Текст книги "Эпоха вечного лета"

Всевидящее око

В нашем дворе развлечений было немало. Асыки, пробки, плитки, игры в орлянку, в ножички, в лянгу и сало считались обычным досугом советского подростка. Запретные темы тоже не исключались. Стрелять и тырить сигареты, а также собирать бычки и курить было отнюдь не зазорным. Изготавливать дымовухи, воздушки, пугачи и взрывпакеты вообще считалось эталоном мужественности и отваги. Поржать над колодой карт с порнушными изображениями было вполне себе приемлемо. Но только поржать, не более! В нашем пацанском коллективе считалось стрёмным заострять на таких вещах внимание. Однако среди дворовой молодёжи имело место и некое сообщество из четырёх человек, которых мы презрительно называли «замухрыги-дрочеры». Их несколько раз застукивали за гаражами с порнушными картами, совершающими ручное непотребство.

Эти гнусные личности считались нерукопожатными, и с ними никто не дружил. Если же начинались разговоры на эту тему, то у всех пацанов они вызывали чувство смущения и неловкости, и в итоге явление, именуемое в народе рукоблудием, порицалось и считалось «непацанским». Про это не принято было говорить ни в школе, ни в семье. И потому все сведения касательно этого были (не по нашей вине) весьма завуалированы.

Как-то вечером, собравшись на пятачке из нагромождений досок в бывшей детской песочнице, мы, потренькав на гитаре и тайно покурив, заговорили про это.

– Да. Жалко замухрыг, – сказал вдруг шестнадцатилетний, уже получивший паспорт пацан по прозвищу Чача. Он был старше многих из нас – кого на три, кого на четыре года, – и его авторитет был непререкаем.

Устремив свой взгляд в сторону уже закатившегося за горизонт солнца, тихим голосом умудрённого годами старца Чача поведал нам, что всех дрочеров рано или поздно ждёт страшная расплата. Что раньше этого в Советском Союзе не было, и что это совсем недавно пришло к нам с Запада, а чума двадцатого века СПИД, про который всё чаще и чаще пишут в газетах, как-то связан с этим явлением. Под грифом строгой секретности Чача рассказал нам про своего дядю, служащего КГБ, который на государственном уровне работает над данной проблемой, а также про то, что все дрочеры на крючке и занесены в специальную картотеку. Но самым ужасающим было то, что неминуемая участь дрочера – это однажды и навсегда ослепнуть. Из рассказа Чачи всем стало понятно, что многие слепые вовсе не родились такими, и что сообщество слепых – это не просто общага для незрячих, а государственное спецучреждение, куда попадают несчастные дрочеры. Выяснилось, что родители Димки Подрезова – нашего ровесника, которого мы все знали, – не просто разменяли квартиру и переехали в другой район, а что тому предшествовали события, в подробностях известные только работникам правоохранительных органов, дяде Чачи и ему самому. Ведь изначально никто ничего не подозревал – семья выглядела благополучной, пока Димка не стал замухрыгой и вконец не сдрочился.

Однажды ранним утром Димка ослеп! Безутешные родители вынуждены были отречься от сына. Димку сдали в общество слепых, а сами, снедаемые неизгладимым позором, уехали в Америку. Непонятно, сам ли Чача придумал всё это, или кто-то внушил ему этот белогорячечный бред, но уверен, что его монолог в тот вечер тяжким грузом осел не только на моей совести.

С этого дня я объявил войну такому пороку! Но как?! Как было возможным тринадцатилетнему мальчишке усмирить эти явные физиологические позывы?! О, этот мучительный пубертатный период! У девушек он хоть не так заметно проявляется. Для пацанов же это – сущий ад! В то время, когда на уроке физкультуры девочки прыгают через козла, все мальчики сидят на скамейках, заложив ногу на ногу! Позыв может случиться где угодно: в очереди за молоком, в трамвае или на любом уроке – стоит только дать волю и без того скачущим по кочкам мыслям. Это происходит каждым утром! Ежедневно! И требует немедленного самопознания! Холодный душ и сила воли стали верными моими соратниками в борьбе с этим злом.

