмотришь вокруг – всё для людей. Автоматы стоят электронные, услуги оплачивать, ни толкотни, ни очередей – плати не хочу. И любо, и очень дорого. Ну, в общем, нагулялись, обратно идём. И тут мне по-маленькому приспичило. А в центре города ни кустика тебе, ни подворотни, камеры кругом, всё как на ладони, а общественных туалетов нету нигде.

– Фи, – говорит бабка, – ерунда какая. Сейчас зайдём ку да-нибудь, и сходишь. Я, – говорит, – в газете читала, что в парламенте указ издали: если кому вдруг из граждан приспичит, то в любое заведение пускать обязаны.

Заходим мы, магазин вроде, зеркала вокруг, пиджаки, галстуки висят. Девчонка к нам подбегает:

– Здравствуйте, рада вас видеть, хорошая погода, вам что-то подсказать?

Я говорю:

– Дочка, у вас туалет есть? Мне ненадолго!

– Есть, – говорит, – но только для клиентов и персонала. А так, вы уж извините, не положено.

Ну, не положено, что ж сделаешь… Вышли мы. Рядом здание – «Французский дом» какой-то. Там то же самое. Запрещено прохожих в туалеты пускать! Идём дальше. Ресторан. У входа детина стоит с дубинкой.

– Сынок, пусти, пожалуйста, так, мол, и так, сил нет, – вежливо объясняю ему ситуацию. И бабка что-то про газету бормочет. Он из уха какой-то проводок вытащил, посмотрел на нас, обратно воткнул и стоит, вроде как вообще нас не замечает. Я уже было хотел в дверь пройти, сил-то терпеть больше нету, а он меня взял палочкой и бесцеремонно так отодвинул в сторонку. Ну, закипело во мне всё, отошёл я не много, расстегнул штаны и напрудил прямо на витрину! А за витриной граждане, оказывается, сидят, кушать изволят.

Детина даже рот открыл от удивления. Не успел я брюки застегнуть – смотрю, уже эти в камуфляжах подбежали. Откуда взялись, как увидели? И тут, видать, ещё кто-то из руководства ресторана выскочил:

– Это скандал, – кричит, – убирайте немедленно! Ах, иностранные гости! Мы заявление напишем!

– Пишите, – говорю, – но ничего убирать я не буду! По-хорошему просил, не пустили.

Ну, полицейские какую-то бумагу достали, ведут меня к машине. Администратор всё причитает:

– Мы этого так не оставим! Безобразие! – И говорит этому детине: – Стасик, давай по-быстрому убери тут всё.

Ну и я тоже:

– Давай-давай, – говорю, – Стасик, повышай квалификацию! Пока в машину меня усаживали, успел бабке сказать, чтоб очередь не пропустила и за меня не волновалась. Она меня, хулигана-бунтаря, таким восторженным взглядом провожала, у-у-у-у, брат! Последний раз так смотрела, когда я к ней на балкон с букетом сирени забрался. Э-хе-хе, давно это было…

Тяжело вздохнув, старик замолчал, проглотив слезу, и прилёг на скамейку, кулаком подперев дряблую щёку.

Мне хотелось просто сидеть и молчать.

Вскоре пришли наши жандармы и нехотя, словно делая одолжение, установили мою незаурядную личность, вручив на память справку, где указывалось, что я такого-то числа, в такое-то время находился в ОП, куда доставили меня по подозрению в бродяжничестве (!).

Придя домой, я вспомнил, что когда-то в детстве, читая Льюиса Кэрролла, мечтал попасть в Зазеркалье, в такую страну, где всё наоборот. А вот теперь живу в этой «сказке», где беспринципность и равнодушие – залог успешности, а милосердие вызывает усмешку. Где женская стервозность является эталоном современности, а доброта и чистота душевная осмеяны и забыты. Где стало модным не иметь детей. Где можно не сомневаться, что тебя никогда не заберут за бродяжничество, если ты живёшь на помойке и от тебя смердит перегаром и испражнениями. Где наша Фемида восседает в кресле, не имея в руке меча и повязки на глазах, и где такие рассказы воспринимаются как явление само собой разумеющееся…

Витенька

Первого января я проснулся от того, что кто-то настойчиво звонил в дверь. Открыв глаза, а точнее, подняв веки, я взглянул на часы. Они помогли осуществить математическую комбинацию, результат которой способен вызвать чувство негодования и даже приступ ярости, наверное, в любом человеке, отмечавшем Новый год и вернувшемся домой в четверть восьмого. Часы показывали 8:35. Не имея ни малейшего желания пошевелить конечностями, я решил не открывать. Однако настойчивость раннего визитёра постепенно превращала мою и без того гудящую голову в огромный больной зуб, подвергающийся беспощадному лечению.

