Текст книги "Обращая сумрак в свет"

Из дневника Одри Кэмхерст

7 семиниса

Думаю, из-за нашего эпоса все это и произошло. Мы наконец-то добрались до обещанных во вступлении трех сестер с братом, появившихся на свет из одной скорлупы, что, разумеется, и обратило мысли Коры в сторону нашего гостя, также появившегося на свет из яйца.

К делу она подошла в обычной своей манере, иными словами – появилась рядом, словно бы из ниоткуда, и задала вопрос. (Уверена, ее привела к нему цепочка логических умозаключений, но нам, не посвященным в ход ее мыслей, вопрос показался совершенно спонтанным.) Мы с Кудшайном как раз горячо обсуждали слово со следующей таблички, которое, на мой взгляд, следовало передать выражением «опериться» или «встать на крыло» – именно так говорится о птенцах, достигших определенной стадии развития и готовых подняться в воздух. Вот тут-то Кора ни с того ни с сего и спросила:

– А сколько у тебя сестер?

Я поначалу решила, что обращается она ко мне, и ответила:

– Только одна. Ее зовут Шарлоттой, а в кругу семьи – Лоттой, и она младше меня. Кстати, я думала пригласить ее в гости на день-другой, если твой дядюшка не будет возражать.

– Я уверена, будет, – без колебаний сказала Кора.

Точно таким же образом кто-либо другой машинально ответил бы: «Я уверена, не будет», – поэтому я не сразу поняла, что, на ее взгляд, лорд Гленли приезда Лотты категорически не одобрит.

– Однако я спрашивала не тебя, а Кудшайна, – добавила Кора, прежде чем мне удалось хотя бы раскрыть рот.

Отошедший к окнам, где мог расправить крылья, ничего не задев, Кудшайн сложил их за спиной и повернулся к ней.

– У меня сестра тоже только одна, Теслит. Но мы с ней одного возраста, так как появились на свет из одной кладки, – сказал он, легонько захлопав крыльями от удивления. – Правда, не из одной скорлупы.

Кора наморщила лоб.

– Только одна сестра? Я думала, из драконианских кладок рождается множество женских особей и, самое большее, одна мужская. Отчего же у тебя так мало сестер?

Кудшайн, прекратив хлопать крыльями, крепко прижал их к спине.

– Одна сестра, да. А что ты думаешь об этом знаке? Как по-твоему, права Одри насчет его значения?

Столь очевидная попытка увести разговор в сторону, разумеется, завершилась полным провалом.

– Откуда же мне знать? – ответила Кора. – Тебе ведь известно: на самом деле я прочесть этого не могу. Какова же причина тому, что сестра у тебя только одна? С остальными что-то случилось?

– Кора, – многозначительно сказала я, вмешиваясь в разговор.

– Я хотел бы вернуться к работе, – чуточку громче, чем прежде, сказал и Кудшайн, еще сильнее, до боли, прижав крылья к спине. – А этот разговор мы, возможно, продолжим позднее.

Казалось, Кора окаменела всем телом, как статуя.

– Неправда. На самом деле ты не хочешь об этом говорить и надеешься, что я махну на все рукой и забуду.

– Кора…

– Но я не забуду. Почему ты не хочешь ответить?

– Кора!

Окрик потряс до утраты дара речи не только ее, но и меня саму. Какое-то время Кора взирала на меня, кипя от возмущения и обиды, а затем стремительно вышла из библиотеки и хлопнула на прощание дверью.

Не поднимаясь с кресла, я со стоном уткнулась лбом в сложенные перед собою локти.

– Мне так жаль, Кудшайн. Я… Мне следовало поговорить с ней или… или еще что-нибудь в этом роде.

Насколько Кора бывает прямолинейна, Кудшайн уже знал, но что она со своей прямотой невзначай угодит ему в самое больное место, мне даже в голову прийти не могло.

