Текст книги "Эпоха вечного лета"

Автобус

Зима. Морозы. Час пик. Еду в автобусе. Лица сограждан хмурые и недоброжелательные. Видно, что кальсоны, шапки, по́льта, шубы и колготки с начёсом, помимо обогревательных функций, также доставляют и дискомфорт едущим домой гражданам. Все задумчивы и печальны.

Напротив сидит мужчина. Полноват, выбрит, в галстуке. Вероятно, преподаватель или юрист. Шапка-ушанка его собрана и сидит прекрасно, вот только верёвочка, видимо, перетёрлась, и одно ухо болтается. Мужчина не знает этого и, разворачивая газету, солидно отдувается и причмокивает губами. Он похож на серьёзного, но почему-то очень несчастного барбоса…

У окошка стоят школьники начальных классов с огромными рюкзаками и о чём-то громко спорят. Я пытаюсь понять что-либо, но так и не могу вникнуть в причину их дискуссии…

– Я меняю, – говорит один, – две саркомы и бессонницу на одну импотенцию, но только на «Блэк Джек» или «Астру» с «Полётом».

– Импотенции вообще на «Полётах» нет! – отвечает другой.

– Есть! Я видел! – утверждает третий.

О чём это они, думается мне. И я начинаю понимать. Школьники коллекционируют пачки от сигарет, на которых в последнее время стали изображать так называемые последствия от курения. Жуткие, честно сказать, картинки… Просто омерзительные! Однако школьникам нравится. Коллекции, видите ли, у них! Не монеты, не марки, а вот такая дрянь мерзопакостная!

«Что ж, – думаю я. – Всё лучше, чем клей за гаражами нюхать». Странно и непонятно мне. Почему только на сигаретах?! Ведь много всего такого, что грозит гибелью. Автомобили, например… Как было бы, наверное, презабавно, если на капотах машин изображались бы жуткие последствия аварий. Кишки, мозги всякие… Бр-р-р… Какие гадкие мысли!

С задней площадки к водителю автобуса слышится претензия с кавказским акцентом:

– Э-э-э, водител! А пашему аппарат мой ка́ртощка нэ принэмает, а? Дэнги там есть, а он нэ хошэт. Нэт дэнги, говорит. Как нэт?! Скажи ему! Пусть принэмает!

Водитель с не менее кавказским акцентом отвечает:

– Э-э-э… Сам скажи!

– Как я скажи? – удивляется пассажир. – Он же железный! Э-э-э-э, давай проэзд!

И этот смешной момент, увы, не производит на граждан увеселительного эффекта. Все едут хмурые и удручённые холодной действительностью.

Стоим в пробке. Водитель решает объехать проспект по маленькой улочке и, свернув, понимает, что не один он такой хитроумный. Опять пробка. Автобус стоит напротив пятиэтажного дома, и пассажиры наблюдают такую картину: окно на первом этаже без занавесок, на подоконнике кактус, стол посередине комнаты. За столом сидят мужики в майках-алкоголичках, смеются и пьют пиво. Завидя битком набитый автобус напротив окна, мужики показывают пальцем на пассажиров и ухохатываются… грустно и завидно едущим в автобусе.

Я пытаюсь протиснуться к двери. Вот уж и моя остановка. Словно ужик, протискиваюсь и, кряхтя, извиняюсь. Кто-то кричит мне вслед:

– Аккуратнее, мужик, не дави! А то я щас воздух испорчу! Автобус брезгливо выплёвывает меня. Поскользнувшись, я падаю, и тогда уже все смеются.

Эхо Москвы

Анзор Саулович Гукасян важно расхаживал по павильонам ГУМа, выбирая себе чемодан. Молодой парень, работник магазина, показывал, советовал и расхваливал самые последние модели.

Вдохновлённый долгожданной предстоящей поездкой на родину, Анзор не скупился, был вежлив и чрезвычайно весел. Ещё бы! За столько лет проживания в Москве ему выпал тот счастливый и необходимый случай побывать в родных местах и вдохнуть воздух милой сердцу Армении. Ведь прошло уже почти семь лет с той поры, когда молодой человек тридцати лет из небольшого армянского посёлка приехал покорять Первопрестольную.

Сколько лишений, унижений, барьеров и бюрократической волокиты пришлось пережить этому человеку, чтобы организовать и узаконить свой собственный, снившийся ему по ночам бизнес!

