Текст книги "Женщина и мужчины"

Последний раз, занимаясь любовью с Яцеком, Клара вспомнила эти танцы с трупами и, целуя мужа, держала во рту его черный от лекарств язык. Она сама двигала безвольным телом лежащего под ней мужчины. Он был жив, но не для нее. Она касалась его члена бедрами, брала его в рот, но тот так и не ожил.

– Я измерю тебе давление, – подтянула она рукав льняной рубашки Юлека. Его напрягшиеся мускулы сорвали манжету тонометра.

– Расслабься, еще оборудование мне выведешь из строя, – погладила она его по плечу.

Приблизившись к нему вплотную, она видела пробор на его голове и длинные загнутые кверху ресницы, на которые упала растрепавшаяся челка.

– Повышенное, сто пятьдесят на сто. Ты нервничаешь? – спросила она, снимая наушники.

– Кажется, да, я ведь не знаю, что меня ждет, – кивнул он на схему голого мужчины.

– У тебя раньше были проблемы с давлением?

– Когда-то мне прописали лекарства, но я бросил их принимать. Мне лечь?

– А сегодня принимал?

– Нет… вечером приму. У меня вылетело из головы.

– И как давно ты лечишься?

– Время от времени, когда вспоминаю, пью эти таблетки. Уже год… с тех пор как мы расстались с Анкой, моей женой. – Он лег, едва поместившись на кушетке. – Так что со мной?

– Ничего. Слишком много огня, стресса. Сними рубашку и носки.

Он был загорелый, пах свежестью.

– Сядь-ка. – Клара притянула его голову к себе, протерла макушку наспиртованной ваткой и вонзила иглу, после чего легонько оттолкнула, веля лежать на спине.

Она стала водить большим пальцем по низу его живота, отмеряя расстояние от пупка; касаться его упругой кожи было приятно. В ожидании неизвестно чего он прикрыл глаза. Под приспущенными джинсами явно бушевала эрекция.

– Больно? – Клара хотела удостовериться, попала ли она в точку.

– Нет.

Лжет, подумала она: его зрачки реагировали на каждый укол.

Юлек чувствовал ее прикосновения, ее возбуждающую близость, но далее они не смягчали пронизывающие его уколы игл.

– Аууу! – не выдержал он и приподнялся посмотреть, что стряслось с его большим пальцем. – Под ноготь?

– «Глаз дьявола». Неприятно, но результативно. Укрепляет селезенку.

– О Езус, – откинулся он на кушетку.

Клара любовалась им, как произведением собственного искусства. Иглы на животе, ступнях и ладонях держались прямо, вокруг каждой из них, вонзенной на глубину от двух до пяти миллиметров, образовался темный ободок. Юлек походил на святого Себастьяна, пронзенного стрелами, который мужественно страдал на полотнах изобразивших его художников. «Я чувствовала, что он одинок, поняла это с самого начала, с того первого разговора в самолете, когда он, лежа в кресле, норовил обнажить живот. Он беззащитен, потому и бесстыден».

Клара достала новую упаковку игл. После Юлека к ней должны были прийти еще два пациента. С ним же она договорилась встретиться через неделю.

Гуляя по лесу, Яцек отдыхал. Оправдывал его такое времяпрепровождение звездопад – звезды падали каждые несколько минут. В рюкзаке он нес завернутые в фольгу камни – пористые, железистые, не похожие на земные скалы.

– Совсем неплохо, – оценил он результаты недельного путешествия.

Он взвесил камни на кухонных весах, купленных в супермаркете вместе с фонариком, запасом батареек, термосом и консервами.

Ночевал Яцек в гостиницах небольших городков Розточе,[49]49
  Розточе – местность на юго-востоке Польши


[Закрыть] а порой – в своем джипе, завернувшись в спальный мешок. Выходя из лесу, он пытался отвечать на любопытствующие вопросы местных. Они покупали для него в деревенских магазинах питательное трехпроцентное молоко. «Годится как сливки в кофе», – сказала одна из продавщиц. «Неужто они в своих хижинах взбивают себе сливки для капуччино? Может, у них есть компьютеры, спутниковое телевидение и они ведут такой утонченный образ жизни, о котором мы и не подозреваем?» – размышлял Яцек, наблюдая за деревушками издали.

