Текст книги "Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке"

Итак, на журналистскую, а тем более литературную карьеру надежд мало. Надо сосредоточиться на школе и не мучить себя пустыми мечтаниями.

Булат едет к жене в Высокиничи, где они весело проводят отпуск, о чём подробно было рассказано в предыдущей главе.

6.

Однако лето проходит, и пора уже снова впрягаться в ненавистную учительскую лямку. В конце августа супруги возвращаются в Калугу.

29 августа состоялось первое в ещё не начавшемся учебном году заседание педсовета.

Обсуждались итоги 1951–52 учебного года. С докладом выступил директор школы П. Н. Четвериков и отметил низкую успеваемость в истекшем году. Особенно в пятых классах. Особенно по русскому языку и литературе. Особенно у нескольких преподавателей, список которых открывало имя Булата Окуджавы. Но, к счастью, не одни лишь учителя были виноваты в плачевном состоянии дел:

Работа классных комсомольских организаций была так же не на должной высоте.

Далее Павел Николаевич

…остановился на вопросах поднятия всего стиля работы школы в новом учебном году, который потребует более ответственного отношения учителей к выполнению задач коммунистического воспитания. Директор школы заострил внимание учителей на высоком качестве урока каждого учителя, напомнив о приказе министра просвещения о качестве урока учителей. Высокий идейно-теоретический уровень урока обеспечивает и созидательную дисциплину учащихся.

Вот такие золотые слова говорил директор. Закончив речь, директор обратился к главному саботажнику приказов министра просвещения с вопросом, почему у него такая низкая успеваемость. На что Окуджава ответил, что основной причиной является недостаточная подготовка учащихся в начальных классах.

Далее в прениях выступил завуч школы А. А. Фёдоров и заявил, что:

…успеваемость по русскому языку в истекшем учебном году значительно повысилась, что является результатом положительного, плодотворного влияния гениальных трудов т. Сталина по вопросам языкознания. Но это ещё только начало. Перестройку в преподавании русского языка на основе учения т. Сталина нельзя считать законченной.

Немного не сообразуется выступление завуча с докладом директора. Зато политически правильное. Ведь если сказать, что после гениальных трудов т. Сталина успеваемость снижается, так ведь можно и до беды договориться.

Поэтому в конце своего заседания педагогический совет постановил:

Положив в основу своей работы по русскому языку труды И. В. Сталина по языкознанию, продолжить настойчиво бороться за улучшение преподавания по русскому языку.

В новом учебном году в школе появилось много новых учителей, и с некоторыми из них Окуджава очень подружился.

Потом у меня было много друзей, часть из них жива, например, Больгинов, Коля Симонов, Галя Никитина, Идочка Копылова. Из ушедших – Дмитрий Сазонов, Александр Александрович Федоров – чудесный человек. Да и много других, всех не перечислишь![66]66
  Из интервью В. Соловьёву.


[Закрыть]

Из перечисленных только Больгинов и Фёдоров работали в школе до нового учебного года, остальные – новенькие.

Образовалась компания, стали проводить время уже не «под шарами», а в квартире кого-то из учителей.

Бывший ученик пятой школы Владимир Соловьёв 30 ноября 1985 года приезжал в Москву домой к своему бывшему учителю, чтобы записать воспоминания Булата Шалвовича для калужского радио в преддверии 120-летнего юбилея школы. В этой беседе Окуджава вспоминал о многом, в том числе и о своей несостоявшейся карьере алкоголика. Далее привожу рассказ об этом из интервью, которое тогда Окуджава дал Соловьёву:

Первым это заметил Александр Александрович Фёдоров. Он вытащил меня к себе, говорит: «Булат, я всё знаю, я всё вижу, вы с Сашкой пропадёте. Значит, так решаем: мы вас будем спасать. Сегодня у нас явочная квартира на улице Достоевского, вот там такой пароль (тук-тук), приходите с Сашкой, будем все думать». Мы входим в тёмную прихожую, пароль простучали, входим в квадратную огромную красивую старинную комнату с огромным столом. И за столом сидит вся учительская во главе с Александром Александровичем. Нас посадили: меня посадили с Колей Симоновым (прекрасный тенор), Сашку куда-то ещё. По нашим кандидатурам проголосовали и решили нас принять в это сообщество. Я был тогда в Калуге один, я, конечно бы, пропал, если бы не эта компания учительская. Я был сыт, мы пели, гитара была, я три аккорда как-нибудь играл, мы с Колей Симоновым пели: «Не искушай меня без нужды». Я пел вторым голосом, это была счастливейшая пора.

