Текст книги "Сиротка. Расплата за прошлое"

– У Жозефа? – удивилась Эрмин. – Да он практически никогда не покидает Валь-Жальбера! И потом, в его возрасте…

– О, – покраснев, вздохнула Андреа. – В этом деле он даст фору любому молодому. Чего вы хотите, я очень ревнива, а когда включаю воображение, такого себе напридумываю… Я ведь уезжаю иногда проведать свою семью. Жозеф мог этим воспользоваться…

– Значит, вы прочли это письмо?

– Да, пока Жозеф чистил хлев. О! Боже мой, что я узнала… по поводу Симона. Уверяю вас, Эрмин, это ужасно. Если мой бедный супруг прочтет это, с ним случится удар, я уверена. Держите, почитайте сами, я даже не могу вам пересказать, о чем идет речь.

– Но, Андреа, это не очень удобно.

– Умоляю вас!

Несмотря на свои колебания, Эрмин подчинилась. С первых же строк ее охватило сильное волнение.

Для месье Маруа Жозефа, Валь-Жальбер

Позвольте представиться: Марсель Дювален, преподаватель филологического факультета в Сорбонне, Париж. В настоящее время я нахожусь в Квебеке.

Уважаемый месье, я решил написать вам это письмо, чтобы поведать о последних часах жизни вашего сына Симона, предварительно удостоверившись через компетентные органы в вашей родственной связи.

Война закончилась, но целый мир никак не может оправиться от нанесенных ею ран. К таким кровоточащим ранам помимо прочего относятся зверства, совершенные нацистами в концлагерях. Это невозможно забыть.

Я был в Бухенвальде в то же время, что и ваш сын Симон, и мы оба носили на своей одежде розовый треугольник, свидетельствующий о принадлежности к гомосексуалистам. У каждой категории заключенных был свой отличительный знак, что облегчало эсэсовцам задачу по массовому уничтожению. Я был свидетелем невероятно диких, варварских сцен, о которых не стану вам рассказывать. Каким-то чудом мне удалось выжить.

Но я считаю важным сказать вам, что ваш сын умер как герой, крича о любви к своей родине. Эти слова, которые он выкрикивал с квебекским акцентом, до сих пор звучат у меня в ушах.

«Вы все здесь палачи! Демоны! Черт возьми, я, квебекец, больше не могу жить среди вас! Подонки из СС, проклятые нацисты! Меня зовут Симон Маруа, я парень из Валь-Жальбера, дитя Лак-Сен-Жана!»

Симон крикнул все это в серое зимнее небо, когда солдаты вели его в санчасть. Поверьте, он знал, какая участь его ждет: над такими людьми, как он и я, нацисты чаще всего ставили свои омерзительные опыты. Ваш сын не собирался становиться подопытным животным. Он спровоцировал гнев своих мучителей с единственной целью: быть убитым на месте, и его голос постоянно преследует меня, этот низкий голос, выкрикивающий: «Парень из Валь-Жальбера, дитя Лак-Сен-Жана…» Я был всего лишь одним из заключенных, свидетелей происходящего, но могу вам поклясться, месье, что его поступок вызвал у меня огромное уважение.

Теперь я состою в ассоциации, которая сообщает семьям о судьбе жертв этой войны. Возможно, вы не знали, как погиб ваш сын. Столько отцов и матерей годами ждут известий о своих пропавших детях…

Хочу добавить, месье, что ни один человек не имеет права мучить, унижать и убивать другого человека на основании того, что тот принадлежит к другой расе или религии, или того, что его наклонности плохо воспринимаются простыми смертными. Я, поэт и журналист по профессии, отстаиваю свое право на гомосексуализм по примеру многих других творческих личностей.

Возможно, вашему сыну пришлось скрывать особенности своей истинной натуры, и если это так, прошу вас, не осуждайте его. Он был героем, честным человеком, не сломленным своими палачами. Как и все мы, он испытывал страх, но никогда его не показывал.

Если вы пожелаете со мной встретиться, месье Маруа, сообщаю, что через две недели я приеду в поселок Нотр-Дам-де-ла-Доре. Один из моих друзей пригласил меня к себе погостить. Днем бо́льшую часть времени я буду проводить на мельнице Демер. Отправляясь в Канаду, я решил послать вам это письмо.

