Текст книги "Каникулы Рейчел"

61

По случаю свидания с Крисом я решила что-нибудь такое совершить: либо депиляция ног, либо новая стрижка. И то и другое я себе позволить не могла, да вообще-то, я и что-нибудь одно не могла себе позволить… Поэтому остановилась на стрижке. Какой смысл брить ноги? Секс нам с Крисом запрещен, так что все равно некому будет оценить гладкость моих ног. Если уж я собираюсь потратиться, пусть все увидят результат.

Во вторник утром, в предвкушении встречи готовая от радости размахивать сумочкой, я заставила маму отвезти меня в салон, чтобы Джасмин подстригла меня. И что на меня тогда нашло? Я всякий раз уходила из парикмахерской, едва сдерживая слезы.

Но потом ведь об этом забываешь. И только когда уже сидишь перед зеркалом, а кто-то бесцеремонно перебирает пряди твоих волос, приговаривая: «Боже праведный! Кончики мертвые!», ты вспоминаешь обо всем. Но тогда уже поздно.

Я так давно в последний раз совершала такие обычные поступки, как, например, визит к парикмахеру, что все эти зеркала, бутылочки, полотенца в салоне даже вызвали у меня нечто похожее на волнение. Но мне не ответили взаимностью. Приемщица едва взглянула на меня. Я объяснила, зачем пришла.

– Садитесь к раковине, – велела она и крикнула: «Грейн, Грейн, клиентка у второй раковины!»

Грейн не внушала доверия. Она выглядела совсем молоденькой. Я бы дала ей не больше тринадцати, если бы не знала, что таким молодым не разрешается обслуживать клиентов. Она доковыляла до меня на своих тоненьких ножках, попыталась установить со мной контакт, для начала встретившись взглядами. Ей это не удалось.

Она накинула на меня что-то и обмотала мне шею полотенцем. По-моему, ей было трудновато стоять на ногах на такой платформе. Она открыла воду, и я запрокинула голову. Но расслабиться не получилось.

– Э-э… Куда собираетесь в отпуск в этом году? – неловко начала Грейн светскую беседу. Так, вероятно, ее учили. Видимо, она жаждала заработать диплом не только по стрижке и окраске, но и по пустой болтовне.

– Никуда, – ответила я.

– О, это прекрасно, – неуверенно сказала она, намыливая мне голову.

На несколько секунд воцарилась благословенная тишина.

– А вы там раньше бывали?

– Много раз.

Прошло еще немного времени, она сполоснула мои волосы, налив мне при этом столько воды в уши, что мне показалось, она проникла в самый мозг.

– Вы собираетесь с друзьями? – поинтересовалась она.

– Нет. У меня нет друзей.

– Это здорово, – вежливо сказала она.

Пока Грейн намыливала, скребла, добавляла кондиционер, я испытывала некоторую гордость: значит, я еще могу казаться обыкновенной.

– Кто вас сегодня делает? – спросила Грейн. Мне показалось, что оборот не слишком удачный.

– Джасмин.

– Пойду позову… – она издала странный смешок (ладно, лишь бы открыто надо мной не смеялась), – позову Джасмин.

Она поковыляла от меня, сильно наклоняясь вперед из-за своих туфель и громко крича:

– Мора, Мора, твоя клиентка готова!

Едва увидев Мору-Джасмин, я тут же вспомнила ее, и не только потому, что она подравнивала мне волосы, когда я приезжала на Рождество. На ее лицо был наложен такой темный тон, что, при своих почти белых волосах, она казалась негативом фотографии. Такое трудно забыть. Проходя мимо Грейн, она что-то сердито сказала ей шепотом, может быть, просила не называть ее Морой.

Должно быть, меня она не узнала, потому что, проделав обычную процедуру – приподняв кончики моих волос, а потом отпустив их, она с отвращением и ярко выраженным дублинским акцентом произнесла:

– Хосподи! Кто вас стриг в последний раз? Какой-то ка-ашмар!

– Меня стригли здесь, – поморщилась я. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не начать говорить с тем же акцентом, что она. Я стеснялась своего выговора девушки из среднего класса – опасалась, вдруг она подумает, что я даю ей понять, что считаю себя лучше нее. Мне сейчас хотелось быть как они, Грейн и Мора, – что называется, от сохи.

– Хто? – грозно спросила она.

