Текст книги "Понемногу о многом (сборник)"

Мария

В дни отчаяния, которые, как череда бесконечных осенних дождей, унылой пеленой окутывают мысли, когда умирает надежда, и молитва бежит от замерзающего сердца, я вспоминаю маленькую подвижную женщину преклонных лет.

Мария, так звали эту женщину, неизменно появлялась на пороге моего дома с наступлением грибной поры в течение ряда лет. Каждый раз она приносила очень тяжелые сумки.

– Вот, матушка, слава Богу, этот год грибной. Вот я тебе грибочков принесла. Тебе-то когда, с детишками, с ними возишься. Я уж тебе их приготовила. А то пост настанет, надо что-то есть, – говорила она быстрым голосом, вытаскивая из сумок банки с маринованными грибами.

Мне было неловко за то, что пожилая женщина носила такие тяжелые сумки на довольно большое расстояние. Но то искреннее чувство заботы о семье священника, с которым она это делала, вызывали в моем сердце теплое чувство благодарности. Насколько надо любить самого Господина, чтобы с такой любовью и почтением относиться к его слуге.

На мое предложение угостить её чаем, Мария, как правило, отказывалась:

– Прости меня, матушка. Спасибо тебе большое, но не могу. Я только что с дачи, с Калинино приехала. Мне ж домой надо, а то дед у меня там один. Голодный теперь. Беда мне с ним – безбожник. Страшный безбожник. Я правило читать, а он – телевизор. Да на всю громкость. Я уж и в церковь от него потихонечку хожу, а то матерится: что пошла, богомолка? Много выпросила? Страшно, матушка. Жалко его.

Пробовала уговаривать:

– Разве можно так против Бога!? Ты бы покаялся. А он только ругается. Вы уж помолитесь за него. Может, Бог даст, образумится.

В очередной свой приход Мария всё-таки осталась попить чаю. Пока я грела чайник и накрывала на стол, она делилась со мной своими дачными проблемами, сетовала на мужа, который никак не хотел примириться с Богом, и вдруг неожиданно застенчиво спросила:

– Матушка, ты вот скажи, может я неправильно поступила? Может, так не надо было делать? На меня вот тут напала такая тоска, такое уныние. Я молиться. Не идёт молитва. А на сердце так тяжело. Тогда я схватила веник. Не поддамся, – говорю я, – тебе, рогатый!

А сама читаю молитвы и веником его, веником: «Пошёл прочь из моего дома, вражина».

Я не знала, что ответить Марии. Я рассказывала ей что-то из жития святых, а сама смотрела на неё и удивлялась её по-детски простой и чистой вере.

Некоторое время спустя мужа Марии приковала к постели тяжелая болезнь. Мария заботливо ухаживала за ним, а он просил у неё прощение за все обиды, которые причинил ей.

Ушёл из жизни супруг Марии, примирившись с Богом, раскаявшись и приобщившись даров Святого Причастия, что для Марии явилось большим утешением.

Бывают дни, когда от обрушившихся на тебя напастей на сердце станет так безрадостно, так тяжело, что опускаются руки, не идёт молитва.

И кажется, нет конца череде беспросветных унылых дней. В такие дни я вспоминаю Марию. Маленькую худенькую женщину, которая вооружившись молитвой и веником, бесстрашно пошла в бой против самого злейшего врага рода человеческого.

Я с улыбкой смотрю на веник. В голове появляется упрямая мысль, которая ярким лучом пробивает серую пелену, сковавшую сердце: «Врешь, рогатый. Не возьмёшь, не поддамся я тебе». Зажигаю перед образом свечу, и молитва радостно течёт, возвращая унылую душу к жизни: «Помяни, Господи, в милости Твоей всещедрой рабу Божию Марию и помилуй меня грешную…».

Заняться собственным расследованием строительства духовно-просветительского центра на территории бывшего городского кладбища и написать эту статью меня побудил звонок Марии Яковлевны.

– Вы читали статью в нашей местной газете «Храм на костях»? Я как прочитала, мне стало плохо – давление подскочило. У меня там папа похоронен. Всю войну прошел, от гангрены умер, а теперь его останки выкапывают. Неужели больше строить негде?