Отхлебнув из бутылки минеральной воды и не обнаружив в поле зрения своих штанов и правого тапка, со скоростью улитки я стремительно поплыл на звук, зарождающийся где-то в районе входной двери. Открыв дверь, я увидел круглую, расплывшуюся в блаженной улыбке физиономию моего коллеги и приятеля, который, терзая меха баяна, блеющим тенором на весь подъезд голосил: «Пи-и-и-исьма-а-а-а, письма лично на почту ношу-у-у…»

Впустив его и выслушав до конца балладу о Вологде, я нацепил благожелательную улыбочку и, делая пригласительный жест рукой, промямлил:

– Прошу вас, пощадите, пожалуйста! То есть, э-э-э… пардон, проходите, конечно.

Насладившись объятиями, рукопожатиями и поздравлениями, мы ещё долго сидели за столом, вспоминая друзей, коллег и родственников, которые, вероятно, дрыхли в это время и не желали знать, какие кубки и бокалы осушались за их здоровье и за наше желание их долгого пребывания в этой скорбной земной юдоли.

Этого моего приятеля зовут Виктором, но окружающие друзья и знакомые его между собой именуют Витенькой. И, несмотря на его более чем зрелый возраст, о нём говорят именно в такой уменьшительно-ласкательной форме. Не по причине какого-то насмешливого панибратства, а, напротив, восхищаясь его вечной молодостью, неумением унывать, лучезарностью и любвеобильностью.

Действительно, прошло более двадцати лет с того момента, когда мы познакомились. И сейчас он совсем не изменился. На вид ему около сорока пяти было тогда… и продолжается теперь. Небольшого роста, не худощав и не полон, говорит и смеётся тенором, лысоват, любит шляпы и женщин. Его внешность и натура не носят характера брутальности и суровости, которые, казалось бы, должны быть присущи желающему очаровывать мужчине. Витенька был только официально женат пять или шесть раз. И все браки расстраивались по причине ревности. Не его, разумеется! Представить Витеньку неистовым мавром невозможно. Его, поди ж ты, оказывается, ревновали! Вероятно, по мнению дам, он обладает особыми очарованием и харизмой. А по мне, так просто котяра. Котяра и есть!

Витенька – музыкант. Музыкант с большой буквы. Он вокалист, пианист, баянист, домрист, балалаечник, дудочник и сопелочник. Он берётся за любые халтуры, будь то свадьбы, похороны или детские утренники. Мне даже доводилось работать с ним. Он приглашал меня на пару свадеб в качестве ведущего. И яркий финал этих свадеб, содрогаясь, я вспоминаю по сей день.

Как известно, на подобных мероприятиях музыкантам часто предлагают… ну, вы понимаете, разделить, так сказать, радость брачующихся, завидующих, поддерживающих и танцующих. И если музыкант по каким-то причинам не пьёт, то непременно открывается дискуссия на тему приумножения уважения и любви между народами. И Витенька, как индивидуум всех и вся уважающий, просто не мог себе позволить даже подумать отказаться от таких миросозидающих предложений.

После нескольких подобных взаимных возлияний и желания исполнить для гостей что-нибудь задушевное, Витенькина навязчивая идея очаровывать дам превращалась в цель и смысл всей его жизни. В итоге насупившиеся и пьющие горькую мужчины исподлобья взирали на сальсы, ламбады и макарены, выделываемые Витенькой с их жёнами и подругами. А когда Витенька входил в раж и пытался осведомиться у гостей, не желают ли они приватный танец, его просто выводили на улицу (те, которые не желали) и награждали обольстителя-танцора фонарями и шишками.

На следующий день Витенька, оправдываясь, доказывал, что это специальный свадебный кураж. И я, осознав, что куражиться он не перестанет, на свадьбах с ним больше не работал.