В один день под предлогом пообедать я вернулся домой. На мне не было лица! Меня знобило и лихорадило! Мои внутренности обжигало огнём, а в районе пупка порхали бабочки. Есть не хотелось совершенно. Хотелось свеситься с балкона и орать, ведь почти два часа мы с пацанами сидели на заборе футбольного поля и наблюдали, как соседская девушка по имени Аня упражнялась в игре в большой теннис. Девушкой Аня была невероятно красивой! Божественными казались её огромные серо-зелёно-голубые глаза, пухлые губы и густые чёрные, собранные в хвост волосы. А её улыбка и ямочки на щеках просто лишали дара речи! Года на два она была старше нас и занималась теннисом профессионально. Взмокшая от тренировки открытая маечка крича подчёркивала все её превосходные девичьи признаки, а короткие чёрные шорты, сужающиеся в талии, давали возможность любоваться игрой её упругих больших ягодичных мышц в моменты различных выпадов и ударов ракеткой. Не скажу про огонь и воду, но на эту девушку можно было бы смотреть вечно! Очень быстро тренировка закончилась, и Аня, послав воздушный поцелуй нам, зрителям, упорхнула и скрылась в подъезде своего дома. Внезапно почему-то у всех сидящих на заборе возникли срочные домашние дела, и двор опустел.

Подобно голодному льву в клетке, я ходил по комнате из угла в угол и изнывал от страсти. Дома на тот момент были бабушка и сестрёнка Женечка, которые усиленно занимались дыхательной гимнастикой у себя в комнате. Все мысли мои рисовали один только образ!

Спасением от разбушевавшихся и вспенивающих мою кровь гормонов было только одно! Я заперся в ванной, включил воду, и… Прости меня, Господи! Странное дело, но не прошло и минуты, как все страсти чудесным образом улетучились. Тут же на их место пришло осознание гадливости, стыда и страха за содеянное. Ненавидя себя за безволие, я полез под душ, пытаясь смыть с себя этот укор, поедающий мою совесть. Голову мне дозволялось мыть только хозяйственным мылом. Пахнущий персиками шампунь «Кря-кря» предназначался исключительно для Женечки, как не щиплющий (видите ли) глазки. Обильно намылив волосы, я встал под душ и, смывая пену, заодно помылся весь. Приняв душ, я почувствовал лёгкость, и тяжкие мысли меня более не угнетали. Зажмурившись от удовольствия, я стал елозить по своей шевелюре и физиономии чистым махровым полотенцем. Открыв глаза, я вздрогнул и уронил полотенце – вокруг была темнота! Ничего не понимая, я протёр глаза руками, протёр ещё и ещё раз, но темнота не рассеялась. Я слышал, как с душа сбегают и журчат в сливном отверстии остатки воды, но ничего не видел. Руки и ноги сделались вдруг ледяными, и стали слышны удары желающего поскорее выскочить сердца. Плоть оцепенела. Осознание, что зрение не вернётся, в какой-то миг перемешалось со всей моей прежней жизнью. Упав на колени, издал я не своим голосом такой ужасающий вопль, во время которого мольбы о прощении и все мыслимые и немыслимые обеты и клятвы были даны Господу! Не переставая вопить, почувствовал я на своих щеках горячие слёзы в тот самый момент, когда свет вдруг появился и Женечкин голос за дверью пропищал: «Максим, Максим, что случилось? Я пошутила. Максим, что случилось?»

Надо сказать, что выключать друг другу свет в ванной и в туалете в те дни было самой обычной нашей забавой. Первые секунды я не мог выдавить ни слова. Моё горло пересохло, и только похожий на хрип загнанной лошади звук вылетал из моей груди. К Женечке присоединилась бабушка, сгорающая от любопытства, что же стало причиной моего крика, которому позавидовал бы сам Тарзан. Но я молчал, жадно хлебая из-под крана холодную воду. Напившись и ощутив наконец под собой уже не ватные ноги, первое, что смог я произнести (а точнее, прокричать), было: «Да пошли вы на…!». Не припомню теперь, как я объяснялся с бабушкой и сколько дней не разговаривал с Женечкой, но факт, что обещания Богу были даны, оставался фактом!

Теперь, прочитав эту историю, моя сестрёнка поймёт, как в детстве ей невольно посчастливилось исполнить роль «указующего перста Божия», так вовремя однажды нажав на выключатель.