Как могла, успокоила пожилую женщину и пообещала помочь разобраться в том, что же все-таки происходит на строительстве духовно – просветительского центра. Я коренная жительница г. Борисоглебска. Школа № 5, в которой я училась, расположена рядом с территорией бывшего городского центрального кладбища. Среди учащихся нашей школы ходило предание, что есть потайной ход. Начинается он в подвале нашего учебного заведения, а заканчивается на кладбище. Подвал от нас был наглухо закрыт тяжелым амбарным замком, а вот кладбище… Заросшее старыми раскидистыми деревьями и молодой порослью, с мраморными величественными памятниками, каменными и деревянными крестами, печально склонившим голову ангелом – место жутковатое и таинственное. Да, это было именно то место, где мальчишки и самые отчаянные девчонки могли доказать свою смелость и найти потайной ход в подземный лабиринт. А может, если повезет, захороненные вместе с именитыми купцами сокровища. Но то ли в провалившихся от времени, то ли специально вскрытых кем – то склепах юными искателями приключений не были найдены ни сокровища, ни потайной ход. Из беседы с А.А. Вершковым (с конца 1970-х до сер. 80-х гг. председатель горисполкома г. Борисоглебска) я узнала – центральное городское кладбище было закрыто в 1959 году. К концу 70-х годов только небольшая часть захоронений была обихожена, в целом же, кладбище превратилось в заброшенное глухое место, обжитое любителями распития крепких напитков и людьми асоциального поведения. Горожане, вынужденные в вечерние часы проходить мимо него, переживали за свою безопасность. Также явной была угроза того, что случайный человек может заживо быть погребенным, провалившись в разрушенный от времени склеп. В администрацию города постоянно поступали письменные обращения борисоглебцев с просьбой навести порядок на территории старого кладбища.

А.А. Вершков и В.В. Балабаев, занимавший в то время должность первого секретаря горкома КПСС, приняли решение о сносе уже не действующего кладбища с дальнейшим размещением на освободившейся земле мемориального комплекса.

За два года до начала работ по возведению мемориала родственникам усопших, покоившихся на старом кладбище, было предложено перенести останки близких на новое кладбище в районе Юго-Восточного м-на, многие так и поступили. В 1984 году центральное кладбище города было снесено, осталась только небольшая часть захоронений. Во время проведения работ по сносу кладбища не удалось избежать случаев кощунственного отношения к останкам и расхищения памятников и надгробных плит. Хотя были приняты все меры для того, чтобы избежать подобные инциденты, и выставлены наряды милиции.

На фотографиях – надгробия и место, куда они были вывезены – старый карьер возле горгаза, ныне свалка мусора.

По проекту архитектора А.Г. Костюкова в 1985 г., к 40-летию Победы над фашизмом, состоялось торжественное открытие Аллеи славы с мемориальными плитами, на которых были высечены имена наших земляков, погибших в годы ВОВ. До конца этот проект так и не был реализован. На бумагах, хранящихся в архиве, остались и памятник летчикам, покоившимся на уже несуществующем кладбище, и архитектурный комплекс на его центральной части. Центральную часть в 90-е годы прошлого столетия заняли часовенные столбы. Я думаю, уместным будет сделать небольшое пояснение, в чем разница между часовней и часовенными столбами. Часовня, как правило, небольшое церковное строение, предназначенное не для литургии, а для богослужений суточного круга, в частности, часов. Часовенные столбы с иконой устанавливаются для моления мимо ходящих и едущих людей.

Вот так и исчезло старое кладбище «с глаз долой, из сердца…» – нет, только не из сердца. Исчезла видимая, материальная его часть, духовно-нравственная составляющая тяжелым вопросом легла на нашу совесть. Пустующий участок земли в самом центре города, с выросшими вокруг него торгово-развлекательными центрами, конечно же, не мог долго оставаться без внимания. 10 января 2015 года на общественных слушаниях было принято решение о размещении на территории бывшего кладбища духовно – просветительского комплекса. Вот тут-то и проснулась наша совесть, поднимая из своих глубин вопрос, на который когда-то так и не получила ответа, – а можно ли строить на костях? Читая эти слова, многие мне возразят. – Моя совесть чиста, я не сносила старое кладбище и открыто выступаю против того, что на останках усопших ведется строительство.

