Текст книги "Избранное. Поэзия. Драматургия"

Мёртвый Маленький я, или Высоты Русской Строки
(Письмо по Грамматике)

Once upon the Century Fourteenth,

Dear Chaucer doth capitalized his «ic»;

Thence, seven centuries it took,

For Russian «я» could rise from low case.162162
  Поэт. переложение от автора: — В четырнадцатом веке, как-то раз, Любезный Чосер озаглавил Англов «ic»; Оттоль, чрез семь веков всех букв и фраз, Глядь, Русское здесь «я», главу подняло ввысь. — …Первая книга, изданная в стиле Принципиальных Озаглавливаний, была: – Джон Клеланд. Кельт-Друидистская Этимология, т.1, пер. М. Гюбрис, 2016, Издательские решения; ISBN 978—5—4474—7304—4) – Факты же стиха ничуть не изолганы и не придуманы: Чосер был, действительно, первый из Английских литераторов, кто рискнул озаглавить то «I», каковое, до 14 в., писалось как «ic». С капитализацией местоимения и фундаментальных определений национальной, географической и пр. непреходящих принадлежностей, Английский язык, ныне – язык Вселенского интер-охвата и интер-когниции.


[Закрыть]

(M. Guebris; beg. 06.2016; Moscowshire)

Отсель, к неоднократным изумлениям и вопросам, которые в последнее время являются неотъемлемо-сопутствующей частью всякой моей публикации и корреспонденции, будь то с друзьями или в абсолютно формальных кругах, Я должен сделать весьма недвусмысленное заявление, а именно: прописной человечек с маленькой буквы, вопреки всем нынешним канонам и понятиям, во мне окончательно мёртв, что означает: – местоименная личность само-утверждённого голоса в грамматической строке, – кое писать с маленькой буквы, до сих пор, дескать, является своего рода неотвратимостью в правилах современного использования Русского языка, – во мне, по правилам моего собственного письма и словоупотребления, наконец-таки полностью раскрепощена и показательно, и бесповоротно озаглавлена. Как Я и писал о том в статье прежней […], Я достаточно долго шёл к этому, и, вот, от сего времени, нахожу возможным восторжествовать над своими прошлыми сомнениями и переживаниями.

То, что Я – пока лишь единственный в России и, думается, также, и за её пределами, кто однозначно озаглавливает местоимение «Я», по-русски, – что, как уже отмечал прежде, мной унаследовано из правил Английского письма, и что вполне удовлетворяет смыслам моей личной позиции и нравственности в самоопределении своих этических (и духовных) границ, что Я нахожу в законе этической эволюции и человеческого прогресса, – таковое, однако, скорее к моему некоторому сожалению, нежели только к моей изобилующей самостностью т.н. вычурной гордыне, поскольку сие, по моему соображению, способно быть принятым (и ещё не принято, увы) другими носителями Русской письменности, к чему мне остаётся разве что лишь желать истинного укоренения сего смысла в идее реального нововведения в общей системе правописания. Отсель, Я должен отнести этакое всем необходимым объяснениям определённого толка.

Оставим же ныне спекулировать на тему о правах человека, об идейном предпочтении свободного демократического голоса и т. очевидно п., – обратимся здесь сугубо лишь к букве и строке.