Будучи по профессии зоотехником, изначально звёзд с небес он не хватал. И вот теперь имел небольшую, но аккуратненькую фермочку в Подмосковье, где уже под его руководством разводили кур, индюшек, уток и даже перепелов. Анзор Саулович был доволен своим успехом и очень гордился московской пропиской, большой двухкомнатной квартирой в Черёмушках, белым, почти новым «Мерседесом», массой знакомств, холостяцкой привольной жизнью и большим, очень солидным пузом.

Конечно же, он содержал свою семью, когда-то оставленную им в Армении, состоящую из престарелых уже родителей, дедушек, бабушек, братьев, сестёр и множества родных, любимых соплеменников. И вот теперь, наконец, все его родственники умоляют приехать, ждут как почтеннейшего гостя по случаю свадьбы троюродного брата Рафика… Причина посетить родные края и показать родне всю важность, вальяжную щедрость и значимость своей персоны!

Выбрав самый дорогой фирменный чемодан и самый дорогой, сиреневый с серебряным отливом костюм, Анзор Саулович, счастливый и весёлый, мчался домой. Самолёт на Ереван вылетал через двенадцать часов. Времени было мало, требовалось успеть отдать различные распоряжения работникам, поставщикам. Собрать вещи и, самое главное, посетить самый крутой в Черёмушках салон красоты, который располагался неподалёку от его жилища, в доме напротив. Ещё накануне он забронировал себе место для так называемых ВИП-клиентов.

Салон красоты держал марку. Клиенту угождали всячески. Предлагали выпить фирменный коктейль, который имел расслабляющее, успокаивающее и немного анестезирующее свойство – дабы удаление нежелательных и противоречащих эстетике волосков не доставляло клиенту особого дискомфорта. Счастливца, укрытого шёлковым полотенцем, укладывали на удобную массажную кушетку и под медитативную музыку начинали своё священнодействие. Кто-то занимался пятками, отмачивая и натирая их кремами, кто-то делал лёгкий массаж головы, кто-то обрабатывал лицо. В общем, специалистов по всяким там кутикулам, чёрным точкам и эпиляциям была пропасть! Занимало всё это часа три. Счастливец блаженствовал, а чаще всего просто спал. На выходе его ожидали чистая обувь, одежда и сюрприз от салона в виде шарикового дезодоранта, завёрнутого в приятно шуршащую бумагу, украшенную бантиком.

Анзор был щедр как никогда! А на вопрос стилиста, какие он желает процедуры, громко засмеялся, хлопнул по плечу гламурного, тщедушного юношу и ответил: «Да что ты, брат! Сделай красиво… Так, чтоб все мои родственники удивились! На свадьбу еду!»

От многочисленных расслабляющих процедур наш бизнесмен, утомлённый дневными походами по магазинам, крепко уснул на удобной массажной кушетке. Ему даже привиделся сон: будто Католикос Армении с почтением дарит ему икону с его же, Анзора, изображением, на которой, смиренно опустив глаза, он восседает на облаке в окружении птиц – уток, кур, индюков и прочей птичьей живности с его фермы. Слёзы умиления катились по щекам бизнесмена, когда приятный женский голос пропел: «Анзор Саулович, просыпайтесь, всё готово!»

Описывать армянскую свадьбу – всё равно что переписать от руки Библию. Однако Анзор чувствовал себя на той свадьбе как минимум Моисеем. В эти дни не только родственники и друзья, но и почти всё село приходило полюбоваться на явившееся московское чудо. И он в своём блестящем сиреневом с серебряным отливом костюме одаривал всех «паломников» благосклонной улыбкой.

Примерно через неделю, устав от вина и застольной суеты, Анзор со своими школьными друзьями решил вспомнить детство. Неподалёку от села было одно тихое благодатное местечко, где шум реки, чувство свободы и щенячьей радости когда-то так привлекали ребятишек. Горячий каменистый бережок, заброшенная водяная мельница и запруда, в которой мальчишки купались голышом. Часто грезились ему во снах эти места во время его московской эпопеи. И по прошествии стольких лет грешно было бы не посетить с друзьями детства этот райский уголок.

Будто и не прошло этих лет! Взрослые дядьки подобно мальчишкам дурачились на берегу заводи, вспоминая былое, оглашая громким гоготом окрестности. На мангале жарился шашлычок, а в магнитофоне, не умолкая, бешено вращались «Чёрные глаза».