С уважением,

Марсель Дювален

На конверте был указан адрес отеля. Чувствуя, как дрожат ее ноги, Эрмин поискала взглядом, куда присесть. Приблизившись к заброшенному дому, она опустилась на верхнюю ступеньку в тени обветшалого навеса.

– Боже мой, вам плохо? – участливо спросила Андреа. – Это нормально. Я сама испытала настоящий шок. И как я могу дать прочесть это Жозефу…

– Что именно повергло вас в шок? – резко спросила молодая женщина. – Да, мне стало плохо, потому что я любила Симона, как брата. Я считала его погибшим в трагическом сражении за Дьепп. А теперь я узнаю, что его отправили в один из лагерей смерти, как называет их пресса. И он покончил с собой, попав в лапы к безжалостным чудовищам.

– Разумеется, его судьба ужасна. Но, насколько я вижу, Эрмин, вас не шокировало остальное?

– Что – остальное? О, я поняла! Мне давно известно о гомосексуальных наклонностях Симона: он сам мне признался. Господи, как же он от этого страдал! Бедный парень, он ухаживал за девушками, чтобы обмануть всех, особенно своих родителей. Он менял невест каждые полгода, таким образом избегая свадьбы. Он хотел жениться на Шарлотте, искренне надеясь, что сможет вести семейную жизнь, но это оказалось слишком тяжело для него, и он предпочел пойти добровольцем в армию. Умоляю вас, Андреа, не нужно так на меня смотреть. Симон был хорошим человеком. Когда он признался мне во всем в день смерти нашей дорогой Бетти, я помешала ему совершить непоправимое. Он собирался повеситься. Я видела всю глубину его страданий и безграничного горя и смогла его утешить, убедить, что он не вызывает у меня отвращения. В тот момент я была искренна и лояльна, понимая, что он ни в чем не виноват.

Андреа Маруа поморщилась. Она продолжала стоять рядом с Эрмин.

– Но это же безнравственно! Может, вы к этому уже привыкли, учитывая среду, в которой вы вращаетесь. Я слышала, что творческие личности подвержены этому…

– Господи, не нужно преувеличивать! Действительно, некоторые актеры и певцы имеют подобные наклонности и не скрывают этого, но все же это не так распространено. Боже мой, как же я расстроена! Не знала, что их помечали розовым треугольником. Бедный Симон, как он страдал! Вдали от нас, так далеко и один, совсем один!

Эрмин спрятала лицо в ладонях. Ее сердце отчаянно колотилось в груди, а перед глазами вставали яркие образы, связанные с ее другом, братом. «Помню, он тайком повел меня смотреть на волков на холме: их вой мы слышали по вечерам. Я жаловалась, что замерзла и проголодалась, дело было зимой… А эти его милые шуточки с доброй улыбкой! Он заботился обо мне, он был моим защитником. Жозеф планировал нас поженить, чтобы из семьи не ушло ни доллара от моих будущих выступлений. Симон, мой милый Симон! Он обожал кино и был бы счастлив увидеть меня на экране!»

– Мадам Дельбо… о, простите, Эрмин. Что мы будем делать? – настаивала Андреа. – Вы согласны – Жозеф никогда не должен узнать о том, что его сын, которым он так гордится, был гомосексуалистом?

– Тем не менее ему нужно показать это письмо.

– Да, но не все письмо целиком. Сегодня утром мне пришла в голову одна мысль. Я могла бы его переписать, убрав отрывки, которые способны шокировать любого приличного человека. Затем какое-нибудь надежное лицо перепишет его еще раз. Жозеф узнает, как погиб его ребенок, ничего более. Я не смогу изменить свой почерк. Полагаю, мой муж также знает и ваш?

– Разумеется! Я несколько лет жила у Маруа и часто им писала.

Она размышляла. Симон наверняка предпочел бы держать своего отца в неведении о своих противоестественных наклонностях. К тому же Андреа была права: крайне консервативный Жозеф испытает настоящий шок, если прочтет эти строки.

– Возможно, Тошан согласится на этот подлог, – предложила она усталым голосом. – Он был в курсе проблем Симона. Он даже сказал мне по этому поводу, что индейцы не осуждают таких людей.

– Разумеется, у них же отсутствуют нормы нравственности!

– Ошибаетесь, Андреа, у них есть и законы, и принципы, но гораздо более гибкие и милосердные, чем наши. Но к чему все эти дискуссии! Нужно пожить с ними и научиться их слышать, дабы осознать, что они, вероятно, более развиты, чем мы.

Чувствуя себя выбитой из колеи, Эрмин встала. Ее сердце сжималось от ощущения пустоты и безмолвия, когда она думала о Симоне.

«Я никогда не узнаю, что он пережил в Бухенвальде. Успел ли он познать любовь? Получил ли хоть немного нежности?»

– Я подержала конверт над паром, – внезапно принялась объяснять Андреа. – Адрес отеля я оставлю, но не стану указывать имя отправителя: Жозефу необязательно знать, что этот мужчина будет находиться в Нотр-Дам-де-ла-Доре. Это не так далеко от Роберваля, можно доехать на поезде. Представьте, что случится, если мой муж захочет с ним встретиться! Все наши труды пойдут насмарку.

Ее перепуганное лицо вызвало у Эрмин раздражение.

– Наши труды? Не впутывайте меня в это дело, – холодно сказала она. – И вообще, Андреа, почему вы обратились за помощью? Вы могли бы просто сжечь это письмо, раз так боитесь последствий. Зачем вы дали мне его прочесть?

– Я не могла одна принять такое важное решение. И я доверяю вам, зная, как вы добры и тактичны. К тому же когда-то вы были частью этой семьи.

Эрмин кивнула, согласившись с обоснованностью доводов, затем протянула письмо Андреа.

– Делайте, как задумали, я поговорю об этом с Тошаном. Но поторопитесь, мой муж завтра уезжает в Перибонку.

– Спасибо, о, спасибо, Эрмин, вы настоящий ангел! Побегу скорее домой. Я ускользнула, воспользовавшись визитом этого историка. Жозеф был так счастлив поболтать с ним! Я забегу к вам сегодня вечером, перед ужином.

С этими словами Андреа Маруа направилась прочь своей походкой вразвалку – при каждом шаге размашисто колыхались ее более чем пышные формы.

Эрмин некоторое время смотрела ей вслед, затем повернула к Маленькому раю.

«Еще два часа назад я была на седьмом небе от счастья рядом с Тошаном. Мы плавали нагишом в реке, наслаждались друг другом, но появилось это письмо и напомнило мне об ужасах войны, всех этих смертях… Господи, почему? – думала она. – Я сама поеду в Нотр-Дам-де-ла-Доре и расспрошу этого Марселя Дювалена. Да, я поеду туда, как только вернусь из Квебека. Возможно, он расскажет мне больше о Симоне. Пусть я одна буду знать о том, что ему пришлось пережить. Меня это не пугает, я обязана это сделать ради памяти моего старшего брата, как он себя называл».

По ее щекам текли горькие слезы. Словно отражая ее печаль, небо внезапно потемнело, большие серые тучи затянули небесную лазурь. Несколько минут спустя разразилась гроза.

Глава 6
Встречи

Поезд в Квебек, суббота, 27 июля 1946 года

Эрмин смотрела на пейзаж, проплывающий за окном, но не видела его. Поезд покинул вокзал Роберваля уже больше двух часов назад и теперь в хорошем темпе мчался через лес. Она впервые ехала в поезде одна, испытывая смешанное чувство восторга и тревоги. «Я была в таком же состоянии в самолете, когда летела во Францию, – взволнованно подумала она. – И никого не было рядом, чтобы протянуть руку, успокоить».

Она бросила растерянный взгляд на пустое сиденье рядом с собой, места напротив также были свободны. Если бы все пошло, как она задумала, сейчас здесь сидела бы ее драгоценная Мадлен, развлекающая Констана, или даже Тошан.

«Я должна этим воспользоваться, чтобы отдохнуть и расслабиться, – подумала она. – Мои дни в Квебеке будут загружены: репетиции, выступления и хлопоты по маминым делам. Она правильно делает, что продает квартиру на улице Сент-Анн. В будущем я смогу останавливаться в отеле. Мне это выйдет дороже, ну и пусть».

Эрмин на несколько секунд прикрыла глаза, чтобы вспомнить лица и улыбки всех тех, кого так любила. Накануне, почти в это же время, она провожала мужа, отправляющегося на большом белом корабле из Роберваля к пристани Перибонки. Мукки поцеловал ее несколько раз с детской улыбкой, хотя был выше ее на полголовы. Констан, зачарованно следящий за полетом чаек, почти не заметил расставания. Мадлен держала его на руках, и хотя ее лицо было спокойным, наверняка она больше всех страдала оттого, что оставляет Эрмин одну.

«Все сложилось хорошо! – успокаивала себя молодая певица. – Констан сможет играть с дочкой Шарлотты, а Тошан наконец-то приучит его к себе. Я бы предпочла, чтобы близняшки тоже поехали в Перибонку, вместе с Кионой. Почему все-таки девочки пожелали остаться в Валь-Жальбере?»

Эрмин даже не догадывалась, что сама стала причиной этого решения и что все три девочки были заодно, готовя ей необычный подарок. Лоранс тщательно прятала свои первые наброски, а Мари-Нутта, обычно болтливая, стойко держала язык за зубами.

«Надеюсь, они не наделают глупостей. Я строго наказала им не бегать по улицам поздно вечером, но папа вряд ли сможет за ними уследить. Надо же, совсем забыла, сегодня ведь Мартен Клутье должен прийти к нам на чай со своей гитарой. Бедный, ему придется выдержать натиск маминого кокетства».

Эти мысли вызвали у нее улыбку, в тот самый момент, когда в купе вошел мужчина. Ощутив его присутствие, она быстро открыла глаза.

– Мадам, эти места свободны? – спросил он низким, приглушенным, немного хриплым голосом, тембр которого странным образом подействовал на Эрмин.

– Да, конечно, – немного смущенно пробормотала она.

Эрмин незаметно разглядывала его, пока он устраивался. Очень элегантный, высокий и стройный, незнакомец выглядел как джентльмен. Он снял бежевую льняную куртку и белый шарф и сел на свое место, держа в руке газету.

– Как сегодня жарко! – воскликнул он.

Эрмин не собиралась заводить разговор, поэтому промолчала. Тем не менее незнакомец смотрел на нее, словно ожидая ответа.

– Зима в этих краях мне больше по душе, – добавил он.

Молодая женщина отметила его необычный акцент и предположила, что перед ней француз.

– Простите, я чувствую, что докучаю вам, – внезапно произнес он. – Но я так счастлив, что наконец-то встретил вас!

– Что? – удивилась она.

– Я вас узнал. Вы знаменитая оперная певица Эрмин Дельбо, Снежный соловей. Я один из ваших преданных поклонников, мадам, и бесконечно благодарен случаю, который привел меня в это купе. Я сел в поезд в Шамбор-Жонксьоне и никак не мог найти себе место, поэтому переходил из вагона в вагон.

Заинтригованная, Эрмин окинула его взглядом. Ему было не меньше сорока лет, возможно, даже ближе к пятидесяти, поскольку его виски уже частично посеребрила седина. Но в нем присутствовала некая особая притягательность, несмотря на орлиный нос и худобу лица. Она исходила от его серо-зеленых глаз, ясный взгляд которых напомнил ей взгляд Овида Лафлера. Смуглый цвет лица и красиво очерченный рот придавали мужчине чувственную привлекательность.

– Что вы увидели на моем лице, мадам? – со смехом спросил он.

– Ничего особенного! По правде говоря, мне кажется, я вас уже где-то видела, – призналась она.

– В таком случае я польщен тем, что привлек ваше внимание. На самом деле я один из ваших самых прилежных зрителей. Я слышал вас в «Фаусте», в «Богеме», в «Травиате» и даже во время войны, в опереттах, включенных в репертуар Капитолия. А в прошлом году я аплодировал вам в Монреальской опере.

– Вы имеете в виду «Мадам Баттерфляй»? Я долго раздумывала, стоит ли мне играть эту роль, учитывая, что моя внешность далека от японской… Но это было глупо, поскольку макияж творит чудеса.

– У вас есть преимущество: вы стройны и очаровательны! Я видел эту оперу с очень дородной обладательницей сопрано: уверяю вас, эффект совсем не тот! А ваш голос уникален и прекрасен. Пресса так превозносила талант Соловья, что я решил вас послушать. Для меня это стало настоящим открытием! Вы заслуженно носите свое прозвище. Да, благодаря вам я пережил незабываемые часы.

Незнакомец закашлялся сухим и, по всей видимости, болезненным кашлем. Эрмин тут же прониклась к нему сочувствием. Она даже подумала, что мужчина, возможно, болен туберкулезом, этой ужасной болезнью, от которой чудом излечился ее отец.

– Простите, – тихо извинился он. – Я не привык так много говорить. Просто я в восторге от вашего голоса. Мой-то больше напоминает кваканье жабы или крик вороны.

– Вы слишком суровы к себе, – с улыбкой ответила Эрмин.

Молодая женщина была рада общению с поклонником оперного искусства. Эта область увлекала ее с самого детства, и она могла бесконечно разговаривать на эту тему. Она с нежностью вспомнила своего отца, который с удовольствием поддерживал такие беседы долгими зимними вечерами.

«Боже мой, если этот мужчина болен чахоткой, значит, он сойдет на станции Лак-Эдуард: там находится туберкулезный санаторий, где несколько лет назад лечился папа. Какое несчастье! Хорошо, что медицина с тех пор продвинулась вперед благодаря открытию антибиотиков. Но некоторые утверждают, что лекарство может оказаться хуже самой болезни»[12]12
  В 1943 году Зельман Ваксман открыл стрептомицин, который год спустя позволил вылечить первого тяжелобольного туберкулезом. Однако последствия лечения долгое время вызывали опасения.


[Закрыть].

Она заметила, что поезд замедлил ход, как раз подъезжая к станции Лак-Эдуард.

– Я здесь пела, – мягко произнесла она. – На путях произошла серьезная авария, всех пассажиров эвакуировали и разместили в санатории. Стояла зима, я ехала на прослушивание в Квебек. На следующий день после этого происшествия я вернулась домой.

– Почему же вы не продолжили путь?

– Скажем так, мне это показалось недобрым знаком. Я тогда ехала с младенцем нескольких месяцев от роду, моим старшим сыном. Я сожалела, что подвергла его такому риску.

Он промолчал, прислушиваясь к шуму голосов, доносившемуся с перрона. Люди ринулись в вагоны, переговариваясь и окликая друг друга. Эрмин в глубине души надеялась, что мужчина покинет купе. Но этого не произошло.

– Я еду до Квебека, – подчеркнул он, словно прочитав ее мысли. – И это естественно, поскольку через два дня вы будете там петь. Снова «Богема» нашего любимого Пуччини, а затем «Вертер»[13]13
  Опера французского композитора Жюля Массне, впервые представленная в 1892 году в Женеве.


[Закрыть].

– Бог мой, да вы прекрасно информированы, месье! – удивилась она.

– Для этого не нужно быть семи пядей во лбу! Достаточно раздобыть программу летнего сезона. Но я на редкость невежлив, поскольку до сих пор не представился. Родольф Метцнер, гражданин Швейцарии и страстный любитель музыки.

С этими словами он склонил голову в легком поклоне. Состав снова тронулся с места. Испытывая все большее замешательство, Эрмин вежливо улыбнулась.

«Боюсь, мой сосед собирается болтать всю дорогу. Тошан со своей ревностью не подумал об этом. Господи, я чувствую себя не в своей тарелке! Если я усну, этот мужчина будет меня разглядывать. Если я пойду в ресторан, он обязательно присоединится ко мне или пригласит за свой столик. Мне не повезло. Встретить своего пылкого почитателя здесь, в поезде!»

– Была рада с вами познакомиться, месье, – немного помолчав, сказала она.

Это прозвучало как знак окончания беседы. Чтобы нагляднее продемонстрировать свое нежелание общаться, Эрмин достала из сумки роман Пьера Лоти «Исландский рыбак». Она открыла книгу наугад и принялась читать с сосредоточенным видом. Родольф Метцнер больше ее не беспокоил.

Валь-Жальбер, тот же день

– Лоранс, Мари-Нутта, помогите мне! Я хочу перенести этот диван в гостиную, и еще тот маленький комод из сосны.

– Но, бабушка, он гораздо нужнее на кухне. Мы же никогда не ходим в гостиную, – удивилась Лоранс. – И потом, дедушке не нравится, когда ты переставляешь мебель. Он говорит, что это не ваш дом!

– Мне на это плевать, – ответила Лора. – Черт возьми, я и так все потеряла, незачем изводить меня такими мелочами! В комнате нам будет лучше. Я жду гостя и не собираюсь принимать его среди запахов жареного сала и подгоревшего кофе.

– Луи не нарочно упустил кофе! – воскликнула Мари-Нутта. – Он хотел приготовить тебе завтрак.

Мадам Шарден раздраженно всплеснула руками. Она подошла к порогу гостиной, которая показалась ей темной и мрачной пещерой, несмотря на распахнутые окна.

– За домом слишком много зелени. Нужно будет расчистить эти заросли: свет совсем не проникает в комнату. Это не гостиная, а какой-то ледник. У Шарлотты совершенно не было вкуса: обстановка оставляет желать лучшего. Господи, за что меня вырвали из моего любимого, такого уютного дома?

– Правильнее сказать, твоего роскошного дома, – поправил ее Жослин из своего кресла. – Слушай, этот Клутье все-таки не министр. Прекрати переворачивать все вверх дном, примем его на кухне. Здесь уютнее и можно будет полюбоваться закатом. Скажите, девочки, а куда подевалась Киона? Она могла бы нам помочь.

– Не знаю, дедушка, – серьезным тоном ответила Мари-Нутта, хотя внутри ликовала. – Наверное, гуляет с Луи.

Лора тяжело вздохнула, чтобы продемонстрировать свое раздражение.

– Я мечтала полакомиться оладьями, – добавила она, – но я не могу просить Мирей вставать за плиту, ведь она чуть не сгорела заживо. О Господи, это смешно, просто смешно!

Она рассмеялась режущим ухо смехом, переходящим в рыдания.

– У меня нет выпечки, а я уверена, что Мартен Клутье придет ровно к четырем часам. Если бы только Мадлен осталась! Но нет, все меня бросили!

– Не плачь, бабушка, я испеку шоколадный пирог, – решила Лоранс. – Я записала рецепт Мирей в тетрадь.

– А я умею готовить флан[14]14
  Десерт из взбитых яиц, молока и сахара. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Нужно взять три пинты молока, стручки ванили и много яиц, – добавила Мари-Нутта.

Лора вытерла слезы, очарованная доброжелательностью и изяществом близняшек. В них угадывалось пробуждение женственности, меняющее их движения и улыбки. Они были очаровательны, легки и проворны. Девочки были одеты в одинаковые белые льняные платья с розовыми фартуками. Их тонкие, немного вьющиеся русые волосы грациозно спадали на плечи, а сине-зеленые глаза лукаво блестели.

– Мои добрые феи, – воскликнула Лора, беря их за руки, – что бы я без вас делала? Вперед, за дело, не время хныкать! Мы будем принимать месье Клутье здесь, за этим столом. Жосс, не мог бы ты выйти в сад и срезать несколько роз? Букет придаст уюта. Ты уже можешь ходить: вчера ты навещал Жозефа.

– Хорошо, ты получишь свои цветы, – проворчал тот. – Найди мне секатор и перчатки – не хватало еще подцепить столбняк…

– Дедушка ворчит совсем как Онезим Лапуант. Еще немного, и он начнет так же громко ругаться. Черт возьми! Дьявол! Тысяча чертей!

– Замолчи, маленькая дикарка! – шикнула Лора.

И они тут же дружно рассмеялись. Воспоминания о пожаре и почерневших развалинах дома больше не тяготили их. Это был счастливый день.

А вот находящейся неподалеку Кионе было не до веселья. Она пыталась открыть замок двери, ведущей в кухонную подсобку бывшего магазина, в здании которого также располагались отель и ресторан. Это строение, наряду с монастырской школой, было одним из самых больших в Валь-Жальбере.

– Ну как, получается? – прошептал Луи, настороженно озиравшийся по сторонам.

– Нет. Я испробовала несколько ключей, но ни один не подходит.

– Давай я разобью стекло, как предлагал Мукки.

– Ни в коем случае, это уже будет хулиганством, и потом, это ничего не даст, мы все равно не сможем открыть дверь. К тому же будет много шума и ты можешь порезаться. Подожди минутку.

Киона внимательно осмотрела ключи, которые обнаружила под перевернутым глиняным кувшином, стоявшим возле стены.

– Я должна была об этом догадаться. Если кто-то оставил ключи на самом видном месте, это значит, что они не откроют дверь. Ну и ладно, помоги мне взобраться по вон той маленькой крыше. Я попаду внутрь через окно на втором этаже, оно открыто.

Луи поднял вверх испуганный взгляд. Он считал это слишком рискованным.

– Нет, Киона, это опасно. Давай лучше вернемся в Маленький рай. Лоранс может сесть перед фасадом и нарисовать этот магазин. Зачем ей нужна ты?

Девочка бросила на него испепеляющий взгляд. Вставив последний ключ в ржавую замочную скважину, она ответила не терпящим возражений тоном:

– Раз уж я взялась за это дело, то должна его продолжить! Мне интересно увидеть прошлое поселка-призрака. Ты что, не понимаешь, Луи? Я могу увидеть Эрмин совсем маленькой. Это просто невероятно!

– А меня это пугает. Видеть тех, кого уже нет, противоестественно. Если у тебя получится, тебя снова будут называть колдуньей.

– Кто меня так называет?

– Мальчишки из Роберваля, те, что приезжают по воскресеньям на велосипедах.

– Пусть их сожрут черные мошки! – произнесла Киона с угрожающим видом. – Ты слышишь меня, о Маниту, пусть их тела целиком покроют бешеные насекомые!

– Ты что, ненормальная – говорить такое? В любом случае сейчас еще не сезон мошек.

– Меня ни разу не кусали мошки, – похвасталась Киона. – Думаю, они не любят крови метисов, зато с удовольствием отведают твоей кровушки, Луи, ведь ты такой беленький, такой нежненький!

Разозлившись, он ущипнул ее за руку. Она со смехом оттолкнула его.

– Всё, хватит дурачиться. Посмотри, я открыла дверь! Все-таки в связке был нужный ключ.

Новость расстроила Луи. Ему не хотелось продолжать приключение.

– Да? Ну и хорошо. Вернемся сюда вечером вместе с Лоранс и Нуттой. Мне не очень хочется входить туда!

– Какой же ты трусишка! Возвращайся домой, если хочешь, а я пойду внутрь.

Она повернула ручку двери, которая не сразу, но поддалась. Девочка шагнула за порог. Ее встретили прохлада и особый запах давно не проветривавшегося помещения.

– Киона, нет! – воскликнул Луи.

Он затопал ногами от досады. Девочка махнула ему рукой.

– Если ты меня любишь так сильно, как утверждаешь, иди со мной. Ты должен меня защитить. Мы собирались прийти сюда еще тем вечером, вместе с Мукки и близняшками, но не смогли. Идем!

Намеченную вылазку тогда пришлось отложить, поскольку Эрмин с Тошаном решили устроить пикник на берегу озера Сен-Жан.

– Ладно, я иду, – смирился он.

Луи обожал Киону. Это началось с того момента, когда в семь лет он увидел ее лицо в окне дома на улице Роберваль. Девочка жила там со своей матерью Талой. Он решил, что это ангел, и с тех пор его жизнь крутилась лишь вокруг этой девочки, которую ему представили как его сводную сестру.

Они вместе пошли вперед по пустому помещению, ранее предназначенному для продажи различных продуктов и скобяных изделий. Вдоль стен тянулись пустые ряды полок. Прилавок был серым от пыли.

– Как здесь грустно, – сказала Киона.

В ту же секунду ее сердце забилось сильнее. Ее бросило в холод, затем в жар, лоб покрылся ледяной испариной.

– Луи, о Луи… – пошатнувшись, застонала она. – Помоги мне, я сейчас упаду.

Он бросился к ней, чтобы поддержать ее, но она уже рухнула на пол.

– Что с тобой? – испугался он. – Ты что, умираешь?

– Да нет же! Тише, молчи. Колокольчик прозвенел.

Несмотря на закрытые глаза, она отчетливо увидела стоящую возле прилавка женщину. Послышался шум голосов, разговоры сразу нескольких покупателей. Все это напоминало жужжание улья.

«Послушай, Аннетта, пора уже вернуть мне фунт коричневого сахара, который ты на днях брала у меня в долг, – возмущалась красивая молодая женщина со светлыми кудрявыми волосами. – Мы, конечно, соседки, но это не значит, что я должна тебя кормить».

«Подожди немного, Элизабет, мне непросто приходится с четырьмя малышами! У тебя-то один Симон, крепкий и здоровенький!»

«Не ссорьтесь, дамы, – встрял в разговор подросток с лицом, усыпанным веснушками. – Завтра компания выплачивает зарплату, вот и разберетесь, кто кому должен».

«Тебя, Нэнэ, забыли спросить!» – прикрикнула на него Аннетта, дылда с черными кудрями и острым носом.

Киона дрожала всем телом, не упуская ни единой детали. Она не ощущала ни слез, стекающих по щекам, ни присутствия Луи. Мальчик, привыкший к трансам своей спутницы, не осмеливался ее беспокоить.

«Аннетта, хватит жаловаться! – воскликнула женщина, которую Киона увидела первой. – Кому-то повезло еще меньше, чем тебе. Тот бедолага так и помер, промучившись в агонии два дня».

«Вы про мужчину с холма? – вмешался Нэнэ. – Черт! Мой отец рассказал, как все было. Он хотел выкопать яму под большим камнем, чтобы тот скатился туда и не мешал ему. Но сам в итоге оказался придавленным этим камнем! Его родственники и соседи прибежали к нам за помощью. Он был в таком ужасном состоянии, когда его вытащили из ловушки[15]15
  На месте этого ужасного происшествия до сих пор стоит черный кованый крест.


[Закрыть], весь истерзанный, и да, он умер этой ночью. Вы правы, мадам Селин, пока мы живы, нечего жаловаться».

Селин Тибо, женщина среднего роста с пепельными волосами, собранными в пучок, перекрестилась. Она была очень набожной и растила пятерых ребятишек. Киона увидела, как она взяла мешочек муки, прикинув его вес на руке, после чего изображение пропало, словно в фильме с оборвавшейся кинопленкой.

– О нет! – воскликнула она. – Это было так здорово…

– Что было здорово? – спросил Луи.

– Женщины, там, в магазине, – выдохнула девочка и потеряла сознание.

– Киона! Боже мой, Киона, очнись!

Луи шлепал ее по щекам, тряс, но все было напрасно. В ужасе он выбежал из магазина и помчался к Маленькому раю. К счастью, Мари-Нутта была на улице, вытряхивала за кусты яичную скорлупу. Она тут же окликнула его.

– Что с тобой? Ты словно дьявола увидел.

– Нужно скорее предупредить папу. Киона хлопнулась в обморок в магазине. Я так испугался! Она вся белая и неподвижная.

– Цыц, никому ни слова – ни отцу, ни бабушке! Они сейчас переодеваются к чаю, скоро придет месье Клутье. Ну и глупый же ты, Луи! Нужно было дать Кионе холодной воды или побрызгать в лицо. Беги обратно! На, держи карамельку, сахар ей пойдет на пользу.

Всегда уверенная в себе, Мари-Нутта к тому же безгранично верила в Киону, которая, по ее мнению, была способна выпутаться из любой ситуации. Если некоторые взрослые сомневались в способностях девочки, дети Эрмин твердо в них верили. Несмотря на свою тревогу, Луи со всех ног помчался обратно.

Лора видела происходящее из окна второго этажа, но не слышала разговора, поскольку спрашивала мужа, какое платье ей надеть.

– Так что скажешь, Жосс, красное в белый горошек или бежевое? В такую жару бежевое смотрится более изысканно, но красное идет мне больше: у меня такая стройная талия!

– Такое ощущение, что мы собираемся на ужин в «Шато Роберваль»! Лора, хватит манерничать, и главное, не нужно краситься слишком сильно. Мартену Клутье будет не по себе. К тому же эти старые платья Шарлотты не для женщин твоего возраста.

– Боже мой, Жослин! Вовсе не обязательно каждый день напоминать о моем возрасте! Я ждала от тебя поддержки и нежности в этом ужасном испытании. Но нет, ты почему-то хмур, ворчлив и безжалостен!

– А не нужно было приглашать этого Клутье! Если тебе так необходимо вызывать восторг у незнакомых мужчин, давай переедем в Роберваль на деньги от продажи квартиры. Ты сможешь гулять с утра до вечера по тротуарам, выставлять напоказ свои туалеты и замечательную фигуру.

Лора смерила его холодным взглядом и заметила:

– Это ты стареешь на глазах, Жосс! Взгляни на себя, твои волосы седые, те, что не сгорели, конечно, на шее морщины, уголки губ опущены. И этот вечно брюзгливый вид! Ты старше меня всего на несколько лет, а уже становишься сварливым стариком. Ах, если бы только…