У Витеньки было много жён. И, чтобы не сбиться со счёта и не потерять очередность, он частенько упражнялся на пальцах, загибая их и приговаривая: «Шурка, Галька, Надька, Валька, Верка, Танька, другая Галька…» Короче говоря, пальцев едва хватало. И надо ж такому случиться, что очередная его Валька или Танька, отличавшаяся, со слов Витеньки, дичайшей ревностью, выставила его с вещами на улицу и послала к чертям, почему-то собачьим. Не знаю… или она не уточнила адрес, или собачьи черти не отличились особым гостеприимством, но пришёл он именно ко мне. И я, как сердобольный товарищ, предоставил ему временное убежище, вручив дубликат от входной двери.

Причиной его неувядаемой молодости, как я впоследствии понял, была болезненная тяга ко всякого рода оздоровительным процедурам. Он покупал и записывал рецепты, доставал по знакомству различные коренья и травы, делал из них мази, настаивал зловонные напитки. Мылом же он мылся исключительно дегтярным, натираясь после душа какой-то целебной слизью. Он ел глину, глотал натощак чеснок и чьи-то коконы, а также с усердием параноика ежедневно очищался от шлаков.

Иногда Витенька прекращал то или иное лечение, так как не все оздоровительные системы принимал его закалённый организм, будучи, как он выражался, «не совсем подготовленным» к подобным экзекуциям. Случалось это, когда он вдруг покрывался пятнами или на голове выскакивали пупыри. Он даже прервал курс лечения омолаживающей монгольской настойкой, когда почему-то по утрам стал вдруг слышать чьи-то пение и голоса… Но среди всего многообразия оздоровительных методик всегда находилась альтернатива. И всё начиналось сначала…

Как-то, придя с работы, поужинав и развалившись с книгой на диване, я услышал дикий вой и ругательства, доносившиеся из ванной комнаты. В итоге пришлось даже вызывать «скорую». А причиной всему был новый эксперимент в Витенькином уникальном лечении. Какой-то умник поведал ему о чудодейственных свойствах так называемых скипидарных ванн, но, вероятно, утаил происхождение скипидара и дозу его применения. Ничтоже сумняшеся, Витенька приобрёл на строительном базаре пол-литра технического скипидара и, набрав в ванну воды, вылил туда же всю бутылку! После чего и сам залез в ванну, ожидая воздействия целительных сил.

Скипидар же, будучи жидкостью маслянистою, в воде растворяться не желал и плавал себе на поверхности, источая характерный запах и вызывая у «пациента» повышенную слезоточивость. Просидев в ванне по совету учителя не более пятнадцати минут, Витенька благополучно вылез… Но вместо обещанного «приятного покалывания» испытал он, по-видимому, незабываемые ощущения… В результате эксперимента волосяной покров тела Витеньки приобрёл кричащий оранжевый оттенок, а на животе и ниже слезла шкура, как при солнечном ожоге… Последующие две недели походка его напоминала бегущего по арене цирка медведя. Потому как подобное использование технического скипидара категорически противопоказано «хорошим танцорам»… В общем, могло быть и хуже, если бы не его средство от ожогов, настоянное на семенах репейника обыкновенного.

Чтобы как-то обезопасить себя и своё жилище, я составил список, где по пунктам были представлены запрещённые в моём доме оздоровительные поползновения. Строго воспрещалось: 1. Добавлять что-либо в ванну помимо воды. 2. Хранить зловонные снадобья в пределах полезной жилой площади. 3. Конструировать и устанавливать устройства, вырабатывающие электромагнитные и другие «очень полезные» волны. 4. Упаривать урину и практиковать уринотерапию вообще. 5. Проповедовать вегетарианство и солнцеедство. 6. Заниматься самоисцелением по методикам малых народов мира. 7. Приглашать в гости сумасшедшего соседа-биоэнерготерапевта.

Я показал список Витеньке и лишь под угрозой выселения заставил подписать этот меморандум.

Проколотое колесо издает характерный звук «ш-ш-ш-ш!». Это я к чему? Придя вечером домой, заварив на кухне чаёк и листая журнальчик, мой артикуляционный аппарат издал точно такой же звук, только на вдохе. Потому как, опрокинув на себя горячий чай, я оцепенел от ужаса, когда заметил, что из глубины тёмного коридора на меня движется нечто, добра не предвещающее. Как впоследствии выяснилось, Витенька просто шёл на кухню попить водички. Из одежды, кроме купальной шапочки, на нём больше ничего не было. Но при этом все телесные недостатки и достоинства скрывались под слоем уже подсохшей и местами потрескавшейся голубой глины, оказывающей (кто бы мог подумать!) благоприятное омолаживающее действие.