Когда эйфория уединения себя исчерпала, пришла пустота. Яцек заполнял ее образами прошлого. Он ступал по лесной подстилке, и ее шорохи напоминали ему шелест бумаги, когда, переворачиваешь ее, роясь в архивах. Яцек высматривал под ногами камни, и к нему возвращались воспоминания о малозначительных, казалось бы, разговорах, затерянных словах. Истлевшая прошлогодняя листва, шелестящая под ногами, походила на поблекшие старинные фотографии-сепии.

У него болели ноги, жгло глаза. Всякий раз незадолго до полуночи, прежде чем принять снотворное, он отчитывался перед Кларой: жив, не заблудился, никто на него не напал, завтра собирается быть там-то и там-то, спокойной ночи. Слышимость была отличная, помехи появлялись редко. Слова Клары перед сном накладывались в голове Яцека на прочитанные статьи о метеоритах, научно-популярные тексты по астрофизике. «Отголоски погасших звезд. Они слышны через миллионы лет после распада». С утра он просматривал находки вчерашнего дня. Кусочки шлака, трудноотличимые от метеоритов, он распознавал и отбрасывал. Очищал собранные камни от присохшей грязи. Самые ценные могли долететь с Марса, с Юпитера, с планет, лежащих вне Солнечной системы. Менее ценные падают с Луны. Это оценит эксперт. Нет, Яцек не надеялся много на этом заработать – двухкилограммовые колоссы ему вряд ли попадутся. Ему было достаточно и скромной пользы. Ведь убегают не ради чего-то – убегают от чего-то.

– Я отрублю тебе голову, – добродушно сказала Клара Юлеку, когда он пришел к ней во второй раз.

Она склонилась над ним, выискивая пальцами более теплые участки кожи.

– То есть?… – Ему хотелось бояться ее, хотелось длить свой страх, чтобы желать ее еще сильнее.

– Вставлю иглы вот сюда, в шею, – она отогнула его ухо, – и тебе не захочется больше думать. Что ты делаешь сегодня вечером?

– Ничего. А ты? – Он подумал, что Клара намеревается назначить ему свидание.

– Вот и хорошо, поезжай домой, после процедуры тебе нужно будет отдохнуть. – Она вонзила серебряные «дротики» по обе стороны шеи, возле артерий, и погладила его лоб.

– Пани доктор, что вы делаете сегодня вечером? – поймал он ее за руку.

Она намеренно назначила ему прийти во второй раз именно сегодня – на случай если…

– Я тоже иду домой.

– К мужу?

Она молчала. Яцек уехал. Сказать об этом означало бы недвусмысленно пригласить к себе.

– Ты его любишь?

– Это… не так просто.

– Это от чего-то зависит?

– Что?

– Любишь ты его или нет?

– Я не сказала, что…

– Но дела ведь обстоят так: или ты любишь, или… Все остальное – отговорки.

– Он болен.

– Чем?

Она не ответила.

– Что-то ужасно стыдное? Тайна? У него СПИД? Он сумасшедший?

– У него депрессия.

– Он в больнице?

– Уехал. Не разговаривай больше, не двигайся. – Она поправила подавшуюся иглу и отошла от кушетки.

Таймер, установленный на четверть часа, отстукивал последние семь минут. Кто-то нажал кнопку домофона. Вернулся предыдущий пациент – военный в отставке. Раскрасневшийся и запыхавшийся, он буквально влетел в кабинет.

– Пани доктор, люди на улице надо мной смеются. В трамвае дети кричат: «Инопланетянин!» – Он на ходу расслаблял галстук и расстегивал плащ. – Добрый вечер. – Военный машинально щелкнул каблуками, увидев полуобнаженного Юлека.

– Что случилось, пан полковник? – Клара пододвинула ему стул.

У полковника было больное сердце. На акупунктуру он ходил, чтобы укрепить иммунитет перед операцией коронарного шунтирования.

– Ой, забыла!..

Только когда полковник встал на свету, Клара заметила «антенночку», блеснувшую над его головой.

– Я не стал самостоятельно вытаскивать, вдруг бы что-нибудь повредил…

– Нет, ничего бы вы не повредили. – Клара вытащила иглу, продезинфицировала место укола.

Ей было стыдно. «Что со мной происходит? Я же никогда не выпускаю пациентов с иголками в головах… Седина замаскировала иглу и я не заметила?…»

Полковник поблагодарил, оглядел себя в зеркале, пригладил волосы и вышел.

– Знаешь, почему он сам ее не вытащил? – расхохотался Юлек. – Потому что приказа сверху не было!.. – Он стал сам вынимать иглы у себя из ладоней.

– Погоди. – Клара осторожно брала каждую иглу. – Можешь мне не верить, но такое со мной впервые. – Она сама рассмеялась, прижимая ватку к животу Юлека.

Клара стояла между его ногами, и он, сведя их, как бы дружески обнял ее.

– Клара, я не знаю, что ты со мной сделала, но мне стало веселее. После этого, говоришь, я должен перестать думать? О'кей. Кажется, отбросить мысли прочь было бы полезно нам обоим. Я приглашаю тебя туда, где ты никогда не была. Только поторопись, там открыто до девяти.

Юлек и Клара возились в бассейне «Kid's Play», наполненном не водой, а цветными пластиковыми шарами, скатившись в него по туннелю гигантской горки. Вокруг них плюхалась, прыгала и ползала по веревочным лесенкам орущая детвора. Родители посмелее тоже присоединялись к своим чадам, но темп их игры выдерживали недолго. В битве на надувных палицах Клара была на стороне детсадовцев – против Юлека и банды из начальной школы.

– Наподдай ему, наподдай! – поощрял ее мальчуган без переднего зуба.

– Эй ты, больсой, ты мельтвец! – вынес приговор предводитель малышни.

– Я-а? – усомнился Юлек.

Клара приложилась к нему розовой палицей с пенопластовыми шипами, он повалился в шары, и его тут же накрыла очередная волна ребятишек, слетающих с горки. Перекрикивая детей и громкую музыку, Клара и Юлек бежали по темному лабиринту, выстланному матрацами, крепко держась за руки, падая и помогая друг другу подняться.

– В брюках мне было бы удобнее, – заметила Клара, когда они выбрались наружу.

– Отдохнем? Наверху есть кафе.

От «обезьянника» кафешку отделяло звуконепроницаемое стекло. Здесь в тишине родители читали газеты и беседовали, приглядывая за резвящейся ребятней.

Юлек принес воду.

– Тебя здесь знают. – Клара заметила дружеское расположение к нему молодого персонала.

– А как же! Я предпочитаю ходить сюда, а не в спортзал, и за это мне дают конфеты. – После игры в бассейне и прыжков по надувному полу он явно устал. – Эти кресла – от моей фирмы, здешние ребята заказывали у нас замшу и отделку игровой площадки. Согласись, это одно из самых интересных мест отдыха в Варшаве.

Он подтащил фиолетовое кресло Клары к своему и положил ее ноги себе на колени. От бегания по мячикам без обуви на колготах появились дыры, и Юлек принялся массировать через них ее усталые пальцы. Натыкаясь друг на друга в игровом бассейне, они будто стерли существующую между ними дистанцию и, окунувшись в атмосферу детской невинности, когда у мальчиков еще не выросли – в наказание! – бороды, а у девочек груди. Они касались друг друга случайно, а ласкали намеренно. Помогая Кларе войти в туннель, Юлек обнял ее, а она в бассейне, смеясь собственному падению, поцеловала его в губы – незаметно, нечаянно… Ее тело, разгоряченное игрой, плюхаясь с высоты в надувные подушки, обретало беззаботную невесомость.

«Именно в этом я и нуждалась, – выдохнув, подумала она, – в этом, а не в ресторанной игре словами. Развлечение на детской площадке само по себе – бессмыслица, и, что бы ни случилось позже, слишком серьезным оно не будет. В серьезной игре я бы проиграла, мне бы пришлось выбирать вопреки своей воле. А сейчас мы в Расчудесии – стране, которой не существует, а значит, на своей территории», – заключила Клара, наблюдая, как за стеклом позади Юлека летают разноцветные мячики и подпрыгивают на батуте маленькие фигурки.

Ей хотелось, чтобы все уже было позади: и неловкое открывание дверей чужой комнаты, и раздевание, и вопросы: «А так… можно?»

Дойдя до гостиницы, в которой Юлек подарил ей сумку, они, не сговариваясь, свернули к входу, будто возвращались к себе домой. Все было естественно и очевидно, как очевидно было и то, что их обнаженные тела, лежащие сейчас поперек кровати, очень нужны друг другу.

Она обнимала его, сдержанно отвечала на ласки; потом раздвинула ноги и ждала. Представила себя на операционном столе; мужчины в масках хирургов обсуждали, пригодна ли она для сношения. Яцек швырнул перчатки и вышел, не прикоснувшись к ней. Минотавр вынул пальцы из сухого влагалища и посоветовал использовать расширитель. Лиц остальных – тех, что щипали ее за соски, кололи чем-то в бедра, – она не разглядела, но узнавала их по голосу, по презрительным смешкам.

– Выключить? Поставить музыку? – спросил Юлек, взяв пульт с телевизора, слепящего рекламой гостиницы.

– Выключи.

Он ладонью прикрыл ей глаза – тот самый жест, что и тогда, в самолете, а второй рукой ласкал ее клитор, пока тот не разбух, не созрел и между ног у нее не заструился липкий сок. Юлек вошел в нее стремительно и сильно; нескольких глубоких толчков – и вот он уже распинает ее собственным оргазмом.

– Ты нужна мне, Боже, как ты мне нужна, рыжая ведьма! – Она расслышала только «рыжая ведьма».

Клара лежала на его плече. Ей было жарко, спина вспотела. Разгоряченное золотистое тело молодого мужчины казалось ей морским пляжем. Она лизнула его влажную от пота шею – она и впрямь была соленая. «Я обнаженная, я молодая, я на курорте»… – пронеслось у нее в голове перед тем, как она уснула.

– А куда-нибудь в другое место мы пойти не можем? – Клару нервировало предпраздничное столпотворение в «Икеа».

– Здесь есть кафе, сейчас поболтаем. – Иоанна передала ей Мацюся в «кенгурушке» и, подталкивая животом тележку, стала вбрасывать в нее плюшевых зайчиков и сувенирные яйца.

– Ты не задумывалась о том, чтобы перейти в православие?

– Зачем? – Иоанна листала каталог супермаркета.

– У православных и Пасха, и Рождество на неделю позже. Они имеют возможность делать покупки без толпы и давки и при этом попадают на послепраздничные скидки. Эй? – Клара видела по мине Иоанны, что та ее не слушает, поглощенная выбором салфеток с рисованными барашками.

– Женщина! – проворчал небритый парень в стильных узких очках, которому Иоанна своей тележкой забаррикадировала дорогу к лифту.

Его презрительный тон пробудил в ней белокурую бестию.

– Для тебя я – пани женщина!

Напуганный ее агрессией, он свернул к лестнице.

Мацюсь расплакался.

– Мы тебя подождем вон в том баре, за отделом игрушек, – успокоила Клара подругу.

С капризничающим ребенком на руках она ничем не отличалась от засевших тут родителей, которые перекликались между собой, стоя у касс и испачканных едой столиков. Заняв единственное свободное место, Клара вынуждена была глазеть на идиллический плакат, рекламирующий шведскую деревню, – рыжий домик с белыми дверями и ставнями среди зелени лугов; за окном проглядывают силуэты молодой пары. Клара давно не смотрела скандинавских фильмов – с их малоэмоциональными героями под стать тамошним пейзажам. «Оказаться бы сейчас в другой жизни – да хоть в той, что на плакате!»

После ночи с Юлеком она позвонила Яцеку – предложила навестить его и вместе провести праздники.

– В лесу? – Он был настроен скептически.

– Почему бы и нет?

– Без сервировки стола и фарфоровых зайчиков? – иронически намекал он на сувенирные тарелки, которые она доставала в особо торжественных случаях.

– Ты мелочный – думаешь, я тоже?

В их супружестве до сих пор не появился третий, поэтому играть и интриговать Яцеку приходилось только с Кларой. А последнее время он все чаще играл сам с собой, отвергая и Клару.

– Бельчонок, я пока не могу. – Не бойся за меня, – смягчился он. – Это всего лишь месяц. Раз в жизни я могу позволить себе этот месяц?

«Сказать бы ему, за кою я боюсь…» – Клара извлекла со дна сумки кулек с покрошенным печеньем и запихала его в рот Мацюсю, который все еще капризничал. Затем разложила крошки в ряд на столе и принялась играть с ребенком в змею, которая теряет кусочки своего хвоста. Она вытерла малышу нос, себе – слезы.

– Вот и я, – подкатила тележку к столику Иоанна. Взяв заплаканного Мацюся, она заглянула ему в штанишки. – Сухой – значит, голодный. А с тобой что такое? – обратила она внимание на Клару.

– Кондиционер. Аллергия, – заморгала та.

– Мне пришлось кое-что перепроверить. – Из клетчатой сумки через плечо Иоанна добыла слюнявчик и бутылочку. – Моника отговорила меня от идеи ночных горшков. Их уже кто-то запатентовал в Польше – такие же точно, надувные. Когда мы с Мареком в прошлый раз делали здесь покупки, я придумала кое-что получше. Кое-что более стильное.

– Более стильное? – Клара отключила телефон, увидев номер Юлека.

– Сейчас расскажу, только поем… А тебе что-нибудь принести? Мацюсь, сначала мама покушает. Как в авиакатастрофе: сперва кислородная маска мне, потом тебе, – покачивала она недовольного сыночка.

– Я сама пойду. Что тебе взять?

– Пирожные и сок.

Передвигаясь с подносом вдоль стойки, Клара отстучала номер Юлека. Занято.

…На звонки от нее он поставил мелодию из оперы. «Herzlige Tochter![50]50
  Милая доченька (нем.).


[Закрыть] – возносился до ультразвуковой высоты женский голос. – А-а-а-а-а…»

– Знаешь это? – дал он ей послушать после ночи, проведенной у него дома.

– Где-то слышала… – Клара спряталась под теплым еще одеялом. Не хотелось открывать глаза, наполнять их ослепительной начинкой дневного света.

– Ария Королевы ночи из «Волшебной флейты».

Музыка, льющаяся из узких колонок, отталкиваясь от стен пустой однокомнатной квартиры, парила над натертым до блеска паркетом.

Занимаясь любовью с Кларой, Юлек понял замысел Моцарта: найти идеальное сочетание нот для женского оргазма. В ту ночь Клара достигла того самого регистра, выдохи становились все короче, пока не наступил апофеоз – верхнее «до». В ожидании вечера Юлек ставил эту арию, и она его тоже возбуждала; он представлял себе обнаженную Клару – шепчущую, кричащую ему в ухо и в конце концов расплакавшуюся от счастливого облегчения.

…Иоанна устроилась за столом, стерев влажной салфеткой следы чужих липких рук. Довольный Мацюсь бормотал что-то и следил глазами за Кларой, несущей поднос.

– Вкуснятина! – тут же принялась за сладости Иоанна. – Мазаринки, похоже, из картофельной муки, и марципановый тортик. С пылу с жару они были бы, конечно, лучше, а то прямо замороженные. – Она дала ребенку облизать ложечку. – Так вот, моя идея проста. В «Икеа» можно купить все – от детской колыбельки до стариковского кресла-качалки. И все складное – привозишь домой и раскладываешь. – Она расстегнула пуговицу на талии тесноватых брюк.

До Клары не доходили ее слова. Они будто крошились на отдельные звуки и прилипали к полным, густо накрашенным красной помадой губам Иоанны.

– …я должна с ним связаться. С собственником. Он очень богат и очень стар. Я не знаю, сжигают в Швеции покойников или хоронят, хотя это не важно… С моей помощью он организует первый магазин, в котором будет все – от колыбели до… гроба. Гробы, конечно, будут храниться в подвалах, – облизывала Иоанна ложечку.

– Гробы?

– Ну так а я о чем говорю? Ты что, не поняла? Складные гробы из фанеры – сделай сам. Можно приклеивать ангелочков, крестики – что угодно. И, конечно же, подушки, и кружева. Знаешь, сколько стоит стандартный гроб?

– Помню.