– Не извиняйся, – сказал он, и, подняв голову, я увидела, что его крылья мало-помалу расслабляются, обмякают.

– Беречь меня от подобных вопросов – вовсе не твое дело, – продолжал Кудшайн. – Чтобы предотвратить их, я должен был принять к тому меры сам. А я… – теперь его крылья печально поникли, – а я справился с ситуацией из рук вон плохо.

И ждать от него обратного вряд ли стоило. Я ведь понимаю, как странно ему читать о древнем прошлом – о прошлом, древнем даже для аневраи, таком знакомом, но в то же время совершенно чужом. Пока мы трудились над «Сказом о Рождении на Свет», я ни на минуту не забывала об осторожности в выборе выражений и интонаций, поскольку была твердо уверена, что тема окажется для него крайне болезненной. Но Кора-то этого не знала… и вот результат.

– Ничего, все перемелется, – со вздохом сказала я. – Давай продолжим работу.

Однако Кудшайн даже шага к столу не сделал.

– Кто-то должен пойти к Коре, поговорить с ней. Я бы и сам, но… – крылья его приподнялись и снова печально поникли (будь передо мной человек, то был бы тяжкий вздох сожаления). – Но я пока не настолько с нею знаком. Подруга она, скорее, тебе, чем мне.

Могу ли я считать Кору подругой? Честно сказать, не знаю. Странная она девица… нет, не девица, молодая женщина: раз уж самой мне не нравится, когда меня называют девицей, называть так других выходит нечестно. Что же до сути наших отношений… да, пожалуй, кос нам с нею друг другу, как с Лоттой, не заплетать, и многое из того, что нравится мне, Кора на дух не переносит, однако лишиться ее помощи было бы жаль. Не только оттого, что она страсть как полезна, нет. Мало-помалу работа с Корой начала приносить мне радость, а значит, ее, наверное, вполне можно считать подругой.

– Даже не знаю, что ей и сказать, – ответила я, но из-за стола все-таки поднялась.

Кудшайн надолго задумался.

– Ответь на ее вопрос, – наконец решил он. – Думаю, она хоть немного, да успокоится, только сам предпочел бы сейчас не затрагивать этой темы.

То есть, его родных… Не сомневаясь, что ослышалась, я в изумлении уставилась на него, однако Кудшайн сдержанно кивнул в сторону двери.

Отправившись на поиски Коры, я обнаружила ее в коридоре второго этажа, на любимой банкетке у окна. Колени она подобрала к груди, левую ладонь крепко зажала под мышкой, а на палец правой руки снова и снова наматывала прядь волос. Шаги мои она наверняка слышала, но взгляда подчеркнуто не подняла.

Будь это Лотта, я пристроилась бы на другом краю банкетки, но Кора, особенно когда не в духе, не любит, чтоб к ней подходили так близко.

– Прости, – заговорила я, остановившись поодаль. – И Кудшайн тоже просит его извинить. Он… родные для него – очень больная тема.

Кора, по-прежнему глядя в окно, вновь намотала локон на палец.

– Тогда почему же он не сказал этого прямо?

– Сказал, только на свой манер. Драконианский язык жестов не таков, как у нас – то есть, во многом от нашего отличается. Помнишь, как он прижал крылья к спине? Это и значило, что вопрос ему неприятен.

Кора гневно сдвинула брови.

– А мне-то откуда было об этом знать?

Что ж, справедливый вопрос…

– Действительно, неоткуда. Если б я вовремя догадалась… а хочешь, хотя бы сейчас об их поведении тебе расскажу? Кудшайн прекрасно говорит по-ширландски и знает множество наших обычаев, однако порой его поведение не похоже на наше. Вот, например, поднять брови, когда удивлен или чем-то заинтересован, он не может, так как бровей у него нет. А я, если захочешь, могу объяснить, на что обращать внимание.

Кора слегка успокоилась… но лишь слегка.

Думаю, выдавить объяснение на глине и вручить ей было бы куда легче, чем высказать его вслух. Случившееся с сестрами Кудшайна меня, по большому счету, не касается, но именно поэтому мне, наверное, и труднее рассказывать эту историю, чем ему самому. Сколько лет мы с ним знали друг друга, прежде чем он хоть словом о ней обмолвился? А ведь к тому времени гранмамá меня в общих чертах с нею уже познакомила. Но я много раз слышала от людей бездумные, легкомысленные замечания по ее поводу и жутко боялась, как бы Кора тоже не ляпнула чего-либо подобного. Конечно, Кудшайна рядом не было, но опасений (пусть преждевременных, так как ни я, ни Кора еще не сказали ни слова) это вовсе не умаляло.

Глупость, конечно, с моей стороны: ведь Кудшайн сам велел рассказать ей обо всем.

Я прислонилась плечом к стене, коснулась виском штукатурки и смежила веки.

– О драконианской эволюции тебе известно?

У эрла книг о драконианах обнаружилось немного, что для человека, собравшего столько предметов их древней культуры, довольно странно, но после того, как приезд Кудшайна стал делом решенным, Кора выписала из столицы целую охапку томов и читала их со всем прилежанием.

– Лабильность развития, – отвечала она, – означает, что существенные изменения в условиях инкубации яиц потомства по сравнению с условиями инкубации яиц родителей могут повлечь за собою мутации.

– Да. Потому Кудшайн и способен провести здесь какое-то время, не чувствуя страшного дискомфорта. Большинство дракониан приспособлены к жизни на очень больших высотах и, следовательно, климат, считающийся среди нас куда менее суровым, переносят плохо. Но Кудшайн появился на свет в краях, расположенных много ниже, в более мягком климате. Потому его чешуя не такова, как у прочих дракониан – к примеру, он, в отличие от остальных, не линяет, и… Словом, различий множество, но для тебя они, если только ты не намерена всерьез заняться драконоведением, вряд ли интересны. Главное вот в чем: его мать решила пойти на огромный риск и отложить яйца очень далеко от тех мест, где родилась сама – можно сказать, на грани их жизнеспособности.

Это заставило Кору забыть об обиде.

– Но это же очень опасно? – спросила она, повернувшись ко мне лицом.

– Да. Сестра у Кудшайна только одна, потому что остальные не выжили. Кладка вышла большой, из целых шести яиц, и два зародыша погибли еще в скорлупе. Еще две его сестры не пережили злокачественных мутаций. Согласно расхожему мнению, лабильность развития означает, что развитие организма всегда идет в сторону приспособления к новым условиям, но это вовсе не так, и чем значительнее различия в условиях, тем выше риск. Кудшайн, в общем и целом, здоров, хотя порой ему трудно бывает дышать. А вот его единственная уцелевшая сестра здоровьем очень слаба: сказать откровенно, если б не доктора, она бы, скорее всего, тоже не выжила.

Кора вновь съежилась, склонила голову книзу, и негромко сказала:

– Мне приходило в голову, что все они могли погибнуть. Потому я и спросила. Подумала: если так, значит, между нами есть кое-что общее.

Тут у меня перехватило дух. Все это время я знала, что Кора живет под опекой лорда Гленли, но разве пыталась выяснить, отчего? Нет, нет и нет. Конечно, могла бы сделать вид, будто опасалась затрагивать столь деликатную тему: пусть, дескать, она сама в свое время расскажет… но это будет неправдой. На самом же деле мне, целиком поглощенной работой над переводом, поинтересоваться жизнью Коры даже в голову не пришло.

Выходит, бездумной и легкомысленной оказалась не она, а я.

Долгое время я размышляла, не зная, что на это ответить, и, наконец, сказала:

– Обычно Кудшайн предпочитает об этом не говорить. Если вдруг передумает, сам даст понять. Но… если хочешь рассказать мне о родителях, с радостью выслушаю.

Кора вновь подняла взгляд на меня.