Итак, местоимение «Я» пишется мной озаглавленно, как, впрочем, и словосочетание «Русский язык», как, собственно, и какой бы то ни было с тем (не приниженный) другой язык, если вы успели это заметить; – что же, в принципе, может означать сие озаглавливание? Я не премину догадаться, что для кого-то вопрос сей, в корне своём, представится быть весьма сходным вопросу об озаглавленности слова, или сказать, имени, «Бог», что у большинства на сегодня не вызывает никаких сомнений, однако в объяснениях обращается лишь к догматически-религиозному утверждению существования символа веры. Но пусть так. В конце концов, ведь, и научно-аргументируемое, и символизируемое представление о Боге никак-де не может быть смыслом отождествляемой малости, и потому, озаглавливая «Бог», – коль скоро мы придаём сему значение, – мы относимся к чему-то колоссальному, высокому, ибо, в противном случае, это было бы просто нелепо или слишком невообразимо-революционно (как никогда ещё прежде!), если б при написании «Бог» с большой буквы, мы подразумевали бы его слишком фамильярное (фамильярно-именное) идиомическое принижение. Не таковы, однако, есть правила письменного слововосприятия и строкосложения. Засим, как и в музыкально-нотной строке, мы утверждаем диапазоны (а точнее, пределы и возможности) возвышения запечатляемого смысла, чувства, опыта и т. п. в строке алфавитной. И, следовательно, божественно-утверждённая высота Русской строки, также, допускает известное (и неотъемлемое! коль скоро мы не пишем то с маленьких букв) возвышение озаглавливаемых имён собственных и, в том, соответственно, названий, возвышающих нашу криптологическую память, – и, отчего же тогда оная высота остаётся ещё, дескать, недостижимой для перво-местоимения «Я»?

Что явствует из того, что имена собственные имеют место быть отнесены высоте Славы, Знания или Памяти? Что утождествленно явлению имени, как его возымению, как его осуществлению? – То, что «…имеют место быть отнесены…» – то «…Я {местоим.} бы отнёс…", и то «Я отношу», если об этаком пишу, а если не пишу, то как если бы даже не вижу и не слышу, и не знаю. И если супротив вы скажете, что это слишком субъективно-поэтический взгляд на утверждённость первоположенных образований, то Я всего лишь замечу, что пред-положенная утверждённость самой речевой логики (Логос), как единственно-постижимого Знания, как запечатлённой истории Знания, известна нам только из речи письменной и никакой другой, и, этак, если моё Я полагает, в своей логической строке, чему-то (или кому-то) иметь место быть озаглавленно-видным, т.е. (повсеместно) признанным, а чему-то (или кому-то) нет, – и если даже так, что тысячи людей при этом, весьма безотчётно, дотоль лишь вменяют чему-то быть более пред-реченно/на-реченно уместным («речь») особливо, а чему-то нет, – то, как раз и в этом, моё Я нисколько не отличается от того пра-писца, кто впервые положил имени, вопреки чему бы то ни было, быть не разве что лишь нарицанным, но именно узнанным, как находящимся на уровне Знания об этом, а, значит, способным достигать вменяемой той высоты; – Ибо, здесь повторюсь, всякие имена собственные, всякие символизмы, всякие примерные образоподобия претворённых смыслов историзированного Знания о Человеке и его Мире есть возыменно-признанны, поскольку изначально имеют место быть, или скажем, существовать, будучи возыменно-сущи. – «Я есмь, есть (estin, существовать.)…» – это толкуется не иначе, как «имеет место существовать…» (Вы, конечно же, помните о чём это…) И, вот, из оной заветной формулы, ничто, имевшее место существовать (но прежде не иначе, как из-речённая малость), в том, переживает успешнейшую этическую и речевую эволюцию и делается возыменно-самостным, и оным же образом, стремится к последующему Боготворению. – «Я есть Господь ваш»: – т.е. имеет место существовать (озаглавленно) господствующий, главенствующий, возыменно-признанный Бог; – и найдутся ли в ком сомнения, что сие «я» никогда бы оттоль уже не могло быть прописано нарицанно-маленьким, ни в прямой, ни в косвенной речи, ибо оное {перво-/главно-сущее} от имени над изреченной малостью (как нечто пред-стоящее чему бы то ни было или, опять-таки, ни чему). – «В ничего имеет место быть Я, существующее Господствующим (или главою) над остальным»; – Я думаю, коль скоро здесь возможно продолжать этаким образом связь вышепредставленных соответствий, то видеть (тот самый) господствующий смысл и его качество соотносимыми нарицанной малости ничего (а иначе сказать, неозаглавленными), явилось бы падением всей сути принципа божественного возвышения строки… Этак, всё, сему образу подобное, Я отношу и обще-граматическому (усимволенному) взгляду на положение означенного местоимения в правилах мною-возвышаемого (смею надеяться!) Русского языка. – Всё, что мне следует добавить в этом месте, это то, что касается вероятных контр-возражений по поводу, якобы, моей сугубой спекуляции слишком заповедными смыслами, не в угоду, дескать, общепринятой культурно-этической манере светски-пристойного правописания и его скромно-прописного человечества, на что Я следом и берусь ответить.