– Кажется, вы, – стыдливо пробормотала я. В наказание она стала лохматить мне волосы.

Парикмахеры – самая могущественная в мире профессия, и это не делает их более гуманными. Итак, она терзала мои волосы, пропуская их между пальцами, и издавала подобающее фырканье.

– Хосподи! – с отвращением заключила она. – Тонкие, рассыпаются. Што вы с ними сделали?

– Не знаю.

– Вы еще скажите, что сушите их феном!

– Иногда.

– Вы што, с ума сошли? Такие ломкие волосы, как у вас, сушить нельзя. А кондиционером хоть иногда пользуетесь?

– Разумеется, пользуюсь! Уж такие азы ухода за волосами я знаю. (Глупая ты корова!)

– Придется поверить вам на слово, – она злобно прищурила глаза.

– Когда я говорю, что пользуюсь кондиционером, – взвилась я, – я не имею в виду, что раз в неделю втираю в волосы подогретое масло, а потом обертываю голову теплым полотенцем. Но я пользуюсь обыкновенным кондиционером всякий раз, как мою голову.

– Понятно, – она поджала губы. – А следовало бы начать следить за волосами. За такими сухими волосами, как у вас, надо ухаживать.

Она помолчала. Я терпеливо ждала. Я уже знала, что за этим последует.

– Мы можем предложить вам определенный набор услуг, – сказала она, оправдав мои ожидания.

Я трепетала в ожидании цены, выхватывая из речи Моры отдельные словосочетания вроде «лабораторно проверенный», «эксклюзивный», «жизненно необходимое питание», «формула», «ваша последняя надежда».

– Сколько? – спросила я. Это был просто грабеж.

– Хорошо, – сглотнула я. – Я согласна.

– Вам еще понадобятся и шампунь, и мусс, и кондиционер, и пенка антифриз, и…

– Подождите, – сказала я, решившись наконец произнести самые суровые слова в своей жизни.

Я чуть-чуть выждала, набрала в грудь побольше воздуха и сказала: «Я не могу себе всего этого позволить».

Ее глаза встретились с моими в зеркале. Я понимала, что она мне не верит. Я знала, что она думает: «Вот дура набитая!» Я уже ждала, что она вцепится мне в глотку с воплем: «А как же мои комиссионные?» Нет, не вцепилась. Я изо всех сил старалась убедить себя, что нет никаких оснований чувствовать себя виноватой. Но поделать ничего не могла.

– Дело ваше, – выдавила она. – Я лично щитаю, што они того стоят. Но дело ваше.

– Я безработная, – пояснила я, надеясь, что она смягчится.

Она досадливо тряхнула головой, как сварливая жена, которая заранее отметает все отговорки виноватого мужа.

– Хотите коротко? – холодно спросила она.

– Только самые кончики подрезать.

– Нет. Нет?

– Кончики мертвые, ломкие. Мне придется подстричь вот досюда, – она провела рукой над моими плечами.

Я испытала острое чувство потери. Каждая клеточка моего организма воспротивилась мысли о такой короткой стрижке.

(Нет. Джасмин, что угодно, только не короткие волосы! Имейте состраданье. Пожалуйста!)

– Мне все равно, что они ломкие, – мягко заверила я. – Честное слово, это ничего. Я могу это пережить.

– Но они же мертвые! И почти до самых корней. Посмотрите сами! – велела она мне. – Вот!

– Да, я вижу, вижу, но…

– Да нет, вы не видите!

Я послушно пригляделась.

– Это ничего, – сказала я, когда сочла, что смотрела достаточно долго. – Я предпочитаю длинные мертвые волосы коротким живым.

– Нет, так нельзя, – сказала неумолимая Джасмин. – С такими волосами нельзя ходить. Это неприлично.

Нас прервала Грейн.

– Мора, мама звонит. Она говорит, что сегодня вечером не может сидеть с ребенком, тебе придется придти пораньше.

– Черт подери, у меня дела, ты посидишь.

– Но…

– Тебе нужна работа или нет? – спросила Мора.

– О! – смирилась Грейн и заковыляла прочь. Мы с Джасмин снова встретились глазами в зеркале.

– Сестра, – пояснила она. Я натянуто улыбнулась.

– Ну, значит, договорились, – нетерпеливо подытожила она.