Размышления о Чуде-Юде

Смотрел давеча кинокартину… Не фильмец, не сериальчик, а именно КАРТИНУ – «Варвара-краса, длинная коса». Так вот. Там есть один момент, когда Чудо-Юдо празднует свои именины. И там, значитца, ему хвалебную песнь поют все его приспешники и почитатели: «Как на Чудо-Юдины именины испекли пирог из глины…» – ну и прочие приятности… Чудо-Юдо тем временем на троне восседает и всей пакостностью своей весьма манерно умиляется… То, что Чудо-Юдо он и глину жрёт – это понятно… Но! До меня только недавно дошло, что… у Чуда-Юда априори не может быть именин! Это стёб высочайшего класса! Возможно, у него есть день рождения, но не ИМЕНИНЫ! При крещении (а это церковный устав!) человеку (учитывая дату крещения по церковному календарю, по его имени) предлагается в покровители тот или иной святой, дабы в течение жизни человек находил в этом образе своего заступника и покровителя. И в день, когда церковью поминается этот святой, праведник, архангел, святитель, мученик – не суть, человек, носящий это имя, и празднует свои именины, или, иначе говоря, день ангела. Вот! А у Чуда-Юда не может быть ИМЕНИН! Ну, во-первых, его никто не крестил, потому как «Чудов-Юдов» уставом крестить запрещено. А во-вторых, святого Чуда-Юда не существует, и в святцах такое имя не значится. Да, и еще – парадокс… У него имеется дочка, красоты необыкновенной. Значит, и жена у него была, но сказка об этих подробностях умалчивает. Так-то вот! Советский кинематограф – это, конечно, просто явление уникальное и мозг работать заставляющее!

Солнечный человек

Без двадцати минут шесть. Свежее весеннее утро, и в воздухе пахнет Пасхой. Тёплый, сияющий шар, уже показавшийся на востоке, давно разбудил птиц. И птахи, невзирая на приоткрытые форточки, за которыми самое сладкое время сна смакует прогрессивное общество, усердно поют. Свистят, щёлкают, кричат, спорят и смеются.

– Чи-и-ик-чири-и-ик? – не жалея глотки, пытаясь перекричать соплеменников, вопрошает кто-то.

– Ча-а-ак-чи-чиря-я-як! – от напряга чуть не вывернувшись наизнанку, отвечает кому-то собрат.

Дворник соломенной метлой, традиционно соблюдая размер и выдерживая паузы, широко аккомпанирует их чудесному пению: «Ш-ш-ш-ш-ших… Ш-ш-ш-ш-ших… Ш-ш-ш-ш-ших».

Каждый день примерно в это время из подъезда серого пятиэтажного дома выходит солнечный человек. Он небольшого роста и коренаст. Его светло-голубые, не совсем обычные, раскосые глаза, маленький вздёрнутый нос, скошенный затылок, пухлые небольшие руки и торчащие ёжиком тёмно-русые редкие волосы говорят о его изначально предопределённой солнечности.

Оранжевая с коротким рукавом рубашка заправлена в широкие джинсовые штаны на лямках, которые благодаря наличию множества карманов незаменимы в его работе. В преддверии лета штаны нарочно подрублены ниже колен, и не подшитая джинсовая бахрома делает их сверхмодными на фоне ярко-жёлтых носков и красных сандалий. Задрав голову, он внимательно смотрит на свисающие с козырька благоухающие грозди сирени. Множество лучистых морщинок у глаз светом тихим озаряют его лицо и смехом неслышным выражают его счастье. Эти морщинки делаются ещё отчётливей, когда спрыгнувший с дерева мордатый одноухий рыжий кот, зевая и потягиваясь, располагается на скамейке, громким булькающим мурчанием подражая мотороллеру. Каждое утро этот закалённый в боях, гордый и самобытный предводитель местного кошачьего общества благоволит спускаться к завтраку. В летний период кот обитает на дереве, в старом вороньем гнезде. В непогоду же, как правило, обретается в недрах подвала. Кот невероятно дик и презирает всех людишек, но по отношению к человеку солнечному, как видно, придерживается иных взглядов.

– Ыжик, Ыжик, – отрывистым высоким голосом говорит солнечный человек, вытаскивая из кармана завёрнутую в бумажку сосиску.

Заметив угощение, кот, презрев свою гордость и врождённую амбициозность, уже трётся мордой о жёлтые носки благодетеля. Подобно котёнку, он заваливается на спину и, играя лапками, издаёт такие милые, нежные звуки, что, наверное, самый свирепый вождь людоедского племени, услышав сие, смахнул бы слезу умиления. Но стоит только сосиске упасть на асфальт, как этот пушистик, изрыгнув хриплый вопль победы, набрасывается на добычу, в три прыжка оказывается на дереве в своём страшном логове и, дико озираясь, изволит завтракать.

– Хитвый, хитвый Ыжик, – грозя коту пальцем, заливается сдавленным смехом солнечный человек и, взглянув на свои большие электронные часы, необычной, но уверенной размашистой походкой отправляется на работу.