В возвышенном озаглавливании сего личного местоимения, – как единственного, с тем, самодостаточного местоимения в морфологии Русского языка, и, этак, в сравнение всем остальным, находящегося нисколько не в зависимости от какой бы то ни было предметности или действенности, его обусловливающей, но, напротив, известно и всегда обусловливающего таковую по мере явленной или провозглашенной сопричастности оной, – Я должен признать, что, ко всему уже сказанному, на то есть моё особенное соображение, кое вовсе не из рода только лишь интеллектуальной т.н. спекуляции, но кое представляет собой истинную квентиссенцию всех моих совокупно-выражаемых духовно-мистеологических и научно-философских воззрений. Далее, не убоясь признаться, скажу, что превосходная Идея, наследуемая мной от первоначал платонической и нео-платонической системы прогрессивного человечества, вкупе со всеми сверх-современными взглядами цивилизованного мира на иммортализацию и космогенез растущей Антропосферы, всецело устрояет моё представление о становлении богочеловечества будущего, (иначе, имеющего завещанную способность стать вровень с творимым Идеалом) куда Я смею думать идти никак не на четвереньках. И, в сим утверждении, Я нисколько не меньше того, что сам по себе утверждаю. По всем же предосуждениям, касающимся, дескать, моей отсель уже граждански-этической, а в том, и социально-духовной атавистичности, Я решительно берусь заявить, что вместе с тем, как в свободе от внешних навязываемых понятий и условностей моё (б. ск. «Кьеркегорово») «Я» только и может оказаться способным к постижению воспринятого им Идеала (будь то Знание или Бог, вровень с коим ныне, этак опасно примерствуя, Я предлагаю и остальным утвердить их права и виды на самозначимость и превосходство; и, дескать, что же будет в сим случае с нашим общественным представлением о превалирующем образе того непреходящего Смысла, кой всегда и извечно должен стоять над отдельной личностью в вопросах Веры, Страны или Миропорядка?! – кое-что, однако, в последних этих словах, мне всё-таки удалось вознести-озаглавить над «отдельной имперсональной личностью» в сим полу-предложении, не правда ли? для этически-разумных чтецов, не так ли? Слава мне, Слава!), – и в том суть всех моих, думаю, вам известных, олицетворённых протестов, и сим образом озаглавливаемое «Я» в моей строке этически указывает именно на процесс его роста в постижении Идеала чрез оного утверждённость (или утверждаемость); – к этакому, мне остаётся добавить лишь то, что если бы, со всей упомянутой здесь атавистичностью, мной были бы озаглавливаемы, также, и склоненные формы сего самостного местоимения, то тогда это являлось бы уже, и в правду, вопиющей наглостью, хамством и безумным вызовом по отношению ко Всея Русской Школе письма и её Абсолютной норме. Но, как вы видите, это не в моём правиле.

Единственное из всех уместных здесь возражений, кое относилось бы уже к уровню грамотности умов, поистине замечательных и фундаментально-просвещённых, могло бы основываться на том соображении, что школа Русской письменности исконно наследует давнюю Греческую манеру, согласной которой абстрактных строчных озаглавливаний личного местоимения не должно существовать в принципе, однако, всё, чем Я удосужусь парировать сие замечание, это не иначе, как лишь коснувшись аспекта т.н. культурного Латинского наследия, неизбежного к такому моменту, когда за последние сто-двести лет большее число озаглавливаний имеет место случаться в нашем образованном письменном языке, а, стало быть, прогресс производительности «Я» (являющего, провозглашающего и высше-утверждающего речевую уместность всего, дотоль, нарицанного), можно сказать, на лицо. И, именно, к сему смыслу Я и относил вышесказанные свои слова о становлении богочеловечества, ибо то заведомо в характере наследия греческой духовной этики, и, применительно сему случаю, Я могу подразумевать свои озаглавливания в относительном сравнении, будет названо, прогрессивной манере нео-греческого письма, а точнее сказать, нео-эллинистической манере Русского письма возыменной строки. Что же касается всего этакого в общеупотребительном смысле т. ск. «грамматической угоды», а не только надуманной прихоти, то к сему Я хотел бы, во-первых, отметить то, что это просто более красиво (разве ли не красиво?), ибо, в своём роде и характере, более визуально преподано как то, чему мера – не иное, нежели как натуральная симметрия (а для кого-то, синхрометрика) языка (в каких-то моментах, полагаясь на натуральное чувство такта и вкуса, Я просто обхожусь склоненной формой используемого местоимения, этак, нисколько не заносясь пред смыслом, очевидно, более показательно-видным); а во-вторых, Я должен указать посему на такие позитивные аспекты, также, как очевидная возможность лучшей акцентации в письменной строке: как то, что не есть только лишь усимволенное обозначение тех самых стрессовых ударений над «Я», – кои до последнего времени оставались разве что негласно-подразумеваемыми для писца и для его неозаглавленного местоимения, – но, также, и нахождение одного из путей для выражения более совершенной интонационности речи, вообще, коль скоро ограниченность нашей пунктуации далеко ещё не подобна музыкальному письму с его минорами и мажорами и пр., и далеко не всегда позволяет нам всецело отображать истинно-присущую нашей изреченной мысли эмоциональность, так даже и в полу-тонах, в полуфразах, не говоря о подчас бегло-проглатываемых четвертях нами изречённого. – Не потому ли, как раз, в полемических корреспонденциях не усреднённо-мыслящих мы нередко наблюдаем завзятое повторение чередующихся, один вслед другому, подчёркнутых вопросов, кои, казалось бы, вовсе не трудно избежать?…

На этом Я заканчиваю сие объяснительное письмо; и, этак, на последок, вот, ещё нечто: когда столь часто говорится ныне о гордости и достоинстве Русской культуры, Русского языка, в той же высокообразцовой Московской школе или в той же Украине, во всех тех землях, где имеют место простираться ветви нашего культурно-речевого наследия; когда Президент и его высокопоставленные представители с различных трибун тратят изрядное число слов, этак, в убеждение признательных или пренебрежительных слушателей, – о, сколь неоднозначно ещё то выглядит в применительном смысле истинно-прописанного, наглядно-запечатлённого выражения сией гордости… увы, по не возвеличенной ещё букве: – сколь очевидно и неоспоримо преподавалась бы подобная великая гордость языка, удостоенная своего всея исторического запечатления… аж и в одном только знаке, в одном криптологическом жесте! для всех, кто когда-либо нашёлся б…, решился б.., рискнул.., или посмел бы.., или имел бы несомненное счастье… сказать: – «Я изучаю Русский язык!» Непременно с заглавной буквы, непременно по-русски. – Нет, не странно ли то, что право к сему озаглавленному возвеличиванию Русского языка в мировом масштабе нам даёт пока-что, именно, Английский язык в своих всемирно-принятых правилах озаглавливания, с его надменно стоящим, Богу-подстать утверждаемым «Я», при всём, этак, к нему, с тем, уважением или пусть даже с растущим подчас раздражением, сдерживаемым по-немецки? Английский-то вселенски величает, а Русский к тому – что есть сам по себе?

Не ускользнуло? – Вот, об этаком Я и заключил.

Ко всем вашим продолжениям.

(14.11.2014 – 26.11.2014

дача под С. Посадом.)

Список иллюстраций

 
                                    Стр. 6
 

Реальное изображение чёрной дыры в центре галактики; компьютерный графический оттиск.

 
                                    Стр. 11
 

Сия бабочка (образ со снимка) вполне реальна. Это – именно, та бабочка, которая проснулась столь внезапно в холодном дачном доме, по моему приезду. Прекрасное существо, навсегда достойное своего запечатления в этом графическом оттиске…

 
                                     Стр. 17
 

На рисунке (фото, компьютерная графика) – художественное изображение эклипса 2006 г., по многим причинам, ставшего роковым в моей жизни.

 
                                     Стр. 29
 

Компьютерный графический оттиск с работы совр. художницы Lynn E Windsor, «Musk Beetle, front view; hardground etching and aquatint, 2013. – Исходный образ „Жука“ здесь был использован мною совершенно спонтанно, в силу, единственно, лишь подспудного поэтического со-воспредставления.

 
                                     Стр. 36
 

Авторский графический арт-римейк известной иллюстрации Ж. Б. Симоне «Горе безмерное» к книге Гёте «Страдания юного Вертера». – Вертер, как психоделический персонаж, живущий по оборотную сторону бытия, как если бы по другую сторону добра и зла, ещё мало исследован в культуре и в искусстве. Здесь, один из намёков.

 
                                     Стр. 38
 

Арт-коллаж, компьютерная графика. – Сей персонаж, образ сего странного лика, появился из предстоявшего сему вида чёрной дыры, как совершеннейший продукт непреднамеренного искусства, синтез фантазии и артистической случайности; так, впоследствии, и получилось, что некое подобие нимба вокруг его головы – это ни что иное, как те самые графически запечатлённые полярные вибрации, соответствующие визуализированным процессам вокруг самой чёрной дыры.

 
                                     Стр. 47
 

«Преображение Эллинских доспехов», компьютерная арт-графика.

 
                                     Стр.52
 

«Зарисовка», компьютерная арт-графика, мини-коллаж.

 
                                     Стр. 53
 

Авторский фото-коллаж, компьютерная графика; натюр-предметы с рабочего стола.

 
                                     Стр. 58
 

Авторский фото-коллаж, компьютерная графика; здесь – граф. оттиск собственного вида TrES2B, руки автора, в известных уже космических образах (чёрная дыра, эклипс 2006), явление выше-упомянутого Персонажа, рискующего стать, возможно, одним из культовых символов этакого рода импликации. Он мог бы появляться на страницах и чаще, этак, в разных ипостасях; мне, до сих пор, никак не удаётся придумать ему подходящее имя… (однако, вероятно, это не сам по себе Актисион, как то в контексте сего конкретного произведения…)

 
                                     Стр. 86
 

Графический оттиск с известной картины Л. Э. Форньера «Похороны Шелли», 1889 г.. В своём роде, это пока-что единственное отображение сего исторического фрагмента в искусстве.

 
                                     Стр. 106
 

Авторский художественный коллаж на тему произведения; фото-оттиск, арт-графика; – интерпретированные фрагменты кадров из оригинального фильма по сценарию Арто «Le coquille et la clergyman» (G. Dulac, 1928), а, также, фото-портретные образы фигуры самого А. Арто (Colomb Denise, 1947); его руки, «наложенные на себя», и, конечно же, натюр-предметность преображённого облика G. Athanasiou в роли Дамы. Смею надеяться, что идея олицетворения «триединства мастера, его жертвы и тени» мне сколько-то, в этаком во всём, удалась…

 
                                     Стр. 166
 

«Gloomy Sunday», художественный фото-дистракт, комп. графика. Сие в использовании оригинального портретного снимка Реццо Сересса, сидящего за пиано, пред нотами своего произведения. Преображенный образ пианиста здесь есть, в своём роде, наследие во мне модернистического, – и, возможно, одного из тёмных таковых, – сентимента.

 
                                     Стр. 197
 

Оттиск с оригинального рисунка А. С. Пушкина, 1821, к циклу тетрадочных зарисовок на тему «Влюблённый Бес».

 
                                     Стр. 198
 

Схема предметной детализации образов в предстоящем сему, оригинальном рисунке.