– У тебя умирал кто-нибудь из родных?

– Только дедушка, – ответила я. – То есть, первый бабушкин муж, с которым я в кровном родстве. Но умер он еще до рождения моего отца, так что это, наверное, не в счет.

– Не в счет, – подтвердила Кора.

Мне вдруг стало обидно, хотя я была с ней абсолютно согласна.

– Да, мне хотелось бы знать, на что обращать внимание в его поведении, – продолжила Кора после недолгих раздумий. – Иначе я снова чем-нибудь обижу его, а мне этого очень бы не хотелось.

Не удержавшись, я оглянулась назад – в сторону лестницы и библиотеки.

– Прямо сейчас?

– Нет, – ответила Кора. – Сейчас я хочу посидеть здесь немного… ну а сама поступлю точно так же.

Я вопросительно приподняла брови.

– Сама дам понять, – видя мое недоумение, пояснила она, – если захочу рассказать. Ну, о родителях.

Еще ни разу в жизни я так не стыдилась здоровой, благополучной, любящей семьи! И потому, одернув ничуть не нуждавшееся в этом платье, сказала:

– Тогда… если с тобой действительно все в порядке…

Кора пожала плечами и снова потянулась к тому же локону.

– Нет. Не все. Но это пройдет.

Таким образом, меня явно спроваживали прочь, однако без неприязни. Спустившись вниз, я вернулась к Кудшайну и нашим табличкам, и весь остаток дня работалось нам великолепно… но все это непременно нужно записать, чтобы не ускользнуло из памяти. Да, внимание к людям дается мне куда хуже, чем Лотте, но это вовсе не повод опускать руки.

Пятнадцатью годами ранее

Отправитель: Кудшайн

Получатель: Обитель Крыльев

Под сиянием солнца, на незыблемо твердой земле, приветствую вас, в Обители Крыльев старейшие!

Сам же, пристыженный, смиренно опускаю пред вами крылья. Дипломатом, представляющим весь наш народ, я оказался негодным. Да, моя мать отложила яйца в том месте, что могло бы позволить ее потомству уверенно чувствовать себя за стенами Обители, но это лишь сообщает мне физическую способность путешествовать по миру с меньшими неудобствами. Знаний, умений и мудрости эта способность мне не прибавляет.

Сегодня я подвергся первому испытанию на поприще дипломатии и с позором его провалил.

Я потерпел неудачу, и из-за того пострадала Теслит.

Агарзт полагает – или, скорее, полагала, – что мне настала пора приступить к посещению официальных приемов и тем самым снять часть сего бремени с плеч сестер, несших его до меня. И я, в гордыне своей, согласился. Император организовал для нас официальную встречу с представителями Ширландии в своем оннаньском дворце, где я и провел последние две недели.

Теслит тоже здесь, со мной. Участвовать во встречах она не намерена, но в это время года климат в Оннане не хуже, чем дома, а императорские врачи вполне могут заботиться о ней здесь точно так же, как и где-либо еще. До предела утомленная путешествием, она с момента прибытия отдыхала, и сегодня почувствовала себя так хорошо, что спросила, нельзя ли нам прогуляться в дворцовых садах (на то император дал нам позволение загодя). Поскольку с завтрашнего дня мне предстоит заняться государственными делами (по крайней мере, еще недавно мне предстояло приступить к ним завтра, теперь же все может обернуться иначе), я с радостью согласился.

Оннаньский дворец построен кем-то из прежних императоров ради праздного отдыха и охраняется не так строго, как дворцы в Пхотане или Фо-Гью-лё. Однако сейчас стражи здесь очень много, так как во дворце присутствует сам император, и сады патрулируются, потому что стена вокруг не слишком высока и кто-нибудь с легкостью может через нее перелезть.

Так оно и случилось.

