Текст книги "Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке"

Бывшая коллега и друг семьи Булата и Галины Элеонора Никитична Меньшикова, которая когда-то учила русскому языку и литературе юного Юру Зельникова, очень обижалась:

– Много лет назад он забрал у нас фотографии. Обещал вернуть через несколько дней. Не вернул. Я ему напоминаю время от времени: «Юрий Иванович, вы понимаете, что у каждого есть какие-то памятные фотографии, что-то дорогое для семьи. Вы у меня взяли и не хотите вернуть. Вам не совестно? Ну, если вы такой занятой человек, что забрать у вас есть время, а вернуть – нет, передайте с кем-нибудь». А он отшучивается: «Нет, я сам, я никому не доверю, я лично, сам приеду». До сих пор едет.

Что касается домовой книги дома № 25 по Колхозному переулку, я неоднократно в течение нескольких лет просил через своих друзей Юрия Ивановича поделиться со мной данными из этой книги. Пусть она остаётся, в конце концов, в его коллекции! Может быть, он не только уполномоченный, но и краеведческий музей в одном лице. И никаких его находок мне не надо, только данные из не принадлежащей ему книги.

Но он всякий раз отказывал, ссылаясь на то, что сам пишет книгу.

В конце концов я написал ему письмо, заверив, что в моей книге ссылка на его приоритет про калужскую прописку Окуджава непременно будет. И получил вполне дружелюбный ответ:

Марат, дорогой, извини, но не могу пока выполнить твоей просьбы. У меня тоже литературные планы в отношении жизнеописания Б. Ш. Только после публикации. Надеюсь на понимание.

Я в своём ответе не оценил его приязни ко мне и на понимание оказался неспособен:

Дорогой Юра, пойми и ты меня правильно. Я ведь не прошу тебя поделиться со мной твоими открытиями и находками. Твой приоритет будет безукоризненно сохранён, причём с дифирамбами и расшаркиваниями, что сделает дополнительную рекламу твоей будущей книге. Я вообще привык ссылаться на источники.

В противном случае я вынужден буду написать у себя о некоем коллекционере, который выцыганил домовую книгу у Валентины Максимовны Нефёдовой под предлогом, что это для музея. Который взял личные фотографии у Элеоноры Никитичны Меньшиковой с обещанием вернуть через несколько дней, да так и не вернул. И как несколько лет она безуспешно звонила, просила. Есть и ещё примеры, но я их приберегу. Ещё раз прошу понять меня правильно, но я не могу ждать, когда ты выпустишь свою книгу.

На этом наша переписка оборвалась, поэтому я честно сейчас выполняю обещание, данное Юрию Ивановичу Зельникову. Я мог бы привести и другие «воспоминания» калужан о защитнике своих прав. Но я ведь пишу вообще-то не о Зельникове, к счастью, а о более приятном персонаже.

Юрий Иванович, возможно, останется недоволен моей оценкой его литературоведческих изысканий, но на всякий случай скажу, что всё о нём написано с документальной точностью – в Калугу без диктофона я не ездил.

Итак, хозяев дома, помнящих своего квартиранта Окуджаву, не осталось. Но есть их соседка, певица Эльвира Семёновна Никифорова, заслуженная артистка России:

– Я мало что помню. Мой папа тоже, как и Булат Шалвович, был преподавателем. Он преподавал физику, математику, астрономию – очень разносторонний и интересный человек был. Им, видно, было о чём поговорить. Окуджава часто бывал у нас дома. В саду папа построил небольшой домик, мы его шалашом звали. И они с Булатом любили там сиживать. А в том доме, где Булат, жили мои друзья, Витя и Володя, погодки.

Эльвире тогда было шесть лет, значит, и друзья её примерно того же возраста. Стало быть, это кто-то из тех, кого вспоминала заехавшая в Калугу в гости сестра Галины:

Условий для работы, можно сказать, никаких, так как рядом «в валенках по-воробьиному щебечет такой неизмеримо маленький, но очень нужный человечек». А за стеной раздаётся постоянно, как рефрен, в адрес подросшего хозяйского дитяти: «Как дам… Вот как дам… Ну, дам!.. Ну и дам!»

