Текст книги "Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке"

12.

Положение складывалось не в пользу руководства народного образования Калужской области. Надо было что-то срочно делать, а именно – убрать основных смутьянов из Высокиничей куда подальше. Но не просто куда подальше, ведь нужно было ещё как-то умаслить молодых скандалистов, чтобы они перестали бузить.

И их срочно переводят: одного в Калугу, другую в Детчино – тоже, как и Высокиничи, райцентр, соседний. Майя Суховицкая говорит, что ей в облоно тоже предлагали Калугу и даже чуть ли не завучем в какую-то школу. Но она предпочла Детчино по вполне понятным причинам. Она не собиралась оставаться в Калужской области, она дни считала, когда истекут положенные по распределению три года, чтобы вернуться в Москву. И в течение этого времени рассчитывала часто в Москву наведываться. А это было гораздо удобнее делать из Детчина, чем из Высокиничей. Там и главное шоссе, связывающее со столицей, там и железная дорога рядом.

Булату же рассчитывать на переезд в Москву даже в отдалённом времени не приходилось, поэтому Калуга для него была идеальным местом новой работы. Назначение их на новые места состоялось 4 февраля, через три дня после докладной записки Свириной в облоно, согласно которой Булата Окуджава не в Калугу нужно было переводить, а в какой-нибудь таёжный посёлок с поражением в правах.

А через день после нового назначения из Москвы в Калугу приходит распоряжение восстановить на работе в Высокиничах Окуджава и Суховицкую.

Скандал получился нешуточный, и теперь уже Ивану Ивановичу Сочилину не о судьбе директора Высокиничской школы – о своей судьбе впору было беспокоиться. И тогда противная сторона решила показать, что тоже умеет письма писать. Только теперь уже в бой ринулась Калуга. А что ещё оставалось делать заведующему облоно?

И Сочилин пишет докладную записку на имя министра просвещения РСФСР И. А. Каирова. (IV) (V)

Это очень обстоятельная «записка», и приводить её здесь целиком будет лишним, тем более что какие-то обвинения в адрес Булата Окуджавы перекочевали в неё из докладной Свириной. Начал Иван Иванович издалека – с Шамординской школы:

Распоряжением № 2 от 6 февраля 1951 года заместитель Министра просвещения тов. Языков С. М. предложил мне восстановить на работе в Высокиничской средней школе учителей русского языка и литературы ОКУДЖАВА Б.Ш. И СУХОВИЦКУЮ М.С.

Излагаю обстоятельства дела.

В августе 1950 года в распоряжение Калужского облОНО Управлением кадров Министерства просвещения РСФСР были направлены молодые специалисты, муж и жена, Окуджава Б. Ш. и Смольянинова Г. В., окончившие в 1950 году филологический факультет Тбилисского государственного университета. Молодые супруги были назначены на работу в Шамординскую среднюю школу Перемышльского района. Учителю Окуджава была предоставлена работа в 5–7 классах, так же как и его жене Смольяниновой. Три старших класса (8, 9 и 10) в этой школе продолжал вести третий преподаватель русского языка СОЛОХИН, имеющий также высшее педагогическое образование и преподававший русский язык и литературу в старших классах и в предыдущие годы.

Окуджава в 1950–1951 учебном году работал в Шамординской средней школе неудовлетворительно, не выполнял указаний директора, не проверял тетради, плохо готовился к урокам, вообще скептически относился к педагогической работе, считал, что все «неучи», что ему не могут делать замечаний по работе, т. к. он окончил университет.

По окончании 1950–51 учебного года Окуджава обратился в облОНО с просьбой перевести его из Шамординской средней школы, так как он не намерен преподавать русский язык в 5–7 классах, что он не специалист русского языка, что он должен преподавать только литературу в старших классах средней школы, как окончивший университет. Тов. Окуджава было разъяснено, что учителю словеснику в любом классе средней школы неизбежно приходится уделять много внимания преподаванию грамматики русского языка.