На моих глазах с дерева невдалеке спрыгнула человеческая девочка – тощая, невысокого роста. Издали я принял ее за кенгуметку, так как кожа ее была значительно темнее кожи обычных йеланцев, а волосы очень курчавы. Нас с Теслит, стоявших за стеной из бамбуковых стеблей, она, конечно же, не заметила, свернула в другую сторону и двинулась через сад, по мере возможности прячась среди кустов и деревьев.

Здесь я совершил первую из оплошностей. Мне следовало немедленно сообщить о вторжении стражникам. Однако, поскольку она была так мала (возраста я на глаз, разумеется, определить не сумел, но теперь знаю: ей всего восемь), я решил, что в этом нет надобности.

– Не пойти ли нам за ней следом? – предложил я сестре.

Позабавленная, Теслит негромко захлопала крыльями и ответила:

– Разве ты не назначен посланником к людям? С виду она – человек.

Вторым моим упущением было то, что я не предложил Теслит подождать на месте или вернуться назад, в наши комнаты. Не знаю, что бы она на это сказала, но подумать о таком предложении следовало. Я ведь знаю, как легко причинить сестре вред, однако без размышлений повел ее навстречу возможной опасности!

Итак, мы с Теслит двинулись следом за девочкой. Пряталась она вовсе не так искусно, как полагала, и, несомненно, вскоре попалась бы стражникам на глаза. Однако прежде, чем мы с Теслит подошли к ней вплотную, никто из них ее не заметил.

– Под сиянием солнца, на незыблемо твердой земле, приветствую тебя, – сказал я по-йелански.

Третьей моей оплошностью было то, что я не подождал с приветствием, пока она не отойдет подальше от края пруда, где обитают живые рыбы.

Девочка, взвизгнув, рухнула в воду. Пруды в садах оннаньского дворца довольно глубоки, а девочка была так мала, что я встревожился – ведь, не умея плавать, она наверняка захлебнулась бы и утонула. Я плавать тоже не умею, однако за последние шесть месяцев настолько прибавил в росте, что мог бы войти в пруд и встать на дно безо всякой опасности для себя.

Итак, я немедля бросился ей на подмогу, но оказалось, что моя помощь девочке ни к чему. К тому времени, как я подбежал к воде, она сноровисто доплыла до берега и выбралась на сушу, даже не потянувшись к поданной мною руке. Тут я с запозданием сообразил, что, увидев склонившегося над ней, тянущего к ней руку драконианина, она может перепугаться, однако девочка, нимало не устрашенная, откинула со лба мокрые волосы и по-ширландски воскликнула:

– Ты же драконианин!

Обычно люди либо пугаются нас, либо разглядывают, точно диковинку. И с тем и с другим я давным-давно свыкся, но эта девочка, очевидно, приняла мое существование как должное.

– Да вас двое! – продолжала она, бросив взгляд мимо меня, на Теслит. – Так, что мы тут имеем… гребни у вас разные, и, если я не ошибаюсь, больший размер гребня и более сложный узор на нем – признак мужского пола. Выходит, ты – женщина, а значит, ты и есть Теслит?

После этого она повернулась ко мне.

– А ты – мужчина, то есть, Кудшайн. По-моему. Если, конечно, я не перепутала.

– Нет, ты все помнишь верно, – сказал я.

Четвертая моя оплошность: я даже не представлял себе, что тут еще можно сказать. Многие дни я готовился к всевозможным официальным встречам, но к разговору с насквозь промокшей маленькой девочкой на берегу пруда оказался совсем не готов.

– Вот и замечательно, – с очевидным удовлетворением сказала она. – Я волновалась, что не сумею вас отыскать. Гранмамá говорит, будто этот дворец по сравнению с другими совсем мал, но все-таки он настолько велик, что я легко могла вас упустить. А мне очень хотелось встретиться с вами до завтрашнего дня: завтра тут начнется такая тоска, что не продохнуть, и возможности поговорить не представится.