Анзор, отбросив напрочь всю свою напускную пафосность и солидность, вдруг закричал: «Эй, Гарик, Рудик, а давайте купаться как тогда, в детстве!» Вопли восторга и одобрения ознаменовались подброшенными к синему небу разноцветными мужскими трусами, и все бросились в воду. Анзор блаженствовал под лучами солнца…

Казалось, что веселье должно было продолжаться, но то ли настроение пропало у его школьных товарищей, то ли просто все устали, только в скором времени все разъехались и разошлись, попрощавшись друг с другом как-то холодно и даже странно.

Несколько дней Анзор с родителями оставался дома один.

Уже в самолёте он размышлял: «Непонятно всё как-то… всех вдруг словно ветром сдуло, будто и не было ничего… Все исчезли, меня одного оставили. Даже проводить не пришли! Странно… Да, наверное, просто завидуют! Жалкие провинциалы!»

Под гул турбин он медленно засыпал. Ему вспоминалась мать, которая, провожая его, всё причитала: «Эх, Анзорик… Москва – страшный город, страшный! Береги себя, мой дорогой!». Что ж… беспокоится старушка… Вспоминался и отец, который на прощание сказал: «Сынок, ты не присылай больше денег. Все знают, как они тебе достаются…» Благородный старик! Нет уж, присылал и буду присылать! Не будь я Анзор Гукасян!

Поздним субботним вечером он прибыл в Москву. Приняв душ и вылезая из ванны, Анзор вдруг замер перед огромным, во весь рост, зеркалом, висевшим напротив. В таком оцепенении он простоял несколько минут. Медленно рукой приподнимая живот, глядя в зеркало, он вдруг вскрикнул и отпрянул. Его смуглое лицо стало цвета белоснежной ванны. Причиной же тому оказалась его собственная беспечность, возникшая от мечтательного, опьяняющего предвкушения долгожданной поездки на родину.

Весь фокус в том, что, посещая салон красоты, Анзор Саулович тогда лишь похлопал по плечу гламурного стилиста, не уточнив при этом, что значит «чтоб все удивились»… Ведь среди всех приятных процедур была ещё одна, весьма удивительная – «интимная стрижка и покраска». В результате угодливого усердия специфического брадобрея на месте когда-то богатой растительности (которую, впрочем, из-за живота Анзор особо и не замечал) теперь красовалось нечто вроде подушечки для иголок в виде сердечка, причём ярко-розового цвета.

Ошеломлённый модник, вспоминая и озвучивая отборные русско-армянские проклятия, снова полез в ванну… Но ни хозяйственное мыло, ни техническая сода, ни пемзы и щётки не в состоянии были уничтожить это вопиющее кричаще-розовое надругательство над предметом холостяцкой гордости Анзора Сауловича. Сбрить это тоже оказалось невозможным. Кусочек, оставшийся от некогда «густого леса», превратился в дикий колючий кустарник, который больше напоминал спрессованный каракуль.

Несколько часов, кряхтя и потея, бесплодно боролся бизнесмен с этим явлением модной индустрии. В конце концов он вышел из ванной комнаты, достал из бара коньяк и залпом выпил всю бутылку обжигающей горло и душу жидкости.

Ранним московским утром сонные жители его дома и дома напротив слышали вопли, брань и звуки бьющегося стекла. А более любопытные могли наблюдать из окон, как стражи порядка тащили под руки упирающегося и горько рыдающего полного мужчину в сиреневом костюме с серебряным отливом.

Казус-фактор

В школе, а потом и в медицинском институте, в который поступил Эдик по протекции своего деда-профессора, многие предметы и дисциплины не вызывали никакого интереса. Юноша был замкнут, молчалив, аморфен. Тело имел рыхлое, подверженное постоянным простудам и фурункулёзу. Из всех его органов самыми развитыми были разве что большие пальцы обеих рук, которыми он не переставая елозил по сенсорным экранам своих планшетов и айпадов. Елозил с тех самых пор, как стал осознавать своё пребывание на Земле.

До трёх лет Эдик был бойким, вертлявым и любопытным малышом. Обожал сладкое, требовал общения и внимания. Мать и отец любили его, а выплачиваемая ими ипотека рано или поздно должна была обеспечить мальчику собственное жильё. Его отец, работающий врачом скорой помощи на две ставки, и мать, преподающая в двух школах английский язык, в изнеможении приползали домой, где их мощи сразу же застывали в объятиях Морфея. И это время было для них самым желанным, самым священным.