Ну, вот, оказывается, действительно физрук со словесником целых полгода безнаказанно увлекались водочкой с пивком «под шарами». Но почему я так уверенно про полгода говорю? Да дело в том, что, повторюсь, Симонов только сейчас, в новом учебном году в школу пришёл.

Здесь Булат Шалвович немножко лукавит, по обыкновению, насчёт своего одиночества: «Я был тогда в Калуге один». Нет, вольно или невольно он запутывает себя и читателей – в предыдущие полгода он действительно был один, но не сейчас, когда Галина уже тоже перебралась в Калугу и тоже получила место учительницы. Правда, в другой школе.

Лечение от алкоголизма в новой компании было нетривиальное – на явках тоже выпивали. Понемногу, правда, а потом пить переставали и начинали петь.

Не знаю, возможно, это действенный метод, но я бы не стал его рекомендовать практикующим наркологам.

Ну да бог с ними, с эскулапами, мы вот-вот к новой работе Галины Васильевны подойдём. Сейчас же нам надо закончить с явочной квартирой на Достоевского, и для этого снова дадим слово Булату Шалвовичу в изложении Владимира Соловьёва:

Было две истории, связанные с этой явочной квартирой. У Александра Александровича была жутко ревнивая жена Евдокия. Он ей всё время говорил, что он уходит на партсобрание, а где партсобрание, конечно, не говорил. Однажды она его выследила, и через час после того, как они уже приняли всё необходимое и начали петь песни, раздался грохот в дверь. Был слышен её голос, и мы решили Сан Саныча спасать. Мы связали несколько простыней, и пока там был стук, втроём – с Сашкой и с ним – вылезли в окно, довели его до дома, открыли через форточку окно, внесли его, положили на постель, поставили всё аккуратненько, закрыли и ушли. Как выяснилось потом, как он рассказывал, Евдокия неделю просила у него прощения. Вот такие были истории там. И ещё – выезжали в лес всей компанией, и кто-то из нас даже в белоснежном костюме (или так казалось). А как обратно возвратиться – не позаботились. Проголосовали попутку и, когда залезли в кузов, оказалось, там перед этим везли уголь. Мы были такие чёрные, хохотали, друг на друга глядя.

Здесь, правда, немножко озадачивает «внесли его, положили на постель». Но, возможно, завуч Александр Александрович Фёдоров просто очень глубоко вжился в роль спасителя своих подопечных от алкоголизма и хотел им показать все негативные стороны этого безобразного явления.

Впрочем, боролся он за их спасение, видимо, давно, с самого начала. Если нет, то зачем тогда через годы его «пациент» в рассказе о самом первом посещении заведения под шарами упоминает и третьего собутыльника, а именно самого завуча:

– Я гляжу, ты всё один да один. Может, вечерком под шары сходим? Ну, ресторанчик такой, под шарами…

И мы отправились. Я, Петя и завуч[67]67
  Б. Окуджава. Отдельные неудачи среди сплошных удач.


[Закрыть].

Ну, смех смехом, а завуч Фёдоров действительно был очень хорошим человеком и хорошим завучем. Он любил своих учителей и помогал им. Даже таким нерадивым, как герой нашего повествования.

Вот как вспоминает своего завуча названный выше С. И. Миронович:

Почему я боготворил Сан Саныча Фёдорова, завуча, а потом директора пятой школы? Это был Учитель. У него на памятнике – я специально ходил на кладбище – так и написано: «Александр Александрович Фёдоров – Учитель». У меня был учитель, который меня не учил. Он был со мной.

Кстати о прекрасном теноре Николае Фёдоровиче Симонове. Он тоже помнит, как они вместе с Окуджава певали:

С Булатом Шалвовичем мне пришлось быть на праздновании дня рождения Герасимова Г. Н. Там он был неповторим: много рассказывал, шутил, музицировал, пел. Запомнилось исполнение с ним дуэтом популярной тогда песни И. О. Дунаевского на слова Лебедева-Кумача из кинофильма «Веселые ребята», которая начинается словами: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен…» Пел Булат исключительно тепло и выразительно, обладая мягким приятным тембром, он завораживал слушателей. Аккомпанировал он всегда сам на любимой гитаре. Конечно, в те годы мы не знали, что среди нас живет и работает исключительно талантливый человек, будущий широко известный поэт, писатель и музыкант. Если бы знали, то присмотрелись бы к этому человеку более внимательно.

В музее школы № 5 хранятся несколько страничек, написанных от руки преподавателем математики Н. Ф. Симоновым 11 декабря 1983 года. Это воспоминания об учителе Б. Ш. Окуджаве. Вышеприведённые строки – оттуда.

В воспоминаниях Симонова есть неточности, ведь автор по памяти описывал события тридцатилетней давности. Тем не менее эти странички представляют собой большую ценность, ведь написаны они были до того, как Окуджава обронзовел:

Булат Шалвович Окуджава в числе нескольких молодых специалистов был назначен в августе 1952 года (здесь память подводит Николая Фёдоровича – к этому времени Булат уже полгода работал в школе. – М.Г.) учителем русского языка и литературы в нашу среднюю школу № 5 г. Калуги. Мы пришли в школу сразу же по окончании института, а у Булата Шалвовича был уже некоторый стаж работы. Коллектив учителей школы принял нас весьма радушно и доброжелательно. Помню, что Окуджава Б. Ш. проработал в школе только один год, но его пребывание среди нас оставило неизгладимый след: преподавал он в седьмых классах, на урок шел с хорошим настроением с классным журналом подмышкой, всегда что-то напевая. В класс входил уверенной походкой, слегка ссутулившись, осматривал класс своим проницательным взглядом и начинал урок. Его пышные черные волосы, черные усы, какой-то особенный взгляд темных глаз сразу располагали учеников. А работать в те годы было трудно, школа была мужская, и увлечь ребят своим предметом было нелегко.

Здесь тоже есть маленькая неточность – в седьмых классах Окуджава не преподавал. В новом учебном году он получил два класса для преподавания. Один из них тот же, что и в прошлом году, только это уже не пятый, а шестой А, и ещё восьмой В.

7.

Любопытно рассказывает о своём учителе неоднократно уже упоминавшийся ученик восьмого В класса Леонид Чирков, тот самый, который заронил во мне зерно сомнения насчёт первой публикации Окуджавы в Калуге:

– Мы его уважали и боялись. Преподавал он не совсем обычно. Кого-то удлинял, кого-то сокращал. Например, когда мы стали проходить Пушкина, Булат Шалвович сказал:

– Пушкин – мой самый любимый поэт, а Лермонтов – не самый, поэтому Пушкина мы будем проходить много, а Лермонтова – вы уж как-нибудь, ребята, сами…

Да, можно понять других учителей, не столь ярых поклонников учительского дара Булата Окуджавы, как его ученики. Из обязательной программы он, оказывается, выбирал только то, что ему самому нравилось. А остальное «вы уж как-нибудь, ребята, сами».

Восьмиклассникам Окуджава тоже что-то интересное читал. И даже не обязательно в конце урока. Чиркову запомнилось, что они часто оставались после уроков, чтобы почитать. Особенно «Приключения капитана Врунгеля» Лёне нравились.

Иногда Булат рассказывал о себе. Рассказывал о своих первых днях в армии. Как старшина их выстроил, каждому дал гранату и заставил маршировать. «Мы ходили и дрожали – а вдруг она взорвётся». Оказалось – гранаты без запала. Рассказывал, что после армейских сухарей страшно полюбил чёрный хлеб.

Ещё Чиркову почему-то помнится, что до конца учебного года Булат не доработал. Причём даже некая легенда у него в связи с этим есть. Дескать, чуть ли не сразу после смерти Сталина был какой-то съезд писателей, на который Окуджава поехал и в школу уже не вернулся. И не просто так поехал, а прямо объявил своим ученикам, что уезжает, попрощался. Мне это показалось совсем неправдоподобным, тем более что из личного дела следует, что Булат не только до конца учебного года доработал, но вообще уволился из 5-й школы только в августе 1953-го. Да и никаких таких «съездов», куда могли бы пригласить безвестного калужского учителя литературы, никак не представлялось. И я, конечно, очень скептически его слушал и всячески выражал сомнения, так что он даже обиделся:

– Да, я сам слышал, как он с нами попрощался. По крайней мере, я сидел на первой парте…

Ну, что ж, вполне может быть, что и попрощался. Он уже тогда, видимо, решил, что в школу после каникул не вернётся. Умер Сталин, и мама из ссылки написала Булату, что скоро они увидятся.

Может быть, и не в самом конце учебного года это было, может, какие-то срочные хлопоты в Москве и Окуджава взял отпуск без содержания или больничный.

А ещё Леониду Чиркову запомнился эпизод, как они проходили «Слово о полку Игореве» и нужно было выучить наизусть начало этого самого «Слова…» Задача была весьма и весьма непростая, так как текст на древнерусском языке и не то что запомнить, а и выговорить его было мучением.

И вот Окуджава заходит в класс, вызывает одного, другого, третьего – никто не смог выучить. А вот Лёне Чиркову чем-то понравилась эта, с позволения сказать, абракадабра, красотой ли звучания, внутренней ли музыкой какой-то. Короче говоря, он выучил этот текст назубок, да ещё и с удовольствием. И когда дошла до него очередь, он так оттарабанил текст, что учитель запомнил это и часто стал звать Лёню «Нелеполиныбяшет».

В связи с этим вновь вспомнилась пресловутая диссертация, посвящённая биографии Булата Окуджавы, где соискательница между бесконечными цитатами из воспоминаний мало знавших или совсем не знавших Булата Шалвовича людей пытается дать своё собственное объяснение тем или иным фактам его биографии.

В частности, касательно работы Булата Окуджавы в школе № 5 в Калуге Ольга Розенблюм в своей диссертации приводит воспоминание того же Леонида Чиркова: «Мы проходили тогда древнерусскую литературу – “Слово о полку Игореве”. Окуджава заставлял нас на древнерусском учить начало из поэмы».

Тут же соискательница делает вывод – Окуджава «тогда, видимо, увлекался древнерусской литературой». «Можно себе представить, – восклицает она, – как поразила тогда учеников необходимость учить “Слово о полку Игореве”, да ещё и без перевода, если они вспоминают об этом 50 лет спустя».

Можно. Особенно если не знать, что «увлечение древнерусской литературой» Булата Окуджавы объясняется очень просто: такова была школьная программа и все ученики всех школ Советского Союза учили наизусть начало из «Слова о полку Игореве». Прямо на древнерусском.

Поразился этому обстоятельству и Дмитрий Быков. В своей книге, доверившись автору диссертации, Быков пишет: «От прочих словесников он отличался тем, что заставлял многое учить наизусть – вплоть до отрывков “Слова о полку Игореве” в подлиннике».

А ведь Быков и сам учился в советской школе, должен был бы помнить, как мы все учили в своё время начало этой поэмы.

Впрочем, чтобы не быть голословным, приведу выдержку из Программы средней школы на 1954–55 учебный год по русскому языку и литературе. Из перечня текстов, рекомендуемых для заучивания наизусть в 8 классе:

Два отрывка из «Слова о полку Игореве»: один (небольшой) на языке памятника, например, начало «Слова», второй – в переводе (бегство Игоря, плач Ярославны, описание битвы с половцами и др. – по выбору преподавателя).

Ну, если школьной программы не знают специалисты-филологи, что уж пенять писателям-беллетристам.

Некоторое время назад в Калуге вышла книга о Булате Окуджаве[68]68
  Панфёров Р. Простой романс сверчка: Страницы судьбы Булата Окуджавы. Калуга: Золотая аллея, 2011.


[Закрыть] бывшего ученика 5-й школы, а ныне поэта, как он себя позиционирует, Рудольфа Панфёрова. Кстати, Панфёров – одноклассник Леонида Чиркова, и думалось, что воспоминания его что-то добавят и чем-то нас обогатят. Однако, прочитавши том, я был разочарован – косноязычный и самовлюблённый бывший ученик за свои воспоминания выдаёт преимущественно автобиографическую прозу своего учителя и работы других биографов Булата Шалвовича. И это лучшее, что есть в книге. Там, где он сам начинает что-то фантазировать, что-то додумывать за своего бывшего учителя, вкладывая ему в уста свои слова, там хоть святых выноси.

Вот как рисует поэт Панфёров главного героя своих «воспоминаний»:

Однако опасения, если всё-таки и были, вскоре рассеялись. Новый учитель легко влился в коллектив, был покладист и прост. За экзотической внешностью скрывалась добрая открытая душа, мягкий, даже весёлый нрав.

Покладист, прост, с мягким весёлым нравом и открытой душой… Это он про Булата Шалвовича или я что-то не так понял? Начинаешь сомневаться, ходил ли Рудольф в школу в бытность там Булата Окуджавы. Ведь больше никто ни из учителей, ни из учеников таким Булата Окуджаву не видел. Да и никто не видел, кто хотя бы раз встречался с ним в жизни.

А вот как красочно Рудольф Васильевич описывает эпизод, связанный с упомянутым нами ранее хулиганистым учеником Попёрло:

Не вывелись, конечно, скептики (скептик – это хулиган Попёрло?! – М. Г.) в нашей бурсе, это касалось не только уроков литературы. Был среди нас несоразмерно большой парень из калужского заречья. Он едва помещался за партой «на Камчатке», как тогда говорили. Посадка его была весьма необычна: левая половина туловища – за партой, а правая на весу в проходе, а чтобы не упасть, подпирал выставленной далеко вперёд ногой в огромном сапоге вторую половину туловища. Ни ручки, ни тетрадей у него не водилось. Он пребывал в статусе вольнослушателя. Время от времени этот громоздкий парень издавал басом неизменно одно и то же изречение, к которому все привыкли и не обращали внимания. Вот и сейчас, в разгар урока, улучив момент, когда возникла некоторая пауза и учитель едва произнёс пару слов, он выдал своё коронное: «Ну, попёрло!..»

Булат Шалвович от неожиданности по-птичьи встрепенулся, стремительно подошёл к задней парте, удивительно легко выдернул «Попёрло» и повёл, держа его за шиворот перед собой, к входной двери, будучи на полголовы ниже ученика. Мгновенье и наш резонёр[69]69
  Реплика Натальи Торбенковой: «Резонёр в переводе с французского – человек, любящий вести длинные нравоучительные речи. Как можно назвать хулигана резонёром? Писатель!»


[Закрыть] оказался вне класса.

– Вот так лучше, не будет мешать работе. А впрочем, кому не интересно или не нравится, как я веду урок, может спокойно покинуть класс. Я не возражаю, директору или завучу докладывать не буду.

Очень красочно и живописно! Одно плохо – враньё всё это. Но не придумал же Панфёров этого Попёрло? Нет, не придумал, просто, прочитав эту историю у других, решил выдать её за собственные воспоминания.

И главное доказательство вранья – даже не то, что одноклассники Панфёрова опровергают наличие в их классе хулигана Попёрло. А просто – с какой стати с таким самозабвенным двоечником и второгодником, как Попёрло, в школе возились бы до восьмого класса, если в те времена семилетки было вполне достаточно, чтобы выпустить ученика в жизнь? А ведь Окуджава преподавал у Панфёрова именно в восьмом классе.

Указывать здесь на все неточности и несуразности книги не очень хорошего бывшего ученика Булата Окуджавы нет ни сил, ни желания. Но не могу удержаться от того, чтобы привести несколько соображений по поводу панфёровской книги, которые я предложил калужской газете «Весть». Однако там не заинтересовались ими, сославшись на то, что Рудольф Панфёров в Калуге – первый поэт и вообще уважаемый человек, бывший председатель областного комитета по телевидению и радиовещанию.

ЦАРАП-ЦАП-ЦАП

В прошлом году в Калуге вышла новая книга поэта, как он себя называет, Рудольфа Панфёрова «Простой романс сверчка». Эта удивительная книга имеет подзаголовок: «Страницы судьбы Булата Окуджавы». Удивительна она чудовищным количеством вранья. Читая её, порой просто диву даёшься.

Вот автор рассказывает о том, как Окуджава пришёл работать в газету:

Инициативная троица: Николай Панченко, Александр Авдонин, Павел Шпилёв – бывшие фронтовики, незаурядные одарённые люди. В их творчестве среди неистребимого провинциализма[70]70
  Это у Панченко-то неистребимый провинциализм?! Что же тогда мнит о себе сам Рудольф Васильевич?


[Закрыть] обнаруживались строчки стихов истинного поэтического достоинства. Процесс запретов только усиливает поэзию, цензура играет на руку поэтам. Они заметили собрата по оружию, пишущего хорошие лирические стихи. И постарались, чтобы корреспондента Окуджаву определили работать в школьный отдел к Розе Алексеевне Матвеевой, женщине умной и покладистой, понимавшей истинное призвание своего нового сотрудника. Она предоставляла возможность Булатику, как она его называла, отвлекаться на творчество.

Какая троица? Что значит «они постарались»? Павел Шпилёв вообще никогда в газете не работал! И редактору газеты Николаю Панченко вовсе не надо было никаких троиц или троек, чтобы взять на работу нового сотрудника и без всяких «стараний» определить его в любой отдел в газете, где была вакансия!

Ошибка на ошибке, нелепость на нелепости. И это при том, что в основном книга Панфёрова состоит из пересказа автобиографических рассказов того, о ком он взялся писать, и работ своих предшественников. Причём этот пересказ автор простодушно выдаёт за свои собственные открытия. И для убедительности вкладывает в уста своих героев совершенно идиотские слова, которые не то что литератор – просто нормальный человек говорить не станет.

Вот, например, Р. Панфёров фантазирует, как Н. Панченко «уговаривал» Булата прийти на работу в газету:

– Чудак, – увещевал он, – тебе же легче будет. Отвыкай жить по школьному звонку. Тетради, планы, уроки, педсоветы – не слишком ли хлопотно? Станешь газетчиком. В редакциях испокон свои традиции. Творческая работа как никак, интересные командировки, встречи с людьми, среди которых попадаются весьма и весьма незаурядные… А потом создадим литгруппу, начнётся творческое общение, хоть и провинциальная, но богема. Будем закладывать основу будущей писательской организации, пробивать в обкоме своё Калужское издательство. Разве не заманчиво, нельзя отказываться от такого дела, не быть же тебе век учителем?!

И Булат согласился …

Действительно, чудак… И чего это Николаю Васильевичу так уж нужно было уговаривать какого-то школьного учителя, завлекая невиданными прелестями («хоть и провинциальная, но богема»!), если тот сам только об этой работе и мечтал много лет. И «литгруппа» с «творческим общением» тоже существовали задолго до прихода Булата в газету.

Неприятно, что автор низводит своих героев, людей неглупых, до своего уровня.

Дальше Панфёров рассказывает, что с приходом Булата в газету «сложилась немногочисленная, но устойчивая литературная группа, которую символически нарекли “Факелом”».

Тоже враньё – в Калуге никогда не существовало литературной группы с таким названием.

Странно, что всё это пишет калужанин, – мог бы, кажется, и в библиотеку зайти. Ну, или хотя бы пообщаться с кем-то из своих земляков, которые знают о предмете не понаслышке. А то ведь в смешном виде себя выставляет на старости лет. Вот, например, ещё цитатка из Панфёрова:

…И вот он пока работает в газете художником, берёт заказы в «Церабкоопе» – местном кооперативе художников. (Это о художнике Н. Ращектаеве. – М.Г.)

Какой кооператив?! Почитал бы, что ли, своего земляка, замечательного журналиста К. М. Афанасьева:

«Поддувало» было местом дружеских попоек «шакалов пера» с мастерами кисти из «Царапкоопа» – так на цеховом жаргоне именовалось калужское отделение Союза художников. Живописцы носили и безропотно сносили прозвище, данное их мастерской за штамповку сухой кистью портретов руководителей партии и правительства[71]71
  См.: http://letopis20vek.narod.ru/Dal-Blis/Gresy.htm


[Закрыть].

«Биограф», видимо, надеялся, что его книгу никто не прочитает.

Ну вот, свою скромную рецензюшку я всё-таки пристроил, теперь можно двигаться дальше.

8.

В пятой школе для Галины места не оказалось. Месяцем раньше состоялся первый выпуск Калужского педагогического института – аж сто восемьдесят человек, и учителя с высшим образованием в области теперь уже были не в таком дефиците.

Галине удалось устроиться в школу № 10 Московско-Киевской железной дороги. Соответствующий приказ появился 24 августа:

Смольянинову Галину Васильевну назначить учителем русского языка и литературы с 25 августа 1952 года со ставкой 5–7 кл. – 690 руб, 8–10 кл. – 700.

Основание: приказ № 166 зам. Начальника отдела учебных заведений от 23 августа 1952 г.

Директор Петренко

В этой школе Галина проработала всё своё недолгое время пребывания в Калуге. Коллектив её встретил очень хорошо, да с её характером и не могло быть иначе. Тем более, мужа-бузотёра в первый год её работы рядом не было – он оставался в своей 5-й школе.

Больше других Галя подружилась со своей ровесницей, тоже учительницей русского языка и литературы, Элеонорой Меньшиковой. И ещё одно их сближало – обе ждали ребёнка.

Элеонора Никитична вспоминает свою подругу с грустной улыбкой:

– Она с людьми общалась с большой терпимостью и мягкостью. Ни в каких конфликтах никогда не была замешана, несмотря на то, что в школе всякие были люди. Она была сама сдержанность.

Вскоре подруги всюду стали бывать вместе – и в школе, и вне её, а потом и мужья их познакомились между собой.

– Я одевалась очень строго. Считала, что в школу преподаватель должен приходить в каком-то костюме или закрытом платье обязательно. И вот весна, мы принимаем весенние экзамены, и она сидит на экзаменах: на ней маленькое красивое платьице без рукавчиков и лёгкий шарфик, так наброшенный. Иногда она даже на голову его покрывает. И вот перед тобой женщина благополучная, счастливая, очень мягкая, женственная. Вот такой мне она запомнилась, когда пришла в школу.

Но не всегда она видела Галю счастливой. Иногда Галя приходила к Эле домой расстроенная, видно было, что какая-то кошка пробежала между нею и Булатом:

– Они иногда, конечно, ну, как во всякой молодой семье, ссорились, и она приходила иногда ко мне, и мы просто разговаривали или ходили гулять, чай пили. Но никогда я не слышала от неё, чтобы она жаловалась. Единственное, могла как-то с юмором сказать: «Вот, что-то не заладилось у нас, не получилось».

…И необыкновенное терпение, потрясающее, и спокойствие. Вот эта выдержка её просто поражала меня совершенно.

Что касается мужа Галины, чувствуется, что к нему Элеонора Никитична относится не столь восторженно. Наверное, не смогла ему простить преждевременную смерть подруги:

– Он был человек закрытый и замкнутый, и, по-моему, немножко жёсткий. Совершенно они не подходили друг другу, жили каждый по своим правилам и законам, не было общей теплоты. Наверное, молодая влюблённость… Мне казалось, что она – полная противоположность ему, с её мягкостью, женственностью, терпеливостью. Потом – как мать, конечно, это была необыкновенная совершенно женщина. Самые добрые воспоминания о ней.

Повисла долгая пауза, и мне не захотелось больше спрашивать Элеонору Никитичну о том, какие воспоминания остались у неё о Булате.

А вот что рассказывает бывший ученик десятой школы Олег Васильевич Шустов о своей учительнице. Кстати, он ещё и сосед учительской семьи Окуджава по Колхозному переулку:

– В 1952 году я поступил в восьмой класс десятой железнодорожной школы. Школа считалась одной из лучших в городе и по успеваемости, и по спорту. Учителя подобрались замечательные. Но особенную любовь мы испытывали к преподавателям по математике и литературе. Математику вёл Виктор Сергеевич Бархатов, а литературу – Галина Васильевна Смольянинова. То, что они заложили в наши души в школьные годы, осталось на всю жизнь.

Галина Васильевна Смольянинова была классным руководителем и преподавателем литературы, а её мужем был Булат Шалвович Окуджава. Жили они на квартире в пер. Колхозный, недалеко от нашего дома.

Класс не был ангельским. Время было послевоенное. Если нам что-то не нравилось в учителе, мы запросто могли сорвать урок. Способов для этого было множество. Но Галина Васильевна с первого дня завоевала любовь класса. Красивая, всегда спокойная, добрая, она прекрасно знала литературу. Я не помню ни одного случая, чтобы кто-то хулиганил на её уроках. Переулок Колхозный находился на окраине города, за Пятницким кладбищем. Это был район с частными застройками. Грязи по колено. По улице без резиновых сапог не пройти. Галина Васильевна и Булат Шалвович снимали комнату в доме, который был в двухстах метрах от моего дома. Так что я часто встречал Галину Васильевну вне школы: у колонки за водой или по дороге в школу. Фамилия «Окуджава» нам ни о чём не говорила. Булат Шалвович тогда не был ещё в зените славы. Он преподавал литературу в школе № 5 и для нас был обыкновенным учителем.

Надо сказать, что работать в школе в те годы было не просто трудно, но и опасно иногда. Особенно если учитель был думающим не по шаблону.

Для представления о том, как и чему обучали тогда советских детей, приведу небольшую выдержку из справки «О состоянии учебно-воспитательной работы 5-й мужской средней школы» того же 1952 года. Правописание сохранено, чтобы виден был уровень грамотности тех, кто призван был обучать детей. И не в какой-то деревенской школе, а в одной из лучших школ Калуги, областного центра:

…Чем как не без контрольностью можно объяснить факты, когда преподаватели Стаборов, Боткина, Соколова и другие дают уроки на низком уровне с идейными искажениями положений, формально готовятся к урокам.

Пример: Преподаватель географии Стаборов на уроке в 9-м классе 6 декабря при объяснении темы «Дания» делает аполитичный вывод «Так капиталистическая система создавая преимущества крестьянам путём денежных ссуд снабжение машинами и минеральными удобрениями превратила Данию в страну самого передового в мире высоко продуктивного сельского хозяйства». Стаборов в горячке словоблудия забыл истину. Ни словом не обмолвился о великих преимуществах социалистического сельского хозяйства перед капиталистическим в его раззказе не нашлось места о великих преобразованиях произошедших в нашей стране. Для него не существует Дании как придатка американо-английских монополий. Испания по Стаборову самостоятельная независимая страна, а в Румынии кроме земельной реформы ничего нового не произошло.

Учительница 4-го класса Куприянова при изложении темы на уроке истории «отмена крепостного права» утверждает, что: «первые революционеры появились только после реформы, что это были студенты, которые сговорились убивать помещиков во главе с Софьей Перовской и поэтому улица в Калуге названа «Софья Перовская».

Преподаватель анатомии и зоологии при прохождении материала упорно замалчивают великое учение Павлова, великих учёных Сеченова, Мечникова, Пирогова и т. д.

Этих вопиющих безобразий не было бы если бы руководство школы знало как преподаватель учит детей. Удивительно, что партийная организация имея сигналы о плохой работе учителей мер к исправления положения не приняла.

И неважно, что не партийной организации, а преподавателю географии было виднее, является ли Испания независимой страной или нет, – единственно правильным было то, что написано в передовице газеты «Правда».