Учитывая настойчивые требования тов. Окуджава облОНО пошел ему навстречу и перевел с начала 1951–52 учебного года в Высокиничскую среднюю школу Высокиничского района. В этой школе имелась возможность предоставить ему и его жене преподавание литературы в старших классах.

Немного нелогичным выглядит, что такому нерадивому учителю облоно идёт навстречу и удовлетворяет его капризы. Ну да ладно, отнесём это на счёт безмерной доброты заведующего облоно Сочилина. Однако вместо благодарности зарвавшийся хулиган на новом месте работы добавляет в своё меню избиения учеников, нецензурные выражения и «свои низкопробные “стихи”». Перечислив избитых и обматерённых учителем русского языка и литературы школьников, Иван Иванович пишет далее, что:

Учитывая педагогическую молодость Окуджава, директор школы Кочергин М. И. ограничивался наложением административного взыскания – предупреждением, данным в приказе по школе.

Так вот, враньё это. Не было никакого такого приказа по школе. Я об этом уже писал, когда приводил фальшивую докладную записку преподавателя физкультуры Грудинина, появившуюся, вероятнее всего, незадолго до этого, после скандального увольнения Окуджава из школы. Я внимательно изучил книгу приказов того времени – она написана от руки, как я уже говорил раньше, и все страницы в ней пронумерованы и целы, так что приказу просто некуда было деться, если бы он был на самом деле. Собственно, об этом можно судить и по докладной записке Свириной, которая, зная природу происхождения докладной Грудинина, не вспоминает ни саму эту докладную, ни приказа, последовавшего за ней. Нет, она просто пишет о том, как Окуджава «изматерил» семиклассника и его за это предупредили. Потом он избил группу учащихся, и его опять предупредили. То есть устно, неофициально. За такую мягкотелость само бы руководство школы и районо «предупредить» как следует. Если бы она имела место, эта мягкотелость. Но не было этого ничего – ни мягкотелости, ни избитых, ни обматерённых.

Да, однажды при уборке картофеля Булат Шалвович разок врезал семикласснику Грише Никитину. Но это было ответом на физическое воздействие ученика на учителя, пусть даже нечаянное. И никаких приказов или докладных тогда не последовало.

Кстати, в связи с этим мне вспомнился случай из собственной биографии, когда, играя с ребятами на переменке во дворе школы в снежки, я случайно попал в голову учителю труда. Это был качественный снежок, я его долго лепил из размокшего снега, и бросок получился что надо – у учителя даже шапка слетела с головы. Разъярённый учитель подскочил ко мне, и по его лицу я понял, что сейчас он меня ударит. Но он сдержался, хоть и был человеком пьющим и нервным. Спасибо ему за это большое, хотя, если бы он не сдержался, я бы не был в претензии. Не уверен, смог ли бы в такой ситуации сдержаться я сам.

Однако вернёмся к докладной записке Сочилина министру.

Запутавшись в работе и не желая трудиться, Окуджава стал объединять вокруг себя молодых учителей и подстрекать их к невыполнению мероприятий, проводимых дирекцией школы.

И наконец:

Окуджава был отдан под суд. Суд присудил его к трем месяцам принудительных работ с удержанием 30 % заработной платы. Однако, и на этом Окуджава не успокоился.

В ночь с 13 по 14-е января (под новый год по старому стилю) он собирает на своей квартире молодых учителей и учащихся, нарядили ряд учащихся («ряженые»), дали ученикам денег на водку.

Этот «маскарад» явился протестом Окуджавы против принятых к нему мер судебного воздействия.

На этом месте, когда моя помощница журналист Наталья Торбенкова спустя шестьдесят лет после событий зачитывала документ Майе Семёновне, та чуть не задохнулась от возмущения:

– Ну, это же бред, сущий бред, бред и ничего больше! Это просто сволочь! Я п-п… Я заикаться даже начинаю. Ну, ни в какие ворота! Чистая брехня. Чушь какая! И наглость!