Юридически семья существовала и даже была зафиксирована под номерами различных реестров и артикулов, но фактически такая система и быт медленно жевали и драли на куски их любовь, веру и надежду. «Каждый сам за себя!» – восклицала система. И каждое утро надо было вставать и зарабатывать деньги. «Ты достоин этого», – утверждал быт. И ежемесячно надлежало отдавать заработанное, дабы испытать странное чувство лёгкости. Возможность выспаться (как чувство счастья и отрешённости) была единственным явлением жизни, за которое не требовалось платить. А ребёнка, не вписывающегося в законы системы и быта, желающего отобрать их сон, просто-напросто купировали, вручая ему в руки планшет. Не мамино ласковое слово и не одобрительный взгляд отца, а искусственный, бездушный гаджет… Интернет, изрыгающий обильно и разнообразно, стал воспитателем, учителем и, если хотите, богом маленького создания.

Со временем даже большую нужду не мог справить бедный Эдик, не ощущая в руках сенсорного экрана. Любые перебои с интернетом и электричеством превращали мальчика в ищущего глазами спасения зверька, загнанного в угол. Прогулки и даже аттракционы в парке утомляли мальчика. Его друзья, такие же, как и он сам, были всегда рядом, помещаясь в руке.

Он мог печатать текст и общаться с ними, однако при встрече язык будто бы прилипал к гортани, и слова казались сложными, странными и ненужными. Кто-то сказал однажды: «Самый яркий кинотеатр у человека в голове». У Эдика не имелось такого кинотеатра. Он понимал буквы, но не читал книг.

Всё его воображение давно уже предопределила особая программа технического прогресса. Картинка, выскакивающая на экране, была аксиомична и однозначна. И разве важно, что видеоролики, просмотренные им вчера, сегодня уже не тревожили память? Информация глупости, жестокости, цинизма, подобно тифозному бреду, протекала в его голове, прополаскивая и вымывая задатки человеческой природы. Смех за кадром видеоролика, в котором кто-то больно падал или ударялся головой, указывал, что «это смешно». Глупые шутки ниже пояса стали элементом продвинутости и прогрессивности всех его ровесников, а интеллектуальный юмор – прерогативой только лохов и ботанов.

О, как же тяжела и мучительна оказалась необходимость среднего образования! Ненавистна и противна была школа, дерзнувшая покуситься на возможность самостоятельной мысли. «Они другие, они цифровые», – говорили вздыхая родители, глядя, как ребёнка выворачивает от попытки выучить простенькое стихотворение. Не давались Эдику науки. Ненависть, брезгливость и страх испытывал он к ним, зато мальчик прекрасно усвоил закон: когда не даётся что-либо, то прекрасно берётся и оседает в карманах окружающих его учителей, репетиторов, врачей, полицейских и т. д. И это «недающееся» вмиг становится незримым и проблем ни у кого не вызывает.

Медицинский институт он окончил всё по тому же закону и по нему же получил должность патологоанатома в главном городском морге. Повезло Эдику, спасибо деду! Должность денежная, не требующая особых духовных изысканий. «Мёртвые не кусаются!» – это была его любимая фраза, которая и красовалась в соцсетях в его статусе. Эдик даже гордился своим назначением. Что-то мистическое, потустороннее и таинственное находил он в своей профессии.

Селфи в фартуке, в маске и с пилой заставляли пищать от восторга тупых малолеток. Лайки и восторженные смайлики стали его духовным кормом и смыслом бытия. Чёрный плащ, шляпа и высокие сапоги являлись непременной атрибутикой стильного Эдика. Мамсик, баловень, унаследовавший квартиру от родителей, рассматривающий семью, детей и женщин как наличие лишних трат и проблем, сластолюбивый эгоист, вполне удовлетворённый обилием порнороликов, превратился в циничного мясника… который-таки обделался жидко и обильно на двадцать третьем году своей никчёмной жизни.

В тот день по своему обыкновению Эдик воткнул в свой черепной коробок беспроводные наушники, в коих сальные шуточки очередного стендапера предлагали «тупо поржать», и приступил к вскрытию.

Бездыханное тело пожилой женщины нашли в районе городского рынка и, не обнаружив при ней документов, вероятно, сочли за одинокую или бездомную, отправили в морг. Ни в этот день, ни в последующий никто не справлялся о пропавшей даме, и только во время вскрытия мадам эта сама весьма экзальтированно о себе заявила. После проведения разреза окровавленная рука Эдика, выронив скальпель, шарила по экрану телефона в попытках отыскать номер главного судмедэксперта.