Так в моём списке появился ещё один пункт, запрещающий маски, грязевые обёртывания и глинотерапию в поле моей видимости.

Случаются периоды, когда для музыкантов и артистов наступает так называемое мёртвое время. Причём наступает оно, когда ему заблагорассудится. Вот и тогда мы с Витенькой переживали нечто подобное. Зарплату постоянно задерживали, халтур и подработок не было, как будто бы все нарочно сговорились не рождаться, не умирать и не жениться. Когда очень хочется кушать и своевременно оплачивать коммунальные услуги, волей-неволей где-то в мозгу включается резервное питание и подаёт спасительные идеи. И моя идея зарабатывать на улице, исполняя под гитару популярные (и не очень) песенки, довольно успешно оправдала себя.

Хоть Витенька на этот счёт и руководствовался принципом: «Никогда Воробьянинов не протягивал руки», однако постоянно питаться кореньями и листьями почему-то тоже не хотел. Да и за квартиру нужно было платить вскладчину. И ему пришлось, переборов-таки свои устои, тоже выходить с баяном на улицу. Он немного стеснялся этого, опасаясь, что кто-либо из знакомых его увидит и как-то не так отреагирует. И потому уличные концерты он давал, будучи в «гриме», состоявшем из широкополой шляпы, тёмных очков и накладной бороды без усов. В таком виде он был похож на ортодоксального еврея и ваххабита одновременно. Но народ благосклонно воспринимал музыку и поощрял странного человека в шляпе железками и бумажками.

Ради приумножения капитала работали мы с ним в разных местах. И что говорить, наше финансовое положение налаживалось. Но продолжалось это, увы, недолго. Ведь Витенька не может жить без фокусов: впутываться и вляпываться во что-либо давно стало его жизнеутверждающим кредо.

Как-то днём мне позвонили из районного отделения милиции и сообщили, что дружбан мой задержан по подозрению в терроризме. И что я, с его слов, единственный человек, кто может подтвердить его личность. Захватив паспорт горе-террориста и пенсионное удостоверение, я ринулся спасать друга из лап удивлённого правосудия. Ведь что-что, а удивлять Витенька умел. В объяснительном рапорте участкового, задержавшего преступника, значилось: «Гражданин В., исполняющий под баян песни на узбекском языке из репертуара группы «Ялла», своей сомнительной внешностью вызвал подозрения. На просьбу предъявить документы ответил, что оставил их дома, рассказывая в дальнейшем о своей нелёгкой судьбе, вероятно, пытаясь вызвать жалость и сочувствие. От оживлённого жестикулирования гражданина В. бутафорская борода зацепилась за пуговицу рукава пиджака и повисла на его левой руке. После чего, бросив баян, гражданин В. пытался бежать, скрываясь за гаражами, где и был пойман подоспевшими сотрудниками и доставлен в отделение. На место происшествия были приглашены специалисты с собакой, определившие отсутствие в баяне взрывоопасных веществ. Баян конфискован. Лейтенант такой-то. Число такое-то».

Вечером этого же дня Витенька как ни в чём не бывало пил чай. Шутил и улыбался. Спустя какое-то время он сообщил, что влюблён в продавщицу мороженого Нургуль, хохотушку с ямочками на щеках, ужасно похожую на главную героиню из фильма времён его юности «Наш милый доктор», в которую он тогда ещё был тайно влюблён. Нургуль отвечала ему взаимностью. Для неё он, собственно, ежедневно и исполнял песни группы «Ялла», имитируя узбекский язык, пока не забрали баян. В общем, Витенька объявил, что у него серьёзные намерения и он просит меня быть свидетелем на их свадьбе.

И вот почти четыре года они живут вместе. Нургуль подарила Витеньке уже двух сыновей! Он не забывает нашей дружбы и на все праздники навещает и поздравляет меня. Вот и сегодня, в первый день нового года, он не преминул осчастливить меня своим визитом. Наконец мы подняли бокалы за мир во всём мире, и Витенька с миром отправился к своей бесценной Нургуль.

Я искренне благодарен судьбе, что у меня есть такой неординарный, чудаковатый приятель. Но всякий раз, когда он приходит (или мы случайно встречаемся), я улыбаюсь, а моя душа почему-то кричит: «Витенька, голубчик, пощадите!»