По-ширландски она тараторила с такой быстротой, что я с трудом ее понимал – надо бы мне еще попрактиковаться в этом языке. Заметив мои затруднения, девочка… немедля повторила все сказанное по-нашему!

– Да кто же ты? – только и смог спросить я, разом забыв обо всякой учтивости.

– Одри Кэмхерст, – отвечала она, как будто это было чем-то вполне очевидным. – Внучка леди Трент.

Не сумев догадаться об этом, я совершил пятую оплошность. Нам с Агарзт передали список всех, кто будет присутствовать на завтрашней встрече, и Одри Кэмхерст в нем значилась тоже. Я знал, что она совсем мала, а, будучи знаком с ее родителями, знал также, что она наполовину ширландка, а наполовину эриганка (кенгуметку она вблизи не напоминала ничем). К тому же, какое еще человеческое дитя вначале могло бы заговорить по-ширландски, а после, не моргнув глазом, повторить собственные слова на нашем языке?

Но все это – оплошности незначительные. Серьезная еще впереди.

Едва я собрался предложить девочке отвести ее в наши комнаты, и вытереться имеющимися там полотенцами, со стороны дворца послышались крики. Трое стражников заметили нас, и если нам с Теслит в садах гулять позволялось, то Одри – нет.

То, что она – восьмилетняя девочка, для стражников было неважно. Их долг – беречь императора от всякой опасности, а любое вторжение есть угроза его особе.

Вот в эту минуту я совершенно забылся. Всю жизнь, не считая визитов в Обитель, я прожил среди людей, однако в решающий момент позволил инстинктам взять верх над пятнадцатилетним опытом и тут же расправил крылья, защищая Одри. Но стража в Оннане к народу нашему непривычна, и моя реакция испугала двоих из стражников настолько, что оба, подняв ружья, нацелили их на меня. Теслит поспешила прикрыть меня собой и крикнула, что им не о чем волноваться, а сзади раздался плеск – это Одри прыгнула назад, в пруд, от греха подальше.

Третий стражник – а был это их капитан – пригнул один из ружейных стволов книзу и закричал, веля солдатам опустить оружие… и тот, чьего ружья он коснулся, от неожиданности нажал на спуск. Да, выстрелил он в землю, вреда никому не причинив, однако на звук выстрела тут же сбежались прочие стражники.

Держи я крылья сложенными, ничего этого не случилось бы. Но я утратил власть над собой и не сумел уладить недоразумение, пока в саду не собралось почти две дюжины солдат вместе с самим императором.

Император вышел наружу, как только сделалось ясно, что никакая опасность ему не грозит. Согласно йеланскому этикету, мне следовало преклонить перед ним колени. Так я и сделал бы… если б Теслит, двинувшаяся ко мне, чтоб опуститься на колени рядом, не рухнула наземь.

Внезапный переполох подорвал ее силы. Биение сердца в ее груди участилось, и этого она перенести не смогла. Сейчас она отдыхает, и доктора говорят, что через день-другой все будет в порядке, однако я подверг сестру опасности – опасности, которую сам же, своими же оплошностями и породил. Мало этого! Я нарушил покой императора, растревожил весь дворец, и оставил внучку леди Трент сидеть в пруду.

Нет, дипломата из меня не вышло. Возможно, еще лет через тридцать я чему-нибудь и научусь, но после пятнадцати… позор мне, стыд и позор! Теслит меня утешает, говорит: прячась от опыта, ничему не научишься, а когда поблизости Кэмхерсты, случается еще и не то. Но я не могу простить себе ни вреда, причиненного здоровью сестры, ни бесчестья, навлеченного моим невежеством на всю Обитель, и готов понести любое наказание, какое ни выберут для меня старейшины. Представлять наш народ в человеческом обществе я не гожусь.

Пусть отвергнет меня земля, если мне придет в голову скрыть от вас хоть одну из ошибок. Пусть солнце вынесет мне заслуженный приговор.

Кудшайн, сын Аххеке, дочери Ицтам.