И дальше, немного успокоившись, Майя Семёновна рассказывает:

– Знаете, что я хочу вам сказать? Представьте себе, это был 1951 год. Война закончилась только шесть лет назад. Что могло измениться в этом селе? Приходят эти мальчики в районную школу, в пятый класс. Они приходят за пять километров по непроходимой дороге. Они приходят – у них кусок чёрного хлеба за пазухой. Ему есть хочется. Какая учёба ему может идти в голову? Он встаёт – его вызывают к доске – а писать не может от голода. Достаёт эту краюху чёрного хлеба и ест её около доски. Он уже не соображал, где он: у доски, за партой, в коридоре. Я отворачивалась, чтобы не видеть, как они едят эту краюху чёрного хлеба. Да это же ещё было счастье, что они её имели. Видите, брехня какая! У них хлеба не было, а мы им денег на водку дали, да?

Но это ещё цветочки, там дальше в докладной речь пойдёт о ней самой. Вот уж где будет брехня! Но до неё Сочилин ещё не дошёл. Он пока повторяет то, что было в докладной Свириной:

В педагогической работе Окуджава пробовали оказывать помощь. В частности в школу был специально командирован методист русского языка Областного института усовершенствования учителей тов. Самохин, приглашалась опытная учительница Троицкой школы тов. Голубчикова. Окуджава заявил им: «Вы молоды нам делать указания». По работе Окуджава издавались приказы по школе, делались указания, предупреждения, все это не помогло.

И здесь Майя Семёновна не удержалась от комментария:

– Неправда! Этого не было. Даже подобного ничего не было. Никто к нам в школу не приезжал!

И здесь я снова склонен верить Суховицкой, а не Сочилину. И дело даже не в том, что в принципе слова «Вы молоды нам делать указания» или «Молчи, я ещё не так умею!» (в ответ на обвинение в матерщине) абсолютно не свойственны Булату Окуджаве. Здесь просто нарушена всякая логика – с какой бы стати двадцативосьмилетний учитель с одним годом стажа работы по специальности стал указывать «опытной учительнице» на её молодость?

Дальше Сочилин объясняет министру, почему Булата Окуджаву нельзя было оставлять в Высокиничах:

Областной отдел народного образования нашел, что оставлять Окуджава в Высокиничской средней школе педагогически неправильно и решил перевести его в другую школу. Приказом облОНО № 42 от 4 февраля 1952 года Окуджава с его согласия был переведен в среднюю школу № 5 гор. Калуги. Предполагалось, что под влиянием большого и сильного педагогического коллектива, под руководством опытных директора и завуча Окуджава может стать добросовестным учителем советской школы.

И чтобы совсем покончить с Окуджавой, Сочилин напоследок решил напомнить министерству об одной из неприглядных страниц биографии Окуджавы, о которой в министерстве, возможно, забыли:

Должен добавить, что отец Окуджава был репрессирован по статье 58 УК. Сам Окуджава после ареста отца должен был выехать из Москвы.

На основании изложенного будет ли справедливым возвращение Окуджава Б. Ш. в Высокиничскую среднюю школу? Будет ли это способствовать оздоровлению создавшейся в школе обстановки?

Ну, теперь можно переходить к разбору преступлений «подельницы» обвиняемого Суховицкой. Здесь тоже всё неприглядно и даже ужасно. Хочется процитировать документ поподробней, чтобы видна была вся глубина морального падения. Не Майи Суховицкой – руководства районо и облоно, которые не постеснялись залезть к юной учительнице в сугубо личную жизнь.

Распоряжением Вашего заместителя тов. Языкова С. М. предложено мне также восстановить на работе в Высокиничской средней школе другого преподавателя русского языка – Суховицкую Майю Семеновну, переведенную приказом облОНО после указанных ранее происшествий в Детчинскую среднюю школу Детчинского района.

Майя Семеновна Суховицкая, 1929 года рождения, уроженка и житель г. Москвы (Москва, 152, 1-я Загородная улица, дом 1, корпус 2, кв.47), в 1951 г. закончила факультет русского языка Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина и была направлена Управлением кадров Министерства просвещения РСФСР в распоряжение Калужского облОНО. Приказом облОНО она была назначена на работу в Высокиничскую среднюю школу.