Ну, а где же наша совесть? Когда мы проезжаем, проходим мимо заброшенного еврейского кладбища по ул. Пешкова, мимо запущенного кладбища в Северном м-не? Мимо пытающегося удержать равновесие на краю песчаного карьера кладбища в Макуревке?

 
Стареет все, и все уносит время,
Но зрелища грустнее нет, когда
В заботах дня метущееся племя
Приют отцов сметает без следа.
Печальный вид! Железная ограда
Разрушена кощунственной рукой,
Немых могил задумчивое стадо
Осквернено последнею хулой, —
 

писал поэт Константин Фофанов. Он родился в 1862 г., а почил в 1911 г. Я не знаю, сохранилась ли его могила или исчезла, как и многие в прошлом веке. Изменчивый прошлый век, когда дважды, как капризная красавица, примеряющая платье, Россия сменила общественно – политический строй. Менялись и наша идеология, и наша мораль. Массовое уничтожение кладбищ началось в 1930-е – 1950-е годы вместе с антирелигиозной компанией – «…мы старый мир разрушим до основания, а затем мы свой, мы новый мир построим…»

Освободившиеся территории использовали под строительство сооружений производственного назначения или технологическую зону (заводы, склады, свалки). В 70-е – 80-е годы действовала программа рекультивации недействующих кладбищ. Так есть кладбищ, застроенных жилыми домами, общественными зданиями или спортивными сооружениями. Так что, исходя из реалий того времени, можно сказать, что устройство на территории бывшего кладбища г. Борисоглебска мемориального комплекса – более разумное и нравственное решение. И, может, если борисоглебцы в не такие уж и далекие 80-е годы не обращались бы к городским властям с просьбой принять меры, а общими усилиями привели заброшенное кладбище в порядок, то оно и доныне сохранилось бы, как живая история города. Но старого кладбища нет. На давно освободившейся от памятников и кладбищенских плит территории ведется строительство духовно-просветительского центра и храма «Во имя Всех Святых».

Так можно ли строить храм на костях?

Священник Андрей Новиков пишет: «Строить храмы на мощах святых в традиции православной церкви. По христианскому верованию, быть захороненными под храмом – большая честь для людей, поскольку здесь проводится Божественная литургия за упокой тех, чьи останки покоятся под храмом. Когда-то прихожане оставляли церкви все свое состояние за право быть похороненными под храмами или рядом с ними. Такой чести удостаивались только те, кто жертвовал на храм или прославился своей добродетелью. Так что, по канонам церкви в строительстве храма на месте бывшего кладбища нет ничего противозаконного».

Есть множество примеров храмов, установленных на месте бывших кладбищ. Но останки извлекаются из земли не только во время строительства, но часто и во время ремонтно-восстановительных работ старых разрушенных церквей. Такие случаи были при расчистке территории Казанского храма. Найденные останки перезахоронены за алтарной частью.

По учению православной церкви, тело является вместилищем – храмом для Духа Святого и потому, даже после смерти требует к себе почтительного отношения. Даже высохшие кости хранят в себе живое биологическое своеобразие умершего. Как носительница христианской нравственности, церковь не может себе позволить кощунственного отношения к усопшим. Все найденные во время строительства останки будут собраны и перезахоронены здесь же, на территории бывшего кладбища. Над захоронением предполагается установить пантеон (усыпальницу) и поминальный крест.

Борисоглебская епархия обращается с просьбой ко всем жителям Борисоглебска: «Если у кого-то на бывшем кладбище захоронены родственники, или кто-то помнит покоящихся там людей, позвонить в Знаменский храм (84735491124)».

Гранитные плиты мемориала бережно хранят имена наших земляков, не пожалевших своей жизни за свободу нашего Отечества в годы ВОВ. Каждый год мы приходим сюда, чтобы почтить их память и помолиться за «живот свой положивших за друга своя». Эта молитва впервые была произнесена князем Дмитрием Донским и Сергием Радонежским после Куликовской битвы. Да, история не баловала Россию. Но единство духа, сплоченность, горячая любовь и преданность Родине помогали нашему народу преодолевать трудные времена. В современном, быстро меняющемся мире, утопая в потоке информации, наше сознание размывается, теряет свою идентичность, утрачивает национальные и исторические корни. Чтобы наше подрастающее поколение не стало «Иванами, не помнящими родства», федеральная целевая программа укрепления единства российской нации и этнокультурное развитие народов России (с 2014 по 2020 годы), разработанная по поручению Президента РФ, предусматривает строительство духовно-просветительских центров.

Иеромонах Софроний (Самойлов), гендиректор автономной некоммерческой организации по оказанию услуг в области сохранения памяти историко-культурного наследия «Знамение», в настоящее время отвечающий за строительство духовно-просветительского центра в г. Борисоглебске и являющийся непосредственным координатором его будущей деятельности, познакомил меня с основными направлениями духовно-просветительского центра. Наибольшее внимание, конечно же, направлено на духовно-нравственное воспитание детей и подростков. С этой целью обозначена деятельность военно-патриотического клуба и молодежного отдела. Для организации просветительской деятельности запланировано открытие издательства и публичной библиотеки. Крайне актуальные в наше время – отдел соцслужбы по оказанию помощи матери и ребенку, малоимущим семьям и другим нуждающимся категориям людей, отдел по работе с людьми, страдающими алкоголизмом, наркоманией и лудоманией.

Старого кладбища больше нет, но, как зеленая молодая трава, на нем прорастает новая жизнь. Может так и должно быть?

Небо

Укутавшись лунным покрывалом, Земля спала под тихий шелест листвы деревьев, потревоженных громким стрекотанием сверчков. В мягких объятиях облаков Небо качало звезды. Они не хотели спать. Их сверкающие блестящие глаза с любопытством смотрели на Землю, отражаясь в темном зеркале заводи. Вырвалась одна звездочка из объятий Неба и упала на землю.

– Вернись, вернись, сынок, – прошептало Небо, – ты погибнешь на земле.

Но не было ответа. Пели свою звонкую песню сверчки. Ворчали во сне деревья. Затуманились ясные глаза Неба, и потекли из них синие дожди.

– Вернись, вернись, – звали они, ощупывая длинными пальцами землю.

– Он больше не вернется, теперь он – сын Земли, – зашуршали в ответ желтые листья, плавно кружась над землей.

Черными тучами затянулось голубое сердце Неба. Замерзли слезы. Белым снегом легли они на землю.

– Он никогда, никогда не вернется к тебе, – завыли злые вьюги.

– Я не верю вам, – улыбнулось Небо, разорвав пелену черных туч, – я буду ждать…

Если тебе станет очень-очень грустно, загляни в серые глаза Неба. Оно тебя ждет.

Ночь и ветер

Задыхаясь от ароматов цветущих садов, соловьи пели о любви. Натянутый туго, как струна, лунный луч пел высоким голосом скрипки. А над землей, разметав по небу черные пряди волос, танцевала Ночь. Тихий звон ее звездных браслетов сладким хмелем кружил голову Ветра, затаившегося в сонных ветвях деревьев.

«Ты так прекрасна, – прошептал он. – Я не хочу, чтобы ты прошла. Идем со мной. Я унесу тебя туда, где ты будешь царить вечно. Лишь ты и я среди бесконечности Вселенной».

Но, вскинув черные дуги бровей, Ночь рассмеялась в ответ, рассыпав серебряные брызги лунного света. Подобрав юбки волнистых облаков, она устремилась в объятия зарождающегося Света. Перерезанные алыми лучами восходящего солнца, порвались лунные струны. Утонув в алом, растаяла Ночь.

Упав на зеленую грудь луга, тихо плакал Ветер. «Не плачь, – утешали его взволнованные травы. Разве ты не знаешь, Ночь всегда бежит за Днем, а День за Ночью. Они не могут быть вместе, и не могут друг без друга».

Спутник на орбите

 
Ты – жажда жизни, я – глоток,
Тебе дающий жизнь в пустыне.
Ты – сердца громкий стук, я – пульс,
Что эхом наполняет вены.
Ты – здравой логики расчет,
Я – хаотичных чувств нелепость,
Мою мелодию, твой ритм
Слила в единство бесконечность.
Среди немеркнущих лампад
Венчал Господь нас в звездном храме.
От плоти плоть я – часть твоя
В великой тайне мирозданья.
Вокруг тебя душа моя,
Луна к земле среди Вселенной.
Ты – часть земли, я – часть твоя,
Ты – жизнь, я – жизни продолженье.
 

То было время моих первых шагов к православию. Открыв для себя новый, непостижимый, но столь яркий и притягивающий к себе мир, зачитываясь рассказами о духовных подвигах святых, я была подобна младенцу, который, неуверенно покачиваясь на ногах, стремится к недостижимой для его маленьких ножек цели.

Осенним вечером я шла к отцу Федору. В силу своего возраста и болезни, он уже не служил. Но благодаря богатому духовному опыту пользовался огромной любовью и уважением у множества людей. Среди его почитателей ходили рассказы о его мудрости, высоком образе жизни, прозорливости. Славы своей батюшка не любил и как мог старался укрыться от многочисленных посетителей, желающих получить от него наставление или совет. Потому я была очень рада, когда матушка Нина, супруга отца Федора, попросила меня поставить больному мужу капельницы.

Осенним вечером я шла делать отцу Федору очередную капельницу. Лиловые тонкие пальцы облаков тянули за горизонт багровый шар солнца. В воздухе стояла горечь от дыма тлеющих листьев. На душе было горько от недавней семейной ссоры. Причину, положившую начало раздора, я уже не могла вспомнить, но обида осталась. Она снежным комом кружилась в голове, наматывая на себя холод былых разногласий с мужем. «Ничего, ничего, – думала я, – если ты так, то и живи сам по себе, а я сама по себе. Я потерплю. А вот вырастут дети, уйду из этого мира в монастырь. Там спасение. Живите сами со своими скандалами». От этих мыслей на душе стало немного легче. Я вспомнила об отце Федоре: «Интересно, что он скажет о моем желании??»

Небольшой зеленый домик со ставнями. Тихий огонек лампады перед иконостасом. Книги на столе и на стуле перед любимым диваном батюшки. Уютное беззлобное ворчание матушки, расставляющей на стол свои простые, по старинке приготовленные и неизменно вкусные бесконечные борщи, каши, пироги… Сам отец Федор, рядом с которым душе спокойно и тепло. Эти дорогие моему сердцу картинки промелькнули в моем воображении.

«Кто-кто, а отец Федор оценит высоту моих духовных устремлений», – решила я для себя. И мои мысли плавно перетекли на тему пагубного влияния семейного быта на мою утонченную душу.

Матушка Нина встретила меня неизменным: «Ну, чем тебя угощать?? У меня есть

борщ с белыми грибами, компот. Может, чаю навести? Отец-то ничего не ест, беда, да и только. Вот рыбы ему нажарила. Рыбу будешь? Отец, Маринка пришла. Ты бы убрал свои книги, а то разложил везде, человеку мешать будут. Убирай – не убирай, все равно поразложит. Никакого порядка». Батюшка, как всегда, мирно и спокойно сидел на диване. Благословив меня, он как-то загадочно улыбнулся в бороду и сказал:

– Марин, ты уж подожди немного с уколами. Я вот обидел свою матушку, хочу у нее прощения попросить. Обозвал её, да такими нехорошими словами: генеральша, да еще беспогонная. Матушка, ты уж меня прости.

– Да что прости, – отозвалась матушка Нина, – набросился на меня, как тигра.

– Нина, где ж ты тигра-то увидела?

– Видела.

– А какой он, в клеточку или в полосочку?

– В полосочку, – не сдавалась матушка. – Ты глянь сколько у тебя мази. А ты этой вонючей понамазался. На весь дом навонял. А я не могу. Всё мажет, мажет свои ноги всем подряд, а толку-то. Вот, что врачи приписали, тем и мажь.

– Да что они, врачи твои, понимают, – попытался заступиться за себя отец Федор. – Вот назначили. Я в справочнике почитал противопоказания, мне это лекарство нельзя. Знал я одного врача, какой умница был, скольким людям помог, а всё любил говорить: «Терапевт все знает, но ничего не видит. Хирург все видит, но ничего не знает. Невропатолог – не ври патолог».

– Зато ты всё знаешь, – парировала матушка, махнув рукой, – я лучше пойду дойду до Валентины. Мне надо. Вас закрою, а чтоб тебе не выходить, ключ в форточку дам.

И матушка, ворча себе под нос о тигре и вонючей мази, вышла из комнаты. Через некоторое время она стукнула в окно.

– Не буду я у нее прощения просить, все равно она ничего не понимает, – рассуждал сам с собой отец Федор, направляясь к окну за ключом. Но, забрав ключ, он вдруг неожиданно для меня прокричал в форточку уходящей обиженной супруге заискивающим голосом: «Нина, красавица моя, ты пошла?»

– Вот, – объяснял он мне чуть попозже, – все меня хвалят. Ну такой я хороший, такой хороший, прям святой, если б не моя матушка. Для чужих мы хорошими можем быть, только с близкими такие, какие есть. И они терпят наши немощи.

Моя память навсегда сохранила отца Федора таким, каким он был в тот момент. Несмотря на седину и проложенные временем морщины, лицо его казалось удивительно молодым, с еле заметной, по-детски озорной улыбкой, прятавшейся в бороде, чуть прищуренными веселыми глазами, которые порой казалось, смотрели не на тебя, а вглубь твоего сердца, в самые потаенные уголки. От этого взгляда мне стало стыдно, мои недавние помыслы и обиды показались смешными. Разговор о пагубности семейной жизни для моей души и спасительном стремлении в монастырь не состоялся.

Я возвращалась домой, размышляя о том, что хоть семья и не монастырь, но тоже школа, строгая школа, которая через смирение учит терпеть, прощать и любить от самого начала до конца жизни.

Разорвав серый тюль облаков, на небо выплыла луна, разлившись по земле серебряным светом. «Вот и луна. Спутник. Спутник на орбите», – промелькнуло у меня в голове. «Спутник на орбите», – повторила я мысленно про себя, еще раз пытаясь вспомнить что-то очень доброе, связанное с этими словами. Из глубин моей памяти выплыл услышанный мною когда-то рассказ про одинокую супружескую пару – старичка и старушку.

Старичок был покрепче и еще мог ухаживать за собой. Но ухаживать за больной супругой он был уже не в состоянии. Поэтому на неделю его жена уезжала в дом престарелых, а на выходные старичок забирал ее домой. И вот они ехали в автобусе, тесно прижавшись друг к другу. Выходные дни, проведенные вместе, закончились, предстояли будни разлуки.

– Милая моя спутница на орбите, – говорил старичок, заглядывая в грустное лицо супруги, – потерпи немножко. Ведь всего неделька, и я опять заберу тебя. Всего неделька, это так мало, и мы снова будем вместе.

Не в силах что-либо изменить, они принимали боль разлуки, но никакая сила не могла разделить их души. Как два деревца, посаженных вместе, за долгие годы корни их срослись, и ветви переплелись так, что они стали одним целым. Никакая сила не смогла бы разъединить связь, подобную притяжению Луны к Земле, неизменную спутницу, несущую свой свет средь ночи.

Луна продолжала разливаться серебряным светом. И казалось, в этом серебре тихой грустью звучат голоса скрипок. Той грустью, которая несет в сердце радость от прикосновения с чем-то высоким, чистым и прекрасным.

В лунном свете по тихой осенней улице я шла домой и думала о муже. «Милый мой спутник на орбите, как хорошо, что ты есть…»

Страна заходящего солнца

 
Безмолвный крик, кровавый цвет
На голубое брызнет небо,
Когда ладони-облака
В закат уронят солнца тело.
Умрет светило. Утром вновь,
Как сотни лет назад, воскреснет,
И над проснувшейся землей
Лучами жизни вновь забрезжит.
Природа вторит Божеству,
Что на кресте вознесся в вечность.
В закатный час его слеза
Стекает в неба бесконечность.
Но тщетно бьется алый крик
В молчанье шторы на оконце.
Потерянные в смуте дней
Мы наглухо закрыли сердце.
Адаму был подарен рай.
Ему казалось это мало.
Весь Божий мир дарован нам,
Но мы не знаем, что нам надо…
 

«Послушай, отец, не мог я тогда поступить иначе. Как увидел этого парнишку на коленях, перед этими, в грязи, ведь он же с их племенем воевал, ведь его же друзей их единоверцы стреляли и резали, как баранов. А он перед ними на колени, в грязь… За медный грош на выпивку… они хмылятся, крутят в руках деньги: «Славь нашего бога – твои». И он лицом в грязь, все мимо, кому какое дело, что это не только его погибшую душу, но и нас, Нашу душу в грязь топчут. Не выдержал я, разметал этим торгашам все их помидоры по рынку, парнишке в сердцах по морде. А он, как ребенок, лицом уткнулся в грязные ладони и заревел. Ох, отец… Вот и пошел я по контракту. Нате, думаю, жрите. Я-то хоть сколько-то, да пожил, духом окреп. Зелень-то почто губить? Ведь у этого пацана могла бы быть семья, дети, жизнь человеческая. А теперь… Что? Ни мертвый, ни живой. Давай, отец, выпьем. Я, вообще-то, не любитель, но тут уж давай». И мужчина в военной камуфляжной одежде с изуродованным шрамом лицом налил из бутылки по стаканам и протянул один из них своему собеседнику, человеку лет шестидесяти в аккуратном темном костюме, с аккуратной седой бородкой, с легкой ироничной улыбкой, прятавшейся в уголках губ, с проницательным взглядом светлых глаз.

Было чуть за полдень. Легкие тюлевые шторы на окнах провинциального безлюдного кафе не могли сдержать золотой поток весеннего солнца, отблеск которого желтым бликом свернулся на дне стакана:

– Да, что там, – продолжал мужчина со шрамом на лице, – своей сказал, она в слезы. Ты о сыне-то подумал, маленький совсем еще.

Я ей:

– Пойми, как я ему в глаза смотреть буду, вырастет, спросит, где ж ты отец был, когда таких пацанов, словно зеленую рассаду, вытаптывали. Я садовник, отец, чтоб дерево плоды дало, его вырастить надо. Оно смотришь, саженец хилый, пересадишь к солнышку ближе, польешь, где удобришь, зимой от мороза укроешь, веточки лишние обрежешь, глядишь, и пошло деревце. Разве можно так молодую поросль губить-то. Ничего, жена у меня умница, поняла. Говорит: я за тебя, дурака, молиться буду. Так ведь вымолила. Лицо смазали, ногу покалечили – это ерунда. Главное, душу испоганить не смогли. Ты уж прости меня, разговорился я тут. Я, вообще-то, не из болтливых, просто душа болит. По земле стосковалась, по дому, по родным. Как там сад мой, сынишка? Трудно моей любушке. И то, правда, дурак… Да ничего, вот теперь домой, сына растить, чтоб человеком был, без гнили, хозяином крепким. Оно ты знаешь, нельзя земле без хозяина доброго. Вон сколько на нее желающих. Только гибнет она без родного мужика. И мужику без земли нельзя. Душа бурьяном зарастает. Вон сколько их повыдергало-то из землицы родной, и они, как сор придорожный. Заговорил я тебя, прости. Ты-то сам, кто будешь?

– Я-то? – отозвался человек с седой бородкой, усмехнувшись. – Что ты там говорил про сор придорожный? Так вот это я. Лет тридцать с лишним как с земли родной сорвало, из города в город, нигде не прижился. Артист я, комик, или проще – шут. Вот тоже на малую родину вернулся. Только меня никто не ждет. Если только могилка отца. Прости, служивый, пора мне. Человек встал, театрально откланялся и вышел.

Человек в сером костюме с седой бородкой устало сел на старую лавочку с облупившейся краской у запущенной могилки, покрытой толстым слоем почерневшей листвы, с потемневшим и потрескавшимся от времени деревянным крестом. «Ну, здравствуй, отец, наконец-то, твой блудный сын вернулся к тебе, – тихо прошептал он, – прости за то, что так долго не был. Все был занят, занят собой. Все старался доказать кому-то, что чего-то стою. Кому? Зачем? Просто все, что попугаи на жердочке: красуются, чирикают друг перед другом, голосят от зависти, если у кого перо поярче. А под пером-то что? А кто они, зачем – уже не помнят. Университет, диссертация, сцена, философ-комедиант… Нелепо… А, может, закономерно? Когда не можешь понять и не в силах изменить что-либо в этом сумасшедшем мире, где одни с надеждой и верой строят храмы, другие – безумно крушат. Одни – дают жизнь, лелеют, растят, другие – безжалостно убивают. От бессилия и злости остается либо плакать, либо смеяться».

Смех… Почему мы так любим все высмеивать? Чтобы за веселой маской смеха спрятать собственную несостоятельность? Или в страхе перед действительностью мы прячем за смех свою душу?

«Король – шут – народ. Власть – комик – народ. Комик, комедиант, юморист – кривое зеркало между двух противоположных полюсов, перевоплощающее уродливую правду в веселый смех. Прости, отец, столько ненужных слов, а дело все в том, что я просто плохой сын».

Человек тяжело вздохнул, поднялся со скамейки, собрал валявшиеся вокруг ветки, соединил их в пучок и начал сметать ими с могилки листву. У самого креста валялась старая гнилая коряга. Человек поднял ее и отбросил в сторону. Под корягой прятался бледный вытянутый побег деревца. Человек протянул руку, чтобы выдернуть его, но передумал, присел на корточки, желая рассмотреть росток поближе. «Пересадишь его ближе к солнцу…» – вспомнил он слова садовника. «Только где же на наши исковерканные души набраться добрых рук», – промелькнуло у него в голове. Слабое растение напомнило человеку умирающего, изможденного долгой болезнью, отца. «Сынок, сынок, – кричал он в бреду, хватая сына за одежду цепкими руками. Помоги мне, мне так страшно, я не хочу умирать, так страшно». Его душа тянулась к сыну, как этот слабый росточек, пытаясь укрыться от надвигающейся на нее темноты в спасительном свете сыновней любви. А затем похороны, чувство страха и беспомощности перед смертью, распахнувшей перед ним свой черный занавес вечности, жесткой, бескомпромиссной в своей неотвратимости. И щемящее чувство вины перед отцом. Человек потер ладонью лоб, пытаясь стереть тяжелые воспоминания. И тут перед ним из памяти всплыло лицо Эл. Эл – милая худенькая девчонка с огромными глазами и копной золотистых волос, неизменный друг детства. Все ее считали неисправимой фантазеркой, не от мира сего, за бесконечные рассказы о выдуманной ею стране Заходящего солнца. Имя Эл – Элгрин она придумала себе сама. «Это, как прощальный звук заходящего солнца, – говорила она. А ты, Шек, словно крыло птицы рассекает воздух. В душе каждого человека живет птица».

Эл держала его руку в своих маленьких ладонях и говорила тихим голосом: «Ты ни в чем не виноват перед свом отцом, Шек, жизнь такая, какая есть, а не то, что мы придумали, и принимать ее надо такой, как она есть. Надо жить. Просто жить, Шек». Было странно слышать эти слова от Эл, которая казалось жила лишь своими мечтами, и именно в тот момент, удивленно глядя в знакомое лицо Эл, он вдруг увидел в ней женщину. Маленький чуть вздернутый носик, темно-русые, пушистые волосы, которые на солнце отливали золотым, чуть медноватым оттенком, как стволы сосен в лучах заходящего солнца, и глаза, бесконечные, серо-зеленые глаза с черными крыльями длинных ресниц. Уже не слыша, что говорила Эл, утопая в серой зелени под взмахом черных ресниц, он понимал, что маленькой девочки, рядом с которой он был когда-то сильным и значимым, защищая ее от ехидных насмешек дворовых мальчишек, больше нет. А рядом с маленькой женщиной, которая неожиданно возникла на ее месте, он почувствовал себя растерянно и беспомощно, как ребенок. Это новое незнакомое чувство испугало его. Захотелось убежать. И он бежал.