Текст книги "Имам Шамиль. Книга первая"

– Шейх – человек, известный не только в Дагестане, но и в Азербайджане. Этот возмутитель спокойствия, будучи арестованным Аслан-беком Казикумухским, бежал в Табасаран, затем нашел убежище в Унцукуле. Как учитель тариката он имеет большое влияние на наше духовенство. В Унцукуле недавно состоялось сборище влиятельных людей вольных обществ. На этом сборище избран имам, который возглавит повстанцев.

Шейх Магомед Ярагский

– Шейх откуда родом? – спросил Розен.

– Лезгин, из аула Яраг Касумкентского округа.

– Как зовут его?

– Шейх Магомед.

– Возраст?

– За шестьдесят.

– Одинокий?

– Нет, имеет дочь, жену.

– Как зовут избранного имама?

– Магомедом, только к его имени теперь прибавилось слово «гази» – воитель за веру.

– Значит, Гази-Магомедом называют… Кто он по национальности?

– Аварец из Унцукуля. Отец родом из Гедатля, мать – из Генучутля.

– Он тоже стар?

– Нет, напротив, очень молод.

– Как же могли молодого человека назначить предводителем? Я знаю, что восстание в Чечне возглавляли убелённые сединами шейхи, как, например, Мансур… Гази-Магомед из влиятельной семьи?

– Наоборот, из семьи бедного узденя, к тому же рано осиротел.

– За что же такая честь? – спросил генерал.

– Он учён и смел, молод и здоров, то есть обладает всем тем, чего недостает его наставнику – ярагскому шейху.

– Известно ли вам, когда и в какую сторону собираются выступить мятежники?

– Этого я сказать не могу, но, если узнаю, сообщу.

– Благодарю вас.

Григорий Владимирович Розен (1782–1841) генерал-адъютант, командир Отдельного Кавказского корпуса

Розен протянул араканскому кадию кошелёк. Командующий корпусом не стал писать донесение и ждать особого распоряжения. Считая нападение лучшим способом обороны, он решил выступить в сторону Гимр.

С батальоном пехоты и пятью сотнями всадников Розен двинулся к Гимрам по дороге через Ишкатры-Каранай. Перевалив через Койсубулинский хребет, отряд остановился на горе Азалкач, расположенной напротив аула.

Гимринцы, обеспокоенные внезапным появлением русского отряда, выслали парламентеров на переговоры с генералом. Розен принял их и заставил гимринского старосту дать клятву верности императору России.

Имам Гази-Магомед в это время находился в Балахани у шейха. Шамиль сообщил ему о состоявшихся переговорах и уходе отряда гяуров. Тогда шейх Ярагский велел срочно созвать глав обществ, признавших шариат, в Гимры. Выступив перед ними в мечети, Гази-Магомед сказал:

– Аллах помог нам. Аскеры[43]43
  Аскер – воин, солдат.


[Закрыть] гяуров не решились спуститься с Азалкача. Нам нечего бояться их. Возвращайтесь в свои селения и скажите тем, кто ещё не поплевал на ладонь, перед тем как взяться за оружие, пусть не сомневаются. Газават объявлен. Если хотят обрести лучшее место в раю, громкую славу на этом свете и часть большой добычи, пусть поторопятся. Я жду их в урочище Чумескент.

Возвышенность, пересечённую глубокими оврагами, крутыми рвами, обрывистыми уступами скал, отвесными стенами гор, поросших вековым лесом, Гази-Магомед избрал местом сбора ополчения. В этом месте, почти непроходимом, он с раннего детства знал каждый камень, каждую стежку.

Чумескентское урочище имам решил сделать ещё более недоступным, соорудив на высоких выступах гранита каменные стены с бойницами, сторожевые башни. Звериные тропы, на которые редко ступала нога человека, он преградил завалами, перед ними вырыл, замаскировав, ямы-ловушки.

Чумескент находился на расстоянии тринадцати-четырнадцати верст от Темир-Хан-Шуры, военного лагеря русских, где постоянно квартировали войска.

