Текст книги "Аномальная зона. Юмор, ирония, сатира"

Аномальная зона
Юмор, ирония, сатира
Марат Валеев

© Марат Валеев, 2017

ISBN 978-5-4485-5432-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В шкафу

…И вот Сиракузов, как тот придурок из анекдота, сидит в шкафу в чужой супружеской спальне. В трусах (когда только успел натянуть?) и на корточках, за душной и тесной шеренгой шуб, плащей, платьев. По лицу, шее струится пот, сердце гулко бьется почему-то не в груди, а в ушах, и в то же время остро отдает в пятки (неужели собралось переместиться туда?). Жарко, но его бьет озноб. Это нервное. Ну, еще бы. В самый пикантный момент, когда они вот-вот должны были взлететь на вершину наслаждения, из прихожей донеслась трель дверного звонка. Это в три-то часа ночи? Кому там дома не сидится?

Их буквально разметало в разные стороны. Причем Сиракузов почему-то сразу оказался в шкафу. Это любимая поддала ему своей восхитительной коленкой и прошипела:

– На всякий случай: вдруг муж вернулся. Хотя никак не должен. Он же на соревнованиях.

Захлопнула за ним дверцу, да еще и ключ провернула.

«Блин, а шмотки? Нет, так больше нельзя!»

А тут еще на инородное тело начала слетаться моль. Эти маленькие крылатые твари стали исследовать и без того не могучую растительность Сиракузова на предмет съедобности. Черт, как щекотно!

Милая ушла в прихожую, спросила своим мелодичным капризным голоском, от которого у Сиракузова всегда мурашки по телу, особенно по отдельным его частям:

– Кто там? Я сплю!

Сиракузов выпростал ухо из-под полы какой-то шубы и приложил его к дверке шкафа. Силой воли усмирил грохот сердца в ушах и расслышал грубое, но нежное:

– Бу-бу, бу-бу-бу!

– Васенька, это ты? – радостно (ах ты, зараза!) пискнула их милая и защелкала задвижками, загремела цепочкой.

«Так-а-ак! Значит, все-таки, муж! Василий Бугаев, чемпион города по боксу. Козел! Уезжал на чемпионат области. Должен был только послезавтра вернуться. И вот тебе картина Репина „Не ждали“. Особенно я».

– Вылетел я, в первом же туре, заинька, – войдя в прихожую, заплакал Василий.

– Ну что ты, дорогуша, успокойся, – заворковала их милая. – Сейчас душ примешь, и баиньки. А потом ты их всех побьешь, в другой раз!

– Ехал и всю дорогу думал, кого бы поймать, на ком злость сорвать, – шмыгая своим кривым сломанным носом (Сиракузов как-то видел этот мужественный шнобель), пожаловался боксер. – И представь, никто ведь так и не подставился.

«Ой-ей-ей! А груша-то для битья вот она, в шкафу его жены сидит. И у груши этой страшно затекли ноги. Нет, так больше нельзя!»

Сиракузов сел и вытянул полусогнутые ноги, подошвы которых уперлись в полированную перегородку шкафа. А пальцы ног начали выбивать мелкую дробь по гулкому как гитарная коробка дереву.

«Черт, да что же это такое!»

Сиракузов снова уселся на корточки. И тут ключ в дверце шкафа начал проворачиваться. Сиракузов зажмурился и скрестил перед собой руки со сжатыми кулаками: так просто выколотить из себя душу он не даст!

– Выходи и быстро одевайся, – жарко зашептала милая. Боже, как она все же восхитительна в этом халатике с глубоким соблазнительным декольте, с распущенными темнорусыми волосами и тревожно-азартным блеском бездонных карих глаз.

– А этот, однофамилец твой?

– Он в душе, и не скоро выйдет.

– А после душа вы в кроватку, да? – заскрипел зубами Сиракузов.

– Иди уж! – прильнула она в прихожей к нему, куда они пробрались на цыпочках (Сиракузов свои туфли нес в руке). – Через неделю я тебе позвоню. Он на межрегиональные соревнования уедет, на три дня. Придешь?

Рядом, за дверью ванной комнаты, громко шумел душ, под тугими струями которого что-то фальшиво напевал муж ее милой, изредка царапая ветвистыми рогами по мокрой кафельной стене.

– Ни за что и никогда! – сердито прошипел Сиракузов, выходя на лестничную площадку. – Пока не поставишь в шкафу табуретку… И моль выведи!

«А ну, выйди, сынок!»

Маргарита Викторовна дала третьеклассникам задание написать сочинение на вольную тему. Федюня Крахмалкин озаглавил свое творение «Как я правел выходные».

Когда учительница в учительской дошла до Федюнинского творения, она буквально через минуту начала вибрировать на стуле всем своим телом. А потом не выдержала и начала зачитывать работу ученика своим коллегам вслух.

«Бабушка пазвонила в субботу с утра и сказала что она заболела. Мама паехала к бабушке и сказала что абратна вирнется только завтра…», – писал Федюня Крахмалкин.

Маргарита Викторовна с выражением, четко так и читала, как было написано, в том числе без запятых, то есть без пауз перед ними.

– Он что, без запятых пишет? – на всякий случай все же спросила ботаничка Леда Аркадьевна.

– Да они почти все у меня без запятых пишут, как я ни бьюсь с ними, – оторвавшись от сочинения, пожаловалась Маргарита Викторовна. – А если и ставят, то где попало.

– Значит, пришло время отменять запятые, – меланхолично заметил учитель английского Аггей Никифорович. – Ну, и что там дальше излагает ваш гигант мысли?

«Кагда мама уехала папа каму-то пазвонил и сказал что его надзирательша уехала и надо срочно валить к нему с пивом, а то у него после вчирашниго башка трещит, – стала снова разбирать Федюнины каракули Маргарита Викторовна. – Скора к нам пришли дядя Саша из папиной работы и еще два каких-то лаха. Папа стал разливать пиво я тоже пратянул свою чашку. Папа сказал, а ну сынок выйди пока, а если вдруг пазвонит мама ты ей ничего не гавари, а дай трубку мне.

Я вышел из кухни и сел смотреть тилевизор. Тут пазвонила мама я ей ничего не сказал как и абещал папе, а только что папа с мужиками выгнали меня из кухни. Тут прибежал папа и стал гаворить маме что он с опытными кансультанами варит ужин…

– С кем, с кем он варит ужин? – вскинула тонкие брови ботаничка Леда Аркадьевна.

– Ну, надо понимать – с консультантами! – нервически хохотнула Маргарита Викторовна. – Да вы слушайте дальше. Так, где я остановилась… А, вот:». варит ужин из макарон себе и мне, а язык у него заплитается патому что он устал пробывать ужин сварился или нет. Патом папа бросил трубку и снова ушел на кухню. Патом они там стали шуметь и кричать кагда я зашел на кухню те мужики били моего папку тагда я взял швабру и стал бить бародатого мужика, а папа взял памойное ведро и адел его на галову лысому и мы выгнали с папкой этих хулиганов из дому…»

– Ишь ты, как за папку-то он заступился! – покрутил головой Аггей Никифорович. – Нет, в этом парне определенно что-то есть. Да вы читайте, читайте, Маргарита Викторовна.

– Читаю, – согласилась Маргарита Викторовна. – Только вы уж меня, пожалуйста, не прерывайте. Итак: «Папка сделался с падбитым глазом и пацорапаной щикой и он пазвонил какой-то Люсьен и сказал чтобы она пришла его спасать. Пришла Люсьен в каротком халатике и завела папку в спальню спасать. Я тоже зашел и спрасил у папы кто это такой пришел папа сказал что это медицинская систра Люсьен из его работы и сейчас только она может его спасти зделать пиривязку. Папа сказал, а ну сынок выйди это не для слабых с нервами. А когда я вышел то скоро в спальне начал громко кричать и станать не папа, а эта самая Люсьен как будто это не папке, а ей делали пиривязку…»

– Черт те что! – фыркнула Леда Аркадьевна. – Полное разложение! Я думаю, не стоит дальше читать, тут и так все понятно.

– Нет уж, читайте, читайте! – скороговоркой сказал Аггей Никифирович. – Мы просто таки обязаны знать, что происходит в семьях наших учеников.

«…А патом я заснул на диване, – лишь на мгновение оторвавшись от тетради и досадливо мотнув головой, продолжила вдохновенно читать опус своего ученика Маргарита Викторовна. – И праснулся уже в васкрисенье утром и то патому что в спальне апять кричали и станали. Я падумал это снова пиривязывает папку та самая Люсьен а это была мама она била папу адной рукой по галове тапком, а в другой держала малинькие трусики и кричала сволачь это ково ты привадил в дом при живом ребенке. А я сказал мама успакойся это медицинская систра Люсьен из папиной работы пиривязывала папку патаму что его ранили хулиганы. Ага закричала мама, а ну сынок выйди нам надо еще паговарить. Вот так интересно прашли мои выходные может было бы еще интереснее, но на самом интиресном месте миня всигда прасили выйти…».

Вся учительская плакала от смеха и горя вместе с Маргаритой Викторовной над Федюниным сочинением.

– Ну и что ты будешь делать с этим Крахмалкиным? – отдуваясь, спросил Маргариту Викторовну Аггей Никифорович.

– Да что Крахмалкин, – сказала Маргарита Викторовна, закрыв тетрадку Федюни. – Поработаю с ним на дополнительных занятиях, может и будет толк. Это вот с его папашкой надо что-то делать. Чтобы не предоставлял больше сыну таких сюжетов для сочинений на вольную тему…

Утро в гареме

– Хабиба!

– Я, мой господин!

– Фатима!

– Да, мой повелитель!

– Зухра!

– Я здесь, свет моих очей!

– Гюльчатай!

…

– Гюльчатай!

…

– Гюльчатай, зараза!!!

– Ее нет, о муж наш! Но скоро будет.

– А что вы такие все надутые? Как неродные прямо! Говори, моя старшая жена Хабиба! Нет, сначала вели принести мне щербета*. Только холодненького!.. Ах, хорошо! Рахмат* тебе, Фатима! Ну, так что ты хотела мне сказать, Хабиба?

– Ты, наверное, забыл, мой повелитель. Но вчера, когда ты приполз из дукана*, куда ты уходил попить кофе, ты был как тюфяк*, прости меня, Господи!

– Да как ты смеешь!

– Хабиба правду говорит, о наш общий супруг!

– А тебя, Зухра, никто не спрашивает! Ладно, продолжай, старшая жена! И прошу тебя, поаккуратнее с выражениями. Какой пример ты подаешь своим младшим коллегам?

– Якши, мой господин! Скажем так – ты был не в своей пиале*. И сообщил нам, что хочешь поменять нас на другой гарем!

– Так, что-то припоминаю… Ну-ка, Зухра, дай-ка я еще отхлебну щербета… Фу ты, уже теплый! А покрепче у нас там ничего нет?

– В нашем сарае* сейчас ничего крепче зеленого чая нет. Ты вчера все выпил, о пьянейший муж наш! Даже двухнедельный прокисший кумыс! Алкач*!

– Нет, это никуда не годится! Ты наказана, Хабиба – три месяца без этого, как его… без интима!

– Четыре.

– Что – четыре?

– Уже четыре луны*, как того, о чем ты говоришь, не было с тобой не только у меня, но и у остальных жен!

– Да? Странно, а с кем же это я вчера… Ну ладно, не будем об этом.

– Нет, почему же, о неверный наш муж! Мы все хотим услышать, на кого ты нас хочешь променять!

– Все? А где Гюльчатай? У вас нет кворума, о несчастные женоподобные созданья!

– Гюльчатай сейчас придет.

– А где она?

– Да за бузой* она ушла, в дукан! Ты еще с вечера ей наказал, как самой любимой жене.

– Ну, это другое дело. Ладно, Зухра, продолжай.

– Так на кого ты там польстился? На гарем кривого Махмуда? Или на жен Абдурахмана? А может быть, супруги Рашида тебя сбили с толку?

– Да что вы, о занозы сердца моего! Мне и вас за глаза хватает! Вы, наверное, вчера меня просто не так поняли! Я, наверное, про это… про гараж говорил, вот! Старый у меня гараж, да и тесный. Надо бы на десять машин, а мой вмещает всего пять. Вот надо бы его поменять на более просторный. А вам, о ревнивицы мои, послышалось, что я говорю про какой-то другой гарем, тогда как я говорил про гараж, хе-хе!

– Поклянись!

– Да чтобы мне еще раз жениться! Да чтобы все мои любимые тещи разом приехали в гости! Да чтобы в нашем дукане закончилась буза! Да чтобы…

– Ладно тебе, господинка наш, ладно, верим. Но в последний раз, слышишь? А то мы сами скажем тебе хором: талак!* И это уже ни с каким гаражом не спутаешь!

– Да слышу, слышу! Но где же мой утренний бальзам? Где шляется эта несносная Гюльчатай? Гюльчатай! Гюльчатай, зараза!!!

Примечания:

Гарем – коллектив из нескольких жен

Щербет – безалкогольный восточный напиток

Рахмат – типа «спасибо»

Дукан – восточная забегаловка

Тюфяк – бесформенный матрац

Сарай – по-ихнему дворец

Алкач – международное определение пьющего человека

Луна – не то, что вы подумали. Это календарный месяц

Пиала – чашка такая. Сойдет и за тарелку

Буза – слабый алкогольный напиток, которым можно неслабо надраться

Талак – мечта всякого невосточного женатика. Арабу, например, достаточно трижды прокричать «Талак!», и он в разводе.

«Не верю!..»

– Не верю! – вскричал режиссер Сапрыкин. – Камера, стоп! Это не драка, а разборка геев.

По сценарию снимающегося фильма ведущие его герои – коммерсант Бздыкин (его роль исполнял артист Ведмедев) и адвокат Коняхин (артист Седоков) выясняли отношения старым и безотказным дедовским способом – на кулаках. Но как-то вяло, неубедительно, что и вызвало недовольство режиссера.

– Вы что, никогда не дрались?

– Ну почему же? Дрались, – неуверенно сказал Бздыкин-Ведмедев. – Но не между собой.

– А вы тоже: геи, геи! Какие мы вам геи? – обиженно заявил Коняхин-Седоков. – Знаете, что бывает за такие слова в определенных кругах?

– Ну и что за это бывает? – В глазах режиссера загорелась надежда. – Может, покажешь?

– Игорь Матвеевич, в конце концов, есть же у нас каскадеры, дублеры, – перебил его Ведмедев. – Пусть они себе морды бьют, а потом наши лица в кетчупе покажете.

– Да, в самом деле! – подхватил Седоков. – Нам же еще в театре играть, сами знаете. А если мы покалечим друг друга?

– Дублеры, каскадеры! – передразнил их Сапрыкин. – Прямо как дети малые! Я же вас с самого начала предупредил: фильм малобюджетный. Ну, хорошо, не хотите сами драться, сейчас же приглашу парочку дублеров. Но заплачу им из вашего гонорара.

– Нет!!! – дружно рявкнули оба актера. И сжав кулаки, кинулись друг на друга.

– Снимай, снимай же! – скомандовал Сапрыкин оператору, заглядевшемуся, как знатно бьются за свой гонорар актеры.

– Ох ты, черт! – спохватился оператор. – Камера-то выключена. Придется повторить. Эй, вам говорят! Давайте сначала.

– Ребята, все у вас натурально получилось, – похвалил режиссер азартно волтузящих друг друга актеров. – Вот только надо бы еще один дублик снять. Да вы слышите или нет? А ну, брэк!

– Как, еще один дубль? – восстал из пыли распаленный Ведмедев, гневно отсвечивая радужным фингалом. – Только за премию!

– Не иначе, – прошлепал распухшими губами Коняхин.

– Какая еще премия! – возмутился Сапрыкин. – Я же вам говорил: фильм малобюджетный!

– Зато тебе сейчас мало не покажется! – рявкнул Ведмедев, хватая режиссера за грудки.

– Вот именно! – прохрипел Коняхин, примериваясь кулаком к сапрыкинскому уху. – Мы тебе не геи и не лохи какие!

– Верю, верю! Мотор! – обрадовано крикнул режиссер, отбиваясь от нешуточно наседавших на него актеров, одновременно соображая, как дальше быть: или ввести в сценарий третьего героя, то есть себя, которого сейчас дружно мутузили Коняхин с Ведмедевым, или потом вырезать его?

Но это все потом, потом, а сейчас главное – продержаться хотя бы минуты три, и сцена натуральной, а главное, без лишней оплаты, драки будет отснята. А там можно подступать и к другому сюжету, где герои фильма выпрыгивают с третьего этажа горящего дома. Нет – без дублеров, наверное, все же хотя бы со второго…

Двадцать лет спустя

– Ну, здравствуйте мои дорогие, здравствуйте, ребятки. Это сколько же мы с вами не виделись? Страшно подумать, целых двадцать лет. Ну как, узнали свою классную руководительницу? Не врите, не врите мне, я-то ведь знаю, что от той прежней Клавдуси – как вы меня, между прочим, звали между собой – осталась только прическа. И то потому, что я этот шиньон ношу уже двадцать лет. На другой не заработала. Так вот, когда я вас не злила, вы называли меня Клавдусей. Когда сердились за что-то, обзывали Клавпетрей, это тоже знаю… Ну что – Клавдия Петровна, Клавдия Петровна! Я уже шестьдесят лет как Клавдия Петровна… Кто сказал: Клавпетря? А ну встань, покажись, если ты такой смелый. Так, кто это у нас? Не надо подсказок, я сама его узнаю. Голова такая же большая, только лысая, глаза те же, но уже не просто нахальные, а наглые… Это ты, Витька Хорьков? Точно, ты. Ну и кем же ты у нас стал, что из тебя получилось за эти двадцать лет? Отчество-то хоть заработал, или тебя так и зовут, как раньше – Хорек? О, теперь ты не Хорек? А кто? Ну, смелее, смелее, ты ведь никогда в карман за словом не лез. Особенно в чужой, в раздевалке. Помню, помню. Кто там шепчет: «Это Харя?» Витя Хорьков теперь – Харя, а не Хорек? Боже, за что тебя так? «Он в авторитете…» Что значит в авторитете? А, поняла, поняла. Присаживайтесь, Виктор Петрович! Надо же, сразу и отчество вспомнила. Потом к вам подойти? Насчет нового шиньона? Хорошо, Виктор Петрович, подойду.

Так, пошли дальше. Кто это предлагает не терять времени, а сразу ехать в ресторан? А ну-ка, встань. Какой представительный! Какая стать! Какой большой жи… жилет! А лицо – хоть сейчас на медаль переноси. «За взятие Гамбургера». Если поместится… Нет, не узнаю. Хоть убейте!.. Э, э, Харя… То есть Виктор Петрович! Вы зачем в карман полезли? За платком? Уф-ф. И все же, кто это у нас такой крупный деятель? Саша Топольков? О господи, а ведь был самой худой в классе. Теперь впору менять фамилию на «Баобабов». Нет, нет, Саша, это я про себя. То есть про тебя, но про себя… Нет, про меня как-нибудь в другой раз. Давай лучше дальше про тебя. Ты у нас кем стал, Саша Топольков? Директором сети ресторанов? Очень рада за вас, Александр Григорьевич – вот ведь память какая услужливая, просто чудеса вытворяет в экстремальных ситуациях. Это что вы мне такое протягиваете? Годовой абонемент на посещение ваших ресторанов? Да ну что вы, ни за что не возьму!.. Вот если бы он был на две персоны. Мне не мешало бы и мужа подкормить. Хотя бы в половину вашей комплекции, Александр Григорьевич. А то ведь он на остановках в ветреные дни за столбы держится. Чтобы на проезжую часть не сдуло… Ну, спасибо вам большое. Кто у нас дальше? Какая красивая! Какая фигурка! Как раздета! То есть, я хотела сказать: как одета! Класс, тихо, тихо! Без подсказок. Викусю я сразу узнала. Потому как она почти не изменилась. Как была кокеткой, так и осталась. Только слегка подвялилась. Ну, здравствуй, Виктория, здравствуй, моя милая. Как же это тебе удалось сохраниться, тебе ведь уже за… Молчу, молчу. А, ты актриса! Вот так сюрприз! Ну, понятно: маникюр-педикюр, фитнес-митнес… Молодчина! Хоть ты у нас в люди выбилась, не в обиду будь другим сказано. Вот только почему я тебя ни в одном фильме не видела? Работаешь на студии с особой спецификой?.. Что это ты мне даешь, видеокассету… Ну-ка, ну-ка, как фильм-то хоть называется… «Голь на выдумки хитра». Комедия, что ли? Спасибо, дома соберу всех соседей, посмотрим!

А это кто у нас молча просидел все время и также молчком, не по-новорусски, уходит? Коля Иванов? Ты куда, Коля Иванов? Некогда тебе, на работу надо? А где ты работаешь, Коля Иванов? Сварщи-и-ком? Это что, поваром, что ли? А, железо варишь! Ну вот, все люди как люди, один Коля Иванов какой-то… э-э, неадекватный. Железо он варит! Да кому оно нужно, железо твое? Ну ладно, мы и без Коли Иванова не соскучимся. Вот я вижу Вано Шизидзе, уж его-то ни с кем не спутаешь… И я даже боюсь представить, кем у нас стал Вано. А ну, дарагой, прызнавайся!..

Удобство с видом на огород

Рано утром пенсионер Петр Иванович Растяжко поспешил по привычному маршруту – в конец своего огорода. Дернул ручку дверцы скособоченного туалета – она оказалась запертой изнутри. Оттуда послышался чей-то раздраженный голос:

– Занято!

– Но это же мой туалет!

– Знаю, Петр Иванович, – ответили ему изнутри. – Я уже заканчиваю.

И только тут Петр Иванович обратил внимание на то, что за оградой его участка стоит старенький уазик-таблетка с надписью «ЖКХ».

«Ехал себе человек по делам, да тут и приспичило ему», – успокоившись, подумал Растяжко. Наконец дверца сортира распахнулась, и из нее вышел слесарь-сантехник Михеич, он же главный коммунальщик их пригородного поселка. Из кармана его комбинезона торчали разномастные ключи.

– Вот, принимай, Петр Иванович, работу! – торжественно сказал Михеич, обтирая руки ветошью.

– Какую еще работу? – не понял Петр Иванович.

– Да ты внутрь загляни, балда!

Растяжко заглянул и действительно обалдел. На месте прежней дырки, выпиленной им прямо в дощатом полу, красовался… белоснежный унитаз.

– Что это? – потрясенно спросил Растяжко?

– Администрация деньги получила из областного бюджета на развитие коммуналки, – гордо сказал слесарь-сантехник. – Так что пользуйся. На, распишись вот, что у тебя теперь канализация есть.

– Какая же это канализация?

– Унитаз я тебе поставил?

– Ну, поставил.

– Так расписывайся давай!

– Постой Михеич, а как же… это… Ну, смывать чем?

– Ну ты прямо как ребенок, – поморщился Михеич. – Как понадобится тебе в туалет, прихватишь с собой ведро воды, всего делов-то. Ну, не тяни, расписывайся, мне сегодня надо успеть весь ваш переулок удобствами оборудовать.

Петр Иванович оглянулся на свой кривобокий сортир, в глубине которого прямо-таки светился новенький красивый унитаз, махнул рукой и поставил закорючку в какой-то бумажке, подсунутой ему Михеичем. Он уже собрался бежать в дом – за водой для сливного бачка. Но его остановил все тот же Михеич.

– Чуть не забыл! – хлопнул он себя по лбу. – На той неделе никуда не уезжай.

– А что?

– Водопроводом займемся.

– Неужто и на него деньги выделили? – поразился Растяжко, и даже забыл, зачем он пришел на конец своего огорода.

– А то. У тебя колодец-то есть?

– Конечно.

– Вот, полдела уже сделано. Ведро-то на вороте, поди, старое?

– Да уж, и клепал я его, и паял, а все протекает.

– Вот и жди меня в следующую пятницу. Ведро тебе новое привезу. Черпай им водичку и носи домой на здоровье! А хочешь – на огород, или вон опять же для сливного бачка.

– А расписаться надо будет, конечно, как за водопровод? – вздохнул Растяжко.

Но Михеич его не слышал. Он, насвистывая, уже устанавливал унитаз в соседнем туалете типа «сортир». Коммунальная реформа в пригородном поселке города Н. шла полным ходом!

Зарплата где?

– О, приперся, на ногах еле стоит! Гони зарплату, алкаш!

– Так я уже дома? Какая радость! Дай я тебя обниму, ненаглядная!

– Отстань! И ты, гад, у меня ненаглядный! В смысле, глаза бы мои на тебя не глядели! Зарплата где, говорю?

– О чем ты, дорогая! Почему ты решила, что у меня должна быть зарплата?

– А число какое сегодня? Пятое, зарплатный день. Значит, у тебя получка была. Была же?

– А, вон ты о чем? Ну, была.

– Гони деньги.

– А нету!

– Как это нету, сам же признался, что зарплата была.

– Потому и нету, что была. Была да сплыла. У-у, у-у-у!

– Ты чего ревешь? Чего шлангом прикидываешься? Где деньги, я тебя спрашиваю?

– У-у-у! Ну что ты за женщина такая? Одни деньги у тебя на уме. У-у-у!

– А ну не реви! Размазня! На, вытри слезы. Ну, говори, что случилось, куда зарплату девал? Ограбили тебя, что ли? Так нет, вроде цел, ни царапины. Где тогда деньги?

– Это я снаружи цел, а ты бы заглянула мне внутрь…

– Ну, дай загляну. Так, здесь пусто. И в этом кармане ничего. И в пистончике голяк. А ну, снимай туфли! Ага! И это все? Тут и половины не будет. Где остальные?

– У-у-у, какая ты жестокая! Опять за свое! Да ты в душу, в душу мне загляни! У меня, может, сердце вдребезги разбито!

– Да? Я тебе сейчас башку разобью, если ты мне не скажешь, где деньги. Последний раз спрашиваю: куда девал зарплату?

– Маша, да ты хоть знаешь, что в мире творится?

– А что там творится?

– Ох, Маша, страшные вещи творятся! Вон Индонезию опять трясет! Так их, индонезцев, бедных, колошматит землетрясениями, одно за другим, что сердце кровью обливается. У-у-у!

– Какая Индонезия? Какие землетрясения, урод? Сейчас у тебя самого будет сотрясение мозга. Ты скажешь, куда девал деньги, или нет?

– А как голодают дети Африки, в этой, как ее, в Гвинее-Бисау? У-у-у! Так голодают, так голодают, что мне самому кусок в горло не лезет. Ничего есть не могу, только пить, так мне жалко гвинеябесенят этих…

– Я и вижу, что ты только пить можешь, да потом крокодиловы слезы лить.

– Да что та такое говоришь, Маша? Я, может, с горя, из сочувствия ко всем этим страдающим людям, из-за этой вселенской скорби, так сказать, пригубил маленько. Чтобы стресс снять. А сейчас и у тебя стресс будет. Ты хоть знаешь, что к нашей планете несется огромное космическое тело, больше и твоего тела, и всех бабских тел, вместе взятых, и больше всей нашей матушки-Земли? Через два года у нас будет. Так бабахнет, что мама не горюй! А ты: деньги, деньги! Кому они нужны будут тогда, твои деньги? А, Маша?

– Что ты мне тут заливаешь? Какое еще космическое тело? Я пока что вижу одно тело, уже почти бесчувственное. Ну, куда, куда ты укладываешься прямо на пол? А ну, двигай ножками, на диван ляжешь. Так уж и быть, я с тобой завтра разберусь, горе ты мое! Ты мне все расскажешь: и откуда так поздно пришел, и куда больше половины зарплаты девал, и почему от тебя не моими духами пахнет. О, захрапел! А мне теперь тут сидеть одной и переживать, за индонезцев этих, за голодных, как он их назвал-то… бесенят этих, за тело это космическое… Даже и не знаю, что я с тобой сделаю, когда однажды разлюблю! А ведь недолго осталось…