Имя у солнечного человека, можно сказать, тоже не совсем обычное. Ещё в роддоме, узнав диагноз «синдром Дауна» и испугавшись, отец ребёнка просто исчез, а убитая горем мать ежедневно вынуждена была принимать слова соболезнования и ловить сочувствующие взгляды от всех «желающих добра». В те дни пожилой акушер привёл потайными тропами в палату роженицы своего друга, старенького священника, который отыскал нужные слова утешения и обнадёжил почти отчаявшуюся женщину. Спустя пару месяцев мальчика крестили, дав ему имя Евфимий (в переводе с греческого «доброжелательный»). В дальнейшем мать маленького Фимы, Александра Ильинична, беспрекословно выполняла наставления священника, потому как в прошлом по профессии своей батюшка был врачом-невропатологом, практикуя в сфере эпилептологии, соответственно, мог давать правильные и полезные советы касательно воспитания не совсем обычного малыша. Советы эти были довольно просты: не оставлять мальчика без внимания и заниматься с ним, когда только возможно. Читать ему, читать вместе с ним, считать, рисовать, слушать музыку, посещать цирк, кино и театры. В последнем, надо сказать, недостатка Фима не испытывал. Александра Ильинична служила бутафором при театре юного зрителя. Доброго, улыбчивого Фиму в театре любили и порой даже доверяли ему роль какого-нибудь скачущего у ёлки зайца или задумчивого молчаливого гриба.

Детство и отрочество Фимы выпали на период восьмидесятых годов прошлого столетия. В то время секции и кружки для детей были многочисленны и бесплатны. И открыты они были тогда для всех ребятишек! Болезнь не мешала Фиме ходить на плавание и посещать кружок макраме, тем самым развивая мелкую моторику. Нельзя не отметить, что мальчик добился хороших результатов, занимаясь почти десять лет вольной борьбой, завоёвывая не последние места на районных и городских соревнованиях среди юниоров.

По совету священника, ребёнка в спецшколу мама не отдала и, несомненно, правильно сделала. В свои пятнадцать лет он уже был на порядок понятливее, разумнее и физически крепче многих своих ровесников, гуляющих во дворе. Внешность и речевые особенности синдрома не позволяли Фиме рассчитывать на дружеское и искреннее расположение сверстников. Принципы верной дружбы, взаимности и уважения он всё больше впитывал со страниц хороших книг, читаемых им вслух, как и просила мама.

Ну а сейчас, спустя годы, оправдывая на все сто процентов значение своего имени, Фима шагает на работу. Мама уже давно не служит в ТЮЗе и, страдая диабетом со всеми его последствиями, почти не встаёт с постели. Теперь Фима – единственный мужчина и хозяин, только на нём всё и держится – и стирка, и готовка, и все расходы. Маме, конечно, приносят пенсию, но её хватает лишь на оплату коммунальных услуг да на один поход на рынок. Александра Ильинична знает, что сын не оставит её в беде и не позволит маме заплакать, но всё же утирает порой слёзы. Слёзы радости и благодарности Богу за такого сына. Что было бы, если бы не своевременная поддержка мудрого, давно уже ушедшего в иной мир священника? Что сталось бы с ней теперь, если бы не сын?

Неподалёку располагается базар, на котором десять лет назад однажды появился Фима и предложил свою помощь. Базар не маленький. Кроме продуктов питания, овощей и фруктов, там ежедневно предлагают обывателю и бытовую химию, и одежду, и игрушки, и ещё много всего по запросу потребителя.

Скептически и недоверчиво смотрели первое время торгаши на странного человека. Но вскоре, смекнув, что парень он ловкий, сильный, понятливый, а главное, честный, уже не просто просили его вынести на помойку мусор или сбегать за водой, а прямо-таки нуждались в его услугах, экономивших их время и нервы. Помимо всех прочих положительных качеств Фима обладал тонким чувством юмора, а также, осознавая всю свою необычность, превосходным чувством самоиронии. С ним можно было и поговорить, и от души посмеяться. Аккуратность и пунктуальность тоже являлись незыблемыми качествами его характера. Он приходил к самому открытию базара и добросовестно осуществлял свою деятельность. Благодаря какому-то шестому чувству, биологическому режиму, он точно и, главное, вовремя всюду поспевал. Торговые лавки (или, по нынешним временам, бутики) только и ждали его появления. Именно это ощущение нужности вдохновляло Фиму.

Вот так просто, не надеясь ни на службы поддержки, ни на иные кальсонопротирающие конторы, Фима однажды пришёл и проявил себя незаменимым в данной сфере. Ежедневно он разгружал, загружал, выносил, приносил, разменивал, бегал в аптеку, сортировал, выкладывал, упаковывал, распаковывал и проделывал много ещё всего такого прочего, за что и получал в конце дня неплохую копеечку. Хорошие, но утратившие товарный вид продукты и даже пара залежавшихся на складе каких-нибудь кед или спортивных штанов были тоже всегда как нельзя кстати. Самый скупой и угрюмый барыга не мог себе позволить не отблагодарить лучезарного Фиму за помощь.

В свободное от работы время он, заложив руки за спину, стоял возле входа на базар и, задумавшись, наблюдал за пенсионерами, играющими в шахматы неподалёку на скамейках.

Как-то раз, покупая что-то на базаре, я стал очевидцем одного почти что вестерноподобного эпизода…

Один из торговцев, как обычно, подозвал Фиму и попросил вынести мусор и ненужные коробки. Фима почтительно кивнул и, вынув из кармана моток шпагата, стал перевязывать кипу негодного картона. Рядом с бутиком, облокотившись плечом на витрину, стоял недавно принятый на работу охранник – тщедушный долговязый парень в камуфляжной форме с прыщавым личиком и надменной ухмылкой. Озираясь по сторонам, механически щёлкая семечки и сплёвывая шелуху, он больше смахивал на степного тушканчика, нежели на блюстителя порядка. Увидев Фиму, он вдруг замер и, открыв рот, с минуту наблюдал за странным человеком. Когда, наконец, импульсы его головного мозга обрели связь с речевым центром, он, пошамкав губами, спросил торговца:

– Гы… гы-ы… А чё, этот дебил у тя работает? Гы… гы… гы-ы-ы. Ты чё, ему бабки платишь? Гы… гы… гы… Его мамаша, по ходу, была бухая, когда заделала этого дебила. А-а-а? Гы… гы… гы. Во-о-от же урод… деби-и-ил. Гы… гых-гых-гых.

Охраннику в этот момент, вероятно, показалось, что он-таки ярко блеснул остроумием. Торговец попытался что-то ответить, но Фима поднял руку, установив таким жестом тишину, и подошёл к мастеру сатиры и юмора.

Глядя снизу вверх на придурковатого детину, прищурившись одним глазом, Фима внимательно рассматривал опешившего охранника.

– Чё смотришь, дебил?! Иди вон говно собирай, урод, – только это и успел вымолвить шутник, как Фима резким движением левой руки сжал хаму причинное место. Оторопевший блюститель порядка попытался отпихнуть свободной от семечек рукой Фиму, но тот с ловкостью кошки блокировал ожидаемое поползновение, основательно вцепившись в запястье, ловко вывернул кисть нерадивому охраннику. Прыщавый верзила застонал и медленно опустился на колени.

– Не кьичи! Пожауста, только не кьичи. Тебя как звать? – звонким голосом спросил Фима.

– Ви-и-итя, – жалобно прохрипел охранник.

– Посоушай, Витя. У меня очень сийные уки. Если я сожму евую уку, твои оешки пьеватятся в омьет, а если пыавую, то суомаю тебе, дуаку, пайцы, и мне, дибиу, за это ничего не будет! Если такое соучится, то тебе же, пьидуоку, пьидется ходить и доказывать, что я вовсе не дебиу. Поняу?! А тепей… Попуаси пуащения за то, что ты сказау пуо мою маму, и мы с тобой помнимся.

Окончив монолог, Фима слегка напряг левую руку.

– Прости, братан! Прости! Я жёстко попутал, – кряхтя произнёс опозоренный юморист.

– Бог пуостит, – ответил Фима и, отпустив раскаявшегося, вернулся к своим коробкам.

Охранник встал и, виновато оглядываясь, побрёл к выходу.

– Эй, Витя! – крикнул вслед Фима.

С видом побитой собаки Витя обернулся.

– Миись, миись, миись и бойше не деись, – звонкой скоро говоркой выпалил Фима.

Многие были очевидцами случившегося и многозначительно кивали головами, выражая удивление и уважение к необычному человеку.