Бывшее маленькое селение Темир-Хан-Шура, раскинувшееся в неглубокой котловине Кумыкского холмо-горья, русское командование считало важным стратегическим пунктом в Дагестане. Это место с юго-запада было окружено невысокими горами, поросшими кустами боярышника, кизила, тёрна, а также дубовым лесом. На северо-востоке лежали плешивые холмы, чередовавшиеся с солончаковыми равнинами. Через это место, позднее превращенное в губернский город, пролегали пути, ведущие из общества Койсубу и Анкратль, ханств Казикумухского, Аварского, Мехтулинского к шамхальству Тарковскому, через княжества Аксая и Эндери к равнинной Чечне и на юг – к Дербенту.

Через Чумескент шла наитяжелейшая, но и кратчайшая тропа от Гимр к Темир-Хан-Шуре. Руководя строительством укреплений и преград в Чумескенте, Шамиль вспоминал, как в детстве он со своим другом Магомедом не раз спускался на заду, держа за хвост скользящего вниз ослика, навьюченного плетёными корзинами с фруктами. Так, сокращая путь, спешили мальчишки к туринскому базару.

Поздней осенью, когда дремучий лес Чумескента одевался в золотисто-багряный наряд, друзья, весело смеясь, скатывались вслед за торбами толокна, сброшенными с плеч. Они шли, а под ногами предостерегающе шептала опавшая сухая листва: «В мечетях на равнине ученых немного, они живут под строгим надзором гяуров, не ходите вниз…»

Шамилю хотелось, чтобы гяуров изгнали, но не было у кумыков такой силы. Они покорились. И только теперь, когда он стал взрослым, его другу было суждено возглавить эту силу, а ему, Шамилю, как и прежде, следовать за ним.

Чумескент относился к владениям шамхала Тарковского. Но это не смущало молодого имама Гази-Магомеда, он говорил:

– Первым и последним владельцем Вселенной является Аллах, временным – человек, обладающий силой и властью.

Восьмитысячный отряд мюршида должен был собраться в Чумескентском урочище. Первым, с пятью сотнями строителей, прибыл сюда Шамиль. За ним последовали вооружённые отряды конников из койсубулинских аулов.

Силы имама Гази-Магомеда значительно пополнились за счёт кумыкских повстанцев, которых привёл в Чумескентское урочище Ирази-бек – хозяин расположенного вблизи аула Казанище. Он поссорился со своим родственником шамхалом Тарковским и бежал в Чечню.

У Ирази-бека в княжествах Эндери и Аксая, а также в граничащих с этими княжествами аулах Чечни оказалось много друзей, которые были извещены о намерениях Гази-Магомеда.

Когда войска собрались в Чумескенте, имам устроил парад на поляне, расположенной недалеко от урочища. Кавалерия и пехота были разбиты на тысячи и сотни, назначены юзбаши[44]44
  Юзбаш – сотенный командир.


[Закрыть] и минбаши[45]45
  Минбаш – тысячный командир.


[Закрыть].

После этого силы, собранные в урочище, были разделены на три части – пехоту и два конных отряда. Один отряд, во главе с Гамзат-беком Гоцатлинским и советником шейхом Шабаном Белоканским, по утверждённому на совете плану действий пошёл на юг. Второй, во главе с имамом Гази-Магомедом и шейхом Ярагским, направился в сторону шамхальства Тарковского. Пехота была оставлена при штабе имама в Чумескенте.

Положение у юго-восточных границ России было напряжённым. В связи с разрывом мирного договора с Персией часть войск, дислоцированных по линии Восточного Кавказа, была оттянута в Азербайджан – к Ширвану.

Гази-Магомед, зная об этом, торопился с выступлением. Отправив Гамзат-бека к Джаро-Белоканским горам, граничащим с Азербайджаном и Грузией, имам стал спускаться к Кумыкской низменности. Сначала он пошёл на северо-восток к небольшому кумыкскому селению Атлы-боюн, расположенному в глухом ущелье, среди хаоса голых скалистых громад, окружённых мертвыми, выжженными солнцем и высушенными ветром солончаковыми равнинами. Атлы-боюн находился на полпути от Темир-Хан-Шуры до городища Тарки. Жители его, подвластные шамхалу, влачили жалкое существование. Они покорились Гази-Магомеду и пропустили в сторону богатого Параула, резиденции шамхала.

Тщетно пытались параульцы, преданные потомственному владыке, воспрепятствовать вторжению имама в свой аул. Одним натиском горячих коней мюридов сопротивляющиеся были сшиблены, Параул взят.