– Вилен Меркурьевич, – блеял заикающийся Эдик. – Ту-тут у неё кровь хлещет. Она-на жи-жи-вая…

Благо что старик находился в здании морга и уже через пару минут, не задавая лишних вопросов, сшивал разрез.

Вилена Меркурьевича, шестидесятитрёхлетнего угрюмого профессора кафедры физиологии, принявшего недавно этого самого Эдика, внука своего старого друга, на работу, колотило от злости. Плавающие желваки его сделались багряными, и весь запас русской гневной речи изливался теперь обильным, бурным потоком на плаксиво трясущего нижней губой несчастного Эдика. Монолог профессора был жестоким, бескомпромиссным и правдивым.

– Господи, кто они?! Что их породило?! – вопрошал профессор, глядя в окно, замазанное белой краской. – Из нескольких сотен студентов по пальцам можно пересчитать тех, кто желает учиться! Прочие же вообще никакого призвания в себе не ощущают. Да что там призвание?! Интереса в жизни не имеют! Однако все крутые! Маменьки, дядюшки хлопочут за вас в то время, пока вы, подобно инфузориям, дёргаетесь в конвульсиях предлагаемых вам обстоятельств. Предлагаемых… Чёрт вас возьми! Принесённых на блюдечке вам обстоятельств! Вы прогрессивны? О да! Удобно носить свой мозг в руке и заглядывать туда по мере надобности! Подобно общественному сортиру поглощаете вы всё дерьмо и блевотину, предлагаемые вам! Вот ваши обстоятельства! А спроси вас: «Эдуард, а что вы вчера смотрели и слушали?» – вам и ответить нечего, потому как мышца ваша мозговая атрофирована и даже мертва! Вы говорить даже правильно не умеете! Ценности?! Ха! Старый лошара трёт что-то о совести и достоинстве… Ведь так вы сейчас рассуждаете?! Несмотря на ваши сверхмодные тряпки и гаджеты, вы все дешёвки! Вас всех можно купить! Купить! Купить всё, купить друг друга. Купить… вот ваше понимание бытия! Вы, как попугаи, твердите о свободе выбора! Но вы даже не удосужитесь допустить мысль – случись завтра, к примеру, магнитная солнечная аномалия, и перегорят, размагнитятся, выйдут из строя все серверы, флешки и прочие технологии – и что тогда?! А тогда пренепременно найдётся дядя, который в обмен на ваш прилипший к руке мозг станет манипулировать вами и вашей свободой выбора. И вы превратитесь в стадо! Вы уже стадо! О Боге я и вовсе при вас упоминать не решаюсь! И всё же мне хочется сказать вам… объяснить, надеясь, что слова мои хоть как-то заставят вас очнуться от вашего инфузорства. Скажу, процитировав вам слова Воланда: «Дьявол существует!» Вы же наверняка слышали такие слова: «Разделяй и властвуй»! Так?!

– Нет, – промямлил Эдик. – А кто такой Воланд?

– Во-о-он! К чёрту! Убирайтесь к чёрту! – взорвался профессор, швырнув вслед убегающему Эдику громыхающий тазик с инструментами.

Женщину отправили в реанимацию. Спустя несколько часов она очнулась и попросила позвонить. Звонила сыну и уверила его, что всё в порядке. Сын, как оказалось, работал в посольстве и на данный момент находился в Пекине. После выяснилось, что с юности дама страдала редкой формой эпилепсии. После приступа в оцепенении она могла пролежать, не подавая признаков жизни, от нескольких часов до нескольких суток. Правда, подобного с ней не происходило уже много лет, но вот рецидив всё же случился.

Спустя время из Пекина прилетел сын, но мама его не встретила. Женщина скончалась от заражения крови.

Эдик работал, не простерилизовав инструменты и даже не сделав предварительный надрез. Вина его была полностью доказана. Назначили наказание в виде шести лет в колонии-поселении. В этот период у Эдика появилось время ознакомиться и с литературой, и с историей, и со многими другими предметами. Со временем ему наверняка стало ясно, что тогда хотел донести до него пожилой профессор, и почему старика так возмутило его вопиющее невежество.

В город Эдик так и не вернулся.

Две главных цели преследует дьявол: 1) лишить человека слова и живого, взаимного общения, а Бог, как известно, и есть слово; 2) внушить всем, что его – дьявола – не существует. И тогда всё! Разделяй и властвуй!

История эта правдива и передана мне устно человеком, знакомым со всеми героями и обстоятельствами данной трагедии.