«А может, ничего?» – подумала я. Начать новую жизнь, отрезав все старое и безжизненное. Вперед к здоровому, светлому будущему со здоровыми волосами!

– Хорошо, – согласилась я.

Миром правит рука, вооруженная ножницами.

Хелен подняла голову.

– У тебя же прическа, как у пожилой тетеньки! – удивленно воскликнула она. – Ты зачем так подстриглась?

– Это не я так подстриглась, это меня так подстригли! – заорала я.

И я бросилась к зеркалу, чтобы снова убедиться, что все обстоит столь же ужасно, как мне показалось в салоне. Нижняя часть лица была совершенно белая, потому что с нее смыли тон. Под глазами – серые круги. Но хуже всего были волосы – короткие и вьющиеся. Джасмин отчикала мне даже больше, чем собиралась, выше плеч. И что особенно оскорбительно, уложила мне волосы мелкими кудряшками. Так причесывали бабушек.

– Я так отвратительно выгляжу! – всхлипывала я, роняя крупные слезы.

– Да уж, – согласилась Хелен.

Я была даже рада, что она со мной согласилась. Мама бы на ее месте дипломатично сказала: «Они же отрастут», и тогда со мной, несомненно, случилась бы истерика. Я подумала о целых ярдах моих волос, оставшихся на полу в салоне, о волосах, в которые Люк так любил запускать пальцы, и зарыдала в голос.

– Жизнь кончена, – причитала я.

– Тебе некоторое время не стоит показываться на людях, – посоветовала Хелен.

После этих слез я так задышала, как будто делала гипервентиляцию легких. Не показываться на людях! Я собиралась завтра вечером показаться Крису! А теперь, когда я все равно что лысая…

– Я ее ненавижу! – закричала я. – Подлая, толстая, намазанная сучка! Ненавижу всех парикмахерш!

– Надеюсь, ты не дала ей на чай? – спросила Хелен.

– Да не будь ты дурой! – всхлипнула я. – Разумеется, дала.

Конечно. Джасмин ничего не следовало давать, кроме пинка под зад, но это было выше моих сил. Я даже заставила себя пробормотать: «Очень мило», когда она показала мне мою бедную голову при помощи двух зеркал, спереди и сзади.

У меня хватило выдержки выйти из салона, и только тогда позволить слезам пролиться. Я стояла на автобусной остановке, горько плакала и чувствовала себя почти голой. Я не сомневалась.

что все вокруг смотрят только на меня, и на сей раз это была не паранойя, а горькая правда.

– Это кто же такая, с такой интересной причесочкой? – услышала я.

Оглянувшись, я увидела, что на меня во все глаза смотрит целая компания подростков. Они захихикали. Четырнадцатилетние мальчишки со своими проклятыми гормонами. И они надо мной смеются!

– Они были такие красивые! – всхлипнула я.

– Кто они? – безразлично спросила Хелен.

– Мои волосы! – завопила я. – Пока эта сучка не наложила на них лапу!

– Да, они были ничего, – согласилась Хелен. – Ну, не то чтобы красивые, конечно, но…

– И они даже не предложили мне перелистать «Геллос»! – сокрушалась я.

– Подлые обманщики, – посочувствовала Хелен.

– А сколько это стоило! – залилась слезами я. – Я потеряла не только волосы!

– Знаешь, на кого ты теперь похожа? – задумчиво произнесла Хелен.

– На кого? – с замиранием сердца спросила я, надеясь на что-нибудь ободряющее.

– На Бренду Фрикер.

– А-а-а!

– Помнишь, она еще играла мамашу в том фильме?

Я опять бросилась к зеркалу.

– Ты права! – прорыдала я. Я теперь была почти рада, что все так смертельно. Это придавало моему положению истинный трагизм.

Пришли мама с папой, и им было предложено полюбоваться на свою изуродованную дочь. Мама с некоторым сомнением произнесла:

– Они отрастут.

Папа с некоторой гордостью сказал:

– С каждым днем ты становишься все больше похожа на свою маму.

Я снова зарыдала.

– Знаешь, на кого ты похожа? – раздумчиво произнесла мама.

– Если ты скажешь, что на Бренду Фрикер, я покончу жизнь самоубийством. – предупредила я.

– Нет, вовсе нет, – милосердно сказала мама. – Нет, как же ее звали? Такая актриса. Как же ее звали?

– Одри Хэпберн? – с надеждой подсказала я.

– Не-е-т! – мама замахала руками. – О господи, да как же ее звали!

Я сомневалась, что она знает, кто такая, например, Линда Фиорентино.

– Линда Фиорентино? – осмелилась я спросить (один человек на вечеринке как-то сказал мне, что я похожа на Линду Фиорентино, и я была так тронута, что переспала с ним).

– Линда… Как? Да нет! – мама даже приплясывала на месте, изо всех сил стараясь вспомнить имя. – Вертится на языке. Да где же она играла-то?

– «Последний соблазнитель»?

– Звучит ужасно! Да нет же. Ой, вспомнила! Она играла в той картине с Дэниэлом Льюисом…

У меня упало сердце.

– Ну, помнишь, бедный художник, инвалид… Кристи Браун! «Моя левая нога», – вот как он назывался! – она просияла. – Как зовут ту актрису, которая играла мать?

– Бренда Фрикер, – тупо ответила я.

62

Итак, у меня был выбор: намылить веревку, встать на стул, а потом оттолкнуться или… все-таки встретиться с Крисом. Мне ужасно хотелось продлить эту ночь, чтобы мои волосы успели отрасти, но, честно говоря, я не была уверена, что Крис согласится ждать лет двенадцать.

Правда, помыв голову и избавившись от жутких кудряшек, и наложив на лицо тройной слой грима, я уже не выглядела так тошнотворно.

– По крайней мере, это здоровее… – утешала я себя, причесав волосы как можно более гладко, чтобы они выглядели подлиннее.

Хелен отреагировала оглушительным хохотом.

– Вы только на нее посмотрите! – надрывалась она. – Ну и вид у тебя! Посмотри на мои волосы, – она показала свою длинную, до пояса, шелковистую прядь. – Тонкие, ломкие, сухие, черт знает какие – и мне на это наплевать. Наплевать!

Я потратила на подготовку несколько часов. Она началась сразу же, как я встала (около половины третьего), и растянулась на весь день. Я еще раз вымыла то, что осталось от моих волос, потом побрила довольно большую площадь поверхности своего тела, размышляя о том, как это несправедливо, что на ногах у меня так много волос, а на голове – так мало. Разумеется, вообще не было необходимости ничего брить. «Пользы в этом никакой, но ведь и вреда не будет», – сказала я себе, испытав при этом приятное тепло где-то в желудке.

Потом я щедро умастила себя лосьоном для тела «Иссей Мияке», принадлежавшим Хелен, и тут же почувствовала себя виноватой в том, что не спросила у нее разрешения. А если бы она мне не разрешила, я должна была бы сдержаться и не обозвать ее маленькой дрянью, а принять отказ, как подобает взрослому человеку. «В следующий раз, когда понадобится воспользоваться какой-нибудь ее вещью, непременно попрактикуюсь», – утешила я себя.

С этой мыслью я протянула руку к пузырьку с духами Хелен… и решительно ее отдернула. Конечно, я и так уже нанесла сестре некоторый ущерб, воспользовавшись лосьоном. Но духи – это совсем другое дело. Женщина, конечно, может счесть тебя свиньей за то, что ты взяла ее лосьон, но без всяких вопросов брызнет пару раз своими духами даже на совершенно незнакомого человека.

Следующим на повестке дня стоял судьбоносный вопрос: «Что надеть?» Мое решение своим нарядом сразу дать Крису понять, каков мой имидж – сексуально, но небрежно, стильно, но демократично – осложнялось несколькими обстоятельствами. Первое: вся моя летняя одежда осталась в Нью-Йорке. И второе – то, что считалось супермодным в Нью-Йорке, на улицах Дублина могло стать причиной автомобильных аварий. Третьим и, возможно, решающим обстоятельством было то, что я еще не освоилась во внешнем мире и чувствовала себя в нем весьма неуютно.

Мама сочувственно наблюдала за моими приготовлениями. Ее волновало даже не то. что ее дочь, только что из реабилитационного центра, выходит в мир, нашпигованный наркотиками, а нечто гораздо более существенное.

– Хелен тебя убьет, – предупредила она, когда увидела бутылочку с лосьоном.

– Переживет, – сказала я раздраженно.

– А с кем ты встречаешься? – в ее голосе слышалось нарастающее волнение, и это вызвало у меня одновременно сострадание и раздражение.

– С Крисом из нашего дурдома, – ответила я. – Ты его видела. Так что нет причин волноваться. С наркоманами я не встречаюсь.

– Крис Хатчинсон? – с тревогой спросила мама.

– Точ-ч-чно, – прошипела я, изо всех сил демонстрируя, что уже готова выйти из терпения.

– Будь осторожна, Рейчел, – сказала мама, озабоченно наморщив лоб. – Он так измучил свою мать…

– Правда? – любопытство и опаска заставили меня поддержать этот разговор. – А что он такого сделал?

– Он все никак не мог бросить наркотики, – пробормотала она, избегая встречаться со мной глазами. – Филомена и Тед истратили целое состояние на врачей. А толку никакого. Они просто сидят на телефоне и отвечают всем, что его нет дома. А ведь ему уже за тридцать, Рейчел, – слишком большой, чтобы родители до сих пор присматривали за ним. И кое-что еще…

– Я все знаю, – перебила я.

– Он уже был в Клойстерсе, четыре года назад.

– Я знаю, – снова повторила я, стараясь своим тоном успокоить ее. Она что-то очень разволновалась, и это, как оказалось, меня расстраивало. – Он мне говорил.

– У бедной Филомены из-за него чуть не случился нервный срыв… – сказала мама хрипловатым от волнения голосом, в котором слышались слезы.

Мне пора было идти.

– …тогда их отправили бы в дурдом вместе, – закончила мама.

Я припомнила громогласную даму, навещавшую Криса в нашем заведении.

– У нее был вовсе не измученный вид, – фыркнула я. – Такая цветущая, – я решительно направилась к двери.

– Ты слишком поспешно судишь… – мамин голос шлейфом тянулся за мной. – Тебе кажется, что все вокруг счастливы, кроме тебя.

Я зашагала в сторону вокзала на заплетающихся как у новорожденного жеребенка, ногах. Все казалось таким новым и странным, как будто и я вправду только что появилась на свет.

Хотя то, что мне предстояло, и не называлось свиданием (мне не разрешались свидания), и мы с Крисом оба прекрасно знали это, я все же испытывала это чудесное щекочущее чувство ожидания – когда ты почему-то уверена, что тебе больше никогда-никогда не захочется есть.

Все казалось новым и прекрасным. Как будто я раньше никогда не ходила весенним вечером по Дублину. Был час прилива. Море, голубое и спокойное, проносилось мимо моего поезда. Небо было просторное и чистое, словно его только что вымыли. Деревья зеленели новенькой листвой, парки цвели красными, желтыми, сиреневыми тюльпанами. Я трепетала от страха и волнения.

К «Стефенс Грин» я бежала почти бегом, так мне не терпелось увидеть Криса. И он действительно ждал меня. Я знала, что он будет там, и все же ужасно удивилась и обрадовалась, увидев его. Он был великолепен! «Он стоит и ждет меня!» – с замиранием сердца подумала я.

Синие вспышки его глаз ослепили меня с расстояния в десять ярдов. Есть ли еще на свете мужчина с такими сексуальными ногами? «Он никогда не должен носить ничего кроме джинсов „Ливайс"», – подумала я рассеянно.

Взгляд его синих глаз наконец упал на меня. Опустив голову, я пошла через дорогу к нему навстречу. И вот я уже стою рядом с ним, и сердце у меня учащенно бьется, и мне это нравится. Мы оба улыбаемся, мы растеряны и растроганы чуть ли не до слез. Мы пока не очень знаем, как друг с другом обращаться в этом новом мире.

– Ну, как жизнь? – грубовато спросил он, обняв меня так неловко, что получился какой-то борцовский захват шеи.

«Да, нам, бывшим наркоманам, недавно вышедшим на волю, пока не очень удается внезапная нежность», – подумала я с болью. Мы умели выражать ее в реабилитационном центре, но здесь, среди нормальных людей, все иначе.

– Прекрасно, – дрожащим голосом ответила я, чувствуя, что у меня сейчас сердце разорвется от волнения.

– Временами, – уточнил он с иронической улыбкой.

– Да, – я широко улыбнулась дрожащими губами. – Мы пережили Клойстерс, чтобы рассказать об этом людям.

Мы были, как жертвы терроризма, захваченные когда-то вместе в самолете, которые потом встречаются раз в год, чтобы вспомнить, как они пили собственную мочу, выдирали у своих родных и близких изо рта кусок хлеба и терпели побои какого-то типа, у которого башка была обмотана полотенцем.

– Вот именно! – воскликнул он.

– Вот именно, – согласилась я.

Я все ждала, что он что-нибудь скажет о моих волосах, но он не сказал, и я начала мучиться тревогой: неужели все так ужасно?

– Ты ничего нового во мне не замечаешь? – услышала я свой собственный вопрос.

– Ты сбрила усы? – засмеялся он.

– Да нет, – разочарованно пробормотала я. – Я подстригла волосы.

– Да-а. Действительно, – задумчиво протянул он. Я тут же прокляла себя за то, что упомянула об этом, и еще я прокляла всех мужчин за то, что они так ненаблюдательны. «Единственное, что они всегда замечают в женщине, – разочарованно подумала я, – это большие сиськи».

– Очень мило. В стиле «гамэн».

Не знаю, может быть, он сказал это просто из вежливости, но мне уж очень хотелось ему поверить.

– Что будем делать? – спросила я, снова придя в хорошее расположенье духа.

– А что бы ты хотела делать?

– Мне все равно, – простовато улыбнулась я. – А ты что хочешь?

– Чего бы мне действительно хотелось, – задумчиво ответил он, – так это купить четвертинку виски, выпить ее примерно за час, потом отвезти тебя к себе домой и трахнуть как следует. Но, – он улыбнулся, взглянув на мое искаженное гримасой ужаса лицо, – нам этого нельзя.

– Мы даже в паб не можем пойти, – сказала я, по-мужски сдержанно кашлянув и давая тем самым ему понять, что не приняла всерьез его высказывание, что я не стану, как девчонка, липнуть к нему, капризничать, топать ножкой при всем честном народе: «Ты обещал трахнуть меня как следует! Ты обещал!»

В Клойстерсе я поняла свою основную ошибку в отношениях с мужчинами: я слишком явно показывала им свою заинтересованность. А слишком заинтересованные девушки отпугивают мужчин. В этом нет сомнений. Значит, чтобы не отпугнуть их, ты должна притворяться незаинтересованной. И когда утром уходишь от них, и тебе говорят: «Ну, пока. Увидимся», не следует жадно и умоляюще спрашивать: «Когда? Сегодня вечером? Завтра? Когда, когда, когда?» Ты должна просто спокойно сказать: «М-м-м, ага, увидимся», провести рукой с безупречным маникюром по его небритой щеке и выпорхнуть прочь в облачке таинственной незаинтересованности.

Мне хотелось сыграть в полную силу. Сломать старые стереотипы. Сделать все, как учили. И вот Рейчел… благосклонно, но сдержанно улыбается Крису в ответ на его предложение:

– Мы могли бы… ну не знаю… сходить в кино, например?

Конечно, не совсем то, что мне хотелось услышать. (В кино? В это чертово кино, будь оно трижды проклято? И все?)

Ну, нет, я так просто не сдамся. Меня можно лишить валиума, кокаина, кредитных карточек, но только не души. И не аппетита.

– Можно было бы пойти куда-нибудь поесть, – предложила я, вспомнив, что мы с Люком проводили в ресторанах счастливейшие часы. – Это-то нам еще не запретили, правда?

– Кажется, нет, – согласился он, – если только, конечно, кого-нибудь из нас сразу не стошнит, а другой не закажет пять десертов или не позволит себе еще какое-нибудь извращение.

– Куда пойдем? – спросила я, очень довольная. Я представляла себе какое-нибудь романтическое бистро с приглушенным освещением. Наши лица сближаются, на них ложатся отблески свечей. Мы говорим, говорим, и хозяин ласково посматривает на нас, а все остальные стулья уже сложены на столы, а мы все разговариваем и ничего не замечаем.

– Давай просто прогуляемся и посмотрим, что нам понравится по пути, – предложил он.

Пока мы брели по улице, я все никак не могла выбросить из головы его слова о том, что он хотел бы трахнуть меня как следует. Умеет сказать, подлец. М-м-да…

Стоп! Тебе нельзя даже думать ни о чем таком!

Да, правильно, нельзя. Я пришла в себя. Хорошо, пусть он великолепен, но мы друзья и не более того. И, как ни странно, это меня вполне устроило. Все во мне сжималось при мысли о сексе на трезвую голову с кем-нибудь кроме Люка. Мне никогда больше не оказаться в постели с Люком! Я содрогнулась, как от холодного, пронзительного ветра. На какую-то долю секунды я забыла, как я его ненавижу. Мне пришлось силой вернуть себя в настоящее, то есть туда, где мы с Крисом шли вечером по улицам Дублина.

Мы отправились в «Темпл-бар» на левом берегу. Мой родной город хорошел на глазах. Это было круто. Просто здорово! Могла бы я жить здесь? Не знаю… Этот город, безусловно, сильно отличался от того, в котором я провела последние восемь лет.

Достаточно ли отличался, чтобы я смогла тут жить? Я испуганно вздрогнула от этой мысли.

Если не останусь в Дублине, куда я поеду? Обратно в Нью-Йорк? Чтобы снова встретиться с Бриджит. Люком и со всеми остальными? Нет. Пожалуй, нет. Я повернулась к Крису и улыбнулась ему.

«Спаси меня!»

Мы как раз вошли в ресторан, который мне в высшей степени подходил. Там было все, как я хотела: и свечи, и клетчатые скатерти, и полный добродушный хозяин. Даже, я бы сказала, толстый.

– Как тебе здесь? – с надеждой спросила я, ожидая, что с минуты на минуту мои фантазии станут реальностью.

– Не знаю, – Крис неопределенно развел руками. – Слишком…

Мне очень хотелось остаться здесь. Но я улыбнулась и сказала:

– Ну да, немного… того, – я себя просто ненавидела.

Надо было сказать то, что думаю. Еще одна упущенная возможность изменить свое поведение! Как же я устала от бесстрастного голоса Джозефины, который непрерывно вещал у меня в голове!

И мы пошли дальше, минуя уютные бистро с приглушенным освещением. Каждое из них Крис забраковывал туманным:

– Тебе не кажется, что здесь как-то…

У меня упало настроение. После каждого очередного разочарования я отвечала Крису все более кратко и отрывисто. Наконец мы вошли в какой-то желтый гулкий сарай. «Джипси Кингз» выдавали свои жуткие децибелы.

– Как тебе здесь? – спросил Крис.

Я поджала губы, всем своим видом спрашивая: «Здесь? Ты что, совсем уже?»

– Ну, тогда вперед! – бодро сказал он, открывая передо мной дверь.

«Дерьмо!» – подумала я с тихой яростью.

Я чуть не оглохла от этого гвалта. Вот тогда-то я и поняла, что старею, что теперешняя Рейчел смотрит на мир совсем иначе, чем прежняя Рейчел-наркоманка, у которой голова была затуманена граммом-другим коки.

С почти маниакальным радушием нас приветствовала девочка лет двенадцати в пончо и сомбреро.

– Столик на двоих, – сказал Крис, бешено вертя головой и оглядываясь по сторонам, как будто искал кого-то.

Нас провели к столику по засыпанному опилками полу. Кто-то окликнул меня: «Рейчел, Рейчел!»

– Рейчел! – голос приближался. Наконец-то я определила, откуда он исходит. Оглянувшись, я столкнулась нос к носу с Хелен. На ней была красная легкая блузочка, очень короткая юбка, а на шее, на тесемке, болталось сомбреро. В руках она держала поднос.

– Ты что здесь делаешь? – спросила она.

– Нет, это ты что здесь делаешь?

– Я здесь работаю, – просто ответила Хелен. И тогда мне все стало ясно.

– Так это и есть твой «Мекссс»? – спросила я.

– Некоторые называют это клубом «Мекссс», – Хелен бросила тревожный взгляд на девочку-маньячку, которая, между тем, продолжала улыбаться: то Хелен, то мне, то Крису, и с такой интенсивностью, что казалось, вот-вот взорвется. – Это ко мне, – она отобрала у девочки меню. – Я их сама посажу. Только не думайте, что будет много бесплатной выпивки, – бросила она нам через плечо, виляя своей аккуратной попкой между нагрузившимися текилой посетителями.

– Садитесь сюда, – она швырнула меню на шаткий деревянный столик со столешницей размером с альбомную обложку. Через несколько секунд мои ладони уже были в занозах. – Надо пойти отнести этим козлам выпивку, – объяснила Хелен, кивнув на большую компанию очень пьяных парней за соседним столиком. – Скоро вернусь.

Мы с Крисом посмотрели друг на друга. Он улыбнулся. Я – нет.

– Ты знал, что Хелен здесь работает? – срывающимся голосом спросила я.

– Что? – переспросил он, пытаясь перекричать шум.

– Ты знал, что Хелен здесь работает? – прокричала я, уже не слишком скрывая свою злость.

– Нет, – он широко раскрыл глаза, – понятия не имел.

Я ему не поверила.

Я просто ненавидела его. Он вовсе не хотел встречаться со мной. Я была просто ступенькой на пути к кому-то другому. К кому-то, кто не был мною.

Хелен вернулась примерно через полчаса.

– Адьос, амебас! – поприветствовала она нас. – Мы обязаны это говорить, – пояснила она, презрительно скривив губы, – для колорита. Ну, что будете заказывать? – по-деловому спросила она.

В меню была обычная мексиканская мешанина с непременными бобами.

– Что ты нам посоветуешь? – спросил Крис.

– Вообще-то, я бы посоветовала вам пойти куда-нибудь в другое место, – ответила она. – У нас здесь паршиво кормят. Они, пожалуй, должны еще приплачивать тем, кто это ест. Конечно, если вы любите риск… Я тут как-то съела буррито – так чуть концы не отдала. Так что если у вас нет намерений покончить с собой, идите куда-нибудь в другое место. Тут, через дорогу, – очень милый итальянский ресторанчик.

Я уже почти встала, но Крис рассмеялся и сказал:

– Нет, раз уж мы пришли, то, пожалуй, останемся.

Итак, я мрачно заказала пережаренные бобы с… пережаренными бобами.

– И еще одни пережаренные бобы? – спросила Хелен, навострив свой карандаш.

– А, давай! – махнула я рукой. – Теперь все равно.

– Ладно, – прощебетала она, отходя от столика, – мучас грациас, амебас! Ах да! – она вернулась. – Что вы будете пить? Могу украсть для вас немного текилы – она такая дешевая и отвратительная, что хозяин не возражает, что мы воруем понемногу. Правда, от нее можно ослепнуть. Очень сожалею, но если меня поймают на воровстве пива, вышибут с работы в два счета.

– Э-э… Да нет, Хелен, спасибо, – я готова была просто умереть от стыда. – Но мне диетическую кока-колу.

Она уставилась на меня, как будто увидела привидение.

– Диетическую? Просто диетическую колу? Нет, ну послушай, текила на самом деле на так уж плоха, от нее может случиться легкий приступ шизофрении, но это же потом пройдет!

– Спасибо, Хелен, – пробормотала я. – Но мне вполне хватит диетической колы.

– Ладно, – растерянно кивнула Хелен. – А тебе? – она повернулась к Крису.

– То же самое, – спокойно ответил он.

– Но почему? – вскричала она, потеряв терпение, – Ведь вы же наркоманы, а не алкоголики!

Все вокруг, включая, видимо, посетителей итальянского ресторанчика через дорогу, повернули головы и посмотрели на нас.

– Ну? – казалось, спрашивали их глаза. – Так почему вы не хотите выпить? Что плохого в том, чтобы пропустить стаканчик? Вы же от этого не станете алкоголиками.

Но, пожалуй, сейчас было не время вставать на стул и рассказывать им про опасность приобрести другие пристрастия.

– Нет, правда, Хелен, – Крис заговорил по-хозяйски. – Спасибо, что любезно предложила нам текилу, но не надо.

Она ушла, а мы с Крисом долго сидели молча. У меня было очень подавленное настроение. Я подозревала, что и у Криса оно не лучше. Наконец мне стало неловко молчать дальше. Наше поведение сильно контрастировало с пронзительными воплями и пьяными криками людей вокруг нас. Казалось, весь мир веселится, кроме нас – больших любителей диетической колы. Я ненавидела себя, ненавидела его, я ненавидела все на свете зато, что не могла позволить себе напиться. Или, в идеале, нанюхаться коки. Я еще слишком молода, чтобы вот так взять и выключить себя из жизни, с горечью подумала я. Всю жизнь я страдала от одиночества, но только теперь почувствовала, что такое быть по-настоящему одинокой.