Шамхал ещё накануне вместе с семейством бежал из своей резиденции. Ему не хотелось встречаться вторично с Гази-Магомедом, который до вооруженного выступления явился к нему с Ирази-беком и сказал:

– Поистине пора отойти от тех, которые ведут к гибели тебя и весь твой род. Забудь времена, когда твоего предка Гирей-шамхала, а также князей Аксая и Эндери русский царь одаривал из своей казны. Разве ты не убедился в жестокости царского ставленника, проклятого Ярмула, который хочет, чтобы его слово крепче цепей сковывало горцев и было законом, страшнее неизбежной смерти? Грубый невежда считает нас дикими. Снисхождение в глазах наших воспринимает как признак слабости. Не он ли, многобожий гяур, единой волей пресёк всё доброе между вами и русским народом? Ярмул расправляется за малейшее непослушание не только с простыми людьми, но и с потомственными владетелями вилаетов. Он хочет уничтожить у нас всё нерусское. А царь оправдывает его зверские действия. Если не хочешь думать о своём спасении, подумай о народе. Не пожелаешь установить в своём вилаете шариат мирным путём, мы заставим тебя сделать это насильно.

– Хорошо, – ответил шамхал, подумав, – я сделаю то, что ты говоришь.

Гази-Магомед уехал из параульской мечети, но шамхал обещания не выполнил. Из двух зол выбрал наименьшее. Он не захотел нарушать присягу, данную царю.

– Я не могу надеяться на человека, спустившегося с гор на время, – сказал шамхал жене.

– Конечно, лучше положиться на русских, – согласилась она. – По одному Ярмулу нельзя судить о русском народе. Твой прадед Адиль-Гирей был человеком дальновидным и разумным.

Жена шамхала Тарковского была мехтулинской княжной.

– Я помню, – продолжала она, – бабушка рассказывала, как шамхал Адиль-Гирей выехал встречать русско-го царя, которого звали Пётр, к Аграханскому заливу, когда тот намеревался идти на Дербент. Она говорила, что царь урусов три дня гостил во дворце в Тарках. Тот замечательный царь обласкал и одарил Адиль-Гирея. С тех пор его дети и внуки постоянно получали помощь из России. А что нам может дать нищий имам, если сами ханы аварские существовали за счёт того, что даёт им царь урусов?

– Кроме того, – заметил шамхал, – нам выгоднее жить, соблюдая адаты, узаконенные предками, в своих и наших интересах, чем внедрять шариат, который одинаково распространяется на нас и наших рабов. Мы останемся здесь до тех пор, пока нас не потревожат, и будем делать то, что делали до сих пор, – решил шамхал.

Но нукеры его были начеку. Когда им стало известно о прибытии имама с мюридами в Атлы-боюн, они поспешили удалиться вместе со своим господином и его семьей.

Придя в Параул, Гази-Магомед разграбил и сжёг дом шамхала Тарковского. Имам оставался в Парауле несколько дней. К его радости, туда пришёл с вооружённым отрядом мулла Хан-Магомед из Табасарана. Он сказал имаму:

– Почтенный гази, народ Табасарана, узнав о возведении тебя в сан имама, безмерно обрадовался и предался ликованию. Мы получили воззвание, изучили его сами и довели до сердец людей. Народ наш согласился принять шариат и просит прислать учёного для его утверждения. Табасаранцы шлют имаму и тебе, светлейший шейх, – мулла обратился к ярагскому праведнику, – большой салам и много добрых пожеланий в достижении успеха.

В Параул в тот же день прибыл гонец с письмом из Чумескента. Оставленный в урочище с отрядом пеших Амир-хан Чиркеевский писал Гази-Магомеду:

«Высокочтимый имам, спешу доложить, что наши люди при свете дня и во тьме ночи бродят в окрестностях Шуры и Дженгутая, неустанно следя за намерениями врагов. Нам стало известно, что находившийся в Дженгутае при Ахмед-хане Мехтулинском отряд русских солдат вместе с ханом ушёл в Шуру. Там они присоединились к силам, находящимся в крепости. Через персиянина-торговца, который часто бывает в шуринском укреплении, мы узнали, что объединенные отряды гяуров собираются выступить в сторону Тарков. Да воспрепятствует им Аллах!»

Алексей Петрович Ермолов

генерал от инфантерии и артиллерии, русский наместник на Кавказе

Это известие не остановило Гази-Магомеда. Он тотчас покинул Параул и двинулся в направлении горы Тарки-Тау, на которой высилось старое городище.

Гора Тарки заметно выделялась в цепи громад, тянущихся вдоль побережья седого Каспия. Её юго-восточный обрывистый склон гигантской стеной возвышался над узкой полосой прибрежной равнины, которая служила проходом с юга России к странам Ближнего и Среднего Востока.

Южнее Тарков этот путь преграждался могучей стеной до бескрайней морской глади. За неприступными природными стенами прятался древний город Дербент, над которым высилась овеянная легендами цитадель Нарын-Кала. И на господствующей высоте Тарки-Тау над глинобитными домами также поднималась крепость, ограждённая валом. Внутри крепости ещё стоял полуразрушенный дворец, напоминая о днях величия и славы.

Городище Тарки, как и Дербент, издавна считалось торговым центром. Каждый четверг сюда сходились менялы – таты[46]46
  Татгорский еврей.


[Закрыть] и персы, спускались купцы-коробейники с гор, чтобы наполнить товаром свои короба, подъезжали на скрипучих двухколесных арбах торговцы из Аксая, Эндери.

В этот день базарного четверга, беспокойный и шумный как всегда, никто не обратил внимания на западную дорогу, по которой двигался отряд мюридов.

Время было полуденное.

Лишь только тогда, когда воины имама подошли к верхней окраине Тарков, кто-то из жителей поднялся на крышу и стал кричать, обратившись лицом в ту сторону где гудел базар:

– Эй, люди, разбегайтесь, горцы идут! Это разбойники, разорившие Параул! Спасайте себя и своё имущество!

Неизвестный птицей слетел с крыши. В ауле и на базаре поднялась паника. Жители, заперев двери и окна, укрылись в домах. Приезжие, криками и воплями созывая близких, похватав то, что можно было унести, рассыпались во все стороны.

Некоторые из мюридов, наблюдая сверху за происходящим внизу, на базарной площади, с азартом потирали руки. Тогда Шамиль, подъехав к ним, сказал:

– Оставьте свои намерения, не забудьте, что эти люди наши единоверцы, а мы явились сюда не с целью грабежа.

Юнус, назначенный казначеем, сказал Шамилю:

– Таркинцы – народ богатый, не мешало бы потрясти их в пользу казны.

– По законам шариата мы не имеем права, потому что они мирные мусульмане и не препятствуют нашему вторжению.

– Но ведь таркинцы давно склонились на сторону неверных, – возразил Юнус.

– Простые люди сделали это не по собственной воле. Тот, кто повинен в этом, бежал, его имущество мы забрали, жилище предали огню. Ты же сам видел, сколько добра мы отправили из Параула в Чумескент.

Чиркеевский Юнус, так же как и Шамиль, был молодым человеком, склонным к наукам, только менее серьёзным и более веселого нрава, чем сын Доного. Он тоже был единственным сыном небедных родителей, годы детства и отрочества провёл в душных кельях муталимов. В отличие от Магомеда, который увлекался богословием, и от Шамиля, предпочитавшего юриспруденцию, Юнус любил математику. В уме он мог складывать и вычитать пяти– и шестизначные числа быстрее, чем это делали сверстники на бумаге. Зная об этом по совместному обучению у хунзахского муллы Нура, Шамиль предложил имаму сделать Юнуса казначеем. В то время казна имама состояла из одного кованного листовым железом сундучка, на дне которого жалко позвякивали горсти серебра, пожертвованного населением Койсубулинского и других обществ.

Гази-Магомед расположил свой отряд в развалинах крепости, запретив мюридам без разрешения покидать её. Только начальникам, начиная от сотских[47]47
  Сотский – руководящий сотней.


[Закрыть], было позволено выйти в селение.

Сам Гази-Магомед с ярагским шейхом и другими приближенными отправился в таркинскую мечеть, где собрались к полудню старейшины.

После окончания молитвы шейх прочёл проповедь, за ним, став у кафедры, имам сообщил о цели своего похода, объяснил причину побега шамхала и разорения резиденции в Парауле.

Таркинские старейшины успокоились. Некоторые из зажиточных выделили средства в порядке помощи, пожертвовали несколько десятков баранов.

Черноусый красавец казначей, положив собранные деньги при свидетелях в кисет, который обычно носил за пазухой, поскольку сундук был оставлен в Чумескенте, в хорошем настроении прогуливался по улицам Тарков. Пройдя по базарной площади, он спустился вниз – к еврейскому кварталу. Если в мусульманской части Тарков после полуденной молитвы наступило оживление, то эта сторона по-прежнему казалась вымершей. Ни души на грязных улочках. Ворота и двери заперты, плотно прикрыты ставни за железными решетками. Не только говора людского, не слышно было даже лая собак.

– Кто живёт в этих лачугах? – спросил Юнус по-кумыкски пробегавшего мимо мальчишку.

– Жугутлары[48]48
  Жугутлар – еврей (кумыкск.).


[Закрыть], – ответил мальчик.

«Не мусульмане, значит», – подумал казначей и, подойдя к ближайшим воротам, заглянул в щель.

– Сбежали, неверные. Такие дома, по шариату, можно очищать, – рассуждал он вслух, идя по тесному переулку.

Вдруг его внимание привлекла распахнутая дверь низенькой сакли, которая прямо с улицы вела в помещение. Он подошёл, стал на пороге во весь рост. Перед ним в страхе заметалась девушка. Сначала она бросилась к маленькому оконцу, затем к выходу, но, встретившись взглядом с молодым горцем, отступила назад и застыла.

Юнус был поражён её красотой. Белое лицо, ровные, как две стрелы, брови, сросшиеся на переносице. В широко раскрытых бархатисто-тёмных глазах вызов сменялся паникой. Юнус, глядя на девушку с восхищением, сделал несколько шагов в её сторону. Юная красавица отступила к стене. Платок сполз с её плеч, обнажив длинную шею, на которой под крупными кольцами вьющихся кудрей учащённо пульсировала жилка.

Весёлый казначей вовсе не собирался касаться девушки. Он не сделал бы этого, если б даже она того захотела. Ведь он был не просто мусульманин, а учёный, который не посмел бы после прикосновения к неверной начать молитвы, не подвергнув себя омовению. Но молодость, склонная к неудержным шалостям, взяла своё. Желая шутки ради напугать девушку, улыбаясь во весь рот, молодой человек медленно подвигался к ней. Как лань, загнанная в тупик охотником, она ещё раз метнулась в одну, затем в другую сторону. Он – за ней.

Прижавшись к стене, она оскалила зубы, собираясь кричать или кусаться, и вдруг что-то мелькнуло в её руках и хлёстким ветром ударило по лицу джигита. Юнус успел закрыть глаза. Когда открыл, ничего не увидел, кроме густой завесы. Облако белой пыли слепило глаза, пыль лезла в нос, от неё першило в горле. Когда пыль осела, Юнус не без страха огляделся вокруг. Девушка исчезла. На полу валялась деревянная мерка для муки, стоявшая до того в стенной нише.

Казначей глянул на свою одежду. Она только местами чернела, как склон горы, освобождающийся от талого снега.

– Мука, – облегченно вздохнув, произнёс казначей вслух. – Ну, подожди же, дочь шайтана, теперь ты от меня не уйдёшь, – с раздражением говорил Юнус, отряхивая черкеску.

Он вышел на улицу – вокруг ни души. Пошёл в сторону мечети. По дороге встретив одного из сотников, сказал:

– Али, передай Шамилю, что я немного задержусь в городе, приду поздно, пусть не беспокоится.

Предупредив таким образом начальство, казначей имама снова повернул к еврейскому магалу. Дверь в саклю была по-прежнему открыта, в комнате никого. Юнус вошёл, взял треножник, стоявший у очага, сел сбоку от двери, стал ждать.

Прошёл час, другой – тишина, никто не появился. Смеркалось.

«Чего я здесь сижу, кого жду? Не дура же девка – вернётся сюда, когда войска покинут Тарки. И на что она мне? Убивать её не собираюсь, да и побить не побью», – рассуждал Юнус. И всё же какая-то сила удерживала его в сакле.

Посидев ещё немного, он хотел было уйти, но передумал и решил дождаться той минуты, когда муэдзин призовёт к вечерней молитве. Полумрак, окутавший саклю, гнетуще действовал на него. Он встал, чтобы сесть у порога.

В это время до слуха казначея донёсся звук медленных, осторожных шагов. Юнус притаился за дверью, подумал: «Она». Каково же было его разочарование, когда вместо копны кудрявых волос очаровательной еврейки он увидел белую бороду, свисавшую ниже пояса.

Казначей вышел из укрытия. Длиннобородый худой человек в тёмном бешмете, вздрогнув, спросил:

– Ты кто?

– Я гость. А ты кто? – в свою очередь спросил Юнус.

– Хозяин этого дома, – робко ответил старик.

– Как тебя зовут? – спросил Юнус.

– Мардахай. А тебя?

– Юнус.

– Ты зачем сюда пришёл?

– В гости.

– К какому племени принадлежишь?

– Аварец.

Говорили они до этого по-кумыкски. Когда же неизвестный сообщил, что он аварец, Мардахай заговорил по-аварски.

Языком этим он владел в совершенстве. Сын мелкого торговца-менялы, Мардахай с раннего детства объезжал базары близлежащих аварских селений.

Услышав родную речь из уст чужеземца, Юнус настроился на более мирный лад.

– Прости, пожалуйста, кунак, за бесцеремонное вторжение в дом в отсутствие хозяина.

– Аллах простит тебя, сын мой, – ответил Мардахай.

– С кем ты живёшь в этой сакле?

– Один.

– Бедный человек, – разочарованно сказал Юнус. – Как же без жены, детей?

– Была у меня жена, и дети были, теперь одна дочь осталась, – вздохнув, сказал хозяин.

Юнусу этого и нужно было.

– А где она?

– Пусть душа твоя не знает огорчений, что тебе нужно от моей дочери?

– Ничего, я хочу знать, как её зовут?

– Мазай, – недоуменно ответил старик.

– Где она? – повторил Юнус.

– Не могу знать, я вошёл в дом после тебя.

– Тогда немедленно иди, поищи её в своём магале и приведи сюда.

– Душу пожертвую, скажи только, зачем понадобилась тебе она, не могу ли я заменить её?

– Мне нужна только она, никто её заменить не может.

– О боже! – взмолился Мардахай. – Что мы тебе сделали плохого или тому, кто тебя прислал? И где я буду искать её? Прости, ради Аллаха, если она чем-нибудь тебя обидела…

– Не прощу ни за что, твоя дочь унизила моё мужское достоинство, веди её сюда немедленно, – сказал Юнус.

– Что ты хочешь с ней сделать?

– Отругаю.

– Я сам это сделаю вместо тебя и побью, если хочешь.

– Ты побьешь её?

Юнус, окинув презрительным взглядом с ног до головы хилого, жалкого Мардахая, рассмеялся.

– Если не смог с ней справиться не последний из узденей Ашильты, навряд ли справишься ты, старик.

– Правду говоришь, кунак. Разбойница она у меня, не знаю, в кого пошла, – сокрушенно покачал головой Мардахай.

– Можешь не сомневаться, отец, не в тебя пошла дочь.

– Ну хорошо, кунак, ты посиди, подожди тут, я пойду поищу её.

– Не ходи, – преградил ему путь Юнус.

– Ты же сам говорил «иди».

– Я передумал.

– Не бойся, не убегу.

– Некогда мне ждать, тебя я забираю в плен, хорошая дочь найдёт отца своего, следуй за мной, – приказал Юнус.

– Дорогой гость, я же не причинил обиды ни тебе, ни твоим близким. Ни я, ни мои предки с твоим племенем не воевали, посмотри на мою седую бороду, побойся владыки небес, за что обижаешь старика?

Никто тебя обижать не будет, плен временный, идём.

Ничего не понимая, опечаленный старик покорно последовал за мюридом.

Когда они проходили по улице, из-за ворот и окон домов послышались голоса:

– Эй, Мардахай, куда идёшь?

– Бог знает, куда иду, – отвечал старик.

Юнус привёл пленника в старую крепость, велел присматривать за ним.

Возвращаясь после вечерней молитвы из таркинской мечети, Юнус услышал шум голосов, доносившихся со стороны крепости, увидел огромную толпу мужчин и женщин, которые наперебой кричали, размахивая руками, у крепостных ворот.

– Что вам нужно? – спросил Юнус.

– Мы требуем отпустить нашего соплеменника Мардахая, которого увёл какой-то горец.

– Среди вас есть близкие или родственники его? – спросил Юнус.

– Мы все являемся близкими и родственниками бедного Мардахая, человека смиренного и честного, – сказал раввин и добавил: – Если хотите, мы дадим за него выкуп.

– Выкуп один – его дочь. Если приведете её, отпустим вашего Мардахая.

Тогда одна из пожилых евреек, выступив вперёд, сказала:

– Брат мой, как мы можем привести её, если она бежала быстрее ветра в сторону Дербента. Клянусь головой раввина, я сама видела. Пусть лопнут мои глаза, если вру.

– Тогда нам говорить не о чем, поворачивайте обратно по-доброму, – сказал Юнус.

Длиннобородые старики евреи, постукивая палками о камни, пошли вниз. За ними, вопя, ударяя себя в грудь кулаками, последовали женщины.

Юнус постоял немного у ворот крепости. Когда толпа скрылась, он подошел к одному из костров, над которым висел медный казан. Казначей вспомнил, что с утра не ел. У огня вместе с товарищами сидел Шамиль.

– А, Юнус, пришел наконец… Мне передали, что ты задержишься, – сказал Шамиль.

– Да, побродил немного по аулу.

– Ты, говорят, взял в плен какого-то старого еврея?

– Взял, этот человек нужен мне.

– С кем ты скандалил за воротами?

– С евреями.

– Из-за чего?

– Из-за пленного.

– На что тебе нужен этот старец?

– Такие люди нужны всегда. Он сведущ в торговых делах, знает языки здешние и наших племён, о главной причине расскажу позже.

Ночью, когда все улеглись, Юнус, растянувшись рядом с Шамилём, рассказал ему обо всём, что случилось с ним в тот день в еврейском магале.

– Конечно, я бы не стал связываться со стариком, если бы эта дикая лань не влезла в мою душу с первого взгляда.

– Юнус, ты сошёл с ума, что может быть у тебя общего со случайной встречной, иноверкой?

– Поверь, брат мой Шамиль, сам думал об этом, думаю и теперь, но ничего не могу поделать. Если бы мне сейчас грозила смерть и у меня спросили, чего я хочу, без сомнения ответил бы: увидеть её ещё раз.

– Брось думать о ней, разве мало у нас в горах красивых девушек, любую выдадут за тебя, отпусти утром старика и забудь её.

– Не смогу. Не осуждай меня, никогда со мной такого не случалось. Она необыкновенная, совсем не похожа на своих шумливых соплеменниц. Мазай не только прекрасна, но и смела.

– Ты же не можешь взять её в жёны…

– И не собираюсь.

– Тогда чего хочешь от её отца?

– Сам не знаю, но не отпущу до тех пор, пока она не явится и не попросит меня.

Спал Юнус плохо. Поднялся рано, подошёл к Мардахаю, который тоже не сомкнул глаз, просидев согнувшись всю ночь.

– Как себя чувствуешь? – спросил его Юнус.

– Так, как желал бы моим врагам, – вздохнул старик.

– Ну что ж, тогда собирайся в дорогу, – сказал Юнус.

– Всё моё при мне, только пользы от меня вам столько, сколько я имею от своей бороды.

– Ничего, из её седого авторитета мы сможем извлечь то, что не смог извлечь ты, – ответил Юнус.

Дочь Мардахая так и не явилась.

На восходе солнца, перед выступлением отряда к русской крепости, Юнус усадил Мардахая на арбу, положил рядом хурджины, наполненные дарами зажиточных таркинцев, и под охраной мюридов отправил в Чумескент.

Крепость Бурная была расположена на возвышенности. Одна сторона пологого возвышения круто спускалась к берегу Каспийского моря, другая не менее обрывистыми уступами была обращена к низине, отделяющей возвышенность от горной гряды, соединенной с Тарки-Тау.