Хозяина базара все торгаши между собой называли Карабас, хотя напрямую обращались почтительно – Карабай Сарсенбаевич. Однажды этот высокий, усатый и очень полный, страдающий мигренями мужчина с лоснящимися щеками стоял у входа, ожидая очередного мздовоздаяния за аренду. По причине небывалой жары Карабас обмахивался китайским розовым веером и поцеживал из бутылочки холодненький чаёк. Фима, как обычно, осуществлял свою привычную деятельность. И надо ведь было такому случиться, что Фиме накануне кто-то додумался подарить свисток. Будучи по природе человеком немногословным, Фима оценил специфический юмор. Надо было видеть, как свистом откликается Фима на поручения торгашей и как, выполнив то или иное, лихо отдав честь, свистом объявляет об их благополучном завершении. Кого-то это циркачество откровенно забавляло, а кто-то и вовсе не обращал на Фиму никакого внимания.

Мздовоздаятелъ Карабаса, видимо, где-то задерживался, а у хозяина базара изматывающая раскалённая духота медленно вызывала головную боль. Освободившийся от дел Фима подошёл к Карабасу и протяжным свистом поприветствовал хозяина. Карабас недоумённо взглянул на Фиму и, сочувственно покачав головой, отвернулся. Многие выходившие и входившие на базар граждане знали Фиму и, как люди доброжелательные, естественно, выражали ему слова приветствия. Фима тоже был человеком вежливым, однако вынуть свисток изо рта не находил нужным и, продолжая шутливое представление, отвечал на все приветствия поясным небрежным поклоном и отрывистой трелью.

С хозяином базара почему-то никто здороваться не желал. Так продолжалось минут двадцать. Поросячьи глазки Кара-баса с каждым приветствием неумолимо округлялись, а усы почему-то начинали зловеще топорщиться…

Вдруг, яростно зашипев и изодрав в клочки свой прекрасный веер, схватившись руками за голову, Карабас возопил голосом громким, но совершенно несопоставимым с его могучей внешностью:

– Несчастный шайтан! – пищал Карабас. – Прекрати немедленно и убирайся отсюда, чтобы я никогда тебя больше тут не видел! – И ещё много различных теорий выразил Карабас касательно и свистка, и Фимы, и базара, и всех их, вместе взятых. Фима, выслушав все пожелания и спрятав свисток в карман, покорно ушёл.

Как у большинства людей вспыльчивых, гнев Карабая Сарсенбаевича быстро утих, уступив место горькому сожалению. Вот уже четвёртый день Фима не приходил на базар, и арендаторы, привыкшие к старательному помощнику, откровенно жалели Фиму, одаривая Карабаса взглядом, мягко говоря, недружелюбным. Человеком Карабай был не злым и совестливым, а потому принял решение отыскать Фиму. Местный знакомый дворник быстро помог ему в этом предприятии.

Сидя в каморке дворника, Карабас рассуждал:

– Ай-вай-вай… Не сдержался. Выгнал больного человека. А он, оказывается, маме помогает.

– Нет, дорогой Карабай, – возражал дворник. – Неправильно говоришь… Это мы с тобой больные. Он здоровее всех нас, вместе взятых. И физически, и душевно. Посмотри, какие одинаковые судьбы и какие разные ситуации бывают. Вот в седьмом доме, например, жила старушка, учительницей пятьдесят лет отработала, тоже сына без отца вырастила. Выучила, образование дала. И что?! Этот говнюк ходил и пятаки на водку клянчил. Может, помнишь, синяк такой? У тебя по базару ещё шлялся. Жужик его называли… Руки ему Аллах дал, ноги, голову, а он? Работать не хотел. Всё, что мог, из дома вынес. С похмелья как-то проснулся и прибил мамашу за то, что денег нет. Десять лет дали… А вот теперь на Фиму посмотри… Вот брат, как у Аллаха бывает.

Этим же вечером Карабай пришёл в гости к Фиме. Увидел всё своими глазами. Фима, как радушный хозяин, суетился и угощал гостя чаем с сушками. Хозяин базара пытался что-то объяснить про мигрени и жару, но Александра Ильинична тихо проговорила:

– Пустое всё это. Фима просто очень послушный. Раз уж сказали ему не приходить, он и не придёт больше. Так уж воспитан.

После всего Карабай официально устроил Фиму и придумал ему должность «дежурный по территории». Взамен свистка Фиме дали рацию, по которой теперь и вызывают его все нуждающиеся в помощи. Прошло уже несколько лет, как я переехал в другой район, но недавно, проезжая мимо того базара, я увидел, как, заложив руки за спину по обыкновению своему, наблюдая за шахматистами, всё так же о чём-то задумавшись, стоит СОЛНЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК!