Текст книги "Каникулы Рейчел"

68

Всякий раз, как Нола заставала меня за разговором с каким-нибудь мужчиной, она тут же все расстраивала, шепнув ему: «С ней лучше не связываться, она сумасшедшая, чуть концы не отдала, только пару недель, как оклемалась», и буквально оттаскивала меня в сторону. Зато она познакомила меня с кучей женщин – бывших наркоманок, от которых я поначалу очень уставала.

Но шли недели, и, как и в Клойстерсе, я постепенно привязалась к своим товарищам по несчастью. Я подружилась и с некоторыми анонимными наркоманками. Например, с Джини, хорошенькой изящной девушкой, которая проводила собрание в Клойстерсе в тот вечер, когда я впервые нашла в себе силы признать свою наркоманию. А еще я теперь приятельствовала с дымящей, как паровоз, женщиной-мясником (это был ее способ заработать на жизнь, а не хобби) с жутковатым именем Глотка.

– Не удивительно, что я стала наркоманкой, – сказала Глотка, когда нас познакомили. – С таким-то имечком. – И она зашлась кашлем. – Боже праведный, – она перевела дух и вытерла выступившие слезы. – Дайте-ка мне мои сигареты.

Через некоторое время я обнаружила, что привыкла ходить на собрание почти каждый день.

– Может быть, это чересчур? – спросила я Нолу.

– Да нет же, – ответила она, и, честно говоря, я ничуть не сомневалась в ее ответе. – Ты же принимала наркотики каждый день, так почему бы не посещать собрания каждый день? Это же не навсегда, а только пока тебе не станет лучше.

– Но все-таки, – я поежилась, – может быть, мне поискать работу? Мне как-то неловко, что я не работаю.

– Ничего в этом нет такого, – фыркнула она, как будто сама мысль о какой-то неловкости была ей ужасно смешна. – Зачем тебе работать? Грейся на солнышке, загорай. Наслаждайся жизнью, девочка.

– Но…

– И потом, что ты, собственно, собиралась делать? Ты ведь даже не знаешь пока, чем хочешь заниматься в жизни, – она произнесла это так, как будто тут есть чем гордиться. – Тебе еще предстоит понять это. Ты ведь получаешь пособие?

Я кивнула.

– Ну вот! – пропела она. – У тебя достаточно денег, чтобы выжить. Считай, что ты пока выздоравливаешь, ну, скажем, после тяжелого гриппа, после эмоционального гриппа. Так что пока… работай над загаром!

– И сколько же мне еще вот так жить? – взволнованно спросила я.

– Сколько надо будет, – легко ответила Нола. – Ну, ладно, ладно, – быстро добавила она, посмотрев на мою кислую физиономию. – В Клойстерсе сказали, что год, верно? Постарайся поправиться за год, сосредоточься на этом и увидишь, как все будет хорошо. Постарайся и запасись терпением.

Все это звучало очень убедительно, но на всякий случай я сказала маме с папой, что хотела бы подыскать работу. И целый шквал протестов с их стороны убедил меня в том, что, по крайней мере, еще некоторое время я могу послоняться без дела.

К моему большому удивлению, о наркотиках я думала далеко не так часто, как того опасалась. И еще я поняла, что мне так же весело с Нолой, Джини и Глоткой, как раньше с было с Бриджит. Мы вместе ходили на собрания, друг к другу в гости, в кино, по магазинам, загорали, – в общем, занимались всем тем, чем занимаются подруги, разве что не выпивали и не нюхали кокаин. С ними я могла чувствовать себя совершенно свободно, ведь они знали меня в худшие мои времена и не осуждали. На каждый постыдный факт моей биографии у них нашелся бы десяток собственных, не лучше.

Кроме собраний, я еще ходила на сеансы психотерапии по вторникам и пятницам. Мое сознание постепенно менялось. Я выдернула себя из болота предубеждений на свой счет, как будто освободилась из паутины. Величайшим для меня был день, когда я поняла, что из того факта, что у меня способная сестра, вовсе не следует, что сама я – тупая. Мой взгляд на собственное прошлое тоже переменился, когда психотерапевт изгнал из моего детства всякую мистику, подобно тому, как Джозефина в свое время убедила меня в том, что я вовсе не виновата в депрессии, которой страдала моя мать после рождения Анны. Мне постоянно внушали теперь, что я вовсе не была испорченным ребенком, плохой дочерью, плохим человеком.

Все было как в фотографии – очень медленно проявляющийся снимок. Мое изображение медленно наводили на резкость. И по мере того, как менялась я сама, все остальное тоже становилось на свои места. Например, я по-прежнему обожала шоколад и всякие вкусности, но дикие метания между голоданиями и приступами обжорства прошли как-то сами собой, без особых стараний с моей стороны.

Это вовсе не значило, что теперь у меня не случались черные дни. Конечно, случались. Моя жизнь не улучшалась равномерно по восходящей. Я делала два шага вперед – и шаг назад. Бывали моменты, когда мне просто хотелось отключиться, сбежать от действительности, но беспощадное сознание возвращало меня обратно. «Ничего страшного, – говорила я себе, – я просто устала от собственных эмоций».

Я уже не говорю о тех днях, когда на меня обрушивалась горечь от сознания, что столько лет потеряно зря. Меня терзало невыносимое чувство вины за все те неприятности, которые я причинила многим людям, но Нола убедила меня, что как только мне станет лучше, я сумею все им возместить. Впрочем, такая перспектива мне тоже не слишком нравилась. Все это напоминало катание с американских гор, потому что случались еще и такие дни, когда меня опять охватывал гнев: почему именно я вытащила эту короткую спичку – стала наркоманкой?

Во мне бурлили самые разные эмоции, так что без собраний я бы не выжила. Нола и все остальные успокаивали, подбадривали, утешали, воодушевляли. Что бы я ни переживала, они переживали это вместе со мной. И все время повторяли:

– Мы это проходили, и сейчас у нас все хорошо.

Подруги оказались просто незаменимы во время «войны стрингов», которая разразилась, как гром среди ясного неба. Я-то думала, что после исторического примирения у больничной постели мы с мамой больше никогда не поссоримся. И ошиблась. Очень сильно ошиблась. Вы даже не представляете себе, как я ошиблась!

Вот что случилось. Всякий знает, что когда сквозь одежду видна линия трусиков, это плохо. Никто не хочет демонстрировать свои трусы, просвечивающие сквозь облегающие брюки. И всем известно, что выходов два – либо вообще не носить трусиков, либо носить трусики-стринги. Это известно буквально всем.

И если ты носишь стринги, это вовсе не значит, что ты шлюха или стриптизерша. Наоборот, это свидетельствует о твоей крайней скромности. Но попробовали бы вы объяснить это моей матери!

В один прекрасный день она появилась у меня в комнате, расстроенная и озабоченная. Ей нужно было кое-что сказать мне. «Давай», – с энтузиазмом отозвалась я. Дрожащей рукой она протянула мне черный кружевной лоскуток.

– Извини меня, – сказала она, повесив голову. – Просто не знаю, как это вышло, должно быть, стиральная машина… Трусики растянулись или, наоборот, сели…

Я осмотрела трусики, обнаружила, что это стринги, и сказала, что с ними все в порядке.

– Ничего с ними не случилось, – успокоила я маму.

– Но они испорчены! – не соглашалась она.

– Да нет же! – повторила я.

– Но их теперь нельзя носить, – сказала мама, глядя на меня, как на сумасшедшую.

– Они в отличной форме, – пошутила я.

– Посмотри! – она поднесла их к свету. – Это не может прикрыть даже задницу муравья! – она показала на переднюю часть трусиков. – А это, – она указала на тонкую веревочку-стринг, которой, собственно, трусики и были обязаны своим названием, – это, я вообще не понимаю, для чего служит. Что меня удивляет, – доверительно сообщила мне она, – так это то, что они вытянулись так равномерно, в такую изящную прямую ниточку.

– Да нет, ты не понимаешь, – терпеливо объяснила я. – Вот это – не там, где зад, а наоборот. А эта изящная веревочка – как раз там, где зад.

Она уставилась на меня, видимо, начиная понимать, в чем дело. Потом ее рот стал судорожно открываться и закрываться, а лицо приобрело густобагровый оттенок. Она даже отстранилась от меня, как будто я была заразная. И, наконец, истошно заорала:

– Ты, наглая шлюха! Может быть, в Нью-Йорке такое и носят, но ты сейчас не в Нью-Йорке, так что, будь любезна, пока ты в моем доме, прикрывай зад, как положено христианке!.

Я почувствовала, что мною овладевает прежний страх. Меня всегда трясло и тошнило от крика и ссор. Это ужасное чувство, как будто мир рушится. Я выскочила из комнаты, мечтая убить себя, маму, убежать за тридевять земель, куда-нибудь к морю, и, конечно, принять побольше наркотиков.

Но на этот раз, вместо того, чтобы ринуться в город на поиски Тьернана, я позвонила Ноле. И она приехала и повезла меня на очередное собрание. И там она и остальные успокоили меня. Они сказали мне, что совершенно естественно, что я так расстроена, убедили, что я переживу это, что это скоро пройдет. Естественно, сначала я им не поверила. Но сейчас я хотела лишь наркотиков.

– Разумеется, тебе этого хочется, – сказала Глотка, прокашлявшись и закурив новую сигарету. – Ты еще никогда не переживала ничего неприятного без их помощи.

– Все предельно просто, – успокоила меня Нола. – Тебе нужно всего лишь научиться по-новому на все реагировать.

Я не удержалась от улыбки. Она просто пугала меня своим позитивным подходом.

– Но это же так трудно, – сказала я.

– Вовсе нет, – пропела Нола. – Просто это ново для тебя. Тренируйся.

– Я уйду из дома, – заявила я.

– Э, нет, – они вскинули головы, протестуя. – Ссоры – это часть жизни, и надо привыкнуть и к ним тоже.

– У меня уже никогда не будет нормальных отношений с мамой, – хмуро отозвалась я.

Я была почти разочарована, когда меньше чем через день инцидент с трусиками был начисто забыт.

– Следующую стычку с ней ты перенесешь еще легче, – заверила меня Джини.

Очень скоро с каким-то мстительным удовлетворением я поняла, что она была права.

Время шло, как это с ним обычно бывает, но я не срывалась. Я теперь совсем по-другому себя чувствовала. Лучше, спокойнее. Единственным дурным знаком было то, что моя ненависть к Люку и Бриджит так и не проходила. Я не могла объяснить себе, почему. Ведь бог свидетель, все, что они обо мне говорили в Клойстерсе. было правдой. Но всякий раз, как мне случалось подумать об их приезде, мною овладевала ярость.

Во всем остальном моя жизнь стала значительно лучше. Мне больше не приходилось делать ничего, что вызывало бы во мне отвращение, например, воровать деньги или занимать их, не собираясь потом отдавать, или отлынивать от работы, потому что у меня не было сил туда идти, или ложится в постель с каким-нибудь козлом, к которому я бы и близко не подошла в здравом уме. Я больше не просыпалась со стыдом за свое поведение накануне вечером. У меня снова появилось чувство собственного достоинства.

Я не терзалась постоянными мыслями о том, когда же снова что-нибудь приму, или где мне достать то, что надо принять. Мне больше не приходилось беспрерывно лгать. Наркотики выстроили стену между мною и всеми остальными. Стену недоверия, лжи, бесчестья. Теперь, разговаривая с людьми, я, по крайней мере, могла смотреть им в глаза, потому что мне было нечего скрывать.

Меня больше не терзало странное, неопределенное, выворачивающее наизнанку беспокойство. И все потому, что я никому не доставляла неприятностей, никого не подводила, ни с кем не вела себя нечестно и гадко. Со мной больше не случалось ужасающих депрессий, терзавших меня раньше целыми ночами.

– Это естественно, – кивнула Нола. – Ты перестала вводить в свой организм мощные депрессанты. Конечно, ты чувствуешь себя лучше.

Если бы раньше кто-нибудь застал меня за теми занятиями, каким я предавалась сейчас, я бы, наверно, со стыда сгорела, а теперь они доставляли мне огромную радость. Навестить свою подругу в мясной лавке, приготовить обед на всю семью, прогуляться вдоль берега моря. Оказалось, самые простые вещи доставляют столько радости! Теперь, как и в первые дни пребывания в Клойстерсе, мне часто приходило на ум «Пришествие» Патрика Каваны: «Мы слишком многое испробовали, и в такую широкую щель уже не проникнет чудо».

Еще я научилось быть верной своим друзьям. Мне пришлось научиться, ведь рядом всегда была Хелен. Всякий раз, как мне звонил кто-нибудь из Анонимных Наркоманов, и к телефону подходила Хелен, она громко кричала: «Рейчел, это кто-то из твоих подружек-неудачниц, из твоих психов».

В своей прежней жизни я бы, поддавшись Хелен, или кому угодно другому, тут же прервала всякие контакты с Анонимными Наркоманами. Но теперь все было по-другому. Иногда, в ответ на ее издевки, я, шутки ради, вкрадчиво спрашивала ее:

– Ты так боишься их, Хелен? А почему ты так их боишься?

Однажды Хелен в городе случайно столкнулась со мной и Нолой.

– Вы и есть Нола? – воскликнула она. – Но вы выглядите совершенно…

Нола выжидательно приподняла бровь и стала от этого еще ослепительнее.

– Вы выглядите нормальной! – ляпнула Хелен. – Даже больше, чем нормальной. Вы прекрасно выглядите. Ваши волосы, одежда…

– Это еще что, девочка! – пропела Нола. – Посмотрела бы ты на мою машину.

– И на ее мужа, – с гордостью добавила я.

Я никогда не встречала на собраниях Криса. В конце концов, я перестала бояться этой встречи. Я вообще забыла о нем.

И вот однажды вечером ко мне подошла Хелен. Ей было не по себе. Она явно нервничала, и я сразу же заволновалась. Хелен никогда не бывало не по себе, и она никогда не нервничала.

– Что? – рявкнула я.

– Мне надо кое-что тебе сказать, – робко начала она.

– Я чувствую, – почти крикнула я. – Это заметно.

– Обещай, что не будешь злиться, – попросила она.

Я уже не сомневалась, что случилось нечто ужасное.

– Обещаю, – солгала я.

– У меня новый любовник, – потупившись, сообщила она.

Меня чуть не стошнило. Мне он был больше не нужен, но мне вовсе не хотелось, чтобы он трахался с моей сестрой. Я не забыла, что на меня у него не стоял.

– И ты знаешь его, – сказала она. Еще как знаю!

– Вы вместе были в дурдоме. Я знаю.

– Мне известно, что ему нельзя ни с кем встречаться целый год после того, как он покончил с выпивкой, но я просто с ума по нему схожу, – заголосила она. – Ничего не могу с собой поделать.

– Не с выпивкой, а с наркотиками, – машинально поправила ее я, находясь в каком-то оцепенении.

– Что?

– Крис лечился от наркомании, а не от алкоголизма, – ответила я, сама не зная, зачем все это ей объясняю.

– Какой Крис?

– Крис Хатчинсон, твой… – я заставила себя это выговорить, – твой парень.

– Да нет, – она была по-настоящему изумлена. – Моего парня зовут Барри Кортни.

– Барри? – пробормотала я. – Какой Барри?

– Ну, вы в дурдоме еще называли его юным Барри. Но он никакой не юный, – заявила она. – Он мужчина, и в этом смысле вполне меня устраивает.

– О господи, – обессиленно произнесла я.

– А что ты там несла про какого-то Криса? – требовательно спросила Хелен. – А-а, Крис! – вспомнила она. – Это тот, который отказался заниматься анальным сексом?

– Ага, – я внимательно наблюдала за ней. Я почувствовала, что между ними все-таки что-то было. – Он предлагал тебе встречаться? – спросила я. – Только не ври мне, а не то я скажу психологу Барри, что у него связь, и ему придется порвать с тобой.

На ее лице отразилась тяжелая внутренняя борьба.

– Один раз предлагал, – призналась она. – Это было сто лет назад. Он заявился в клуб «Мекссс» под кайфом. Я ему отказала, – поспешно добавила она.

– Почему? – спросила я, приготовясь к тому, что будет очень больно, но, к своему большому удивлению, не испытала абсолютно ничего.

– Да потому, что он придурок, – пожала плечами Хелен. – И выдает первой встречной всю эту муру типа «ты особенная, не такая, как все…». Меня не проведешь. К тому же, я бы все равно не стала встречаться ни с кем, с кем у тебя что-то было или на кого ты положила глаз.

– А почему ты мне не рассказала? – спросила я, уязвленная.

– Ну, у тебя как раз был срыв, и ты чуть концы не отдала, в общем, я подумала, что тебе лучше не знать, – объяснила она.

Я вынуждена была признать, что она поступила правильно – на тот момент. А теперь я это переживу.

69

Осень пролетела мимо. Похолодало, наступала зима. Кое-что изменилось. Я обнаружила, что больше не злюсь на Люка и Бриджит. Я не могла бы точно сказать, в какой именно момент злость у меня прошла. Ведь любовь к ближнему и прощение не разбудят тебя среди ночи, не сыграют туш у тебя в голове, как это делают ненависть и жажда мщения. И не будешь ты лежать без сна в пять утра, представляя себе снова и снова, как подойдешь к тем, кого любишь, и, наконец, пожмешь им руку, и скажешь, и скажешь, и скажешь… «Прости меня», нет, погодите-ка, ты скажешь: «Пожалуйста, прости меня» (ну да, так гораздо убедительнее). Итак, ты не лежишь и не воображаешь, как, сказав эти слова, ты тепло улыбнешься. А на прощанье спросишь: «Может быть, мы сможем остаться друзьями?» От нежности и других добрых чувств не стискивают зубы, они не оставляют во рту противного привкуса.

Я впервые осознала, как была эгоистична. Как ужасно, наверно, было Бриджит и Люку жить со мной, существовать в том хаосе, который я вокруг себя создавала. Мне стало невыносимо жаль их за все неприятности и волнения, которые я им причинила. Бедная Бриджит, бедный Люк! Я плакала и плакала. И впервые в жизни – не о себе. С ужасающей ясностью я поняла, каким испытанием для них было сесть в самолет, приехать в Клойстерс и сказать то, что они сказали. Разумеется, Джозефина и Нола до посинения твердили мне об этом, но до сих пор я была не готова воспринять их слова.

Никогда я не признала бы себя наркоманкой, если бы Люк и Бриджит не сказали мне тогда правду в лицо. И теперь я была им благодарна. Я вспомнила ту последнюю сцену с Люком у меня дома. Теперь я вполне понимала его ярость. Это было как раз после выходных. В субботу мы с ним пошли на вечеринку, и пока Люк беседовал о музыке с приятелем Ани, я забрела на кухню. Что-то я искала, вернее сказать, я искала хоть что-нибудь. Мне было очень тоскливо. В прихожей я столкнулась с Дэвидом, приятелем Джессики. Он направлялся в ванную с маленьким пакетиком коки и пригласил меня присоединиться.

Мне бы очень хотелось воздержаться от порошка, потому что Люк болезненно реагировал на это. Но дорожка задаром – отказаться было выше моих сил. К тому же, мне польстило, что Дэвид был так дружелюбен со мной.

– Ага, спасибо, – сказала я, нырнув за ним в ванную.

Потом я вернулась к Люку.

– Детка, где ты была? – спросил он, обняв меня за талию.

– Да так, – фыркнула я, – болтала с народом. Мне казалось, что я успешно скрывала эйфорию, прячась за своими длинными волосами. Но Люк притянул меня к себе, увидел мое лицо и все сразу понял. У него даже зрачки сузились от гнева и чего-то еще… может, разочарования?

– Ты принимала наркотики, – процедил он.

– Нет, – я сделала невинные глаза.

– Не ври мне, черт подери, – сказал он мне и отстранился.

Пораженная, я смотрела, как он схватил свою куртку и быстро вышел из квартиры. Какие-то несколько секунд я думала: пусть идет. Тогда я смогу оторваться, и никто не будет стоять у меня над душой. Но у нас в последнее время были такие напряженные отношения, что я побоялась рисковать. И побежала за ним на улицу.

– Прости меня! Мне очень жаль! – выдохнула я, догнав его. – Всего одна дорожка, я больше не буду.

Он повернулся ко мне, и я увидела, что его лицо искажено гневом и болью.

– Ты все время говоришь, что больше не будешь! – закричал он, выдыхая пар в морозный февральский воздух. – Но ты сама прекрасно знаешь, что будешь!

– Но мне действительно очень жаль, – протестовала я. И правда, в тот момент мне было очень жаль. И всегда бывало, когда он сердился на меня. Он больше всего был нужен мне именно тогда, когда я чувствовала, что вот-вот потеряю его.

– Эх, Рейчел, – устало простонал он.

– Послушай, ну успокойся, пойдем домой, ляжем в постель.

Я знала, что он не сможет отказать мне, что хороший секс быстро его успокоит. Но на этот раз, когда мы легли в постель, он и пальцем до меня не дотронулся.

На следующий день он снова был милым и ласковым, как обычно, и я поняла, что он простил меня. Он всегда меня прощал. И все-таки я чувствовала себя очень подавленной. Как будто приняла вчера добрые два грамма, а не всего одну дорожку. После нескольких таблеток валиума я несколько отупела, как будто завернулась в теплый, мягкий кокон.

Весь воскресный вечер мы провели дома: лежали на диване и смотрели видик. И вдруг, откуда ни возьмись, у меня в голове возникла картина: я втягиваю чудесную, длинную дорожку коки. Я тут же поняла, что Люк меня достал.

Я слезла с дивана и попыталась успокоиться. Воскресный вечер. Я совсем неплохо провожу время. Нет никакой необходимости никуда выходить. Но уже невозможно было избавиться от острого желания нюхнуть… Мне нужно было выйти. Мне необходимо было вдохнуть чудесный, горьковатый, холодящий порошок. Срочно! Я пыталась с этим бороться, но это было непреодолимо.

– Люк, – сказала я, и голос у меня дрогнул.

– Что, детка? – он блаженно улыбнулся мне.

– По-моему, мне лучше пойти домой, – с трудом выговорила я.

Улыбка сразу исчезла с его лица, он сурово посмотрел на меня:

– Почему?

– Потому что… – я замялась. Хотела сказать, что плохо себя чувствую, но вспомнила, что когда сделала так в последний раз, он оставил меня у себя и стал ухаживать за мной. Наливал грелки, чтобы положить на мой якобы больной живот, заставлял меня жевать имбирь от выдуманной тошноты.

– Мне завтра очень рано вставать, и я не хочу тебя беспокоить, – выдавила я.

– Во сколько?

– В шесть утра.

– Это нормально, – сказал он. – Мне полезно иногда придти на работу пораньше.

О нет! Ну почему он такой славный, черт возьми! Как же мне улизнуть?

– И еще, я не захватила с собой чистых трусиков, – предприняла я последнюю отчаянную попытку. У меня было такое чувство, что я попала в капкан, и оно все усиливалось.

– Но ты можешь заехать за ними перед работой, – с нажимом ответил он.

– Ты забыл, что мне рано вставать, – меня охватила паника. Мне казалось, что комната сужается, и стены надвигаются на меня. Я встала и бочком начала пробираться к двери.

– Нет, погоди-ка, – он как-то странно на меня смотрел. – Тебе повезло: ты забыла одни свои трусики здесь, а я их выстирал. Люк-прачка спасает положение, – мрачно заключил он.

Я чуть не завыла. На лбу у меня выступили капли пота.

– Послушай. Люк, – я уже не могла остановиться. – Сегодня я у тебя не остаюсь, и все.

У него был обиженный взгляд. И одновременно суровый.

– Мне очень жаль, – в отчаянии сказала я. – Мне нужен какой-то простор, какая-то свобода…

– Ты только скажи мне, почему ты уходишь, – взмолился он. – Пять минут назад ты была всем довольна. В чем же дело? Фильм не нравится?

– Нет.

– Я что-нибудь не так сделал? – спросил он с некоторым сарказмом. – Или я чего-то не сделал?

– Да нет, Люк, – быстро ответила я. – Ты замечательный, дело не в тебе, а во мне.

По его обиженному, злому лицу я поняла, что мои слова упали на бесплодную каменистую почву непонимания. Но мне было уже все равно. Я уже мысленно торговалась с Уэйном.

– Я позвоню тебе завтра, – выпалила я. – Извини.

Я выскочила за дверь, и сразу испытала огромное облегчение, которое совершенно заглушило чувство вины. Через десять минут я нашла Уэйна и попросила у него целый грамм.

– Отпусти в кредит, – смущенно усмехнулась я. – Через неделю я буду при деньгах.

– Мне-то какое дело! – пожал он плечами. – Знаешь, как говорят: «Извините, в кредит не отпускаем, а то потом некоторые обижаются, получив пулю в лоб».

Я послушно хихикнула, подумав: «Вот гад!»

Наконец мне удалось уговорить его дать мне четверть грамма. Этого было вполне достаточно, чтобы снять теперешнюю удушливую тоску и привести меня в состояние эйфории.

Когда я вернулась из уборной, Уэйна уже не было. Я с тревогой заметила, что бар быстро пустеет. Все, кого я хоть чуть-чуть знала, ушли. Но ведь еще только час ночи!

– Куда же вы? – заволновалась я, надеясь напроситься на приглашение.

– Сегодня воскресенье, – отвечали они. – Завтра утром на работу.

На работу? То есть они идут не на какую-нибудь вечеринку, а домой, спать? Очень скоро я осталась совсем одна, взвинченная и возбужденная, и мне даже не с кем было разделить свою эйфорию. Я попыталась улыбкой завоевать расположение оставшихся, но ни от кого не дождалась дружелюбного взгляда. И тогда снова навалился мой обычный страх. У меня не было ни денег, ни наркотиков, ни друзей. И мне очень не хотелось идти домой.

Но, в конце концов, пришлось. Некому было угостить меня выпивкой или одолжить мне денег. А ведь я просила и, получив несколько отказов, униженно отползла. Придя домой, я легла в постель, но голова моя жужжала, как бензопила, и неслась по кругу, как гоночный автомобиль. Так что, приняв три таблетки снотворного, я решила написать стихотворение. Мне хотелось творить, я чувствовала себя необыкновенно одаренной. И даже после этого мне не удалось заснуть, так что пришлось принять еще пару таблеток.

К тому времени весь кайф уже прошел, в голове стоял какой-то тяжелый гул. Меня охватил панический страх. Когда же это кончится? А вдруг никогда? Ужас все нарастал и нарастал. Мои мысли сосредоточились на том, что на следующий день мне на работу. Сердце болезненно сжалось. Мне и в самом деле надо было идти на работу. В последнее время я столько сачковала, что больше было нельзя. Опаздывать тоже нельзя, и ошибок больше совершать нельзя. И для этого мне надо было срочно уснуть. Но я не могла уснуть! В полном отчаянии я высыпала остатки снотворных таблеток себе на ладонь и отправила их в рот.

Голоса, резкий свет, кровать, словно подпрыгивающая подо мною, какие-то сирены, снова голоса, снова содрогающаяся кровать, яркая белизна, странный стерильный запах.

– Вот дура проклятая! – сказал незнакомый голос.

«Кто это?» – с удивлением подумала я.

Какие-то гудки, топот, металлическое позвякивание, грубая рука на моем подбородке, силой разжимающая мне челюсти, вкус пластмассы, что-то твердое в горле. Давясь, пытаясь приподняться, но безуспешно, потому что меня тут же снова прижимали к койке, отрыгивая, корчась в конвульсиях, я успела подумать: «Господи, сделай так, чтобы это кончилось!»

Меньше чем через двадцать четыре часа я была уже дома, в своей квартире. И обнаружила там Маргарет и Пола, которые прилетели из Чикаго, чтобы забрать меня в реабилитационный центр в Ирландию. Я никак не могла понять, из-за чего подняли такой шум. Если не считать того, что мне наставили синяков, а горло саднило, как будто я проглотила опасную бритву, и того, что я в любой момент могла умереть от обезвоживания, все было в порядке. Можно сказать, отлично. Это было всего лишь досадное недоразумение, о котором я намеревалась поскорее забыть.

Потом, на мое удивление, явился Люк. Черт! Как я ругала себя за то, что сбежала от него и нанюхалась коки в воскресенье вечером! Он, должно быть, прослышал про все это, и про промывание желудка в том числе.

– Привет, – волнуясь, воскликнула я. – А почему ты не на работе? Проходи и познакомься с моей сестрицей-подлизой Маргарет и ее мужем Полом.

Он вежливо пожал руки Маргарет и Полу, но лицо у него было мрачное и какое-то опрокинутое. Стараясь поднять ему настроение, я как можно забавнее рассказала историю о том, как очнулась в «Маунт Соломон» и как меня чуть не вывернули наизнанку. Он крепко схватил меня за руку и сказал:

– Можно тебя на минутку?

Он больно сжимал мне руку, и, к тому же, у него был какой-то безумный взгляд. Я даже испугалась.

– Как ты можешь шутить на эту тему? – гневно спросил он, захлопнув за нами дверь моей спальни.

– Относись к этому полегче, – вымученно засмеялась я. Честно говоря, у меня немного отлегло от сердца: кажется, он не собирался наезжать на меня за то, что я нюхала коку в воскресенье.

– Ты чуть не умерла, дура несчастная! – выплюнул он мне в лицо. – Подумала бы о том, как мы все волнуемся, и не только сейчас – давным-давно! Подумала бы о бедной Бриджит! А ты еще смеешься и шутишь!

– Расслабься наконец, а? – с досадой проговорила я. – Это была случайность!

– Ты просто сумасшедшая, Рейчел, ты, точно, сумасшедшая! – еще больше разъярился он. – Тебя лечить надо! По-настоящему!

– Куда делось твое чувство юмора? – удивилась я. – Ты стал совсем как Бриджит.

– Я даже отвечать тебе не собираюсь! Бриджит сказала, что ты ложишься в реабилитационный центр, – несколько смягчился он. – Думаю, это хорошая идея.

– Ты в своем уме? – я истерически расхохоталась. – Я? Ложусь в реабилитационный центр? Сдохнуть можно! И потом, я же не могу уехать от тебя, – интимно улыбнулась я, чтобы напомнить ему о нашей близости. – Ты же мой парень.

Он посмотрел на меня долгим и твердым взглядом.

– Уже нет, – ответил он наконец.

– Что… Что? – я похолодела. Ему и раньше случалось злиться на меня, но он никогда не пытался со мной порвать.

– Все кончено, – сказал он, – ты невыносима, и дай тебе бог когда-нибудь выправиться.

– У тебя кто-то появился? – в ужасе произнесла я.

– Не говори глупостей, – зло ответил он.

– Тогда почему? – я просто не могла поверить, что мы с ним действительно ведем этот разговор.

– Потому что ты вовсе не такая, какой я тебя считал, – ответил он.

– Это все из-за того, что я нюхала коку в воскресенье? – я заставила себя проглотить обиду и спросить о том, о чем не спрашивают.

– В воскресенье? – безжалостно засмеялся он. – А почему ты вспомнила именно воскресенье? Но ты права, это действительно связано с наркотиками. У тебя с этим серьезные проблемы и тебе нужна помощь. Я сделал все, что мог: я убеждал тебя перестать, я пытался заставить тебя остановиться, но… я больше не могу, я устал.

И на какую-то секунду я поняла, что он действительно выглядит очень усталым. Каким-то бледным, жалким.

– Ты удивительная девушка во многих отношениях, но ты доставляешь слишком много неприятностей. Все твои достоинства не стоят этого. Ты неуправляема, я не могу с тобой справиться.

– Э, нет! – я решила, что не позволю так собой манипулировать. – Можешь со мной порвать, если ты так решил, но не смей обвинять во всем меня!

– Боже мой! – зло произнес он. – К тебе просто не пробиться.

Он повернулся и пошел.

– Ты все преувеличиваешь. Люк, – умоляюще сказала я, пытаясь схватить его за руку. Я же знала, как сильно ему нравлюсь, я всегда могла убедить его в чем угодно, прикоснувшись к нему.

– Отстань от меня, Рейчел, – он сердито оттолкнул мою руку. – Ты мне отвратительна. Ты невыносима, просто невыносима. – И он вышел в прихожую.

– Как ты можешь поступать со мной так жестоко? – завопила я, бросившись за ним.

– Пока. Рейчел, – сказал он и захлопнул за собой входную дверь.