Две роты солдат, брошенных из Темир-Хан-Шуры на помощь гарнизону Бурной, успели укрыться за воротами крепости до подхода сил имама. Гази-Магомед, раскинув лагерь на расстоянии выстрела от укрепления, стал готовиться к штурму. Он разделил своё войско на четыре отряда, чтобы начать штурм одновременно с четырех сторон. Осажденные в крепости день и ночь следили со сторожевых башен за лагерем противника, который бездействовал в течение двух недель. На пятнадцатый день, в воскресенье, дозорные доложили начальнику гарнизона о движении горцев. Когда идущие во фронт приблизились к крепостному валу, с башен грянули пушки. Горцы тёмной волной отхлынули назад, потоптались на месте и вновь двинулись к воротам. Они карабкались по отвесным склонам, приближались с севера, к массивным стенам, но каждый раз отступали после дружного ружейно-пушечного огня осаждённых.

На третьи сутки штурма, в ночь, имам решил пойти на хитрость. Он сконцентрировал силы у менее доступной, обрывистой западной стороны, чтобы нанести отсюда основной удар.

Осажденные были спокойны за эту сторону Под покровом темноты, отвлекая внимание, Гази-Магомед подошёл к южным воротам укрепления и дал залп.

В ответ послышалась беспорядочная пушечная пальба.

Под этот шум смельчаки, подошедшие к западным стенам, становясь на плечи и спины товарищей, начали карабкаться вверх, тогда как группа лучших снайперов имама меткими выстрелами снимала тех, кто появлялся на стене и сторожевой башне.

Штурм удался. Подняв с помощью канатов остальных, мюриды со стены и через пушечные амбразуры ворвались во двор крепости. Возгласы «Ла-илаха-иллалах!», раздавшиеся во дворе, вызвали панику среди солдат.

Замысел горцев был разгадан слишком поздно. Осаждённым приходилось отбивать отчаянные атаки штурмующих с трех сторон, в то время как в самой крепости уже шла ожесточённая схватка.

Но вдруг страшный гул, сильнее грома небесного, потряс основы цитадели. С клубами дыма, вспышками огня, градом камней полетели в воздух человеческие тела. Шарахнулись в разные стороны откинутые взрывной волной люди и кони. Оглушённые, неподвижно застыли друг перед другом противники. Страшная тишина воцарилась после громового раската, вырвавшегося словно из преисподней. Но мгновение жуткой тишины было нарушено душераздирающими криками раненых и громкими стонами придавленных рухнувшей стеной.

Сначала никто ничего не мог понять.

Только тогда, когда рассеялись чёрный дым и темные тучи пыли, глазам людей представилась страшная картина. Западная стена вместе с башней оказались взорванными. Никто не знал, преднамеренно или случайно был брошен огонь в пороховой погреб, расположенный в этой части крепости.

Но бой продолжался. Мюриды теперь беспрепятственно валил и во двор. Офицеры с семьями, солдаты и прочий люд заперлись в домах, казарме, лазарете. Они продолжали отстреливаться из окон, чердаков.

– Слава Аллаху! Хоть ценой больших жертв, но всё-таки крепость взята, – сказал Гази-Магомед.

Глянув на полуденное солнце, он вошёл в шатёр, расстелил молитвенный коврик, обратился лицом к востоку. Не успел окончить короткий дорожный ритуал – молитву, как услышал тревожные крики мюридов в своём стане.

Имам торопливо вышел. Здесь, на вершине холма, до слуха его донёсся крик «ура».

Гази-Магомед вздрогнул, хотя крик этот он слышал впервые. Вздрогнул потому, что доносился он не из крепости, а со стороны дороги, ведущей к южным воротам, то есть из-за спины его войск.

Но имам не отступил сразу. Оставив небольшой отряд у ворот, он повернул своих мюридов лицом к солдатам, поднимающимся на холм. Завязалась перестрелка, за которой последовал кинжально-штыковой бой. Видя, что кавалерия русских поскакала вниз, чтобы обойти левый фланг, имам стал отводить силы вправо – к западной стороне, для объединения с отрядом, сражающимся в крепости.

– Ура-а-а! – продолжали громко кричать солдаты, теснившие горцев с дороги, по-видимому, желая воодушевить осаждённых.

Наконец из крепости послышалось радостное ответное «ура». Мюриды отступили.

Шамиль, командовавший вторым отрядом, брошенным к пробоине в стене, заметил отход основных сил и отвёл отряд за крепостной вал. Двор был свободен. Артиллеристы бросились к орудиям. Один за другим последовали пушечные залпы. Кое-кто палил в воздух, оглашая горы победным салютом.