Мать Клары каждый месяц отчисляла из своей пенсии шесть злотых в страховое общество – копила на похороны. Она не могла оставить Кларе наследство и хотела, как минимум, уберечь дочь от лишних расходов. Однако страховки все равно не хватило – похороны, пусть и скромные, обошлись дороже. Служащий похоронного бюро взял доплату и, разглаживая ладонью смятые банкноты, обещал позаботиться о «скорбных формальностях». Он будто извинялся за то, что наживается на смерти, и кланялся так низко, что, казалось, у него сломался позвоночник… Кларе не хотелось возвращаться мыслями к тем минутам.

В баре «Икеа» было уютно. Матери, нахваливая еду, кормили детей. Отцы в это время выбирали сборную мебель. Обстановка была спокойной и домашней. «Икеа» воспринималась всеми как второй, со множеством комнат, дом – с кухнями и спальнями, в которых учтена каждая мелочь, начиная от ковриков и простыней и заканчивая чайными ложечками и искусственными цветами. Кажется, в «Икеа» можно переезжать, скупая в кредит один за другим функциональные предметы интерьера. Швед, который все это придумал, знал, как привлечь клиентов. Все дело в простоте схемы: сам собираешь свою мебель, сам строишь свою жизнь и семью. Есть вторые жены, есть третьи, есть бывшие мужья, есть «полубратья» и «полу-сестры» – такие вот дети-полуфабрикаты для воспитания в новых семьях, сколоченных на скорую руку. Нужно только правильно сложить все элементы. Идея складной мебели, как и «складной» семьи, родилась в Швеции – самой продвинутой, если говорить о нравах, стране. Став успешной там, она вместе с сетью супермаркетов «Икеа» покорила мир.

Клара не покупала складного хлама из «Икеа», и вовсе не потому, что у нее не было детей, которые пришли бы в восторг от домашнего конструктора. Она предпочитала традиционную надежность мебели из цельного дерева – простой дизайн письменного стола, шкафы с позолоченными задвижками. Солидное супружеское ложе Клары и Яцека было из красноватой акации… Нет, Клара не признавала ни складной мебели, ни «складных» семей. Когда брак ее родителей распался, мать не пыталась воссоздать из обломков утраченное целое. Часто покинутые женщины, наблюдая издали за неудачами бывших мужей, поджидают их возвращения; Кларина же мать, оставаясь верной мужу, не ждала его. Возможно, поэтому свою собственную измену Клара ощущала чуть ли не на уровне биохимии – как ощущают горечь на губах. Если бы ее совесть была выстлана нежной слизистой оболочкой, то наверняка бы болела, как болит изъязвленный стрессом желудок.

– Вы будете у нас на праздники? – Иоанна рассчитывала услышать положительный ответ.

– Как раз об этом я собиралась с тобой…

– Нет?! А я испеку та-акие мазурки – с финиками, с фисташковой присыпкой…

– Я… буду с Юлеком.

Иоанна, казалось, не поняла – так удивленно она смотрела на Клару.

– И что? Отругаешь меня?

– Ну что я могу сказать? – выпрямилась Иоанна на стуле. – А у него кто-нибудь есть? Он женат?

– Нет. То есть да, но они живут отдельно, она уехала в Канаду.

Это прозвучало как «она наполовину мертва», «она не в счет».

Иоанна сжалась, словно стиснутый кулак, но в этом не было агрессии, желания атаковать – напротив, она будто силилась сдержать в себе какой-то порыв.

Клара заметила ее гримасу. «Я ведь себе причиняю боль, себе и Яцеку, а не ей!»

– Послушай, депрессия – это не грипп, – принялась она объяснять Иоанне. – Ты не думай, что бедный печальный Яцек только и смотрит в потолок, страдая от меланхолии. Почему такие больные зачастую оказываются на улице, становятся бомжами? Да потому, что их семьи не выдерживают существования рядом с ними. Представь, если бы Марек превратился в типа, который только и делает, что издевается над тобой и детьми… Нет, он бы тебя не бил, а только унижал, обращался бы с тобой как с дрянью, которая виновата абсолютно во всем – в его депрессии, в том, что на улице скверная погода… Яцек отворачивается от меня с чувством гадливости. Я тебе не говорила об этом…

– Жаль, – без упрека произнесла Иоанна. – Кажется, я могу понять, что он чувствует… У меня тоже была депрессия и… долги. – Она вынула из «кенгурушки» ребенка, который умоляюще тянул к ней ручки, открыла баночку холодного йогурта и, взяв немного на палец, принялась массировать малышу десны, зудевшие от режущихся зубок.

– Иоська, у тебя не было депрессии, у тебя были самые обыкновенные заботы, и у тебя все прошло! – Темные от недосыпания круги под глазами Клары напоминали крылья ночной бабочки. – Ты и понятия не имеешь, что это такое – психическое заболевание. Я не нужна ему – так зачем же мне быть с ним? О, нет, конечно, я нужна ему – нужна, чтобы болеть с ним вместе, чтобы разделять с ним его депрессию, хотя общаться со мной он не хочет. Он ненавидит меня… – Она раздавила в руке пачку сухого печенья. – У меня самой уже появляется чувство, что он прав, говоря, что люди – мерзки и не нужно ни с кем видеться, что мир ужасен, поэтому я не должна радоваться, не должна ничего планировать, не должна ни на что надеяться, потому что… потому что это вульгарно. А уж чтобы мне заговорить с кем-то – упаси Бог, я ведь настолько отвратительна, что непременно ляпну какую-нибудь глупость, кого-то обижу… Мне вообще не следует ни с кем общаться. Надо сидеть дома и страдать. Я постепенно, незаметно для себя попадаю в зависимость от его причуд и настроений. Будет ли он сегодня удовлетворен или опять начнет орать на меня без всякого повода? Я становлюсь похожей на затравленную жену алкоголика: выпьет – не выпьет, набьет морду – не набьет… Кажется, алкоголизм возникает как бегство от депрессии. Я не знаю, что лучше. Будь Яцек алкоголиком, ты, возможно, понимала бы меня: «У нее муж пьет, вот она и не выдерживает…» Иося, мне остается или принять его мир, его болезнь в себя и лечиться вместе с ним, или…

– И Яцеку до сих пор не стало лучше?

– Мы о ком вообще говорим? О нем или…

Оставить больного – бесчеловечно, Клара размышляла об этом по нескольку раз на дню. Но если бы она ушла от мужа, это позволило бы ей снова стать женщиной, а не опекуншей. Сейчас она – жена. К тому же она врач. Но Клара уже не различала, где болезнь Яцека, а где его истинный характер. Да, порой у него случались проблески нормального мировосприятия, в которых можно было распознать прежнего Яцека. Как-то раз в момент такого кратковременного «выздоровления» они пошли в кино. Во время рекламы, предваряющей фильм, Клара отошла к машине за свитером; когда она вернулась, лицо Яцека уже исказила гримаса скорби и отвращения. Он стал кричать на нее – зачем она тащит его в кино, когда ему хочется спать?

– Ты холодная эгоистичная сука.

«Когда люди открывают друг в друге пороки, глупость, жестокость – они расходятся, – словно оправдывалась она перед собой. – Возможно, болезнь открыла в Яцеке все самое худшее. Ведь не все страдающие депрессией кончают жизнь самоубийством, не все издеваются над своими семьями, не все становятся бездомными…»

Она была одержима своим новым «я». Купила себе новое молодежное белье в спортивном стиле – без шикарных кружев и блесток – и решила сменить духи, которыми всегда пользовалась, которые выбирала вместе с Яцеком. Они отдавали теперь палатой для хронических больных. Этим ароматом сопровождались и все последние месяцы их жизни. Так пахла ее одежда, постель, тело, которое было вечно «на взводе» от плача и скандалов… Клара взяла с полочки в ванной флакончик, достала второй из сумки и открутила золотые крышечки. Она испытывала удовольствие, наблюдая, как из горлышек, похожих на отворенные вены, вытекают в раковину последние капли. «Нет, я не мщу. Просто все полетело к чертям, так пусть и этот символ нашей совместной жизни тоже летит в канализацию. По крайней мере это мое решение…» – Уничтожая старые духи, Клара ощущала забытую радость ребенка от поступка, оставшегося безнаказанным. «Знаю, это по-детски», – улыбалась она сама себе, судорожно сжимая прозрачный флакон и чувствуя ту самую силу, что когда-то, после смерти матери, не позволяла ей оторвать руки от пропахших лекарствами стен их квартиры. Мокрая бутылочка выскользнула из рук и разбилась о кафель. Собирая осколки, Клара поранилась, и ее кровь смешалась с остатками опиумной жидкости.

Новые светло-зеленые, с терпким растительным запахом духи соответствовали стилю Юлека. Его сперма пахла, проникающая внутрь Клары через рот и влагалище, была как белый сок листьев жасмина или одуванчика… Раньше она не глотала сперму, отодвигаясь за миг до того, как брызнет белковая жидкость, отдающая рыбной овсянкой.

Кларе снова хотелось и далеких путешествий, и недолгих экскурсий по выходным. Прогулки в парке, бассейн, сумасшедшие ночи… Она не ощущала угрозы Страшного суда над собой, когда взвешивается каждое слово, каждый ее поступок вплоть до самой обыденной покупки.

– Зачем ты с ними разговаривала? Ты видела их мины? – Яцек неустанно выслеживал человеческую подлость. – Знаешь, сколько процентов американцев доверяет своим соотечественникам? Семьдесят-восемьдесят, – апеллировал он к статистике, полагая, что она знает все. – А у нас? Семь! Семь процентов наивных идиотов, которые верят, что другой поляк их не обворует и не обманет.

– Может, большинство наших сограждан страдают депрессией, только не знают об этом? – Клара сама подсовывала ему этот ответ.

– Ты не сможешь? – Клара, подбородком поддерживая телефонную трубку, вынимала ложкой из миски с краской пасхальные яйца и окунала их в раствор уксуса. – И ты вообще не знаешь когда?

Яйцо, с которого капала зеленая краска, скатилось в миску с красной, взметнув брызги цветной смеси. Клара зубами стянула резиновую перчатку, от злости кусая себя за пальцы.

– Нескончаемая метель. – Юлек в пуховом спальном мешке лежал на полу в аэропорту. За стеклянной стеной мигала заснеженная надпись: Reykjavik. Он говорил в микрофончик, висящий у небритого подбородка, и кликал из памяти на цветной экран мобильника снимки Клары. Вот она на солнце, с прядью волос через все лицо, вот она задумалась, вот окунула нос в цветы – что за странные морщинистые тюльпаны с жилистыми лепестками… Любимая фотография – ее профиль с наушниками плеера – такой он запомнил ее в самолете. Она тогда выбрала Бранденбургский концерт № 3. Юлек делил людей на пять видов – в зависимости от того, какой из концертов Баха им больше нравится. Он влюблялся в «третьебранденбургских» женщин – не из принципа, просто те, что ему нравились, выбирали именно этот трек.

– И ничего не говорят, что и когда?… – Клара старалась вернуть себе самообладание.

– Никто ничего не знает.

– И никакого шанса? – Она слышала себя той, какой была многими годами ранее, когда Минотавр обещал, что они вместе проведут праздники, а потом в последний момент отменял встречу.

– Если бы ты полетела со мной, мы сейчас лежали бы под баром в одном спальном мешке.

– Ты же знаешь, я не могла. – Она ждала возвращения Яцека. – Вам разве не предоставили гостиницу?

– Здесь нет гостиницы, слишком маленький аэропорт. Дали спальные мешки, самогон и в качестве национального меню – «пепси» с польским батончиком «Prince polo». Вот это, я понимаю, самобытность! – Меняя положение, он случайно влез рукой в мусор, накопившийся за полдня вокруг спального мешка в виде подносов с объедками и пластиковых стаканчиков.

– А с делами как? – пыталась она сохранять спокойствие.

– О'кей, я договорился насчет контейнера самых тонких кож в Европе – будет тысяча дубленок.

На мобильнике высветилась смазанная фотография Клары. Четко видны были только ее блестящие темные глаза. Юлек удалил снимок. От низа к верху экрана медленно появлялся следующий, открывая голое плечо Клары, порозовевшую щеку и не слишком осмысленный взгляд. Он сфотографировал ее, едва встав с постели: еще видны следы поцелуев, и взгляд из ниоткуда – будто она не принадлежит себе.