Приехав на работу в пос. Высокиничи, Суховицкая отказалась от прописки (не прописана и до настоящего времени); мотивирует свой отказ она тем, что прибыла сюда на временную работу.

С первых же дней работы директору пришлось сделать ей несколько замечаний, попросить привести себя в более скромный вид, не злоупотреблять слишком косметикой, т. к. все это особенно в условиях сельской местности вызывает не желательную реакцию, как со стороны местного населения, так и со стороны учащихся.

На этом месте Майя Семёновна встрепенулась и стала горячо доказывать своей собеседнице Наталье Торбенковой, что в течение всей жизни вообще не пользовалась никакой косметикой, кроме губной помады. Но дальнейшее чтение докладной заведующего облоно министру заставило её забыть о косметике:

Замечание директора было вполне справедливо. Суховицкая ответила на это флиртом с учеником Поповым, а затем с учащимися Комаровым и Скорняковым. С Поповым Суховицкая гуляла по улице, ходила в местный дом культуры, приглашала его на свою квартиру.

Здесь Майя Семёновна просто развеселилась:

– Где? В Высокиничах? Там был дом культуры? Первый раз про это слышу. Во всяком случае, мы там ни разу не были. Ну, про Попова я знаю, был такой восьмиклассник в жутко выгоревшей рыже-коричневой ломаной шляпе. Обычный деревенский мальчишка, как им в голову взбрело мне роман с ним приписать! А вот эти двое откуда взялись? Как их – Комаров и Скорняков? Я о них понятия не имею. Откуда это вообще могло взяться?

Дальше в докладной записке шли следующие слова:

Комсомольская организация была вынуждена обсудить поведение Суховицкой. За нетактичное поведение Суховицкая была предупреждена.

Фантазии эти никаких документальных или свидетельских подтверждений не имеют. И вообще, что это они всё предупреждали да предупреждали вместо того, чтобы реально наказать? Объявить выговор, например, с занесением в личное дело. А то ведь получается, что за все чудовищные преступления Окуджаву и Суховицкую лишь устно журили и никаких следов от этих «предупреждений» не осталось.

Но вернёмся к неприглядному облику Суховицкой в видении завоблоно Сочилина:

Однако она не учла указаний Райкома ВЛКСМ и продолжала вести себя неправильно.

Кончилось это тем, что один из ее поклонников устроил скандал в доме Суховицкой, пытаясь даже выбить стекла. Здесь же были учащиеся, все это стало достоянием для пересудов для всего села.

Тут Майя Семёновна снова прервала чтение докладной министру шестидесятилетней давности:

– Ой, я не могу! Ой, какая прелесть! «Пытаясь выбить стекло»? А что ж не выбил-то? Бронированное, видно, оказалось?

Пусть Майя Семёновна веселится себе, а мы пока закончим чтение истеричной докладной:

Авторитет Суховицкой резко упал, учащиеся и родители стали называть ее «Майкой», «крашеной дамой» и т. д.

Внушения, беседы на нее не действовали.

Будучи избалованной с детства, не желая добросовестно трудиться, Суховицкая находит себе достойного партнера в лице Окуджава.

Впрочем, пожалуй, довольно цитировать эту замечательную докладную записку. Там, конечно, ещё много интересного, но книга наша не о Суховицкой и не о Сочилине.

Чтобы закончить рассказ о Суховицкой, добавим, что в Детчино она, как и планировала, проработала недолго, года полтора. В 1953 году на летние каникулы она поехала в Москву, где её давно ждал жених. После свадьбы они уехали в Донецк, куда направили мужа. Там Майя устроилась работать в газету «Социалистический Донбасс» и проработала в ней двадцать лет.

– Мы с Булатом переписывались какое-то время, но у меня никаких писем не сохранилось. Я же не представляла себе тогда, что это может быть кому-то интересно!

Я ему написала: «Булат! Приезжай, если хочешь, в Донецк. Здесь я могу тебя устроить в любую газету или в издательство». Потому что у меня везде были там знакомые: и в издательствах, и в газетах. Там ещё была «Радянська Донеччина», которая выходила на украинском языке, была масса многотиражек. Это же Донбасс – заводы, фабрики, шахты. Каждая шахта, каждый завод имели многотиражку. И корреспондентом бы его взяли. Но он не хотел. Он, видимо, был нацелен на Москву.

Потом наша связь прервалась.

И вот как-то, это было в семидесятых или начале восьмидесятых годов, приезжает Булат в Донецк давать концерт. А я в это время как раз делала зубы! У меня не было верхних зубов. И я не могла ему такой показаться на глаза. Ну, я всегда была такая красотка – и вдруг… Такое несчастье! Я ему даже не могла позвонить, потому что я шепелявила.

Мне звонит Лёня Рубинштейн, он тогда работал в Донецке директором дома культуры, и говорит:

– Майя, Булат собирает всех у меня. Приезжайте, я за вами пришлю машину.

А я отвечаю:

– Нет, Лёня, я приехать не могу.

И Лёня на меня обиделся. Я же ему не сказала, почему не могу.

Я не пошла на концерт Булата, я не позвонила Булату в гостиницу, я не пошла к нему в гостиницу, я не поехала на вечеринку к Лёне.

Больше мы с Булатом никогда не пересекались. Я понимала, что я очень нехорошо поступаю. Он ведь знал тогда, что я в Донецке. Ну, такой был случай, что я просто не могла.

13.

Упоминаемое Булатом снятие директора состоялось несколько позже, он доработал-таки до самого конца учебного года. А вот Клавдию Михайловну Свирину, заведующую роно, сняли раньше.

Майя Суховицкая:

– Снять Свирину с завроно – это равносильно взрыву атомной бомбы! Понимаете, если у неё учителя мыли полы, а её вдруг снимают. Она была бог и царь!

Более того, сняв с должности, Свирину назначили рядовым учителем в ту самую злополучную школу, к её бывшему подчинённому Кочергину. Правда, в таком раскладе они поработали совсем недолго. Уже 9 июля Кочергин подписывает свои последние указания – и становится просто учителем. Очередной приказ по школе – от 28 июля – выходит уже за подписью исполняющего обязанности директора Д. Щеглова, а уже следующий – от 26 августа – подписывает новый директор школы… Свирина.

Впрочем, мы немного забежали вперёд, и нам, конечно, мало дела до всех этих последующих рокировок.

Отвлечёмся немного. Итак, за неполных полтора года работы на незнакомой ему до этого калужской земле этот с противными усами вчерашний выпускник далёкого отсюда во всех отношениях Тбилисского университета умудрился снять с работы двух директоров школ и одну заведующую районным образованием. Неплохо для начала.

Но хорошо бы попытаться найти этому объяснение.

Несколько лет назад в повести «Времени не будет помириться» я попробовал разобраться с происхождением фамилии Окуджава. По-грузински эта фамилия звучит несколько иначе: Огудьжява. Странно, но именно так её произнёс далёкий от Грузии мой отец, когда у нас появился магнитофон и он познакомил меня с записями Булата, хранящимися, сколько себя помню, в нашем доме.

Есть две версии происхождения этой фамилии, и обе они вполне объясняют произошедшее в Шамордине и Высокиничах: они не исключают, а, скорее, дополняют друг друга.

По одной из них, несколько сотен лет назад жил в Гурии крестьянин по фамилии Мамаладзе. По-русски его фамилия звучала бы как «Петухов». Был ли он человеком задиристым или по какой другой причине носил такую фамилию, но однажды он её подтвердил сполна. Работал он у хозяина, и как-то произошёл между ними конфликт. Может, с оплатой труда неразбериха вышла или ещё чего, а только скандал разгорелся такой, что Мамаладзе-Петухов в пылу ссоры отрезал хозяину уши – сначала одно, а затем другое. Неизвестно, почему такой экстравагантный метод доказательства своей правоты избрал Мамаладзе – может, в Гурии тогда это было в порядке вещей, но только, убоявшись неминуемого наказания, он бежал. Убежал далеко, в Мингрелию. Там, в маленьком селе, и остался жить. Нужно было знакомиться с местными жителями, и он, гордый совершённым поступком, решил увековечить свой подвиг. Он придумал себе кличку из двух слов: «ори» – то есть «оба» и «удьжя» – то есть «ухо». С течением лет Ориудьжя трансформировалось в Огудьжа, и его многочисленные потомки получили фамилию Огудьжява

Эту леденящую душу историю о своём предке и о происхождении своей фамилии рассказали мне жители села Тамакони в Западной Грузии. Там чуть не полсела носят фамилию Огудьжява, из этого села и вышел дед Булата Степан Васильевич.

А за несколько дней до этого в Публичной библиотеке в Тбилиси на меня обратил внимание интеллигентного вида пожилой человек. Представившись потомком очень известного до революции местного коньячного короля Сариджишвили, он предложил помочь. Узнав, что я интересуюсь историей происхождения фамилии Окуджава, он обрадовался и через несколько минут принёс книгу о происхождении мингрельских фамилий, недавно вышедшую на грузинском языке. В книге предлагались две версии происхождения фамилии Окуджава. Обе они опирались на корень удьжя (ухо). Согласно одной версии, фамилия происходила от какого-то человека с серьгой в ухе, по другой – она просто означала непослушный.

Когда мы на следующий день обнародовали эти версии в доме Арчила Окуджавы, двоюродного брата Булата, его жена задумчиво молвила, что вторая версия ей представляется более правдоподобной.

Наталья Торбенкова добавила нам информации о непослушных забияках с серьгой в ухе. В начале 1992 года она была в командировке в Питере на семинаре и познакомилась там с грузинским журналистом Серго Дадиани. Серго оказался страстным поклонником Булата Окуджава и, естественно, они с Натальей на эту тему разговорились. И среди прочего Серго рассказал Наталье очень похожую на нашу версию происхождения этой фамилии. Оказывается, в старину в некоторых областях Грузии был обычай: по приговору сельской общины отъявленному драчуну и забияке вдевали в ухо большую медную серьгу как знак предупреждения, чтобы с ним не связывались незнакомые люди – может повредить здоровью.

Посочувствуем пострадавшим: плохо, конечно, что забываются старые традиции – будь у Булата Шалвовича серьга в ухе, его противники поостереглись бы с ним связываться!

А теперь вернёмся в февраль 1952 года.

Так для Булата Окуджавы завершился ещё один жизненный эпизод – работа учителем в районном центре Высокиничи. История повторилась – как и в Шамордине, всё закончилось скандалом. Правда, ещё быстрее, чем в Шамордине, и с более серьёзными последствиями: из Шамординской школы он хоть сам уволился.

Но что примечательно – в конечном счёте Окуджава снова вышел победителем. Здесь с работы был снят не только директор, но даже и заведующий роно, а самого Булата забирают в Калугу и приказом гороно от 4 февраля 1952 года назначают учителем русского языка и литературы школы № 5, одной из лучших во всём областном центре. И всё у него хорошо.

Ну, он-то уехал, а вот жена Галя осталась – её никто не отпускал. Она должна была доработать до конца учебного года. Более того, в итоге вышло так, что и почти всё лето она вынуждена была провести здесь…

После отъезда Булата часть его учеников были переданы Роману Петровичу Жуковскому, который, кроме того, вёл ещё рисование и физкультуру; другая же их часть досталась Галине. После скандала с новогодними прогулами всё улеглось и пошло своим чередом. К ней претензий больше не было. А однажды её фамилия даже появилась в «Колхозной газете», и совсем не в таком «стыдном» контексте, как фамилия мужа.