– Дал бы один раз, чтобы потом всё было тихо, – говорил Булат, возмущаясь, не в состоянии сосредоточиться и работать[57]57
  Живописцева И. Опали, как листва, десятилетья… Воспоминания. СПб., 1998.


[Закрыть].

4.

Теперь вернёмся к учебному процессу. В каких классах Окуджава преподавал? Сейчас, когда вышли диссертации и тома, посвящённые биографии Булата Окуджавы, в том числе увесистый том Дмитрия Быкова в серии «ЖЗЛ», наверное, это легко проверить? Оказалось, нет.

Вот что говорится по этому поводу в диссертации Ольги Розенблюм:

Это был 8 класс, Л. Е. Чирков считает, что вел Окуджава именно в старших классах, но Тамаре Абрамовне кажется, что, когда он только пришел в школу, в начале 1952 года, дали ему не то 6 не, то 7 класс – именно как классному руководителю (почему «но», в чём здесь противоречие, если Чирков говорит о том, в каких классах преподавал Окуджава, а Манкевич – о том, где он был классным руководителем? – М.Г.). Тут остается некоторая неопределенность, поскольку Л. Е. Чирков считает, что классным руководителем Окуджава нигде не был. Учителя обычно лучше осведомлены в таких вопросах, но неясность все-таки остается[58]58
  Розенблюм. О. Раннее творчество Булата Окуджавы (опыт реконструкции биографии). Дис… канд. филол. наук. М.: РГГУ, 2005.


[Закрыть].

Сомнительно, чтобы учителя лучше помнили чужих классных руководителей, чем ученики – своих, но не это важно. Другое плохо: нет логической связи между фразами в приведённой цитате. Пользуясь такой «научной» методологией, соискательница громоздит «неясности» и «неопределённости» на ровном месте, а в конце делает замечательный вывод: «Кроме того, неверно и воспоминание Л. Е. Чиркова о том, что вёл Окуджава лишь в старших классах: видимо, он и в пятом вёл, потому что, оформляясь на работу в вечернюю школу, в графе «Выполняемая работа с начала трудовой деятельности» он пишет: «1952–1953/IX Преподаватель 5–10 кл. г. Калуга. 5 м<ужской>. с. ш.».

И невдомёк бедной соискательнице, что «преподаватель 5–10 классов» – это просто название должности в штатном расписании, а преподавать он мог и вообще в каком-нибудь одном классе.

В общем, так из диссертации и не видно, в каких классах довелось преподавать Булату в пятой школе. Однако соискательница случайно угадала («видимо, он и в пятом вёл») – действительно, Окуджава вёл русский язык в 5А классе.

К сожалению, бывшие ученики пятой школы, с которыми мне довелось общаться, не помнят, что Окуджава к ним пришёл в середине 1951/52 учебного года, и говорят только о следующем, 1952/53. Но косвенно истину удалось установить благодаря протоколу педсовета школы от 29 августа 1952 года, на котором, в частности, рассматривались итоги минувшего учебного года.

Там педсовет задаётся вопросом:

Что является причиной низкой успеваемости в 5А классе по русскому языку? (Окуджава)

Ответ провинившегося учителя нам сейчас не важен, а потому мы вернёмся к нему в своё время, когда подойдём к этому 29 августа.

Рассказывает один из бывших учеников этого самого 5А класса Владимир Александрович Захаров:

– Требовательный был, строгий, после его прихода в класс никто уже зайти не мог, оставались за дверью опоздавшие. Несколько дней притирались, пока он нас узнал, кто есть кто, пока выяснил, что мы знаем по программе из того, что прошли. Ну, молодость есть молодость, обычно мы шалим что-нибудь, он предупредил сразу: при мне чтоб была тишина. И мы поняли.

Как же это вдруг ученики так быстро поняли? Оказывается, новый учитель пообещал, что в конце урока, если останется время, он им будет интересную книжку пересказывать. И ещё предупредил, что если кто-нибудь урока не выучил по какой-то причине, пусть подойдёт и скажет перед началом урока – не надо потом выходить к доске, тянуть время.

И действительно, Булат Шалвович не читал, а именно пересказывал. Наверное, чтобы было доступнее для пятиклассников.

– Входит в класс он, мы тихо встаём и так же тихо садимся. Он начинает повторение пройденного. Сперва всех осмотрит: кто прячет глаза – значит, не выучил. И вызывает именно того. «Ой, я не выучил!» – «А почему ты сразу не предупредил?»

К доске одного вызывает, другого, проверяет, кто знает, кто не знает. И вот в последние несколько минут, при условии, что все ответили, в классе не шумели, не галдели, он пересказывал книгу про барона Мюнхгаузена. Ходит он между рядов и рассказывает, а мы все слушаем, раскрывши рты! Книга у него была с собой, он нет-нет, да открывал её, смотрел туда, а несколько раз даже и читал прямо из книги.

Так мы этого урока литературы ждали с нетерпением: когда же снова нам будут рассказывать про барона? И несколько раз так было – то кто-то не послушался, зашумел, или кто-то не ответил урока, он сразу говорит: всё, сегодня никаких рассказов не будет.

Ну, после урока этому парню доставалось, из-за кого мы лишились рассказа! И действовало. Тот, кто не ответил в первый раз, его всё равно учитель спрашивал в следующий раз. И в следующий раз провинившийся отвечал урок назубок. «Ну вот, можешь же, – говорил учитель, – что ж ты в прошлый раз не выучил?»

Клички, как другим учителям, мы ему не давали. За глаза звали просто Булатом. Кто-то из нас спросил: «А что означает ваше имя?» Он сказал: «Булат – это крепкая сталь, из которой делали клинки обычно. Вот я родился, на меня родители посмотрели – крепкий я такой парень был, и назвали меня Булатом».

Когда я разговаривал с Владимиром Александровичем Захаровым, заметил, что он далёк от литературы вообще и творчества Булата Окуджавы в частности. И на вчерашний его восторг от Окуджавы-учителя никак не накладывается сегодняшний восторг от Окуджавы-поэта. Тем ценнее его воспоминания:

– В общении всегда спокойный уравновешенный человек, никогда не вспылит, не накричит ни на кого. Бывает, учитель указкой по столу как даст, указка разлетается, а этот только посмотрит исподлобья, и всё, этого достаточно. Мы вообще не знали, умеет ли он кричать. У него один аргумент был: сегодня вы не будете слушать. А когда он рассказывал, тишина такая стояла, что порой учителя заглядывали, что такое, не пустой ли класс.

Ученик настолько хорошо запомнил своего учителя, что даже одежду его помнит, что мальчишкам вообще нечасто бросается в глаза:

– Любил, видимо, коричневый цвет, в коричневом костюме ходил постоянно.

Теперь справедливости и объективности ради приведём ещё одно воспоминание из этого же времени, мягко говоря, не такое восторженное. Точнее, совсем не восторженное.

Но это уже не ученик вспоминает, а учитель. Заслуженный работник культуры РФ, директор Калужской областной научной библиотеки, а позже – её учёный секретарь, Семён Ильич Миронович закончил ту же пятую школу, но чуть раньше, чем Окуджава в неё пришёл учительствовать. В описываемое же время Миронович был студентом третьего курса Калужского педагогического института:

– Я пришёл в пятую школу со своей студенческой группой на практику. Это было весной 1952 года. Стоим мы в родном коридоре моей родной пятой школы. Почему стоим, не помню. И вот мимо пролетает чистой воды джигит. В сером плаще, это я помню точно. Талия – тростинка, плащ туго перетянут поясом. И усики. А вот что он делал на ходу – напевал или бормотал – сказать не могу. Но что-то бубнил себе под нос. Причём он не проходил мимо, а именно пролетал вихрем.

Я стоял с учителями. Естественно, когда я пришёл на практику в свою школу, учителя, учившие меня, собрались полюбоваться на своего ученика. И на первый мой вопрос: «А это что за джигит?» – а он как у меня сразу в сознании отпечатался в образе джигита, так и потом остался – был дан ответ: коллега, русский язык и литература. А на второй вопрос – каков он – ответ был дан неопределённый: толком его никто не знает. Пришёл недавно, ещё не раскусили.

Разговор продолжился, когда нас повели на урок к Булату.

Не помню тему урока, который вёл Булат, но впечатление помню хорошо – это был не квалифицированный урок. Это я уже не со студенческой точки зрения оцениваю, а с вершины своего учительского опыта. Да и тогдашнему студенту-отличнику, мне было абсолютно ясно – урок не квалифицированный. И первая же мысль у меня была: «Голубчик! Ну готовиться же к уроку надо!»

Первый признак квалификации учителя для меня – распределение урока по времени. Когда я был завучем и приходил на уроки к учителям, то автоматически отмечал, как урок распределяется по времени. Хотя, может, на первое место следует поставить то, насколько учитель видит класс. Весь класс сразу, одновременно.

Булат потом рассказывал, как он наводил порядок в классе, но на том уроке ребята, мягко говоря, не вели себя хорошо. Он не то чтобы не владел классом, а просто не обращал на него внимания.

Да, это никак не стыкуется с тем, что говорили мне разные ученики. Возможно, что тот урок Булата, на котором побывал Миронович, был как раз в самом начале его деятельности в пятой школе и ученики ещё не знали нового преподавателя. А возможно и другое – на воспоминания Семёна Ильича накладывает отпечаток совсем другая история – обида, которую Окуджава нанёс Мироновичу много лет спустя.

– Но самый нехороший случай, который меня разочаровал напрочь и убил всякий интерес к Булату, это не его неквалифицированный урок. Мне неприятно говорить, но когда мы стояли тогда в коридоре, а он пролетал мимо нас, кто-то из тех людей, которые позже, встречаясь с ним, знаменитым и великим, старались быть к нему поближе, тогда сказал то ли «Пьянь!», то ли «Пьяница!» Я на самом деле не знаю, кто это сказал. Мои же собственные наблюдения не дают оснований ни для каких выводов по этому поводу.

Здесь интересно то, что услышанное Мироновичем от кого-то слово сумело его «разочаровать напрочь». Притом что собственные его наблюдения не дают сделать какие-либо «выводы по этому поводу». И это укрепляет меня в мысли, что некая обида управляла воспоминаниями славного и симпатичного Семёна Ильича Мироновича, ныне покойного замечательного краеведа и библиотекаря.

Наталья Торбенкова, дружившая с Мироновичем много лет, не согласна со мной, что именно обида наложила отпечаток на слова её друга об учителе Окуджаве:

– Я думаю, дело в том, что Миронович был студентом не просто отличником, а суперотличником. Ещё до окончания вуза его приглашали к себе две столичные аспирантуры. Представь себе, каким было различие педагогических взглядов троечника и бунтовщика Булата и такого вот студента.

А дальнейшее поведение Булата Шалвовича, его вращение в калужской богеме, похождения по женской части и прочее? Семён Ильич общался ведь с людьми того же круга, все отношения, сплетни и интриги были на виду.

Семён Ильич сказал, что в то время вряд ли кто мог предположить, что эпоха выдвинет Булата в великие поэты. Но именно в этом качестве – великого поэта – Миронович Окуджаву ценил безусловно.

И всё же обида была, и сам Миронович этого не скрывал, хотя в подробности произошедшего категорически отказался нас посвящать. Году в 1995 Семён Ильич написал Булату Окуджаве письмо с приглашением в Калугу выступить в подведомственной ему библиотеке имени Белинского. Тот ответил, что готов приехать, если ему будут предоставлены жильё и гараж для машины. На это письмо Семён Ильич ответил утвердительно насчёт просьб Булата, но написал своё письмо с присущим ему чувством юмора в несколько игривой манере. И что-то там пошутил насчёт того, что денег они за выступление заплатить не смогут. Может быть, эта шутка была лишней, ведь материального вознаграждения сразу не предполагалось.

Как бы там ни было, ответ Миронович получил очень резкий, и Окуджава больше приехать не обещал. Саму переписку показать нам Семён Ильич не захотел.

Наверное, профессиональному учителю виднее, как надо вести уроки, но хочется привести ещё одно воспоминание. Вот что говорит бывший одноклассник Владимира Захарова Юрий Владимирович Брага:

– Булат Шалвович всегда приходил на урок с какой-нибудь книгой. Когда оставалось время на уроке, он говорил: давайте почитаем. И начинал читать вслух. Мы заслушивались так, что даже звонка иногда не слышали. Когда я приходил домой, мне очень хотелось книгу ту найти и дочитать, было очень интересно. И стихов нам читал много, и прозы. Многое задавал учить наизусть. Я с того времени очень много стихотворений наизусть запомнил. Он научил меня любить читать. И не просто читать, а любить читать настоящую литературу.

И на этом, пожалуй, можно закончить учительский портрет Булата Шалвовича Окуджавы.

5.

Булат Окуджава часто вспоминал, как его не хотели печатать, пока он преподавал в деревенской школе. Как он безуспешно посылал свои стихи в редакцию единственной в Калуге газеты «Знамя» – журналисты между собой называли её «Вымя» – органа обкома партии. Газеты «Молодой ленинец», сотрудником которой он станет через несколько лет, ещё не существовало.

По его воспоминаниям также выходило, что печатать его начали сразу, как только он переехал в Калугу. Однако ничего такого не наблюдается, если перелистать газеты того времени.

Ну, сначала, может быть, ему и не до того было – пришёл в новую школу посреди учебного года, надо было освоиться, привыкнуть. Быт наладить. С Сашей Больгиновым надружиться.

Но вот с 1 мая 1952 года в Калуге начала выходить новая газета – «Молодой ленинец». Возможностей напечататься стало больше, казалось бы. Но печатать Булата так и не хотели.

«Молодой ленинец» выходил два раза в неделю – по четвергам и воскресеньям. Возглавлял его ортодоксальный партиец, очеркист Иван Синицын.

Прозаик Сергей Васильчиков вспоминает, что работал в новой газете с первых дней, но не помнит, чтобы когда-нибудь видел Булата в её стенах. А познакомились они совершенно случайно. Он мне рассказывал, как это произошло. Напротив здания газеты был сквер, куда однажды пришли родственники Васильчикова в сопровождении незнакомца:

– У меня родственники – учителя. И однажды в сквере напротив они появились. Ну, помахали мне рукой, я вышел, летом это было. С ними был невысокого роста мужчина, грузин. Мои родственники сказали: «Вот тоже пишущий человек, пишет стихи, зовут его Булат, фамилия – Окуджава». Всё. Мы пожали друг другу руки, и на том всё кончилось.

Зачем, интересно, они приходили? Просто так, познакомить меж собой литераторов? Вряд ли. Скорее всего, Булат рассчитывал на продолжение знакомства, на то, что он скоро выйдет из сквера, перейдёт дорогу и переступит так манящий к себе порог новой молодёжной газеты. И вольётся в дружную семью товарищей по литературе.

Там ведь, в этом небольшом двухэтажном здании, обе калужские газеты располагались – на втором этаже «Знамя», а на первом – «Молодой ленинец».

И Булат попробовал, переступил этот порог. Учебный год закончился, времени много, тем более что жена Галина по-прежнему остаётся в Высокиничах, о чём подробно рассказывалось в предыдущей главе. Почти всё лето Галина вынуждена была провести там, так как ей не давали ни расчёта, ни отпуска. Только в августе она приехала в Калугу.

В общем, всё располагало к тому, чтобы начать налаживать свои литературные дела. Тем более, здесь есть два литератора, с которыми Окуджава познакомился, ещё работая в Шамордине[59]59
  Оба они независимо друг от друга вспоминают, что познакомились с Окуджавой в 1950 году.


[Закрыть]. Николай Панченко сейчас, правда, в Москве, заканчивает учёбу в Высшей партийной школе, но ответственный секретарь «Знамени» Игорь Шедвиговский как раз на месте, в заветном здании на втором этаже.

Да-да, помните, в первой главе учитель физики Н. М. Гудков вспоминал, как к ним в Шамордино газетчик из Калуги приезжал, Булатом интересовался? Вряд ли, конечно, это был сам ответственный секретарь Шедвиговский. Наверное, попросил кого-то из корреспондентов навестить своего старого знакомца. Как бы там ни было, с Панченко и Шедвиговским они действительно познакомились, когда Булат ещё преподавал в Шамордине.

И было это так. Молодой учитель посылал да посылал свои стихи из Шамордина в газету, а однажды сам приехал в Калугу и принёс рукопись в редакцию.

…Наконец через год я поехал в эту редакцию и зашёл к ним в гости. «Как ваша фамилия?» – спросили меня. Я сказал. «О, так мы от вас получаем». «Да», – я говорю. «Ну, очень приятно, заходите». Я уже как старый знакомый зашёл туда, в эту редакцию. Они говорят: «Ну, что новенького написали?» И я достал те стихи, которые я им присылал. И они их опубликовали[60]60
  Окуджава Б. Из фонограммы выступления в клубе МПС. Ноябрь, 1981 г.


[Закрыть].

На самом деле всё происходило не так скоро.

Его отправили в калужское издательство, где работал Панченко, тогдашний председатель областного литературного объединения.

Николай Васильевич вспоминал:

– Он принёс стихотворение «Китайский солдат». Тогда был такой кинофильм, очень популярный. Стихотворение было, видимо, навеяно фильмом. Я почувствовал, что язык есть, интонация есть, слова держатся в воздухе, не падают.

В общем, «деревенский» автор понравился Николаю Панченко, но помочь ему тогда он не мог, ибо сам дорабатывал в издательстве последние денёчки – уезжал на учёбу в Москву, в Высшую партийную школу. И Панченко отправил Булата к сотруднику «Знамени» Игорю Шедвиговскому, который вместо него теперь должен был возглавить литературное объединение Калуги.

Рассказывает Игорь Давыдович Шедвиговский:

Когда я увидел его в своём кабинете, густобрового, черноглазого, с густой шапкой чёрных волос, подумал: наверное, единственный грузин в Калуге.

– Меня зовут Булат, – отрекомендовался он. Фамилию я с ходу не запомнил. – Мне о вас говорил Николай Панченко.

– А мне Коля говорил о вас[61]61
  Шедвиговский И. Меня зовут Булат // Шедвиговский И. Тайна для всех. Калуга: Облиздат, 2002.


[Закрыть].

Оказывается, Николай уже успел позвонить Игорю и попросить, чтобы тот не выпускал молодого автора из виду, как-то поддержал его. Поговорили немного, выяснили, что оба фронтовики, поэтому быстро преодолели все условности и перешли на «ты». Булат показал свои стихи. Шедвиговскому они тоже понравились. Правда, ему запомнилось не то стихотворение о китайском солдате, которое вспоминает Панченко, а другое:

Стихотворение было довольно длинным. Меня потрясли строки, смысл которых мучил и продолжает мучить меня, выжившего в двух войнах – германской и японской:

 
Лет в обрез.
И коротка немного
Жизни человеческой дорога.
И, недолгий путь свой подытожив,
Всё сполна на сердце положив,
Вдруг поймёшь,
Что ты без счёта должен
Тем, кто до сегодня не дожил.
 

Стихи Булата действительно понравились тогда и Панченко, и Шедвиговскому. Во всяком случае, запомнились накрепко. Об этом говорит хотя бы то, что Панченко рассказывает о совершенно неизвестном стихотворении, не публиковавшемся ни разу[62]62
  В разговорах он упоминал некие стихи о китайском солдате.


[Закрыть]. Стало быть, ошибка памяти (прочитал эти стихи значительно позже, а потом решил, что впервые услышал их от Булата в 1950-м) здесь исключена. А стихотворение, запомнившееся Шедвиговскому, публиковалось, – правда, всего лишь однажды, но именно в Калуге, причём в самом конце их совместной работы.

И дела начали налаживаться. И даже почти наладились. И состоялась первая в Калуге публикация Булата.

Долгое время считалось, что первые публикации Булата Окуджавы пришлись на самый конец пятидесятых – начало шестидесятых годов. Однако, когда в канун шестидесятилетия поэта Московским клубом самодеятельной песни было задумано собрать всё, напечатанное поэтом за долгую литературную жизнь, и выпустить собрание сочинений любимого автора как подарок юбиляру – в единственном экземпляре, библиографы обнаружили много нового, точнее, хорошо забытого старого. Так, Виктор Юровский нашёл в старых калужских газетах ряд стихов, принадлежащих перу Булата Окуджавы и не известных до этого широкому кругу читателей. Тогда же эти стихи и были опубликованы в вышеупомянутом многотомнике. Позже они были описаны в библиографии писателя[63]63
  Список публикаций Б. Окуджавы: [1945–1989] / Сост. А. Е. Крылов и В. Ш. Юровский // Совет. библиография. 1990. № 1 (янв. – февр.). С. 62–75.


[Закрыть]. Первая калужская публикация Булата Окуджавы из найденных Юровским датировалась 21 января 1953 года. Через четыре года появился ещё один – более полный – библиографический указатель И. В. Ханукаевой[64]64
  Окуджава Булат Шалвович: [Библиогр. 1945–1992] / Сост. И. В. Ханукаева // Русские писатели. Поэты: (Совет. период.). Библиогр. указ. Т. 16. СПб.: Рос. нац. б-ка, 1994. С. 180–275.


[Закрыть], и там в качестве первой калужской публикации фигурирует то же стихотворение «Моё поколение» в газете «Знамя» от 21 января 1953 года.

И, вероятно, оттого, что эта дата появилась в двух независимых источниках, она ни у кого не вызывала сомнений. Надо признаться, что, доверившись всем этим уважаемым людям, я и сам довольно аргументированно, как мне казалось, рассуждал, почему первая публикация появилась именно тогда[65]65
  См.: Гизатулин М. «Два старых солдатика» // Голос надежды. Вып. 3. М., 2006. С. 137–162.


[Закрыть].

Но воспоминания Николая Панченко и Игоря Шедвиговского мешали окончательно смириться с этой датой как с днём первой публикации Окуджавы в Калуге. Да и утверждение Шедвиговского о том, что он посодействовал тогда публикации молодого поэта и стихи были тут же напечатаны, не очень стыкуется по датам. Не слишком ли много времени ушло на «содействие», если первое стихотворение Булата напечатано только почти через два года после их знакомства – в январе 1953-го?

Но не только эти нестыковки наводили на размышления, ещё смущали воспоминания бывшего ученика калужской школы № 5 Л. Чиркова. В беседе со мной он рассказал, что, когда Булат Окуджава пришёл к ним в восьмой класс преподавать в начале 1952/1953 учебного года, ученики уже знали, что их учитель – поэт, потому что читали его стихи в газете. Это опять никак не вязалось с данными библиографий, и пришлось просить Чиркова уточнить, не в середине ли учебного года они видели стихи своего учителя в газете. Леонид Ефремович как тактичный человек спорить не стал, сказал только, что ему так помнится. Спорить-то он не спорил, но зерно сомнения посеял, – ещё одно зерно. Тем более что Леониду Ефремовичу помнилось даже, что эти напечатанные стихи обсуждали в классе и с критическими замечаниями нападал на учителя одноклассник Чиркова Володя Евдокимов.

Пришлось идти в библиотеку и снова листать газету «Знамя» за 1952 год. Снова – потому, что я уже просматривал эту подшивку. Но, заранее считая, что публикаций Булата Окуджавы там нет, просматривал поверхностно, «для галочки». На сей раз решил посмотреть внимательней.

Работа была непростая, но интересная. Интересно неспешно листать страницы старых газет – какие-то эмоции, мысли и воспоминания навевает это занятие. А то случаются и «открытия». Бросилась в глаза, например, странная особенность газет того времени – они любили отмечать не столько дни рождения, сколько дни смерти выдающихся людей. Точнее, тех, кого они считали выдающимися. Этакая в своём роде некрофилия, но об этом мы поговорим позже, повод будет.

…Искомая публикация всё-таки нашлась в 1952 году, в самом начале второго полугодия – 6 июля. Это было одно небольшое стихотворение, набранное мелким шрифтом, так что немудрено было не заметить его в первый раз.

Вот оно:

Я строю

 
Кирпич как кирпич, обожжённый огнём.
Он в меру короткий и длинный.
И нет ничего необычного в нём:
Кусок обработанной глины.
На вид ничего необычного нет,
Но я – строитель,
мастер,
И вижу в нём тот драгоценный предмет,
Из которого делают счастье.
Я каменщик,
я создаю города
Под мирным моим небосклоном.
Как ненавидят меня господа
Из Лондона и Вашингтона!..
Упрямо ложится за рядом ряд,
И, утра восход встречая,
Я слышу, как планы господ трещат
Под красными кирпичами.
И всё совершенней мой солнечный дом.
Ведь я – каменщик,
мастер.
Я знаю, что в каждом движенье моём
Заложена доля счастья.
 

Стихотворение, конечно, сегодня звучит диковато, особенно насчёт «господ из Лондона и Вашингтона». А может, уже и опять актуально. Неудивительно, что оно больше никогда никуда Булатом Шалвовичем не включалось. Наверняка многие сейчас назовут это стихотворение конъюнктурным, но тогда, в 1952 году, так думало подавляющее большинство советских людей, и Булат Окуджава тоже. Я уверен, что стихотворение, о котором идёт речь, скорее всего, писалось хоть и в надежде на публикацию, но – от чистого сердца.

Ну, теперь всё более или менее становится на свои места: и правота бывшего ученика Чиркова подтверждается, и усилия Шедвиговского, оказывается, принесли результат не через два года, а гораздо раньше.

Итак, летом 1952 года литературные дела Булата Окуджавы начали налаживаться. И даже почти наладились. Почему же почти, если вон уже и первая публикация случилась? И даже не в комсомольском «Молодом ленинце», а сразу в главной калужской газете.

А потому, что эта первая публикация надолго стала и последней. И больше того – почти два года после этого Булат в здании редакций калужских газет больше и носа не показывал. Потому и Сергей Васильчиков совершенно не помнит Булата Окуджаву в «Молодом ленинце» в свою бытность там. Васильчиков ушёл из «Молодого ленинца» в апреле 1954 года, всего за несколько дней до триумфального возвращения туда Булата Окуджавы. Почему триумфального? Потому, что пришедший на смену Синицыну Николай Панченко сразу опубликовал стихи понравившегося ему грузина в первомайском номере и на первой полосе! И с соответствующей первомайской иллюстрацией. Но это будет только почти через два года.

Нет, в январе 1953 года было ещё очень краткое, всего на несколько дней, пришествие Булата в редакции калужских газет. Это случилось тогда, когда болел главный редактор «Молодого ленинца» и его замещал Александр Авдонин.

К этому эпизоду мы подойдём в своё время, сейчас же я упомянул о нём лишь для того, чтобы объяснить, что было причиной недопущения стихов Булата Окуджавы на страницы калужских газет, а точнее, кто – редактор «Молодого ленинца» Иван Семёнович Синицын. Сам кондовый коммунист, он сумел и коллеге по «Знамени» шепнуть по-соседски, что негоже на идеологический фронт, каким является газета, допускать детей врагов народа. И, наверное, Иван Семёнович недвусмысленно дал понять зарвавшемуся сыну японского шпиона, чтобы того и духу не было в здании редакций калужских газет. Этим, видно, и объясняется то, что Окуджава перестал ходить и на заседания литобъединения.

Не случайно Игорь Шедвиговский вспоминал потом:

– Булат рассказал о своём «сто первом километре» – без права ездить в Москву – и предупредил: «Со мной у тебя будут проблемы».

Они и были, эти проблемы. В редакции, как и повсюду, имелись свои стукачи. Приходилось воевать, отстаивать, носить в обком на визу идеологам. Стихи его сами по себе не вызывали ни у кого сомнений, сомнительной была личность стихотворца.

Сам же Игорь Давыдович, проявляя непростительную политическую близорукость, с «вражеским» сынком продолжал общаться:

– Когда мы с ним познакомились, нас немножко сблизило то, что мы оба играем на семиструнной гитаре. Я по-любительски, четырьмя-пятью аккордами, не больше. Он приходил ко мне домой, играл, у меня и гитара сохранилась.

Завязалась дружба и с другими газетчиками, особенно из «Молодого ленинца». Но они помочь ничем не могли.

Дмитрий Быков в своей книге в серии ЖЗЛ пишет по поводу первой публикации Булата Окуджава в Калуге:

Как только появилась возможность регулярно печататься, он переместился на должность литератора при газете – к счастью, в советской журналистике такая ниша существовала. Печатать его начали с 1952 года, капля продолбила-таки камень.

Это не соответствует действительности, к сожалению. Капля камень не продолбила. Работать в газете Окуджава начнёт через два с половиной года. И не потому, что капля камень продолбит, а потому, что ситуация изменится в стране и в судьбе родителей Булата. И не «литератором при газете», а обычным журналистом он будет работать.