В заметке «Доклады, утренники, литературные вечера» рассказывалось:

Коллектив учащихся и преподавателей Высокиничской средней школы готовится широко отметить столетие со дня смерти великого русского писателя Николая Васильевича Гоголя.

Для проведения гоголевских дней создана специальная комиссия из учителей школы. В неё вошли преподаватели русского языка и литературы Новиков Иван Григорьевич, Прошлякова Галина Алексеевна, Смольянинова Галина Васильевна и Жуковский Роман Петрович.

Под руководством комиссии для учащихся 1–4 и 5–6 классов организуются два литературных утренника, посвящённые памяти Н. В. Гоголя, а для учащихся старших классов – гоголевский вечер. Вечера и утренники состоятся завтра в помещении районного Дома культуры[49]49
  Доклады, утренники, литературные вечера // Колхозная газета. 1952, 2 марта.


[Закрыть].

На широкую ногу отмечали столетие со дня смерти великого писателя.

Не могу удержаться, чтобы не привести приказ по школе по поводу этого масштабного мероприятия:

Приказ № 6

По Высокиничской средней школе от 1 февраля 1952 г.

В связи со столетием со дня смерти великого русского писателя Гоголя Н. В., и во исполнение приказа по Калужскому ОблОНО от 30 января за № 2–011, приказываю:

1. Председателю предметной комиссии по русскому языку и литературе т. Новикову И. Г. представить директору школы разработанный план проведения общешкольного вечера, посвящённого столетию со дня смерти Гоголя Н. В., для учащихся старших классов; организовать помощь классным руководителям 5–6 классов и учителям начальных классов по подбору материала для утренников, посвящённых столетию со дня смерти Гоголя Н. В.

2. Классным руководителям 5–6 кл. и учителям начальных классов провести утренники, посвящённые столетию со дня смерти Н. В. Гоголя с учётом возростных особенностей учащихся.

3. В текущем учебном году в тех классах, где программами по литературе предусмотрено изучение биографии и основных произведений Н. В. Гоголя, обеспечить максимальное внимание к учебному материалу и глубокое его усвоение.

4. Заведующему школьной библиотекой т. Гордеевой Н. А. и старшему пионервожатому т. Рудаковой С. А. организовать выставку, посвящённую столетию со дня смерти Н. В. Гоголя.

Директор школы М. Кочергин

В общем, всё очень нешуточно: разработка планов, подбор материалов, проведение утренников «с учётом возрастных особенностей учащихся», «обеспечение максимального внимания к учебному материалу и глубокого его усвоения».

Ну, теперь-то, надеюсь, окончательно понятно, почему Окуджава был плохим учителем?

Учебный год катится к концу, и Галина, конечно, ждёт не дождётся его окончания, чтобы скорее соединиться с любимым мужем. Чтобы уволиться, ей нужно ещё получить и отгулять положенный отпуск, но это уже не проблема. Вот отзвенит последний звонок, пройдут экзамены, и тут же – заявление на отпуск, а заодно и на увольнение, чтобы не возвращаться после за документами…

Но директором пока ещё был Кочергин, а у него на этот счёт своё мнение. Точнее, не своё, а его бывшей начальницы и нынешней подчинённой Свириной. И завуча Щеглова. Здесь я должен буду повиниться: я сначала сам несколько излишне демонизировал роль Михаила Илларионовича, но, хоть он и не управлял в школе, подпись под приказами его.

Майя Суховицкая спустя шестьдесят лет вспоминает его без злобы:

– Он был хороший человек, между прочим, директор… Он был хороший человек, но под влиянием вот этой Свириной и завуча… Совершенно бесхарактерный. Они им помыкали, делали, что хотели. Эта Свирина – ну такая мерзавка! Прости, Господи, мою душу грешную!

Отпуск учительский большой – сорок восемь рабочих дней, но всё же он не равен трём месяцам каникул. И его можно трудящемуся предоставить в любое время из этих трёх месяцев. А остальное время учитель должен проводить в школе, на рабочем месте, несмотря на отсутствие учеников. Ну, мало ли там, разработка планов, подбор материалов, обеспечение максимального внимания к учебному материалу и глубокого его усвоения.

Смотрим приказ директора за № 13 от 16 мая с графиком отпусков преподавателей за 1951/52 учебный год. Согласно этому приказу для первой группы преподавателей учебный год заканчивался 3 июня (неплохо, но фамилии Смольяниновой в приказе нет). Следующая группа должна начать отдых с 10 июня (хуже, конечно, но тоже ничего; однако и в этой группе нет Смольяниновой). Ещё нескольким учителям отпуск предоставлен с 15 июня, и вот, наконец, последним – с 20 июня 1952 года. И среди них наконец Смольянинова – нельзя же ей совсем отпуск не давать!

Против самой Смольяниновой директор ничего не имел. Ничего личного, как сейчас говорят. И будь она замужем не за Булатом Окуджавой – всё было бы нормально, отгуляла бы ещё в мае и была бы уже в Калуге, с семьёй.

Галина Васильевна была таким кротким человеком, что грех было её обижать, тем более что у нас жена за мужа не отвечает. И измученное сердце Михаила Илларионовича дрогнуло.

Уже через неделю он выдаёт новый приказ:

Приказ № 15 от 23 мая 1952 г.

В изменении приказа по школе от 16 мая 1952 г. № 13

Учительнице Смольяниновой Галине Васильевне предоставить очередной отпуск за 1951–52 учебный год на 48 рабочих дней с 10 июня 1952 года по 4 августа 1952 года включительно, а не с 20 июня 1952 г. как было указано в приказе № 13.

Директор школы М. Кочергин

Смилостивился и на десять дней сократил Галине срок разлуки с мужем.

Однако другие планы были у Булата. А ему понравилось в Высокиничах! И он, тоже учитель, только уже в Калуге, тоже имеет длинный отпуск. И приезжает в Высокиничи провести часть этого длинного отпуска. С женой отдохнуть, с бывшими коллегами приятно провести время.

Вот тут-то и начинается… Окуджава королём фланирует по Высокиничам – с гитарой и любимым репертуаром. На речку ходят компанией, бывает, что и с винцом. В общем, происходит всё то, о чём рассказывал Николай Александрович, который им коврик семиклассником таскал на пляж в начале 1951-го учебного года. Я даже склонен думать, что память его подвела и всё, что он рассказывал, скорее могло иметь место именно летом 1952-го, а не тогда, перед началом учебного 1951-го.

Дом, в котором Булат с Галиной снимали жильё, никуда не делся, так и стоял на главной и единственной улице Высокиничей, так что Булату было где остановиться. В родной дом, можно сказать, приехал – отпуск провести. Там, на открытой терраске, они с Галей частенько вечерами посиживали за чаем и пели. И куда ни пойдёшь – отовсюду это видно. Видно, как счастливы они, как веселы. Вон учительница Свирина прошла, опустив низко голову, – та самая, что полгода назад, будучи заведующей всем районным образованием, отдала Булата под суд. А тот сидит теперь, песни поёт, почёсывая курчавую грудь. Жарко… Загорают они на терраске. Отдыхают, в общем, по полной программе. В лес ходят, по грибы, хотя и не очень разбираются в местных сортах. Коля Комраков рассказал, что как-то встретил их в лесу, они показали ему свою корзинку и попросили отбраковать поганки…

И родители Галины к ним в гости приезжали. Все вместе по деревне гуляли. Недавняя их ученица Валентина Левина всё вспоминает, какая нарядная Галина Васильевна тогда была.

И никто им ничего сказать не может. Ну, сказать – не сказать, а сделать ещё что-то можно успеть. А гуляйте-ка вы, голуби, здесь до самого первого сентября, раз уж вам так здесь всё нравится!

И, понукаемый своей энергичной и волевой бывшей начальницей, а ныне подчинённой, выпускает Михаил Илларионович Кочергин свой предпоследний приказ: