Текст книги "Йалка"

Через десять минут программа показала стопроцентную совместимость. Создатель масок довольно крякнул. Будто он лично, как папа Карло, строгал ее в каморке с нарисованным камином на стене. Я ему подыграл, выразил безмерную благодарность. Он даже расчувствовался и пожелал мне удачи с девушками. Вообще-то, это неэтично с его стороны – разглядывать чужие мысли. Но мне было уже плевать. Хотелось выйти на свет из подвала. Хотелось вдохнуть февральский воздух.

* * *

Дома Толик устроил вечеринку. Кто устраивает вечеринки по понедельникам? В старой маске я бы отказался, придумал бы отмазку. Но новый я решил посидеть на нашей прокуренной Лелей кухне. Я мало пью. Вернее, не пью вообще. После случая у Сереги дома с домашним вином от его краснодарской бабушки я завязал.

У Панча и Дикого, друганов, с которыми Толик начинал в «Комедии», выдался выходной, и они нагрянули с виски и колой. Леля даже что-то приготовила, чего никак от нее нельзя было бы ожидать. Она старалась казаться незаметной, но Толик постоянно звал ее из комнаты и просил что-то нарезать или подать. Довольно странный и архаичный метод, как по мне. Она приходила, доставала из холодильника тарелку и грохала ее перед Толиком. Еще чуть-чуть – и плюнула бы ему в лицо. Пусть она исчезнет.

– Мы вчера с одной телкой познакомились, – начал Панч. – В телеге. По фоткам – бомба. Сиськи, губы как камазовские камеры.

Панч работал автослесарем, чинил КамАЗы, но, как и Толик, тяготел к нереальной красоте.

– Она такая: «Двадцать», – продолжил он. – Я: «Пятнашку!»

– За шестнадцать сторговались, – сказал Дикий.

– Приезжаем. А там дом в Новом Поселенье, весь огорожен, охрана, все дела. Наверно, снимает. Выходит. В очочках, каком-то костюме стремном, на вид лет семнадцать. Я думал, мы встряли. Но с нами Андрюха был, если че, думаю, отмазал бы. Она, короче, смотрит на нас. И давай заднюю врубать. Даже калитку не открыла…

– Сто пудов, из-за Андрюхи, – сказал Дикий. – Рожа у него ментовская.

– Думаешь? – вдруг спросила Леля, резавшая колбасу.

– А из-за кого? – спросил Панч. – Я нафраерился, все дела. Дикий шевелюру свою помыл. У Димона мерин взяли…

Леля закатила глаза, будто в нее кто-то вселился, и вышла.

– Короче, ниче не получилось с этой телкой.

– Обидно, – сказал Толик, чтобы что-то сказать.

Когда я переехал в Ростов, Толик стал управляющим «Комедии», а Панч и Дикий перестали выступать. Все говорили, что Толик хотел повысить качество юмора и пацаны не вписывались в новый формат. На самом деле они давно перестали заниматься комедией; может, и не начинали. По привычке Толик приглашал их на открытые микрофоны, но они уже не участвовали. Говорили, что не кайф «метать бисер», но, по правде, никто из них не мог и строчки написать.

Разговор не клеился. Не из-за сраных историй Панча и Дикого. В воздухе витало что-то еще. Что-то черное и агрессивное. Панч и Дикий тоже это почувствовали, поэтому допили виски с колой, доели колбасу и уже собирались уходить, как появилась Леля.

Она включила кофемашину, подошла к окну, у которого стоял Дикий с бокалом, как-то небрежно его подвинула, открыла форточку и закурила. Пока работала наша кофеварка, мы молчали. Бесполезно пытаться ее перекричать. Леля втягивала дым так, что кожа между бровей складывалась в Марианскую впадину. Толик смотрел на нее с опаской. Я не видел раньше, чтобы он так смотрел хоть на кого-то. А я шерстью на спине ощущал ее злобу.

Машина затихла, черный кофе все еще капал в кружку. Сигарета кончилась. Леля закрыла форточку и выпустила дым в комнату. Она обернулась в поисках моей чашки, которую приспособила под пепельницу, нашла ее в моей руке и бросила окурок прямо в колу. Почему-то я не удивился, даже не вздрогнул.

– Толян, научи свою бабу нормально общаться, – сказал Панч, когда Леля забрала свой кофе и вышла.

Толик молчал. Панч и Дикий быстро оделись и ушли, хлопнув меня по плечу на прощание. Панч еще хотел что-то сказать, но махнул рукой.

* * *

Я решил навести порядок на кухне. Казалось, за четыре дня, что я провел у себя, тут жили и размножались обезьяны. Не милые мартышки, а злобные гамадрилы. Те самые, что ругались громким шепотом в соседней комнате. Я домыл посуду, выбросил окурки и уже шел к себе, как из спальни Толика вырвалась Леля со спортивной сумкой. Она злобно, даже с ненавистью, на меня посмотрела и толкнула плечом:

– С дороги, импотент!

– Что ты сейчас сказала? – Толик погнался за ней.

Леля успела выбежать на лестницу, но он схватил ее за длинный хвост и рванул к себе.

– Что ты сейчас сказала?

– Что слышал, – она мерзко засмеялась.

Я больше не слышал, о чем они говорили. И не хотел слышать. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Толик вернулся. Один. Я стоял в коридоре и тупо смотрел на холодильник для льда, который мне предстоит перевезти на новую квартиру.

«И ночь поглотила мою душу. И не было признаков скорого рассвета».

Дурацкий Верховской.

Глава 3

Рассвет наступил.

Я жил у Андрея уже месяц. Спал на узком коротком диване в его гостиной. Это максимум, который я мог себе позволить. Выбирал между сквотом, где пришлось бы делить постель с маленькой женщиной с синдромом Дауна и бывшим афганцем, отмечающим День пограничника каждый день, и чистенькой квартиркой мамы Андрея, которую он поместил в дом престарелых в прошлом году. И выбор этот был не то чтобы очевидный.

Я чистоплотное существо. В гостиницах горничные не сразу понимают, что я вообще появлялся в номере. Мама с детства учила скрывать любые следы своего присутствия, чтобы людям не в чем было меня упрекнуть. Но я никогда не встречал таких маньяков, как Андрей. Каждое утро начиналось с мытья полов с каким-то химическим раствором, состав которого знал только Андрей. В нем наверняка можно растворить труп. От этого запаха у меня щипало все тело. Казалось, жизнь сама себя испытывала в этом помещении. Уверен, тараканы даже из соседних квартир не рисковали оставаться и переселялись в другие районы города. Или страны. Андрей утверждал, даже настаивал, что я могу оставаться сколько угодно. Но я искал другие варианты, пока меня самого не расщепило в этой скрипучей чистоте.

Ехать на работу приходилось на автобусе. Каждое утро я вжимался в сиденье и утыкался в телефон, стараясь меньше дышать. Я как-то высказал идею ходить пешком, на что Андрей предложил еще более гениальную идею – ездить на велосипедах. Я согласился только на тандеме. Андрей больше не предлагал.

Я скучал по Толику и нашей квартире. Не так сильно, как должен бы, но скучал. Мой холодильник все еще у него. Он сказал, что ему не мешает и могу забрать, как только будет куда. Мне нравилось знать, что что-то напоминает обо мне. Что-то другое, не Леля.

Когда мама узнала, что я съехал от Толика, она расплакалась, а ведь нуоли не могут плакать. Толик ей нравился, хотя она не одобряла его работу в «Комедии». Мама всегда не одобряла того, чего не понимала. Пришлось рассказать про Лелю. Не все. А только то, что она занимается черной магией. Этого оказалось достаточно. Я не стал уточнять, что у Лели всего лишь магазинчик всяких свечей, гадальных карт, тотемов и прочей ерунды, которая дарит людям надежду. Мама сходила в церковь и поставила свечку. А потом заказала молитву Всему Сущему через интернет.

* * *

Бурная офисная жизнь не давала полноценно тосковать по Толику и купаться в море сожаления. Хотя я жалел. Так жалел, что готов был прибить мошонку к Соборной площади. Мешала Натали. Когда я вернулся в новой маске, она бросилась ко мне на шею. Ладно, фигура речи не совсем уместна. Но моя мама сказала бы именно так. На деле Натали встретила меня тортом, который испекла ее тетя Агата, старая дева.

Натали навела порядок в моей и так чистой «Северной», разобрала полки в приемной, вычистила кофемашину и поменяла фильтры в кулерах. Я не знал, «сколько опасных бактерий и грибков» живут себе и размножаются в том месте, где вода проходит путь от большой бутыли до пластикового стаканчика. Я бы даже испугался количеству жизни, которую я потребил за время работы в офисе, но месяц в квартире Андрея убил во мне все, что могло паразитировать. Возможно, Андрею стоило заняться санинспекцией палаток с шаурмой. Нужно срочно найти новое жилье.

В первый рабочий день после неожиданного больничного никто в офисе не сказал про мое триумфальное выступление. Как будто Игорь провел собрание и наказал не поминать тот вечер всуе. Именно так. Игорь иногда примеряет на себя царский образ. Я бы мог подумать, что Игорь держит меня ради расово-гендерно-видового разнообразия или как придворного шута, но я хороший работник. Не блестящий. Хороший. Работник. А копирайтер средний. Я не спорю с Игорем, не высмеиваю его управленческие решения. Иногда, когда ему совсем плохо, он приходит и спрашивает, а что, если всем офисом переехать на Бали. Я отвечаю, что это отличная идея. Он ликует. А потом упоминает, что, наверно, мне там будет слишком жарко. Я соглашаюсь, что климат там для нуоли не самый райский. Игорь, удовлетворенный этой игрой, уходит к себе. Если же он поделится подобной идеей с Яной, директором по продажам, она бросит ему в лицо цифры, и Игорь уйдет в свой кабинет на весь день, а выйдет с красными глазами, только когда все разойдутся по домам. Несмотря на тотальный скепсис, он все равно пытается делиться идеями с Яной. Особенно когда его мания достигает пика и нужен хороший пинок, чтобы вернуть из мира иллюзий в привычную депрессию и не мешать никому работать.

За время моего отсутствия с функцией поддержки босса справлялась Натали. Но если я лишь делал вид, что поддерживаю, что устраивало обе стороны, то она реально подписывалась под каждой бредовой мыслью Игоря. Можно предположить, что самолюбие Игоря тешит такой энтузиазм, но на деле он столкнулся с необходимостью идти чуть дальше обычного. Не давать же заднюю. Например, ему пришлось оплатить выездной корпоратив летом на теплоходе. Если бы он поделился этой мыслью со мной, я бы сказал, что летом половина офиса будет в отпуске. Яна бы сказала, что придется всем урезать премию. Больше всего Игоря пугали деньги, которые он может кому-то недоплатить. Корпоратив пришлось оплатить из чистой прибыли за полгода. Игорь был рад моему возвращению.

* * *

Натали. Она вытащила меня из ямы, в которую я падал с того самого вечера в «Комедии». Если не вытащила, то хотя бы бросила веревку, и я больше не падаю, вишу там и оглядываюсь. Пафосно? Спасибо Верховскому, которого стал на досуге перечитывать.

Она познакомила меня со своими друзьями. Сначала была Марго. У Марго своя парикмахерская, вернее, «Студия красоты Марго Морозовой». Марго намазала мою голову каким-то средством и посадила в массажное кресло. Мне хотелось подслушать, о чем они будут говорить, но кресло вцепилось в меня и не отпускало, пока я не расслабился и не забыл про Натали и вообще про все. Хорошее кресло.

На следующий день мы пошли в маленький частный театр «18+» на Восемнадцатой линии. Ее друг Вениамин, никакой не Веня, играл доктора в спектакле «Морфий». Хорошо играл. Я поверил. В зале были женщины, девушки. Они влюбились. Но они не поняли, что полюбили не Вениамина, а молодого морфиниста. Сам Вениамин, как я узнал позже, ничего общего не имел со своим героем. Но я ему поверил. И впечатлился.

– Пару лет назад он прошел курс у самого Кирилла Медвога, – шепнула Натали.

– Кого?

Есть люди, которые думают, что все вокруг знают те же не известные никому имена, что и они.

– Ты что!

Эта фраза тоже обычно значит: «Ну и тупица!»

– Он преподаватель по актерскому мастерству, его выгнали из ГИТИСа за секс со студентками и не только, он устроил оргию в одной из аудиторий, скандал был жуткий, он вынужден был уйти, и некоторые студенты ушли за ним, они организовали свой курс и обкатывают его по всей стране и даже за границей, его звали в Германию, но он отказался, говорит, не нужны ему рамки Старого Света, хотя знает, что немецкий театр один из самых прогрессивных…

Удивительно бесит, когда во время спектакля в маленьком зале кто-то долго шепчет, пересказывая жизнь какого-то чудака. Бесит. Других. Но не меня. Я готов был слушать ее несмолкаемый водопад слов (простите, но Верховской еще свеж в памяти, не могу отделаться от его влияния) вечно. Этот Медвог настоящий рок-н-ролльщик. Устроить оргию в ГИТИСе. О таких надо писать песни или стихи в прозе.

Я смотрел на сцену, но все мое внимание было в правом плече, которого касалась Натали, шепча мне в ухо сплетни. Не знаю, как я смог проникнуться игрой Вениамина. А может, не смог? Натали все шептала и шептала. Вениамин после курса Кирилла Медвога ушел из Театра Горького в независимый маленький театрик, стал участвовать в экспериментальных постановках, снимать странные короткометражки, и даже выигрывал с ними конкурсы, и даже ездил в Германию, и даже что-то еще… Я понял – этот Кирилл Медвог отличный преподаватель по актерскому мастерству. Толик всегда говорил, что мне бы не помешали такие курсы. Стать раскрепощеннее, лучше чувствовать зал. Чувствовать зал. Я же по природе очень эмпатичный. Нуоли отлично чувствуют людей. Мне нужны курсы, которые помогут не видеть лишнего, не видеть то, что я видел у Лели и подобных ей. Не видеть и не знать. Не знать, чтобы иметь надежду. В третьем ряду маленького независимого театра прикосновение к моему правому плечу могло подарить надежду.

Еще через несколько дней Натали познакомила меня с Антоном. Биологом, зоологом или зоопсихологом. У него сеть ветеринарных клиник, и он редко бывает в городе. Чем так заняты ветеринары, я не понял. Спасают панд? Ламантинов? Летучих мышей? Китов? Но, видимо, чем-то очень важным, раз Натали во время нашей прогулки по набережной просто схватила меня за руку и потащила к такси, потому что увидела в соцсетях – Антон в баре «Святой Патрик». Рядом с Антоном я не мог отделаться от мысли, что я вроде карманной собачки. Двухметрового домашнего зверя. И самое странное – мне нравилось это чувство. Йалка, голос! Дай лапу! Покрутись! Подставь пузо! Прокатись на моноколесе! Принеси водички! Скажи это! Скажи то! Пошути! Пошути! Пошути! Сними маску! Стоп. Маску никто не просил снять. Нет. Натали бы себе это не позволила. Но я бы снял. Ради нее. Ради надежды, которой не было.

Мы стали друзьями. Не такими, кто рассказывает друг другу про сложности в отношениях, а теми, кто говорит о том, что надо бы заработать денег. Мне – на поездку в Мурманск. Ей – чтобы переехать в Европу, любую Европу. Но разница в способах создавала между нами пропасть. Мне надо экономить и найти еще пару подработок. Натали – придумать, как создать силой мысли жизнь своей мечты. Я старался не осуждать. Я едва сдержался, чтобы не посоветовать ей магазинчик Лели со свечами и амулетами для богатства.

Целый месяц я жил двойной жизнью. Днем – разноцветный офис с Натали, ночью – черно-белая квартира Андрея. У Натали на компьютере стояла заставка с ее фотографией, окруженной картинками машин, украшений, домов, моря, моря, моря. Она сказала, что это карта желаний. Мне надо сделать такую же. Я готов был на все, лишь бы быть рядом с ее теплом и подольше не возвращаться в холод. Просто быть рядом с ней.

Мою карту договорились делать в студии Марго. Там оказалась конференц-комната, кто знает для чего. Натали приготовила лист ватмана, фломастеры, клей, ножницы и стопку глянцевых журналов. Вечер обещал быть томным.

В центре ватмана она наклеила мою фотографию. Это так нелепо. Мое (не мое) лицо вырезано из нашего общего быстрого снимка в будке на набережной. Я бы мог возмутиться, что моргнул, но в маске я получался хорошо. Как и без маски. Одна из привилегий нуоли – не париться из-за неудачных снимков. Я помню, как мама приносила домой журналы стрижек для нуоли «Долорес». Модели в нем были без масок. Кого-то возмутили удачные кадры безликих существ, и скоро этот журнал закрыли, а нуоли стали посвящать желтые страницы в конце больших глянцевых изданий. Ладно, страницы не были желтыми.

Натали так старательно перелистывала журналы, что на висках заблестели капельки пота. Моя жизнь в тонких бледных руках этой женщины. Сейчас она наклеит фотографию счастливой семьи, бегущей по мокрому песку вдоль океана, в нижний правый угол (это обязательно!), и моя жизнь круто изменится. Я стану загорелым блондином с белыми зубами и перееду к Тихому океану.

– О! – закричала она. – Это в зону славы!

Натали вырезала фото стадиона с футбольного матча Краснодар – Ростов. Иногда Толик ходил на матчи Ростова в бар недалеко от дома. Липкий телек в углу, запах вяленой воблы или шамайки и густой смрад бесконечной пивной отрыжки. И я ходил с ним, потому что смотреть, как Толик, мало разбирающийся в футболе, вместе с мужиками в подпитии кричит на телевизор, было забавным. Он говорил, что таким вот образом собирает материал. Но я знал, что ему просто нравится пиво и вобла или шамайка в этом грязном пивняке, но не хватает смелости ходить туда только ради пива и рыбы.

Я вырезал картинки славы, денег, успеха, которые подсовывала мне Натали, и думал, как приду с этим ватманом и повешу на стену (непременно на уровне глаз!) в стерильной квартире Андрея. Только я смирился с мыслью, что повезу через весь город этот белый лист; в конце концов, там может быть чертеж важного инженерного сооружения, как Натали достала баночку с блестками. «Нужно запустить энергию», – сказала она и рассыпала на листе. Ничего, просто немного золотого блеска. Она сдула излишки, и на моей карте желания проступили золотые буквы LOVE.

– Потому что любовь – самая мощная энергия!

Чтобы волшебство сработало, нужно заякорить состояние исполнения желания. Знаю, это бред, но я готов был на все, чтобы оставаться рядом с Натали. Даже отправиться с этой картой желаний к Дону, крикнуть: «Да будет так», хлопнуть в ладоши, прыгнуть, свистнуть или потереть левое запястье. Что угодно на самом деле.

Возвращался я пешком, потому что последний автобус пропустил, а денег на такси жалко. Да и проще было где-то по пути, между Темерником и Северным кладбищем, выбросить эту карту. Но когда я дошел до кладбища, оставалось его обогнуть, и будет дом Андрея, я снова развернул ватман. В свете фонарей и мерцании золотых блесток картинки начали двигаться. Нет, не буквально. Что-то внутри меня двигалось. Надежда?

Если бы мне сказали, что это самое безумное, что я делал, а Андрей так и сказал утром, увидев мою карту, разложенную на столе (повесить на стену я не рискнул), я бы поверил. Поверил ровно до следующего вечера, когда Натали повела меня к другой своей подруге – целительнице и ченнелеру Анастасии. Анастасия увидела мои прошлые жизни. Эта часть мне понравилась, потому что я был кем-то вроде Эхнатона. Но потом она стала говорить на каком-то непонятном языке, я открыл глаза, Натали смотрела с благоговением на целительницу, она все говорила и говорила. Я ждал, что сейчас ее стул поднимется в воздух, я паду ниц и крикну: «Верую, Господи! Прости мне мое неверие!» Ничего из этого не произошло. В какой-то момент она замолчала, открыла глаза и предложила горячий чай с печеньем. После интенсивных сеансов нужно обязательно есть сладкое. Никаких объяснений не последовало. Анастасия рассказывала Натали про своего мужчину, который снова начал курить, про дурацкую доставку, которая перепутала ее тотемный коврик с ковриком для йоги, про кретина босса (да, целительница работает в банке). Я заплатил по тарифу – две тысячи (сука!).

– Мы интегрировали твои прошложизненные воплощения. Теперь они не будут мешать. Рекомендации и расшифровку послания я пришлю потом.

Видел бы меня отец. Если б у него были глазные яблоки, он бы закатил их, что значило бы: «Ну и дебил!» Не сделал бы отец так. Фокус с глазами больше подходит маме, но она верит в такие штуки, а отец мало показывает эмоции. Он бы промолчал. Но я бы понял, что он разочарован во мне. Как в сыне, как в нуоли, как в гражданине, как в мужчине. Отец все больше напоминал деда. Я все ждал, когда позвонит мама и скажет, что отец решил построить хижину на берегу Двины, поближе к заводу, чтобы не тратить на дорогу целый час. Рано или поздно он так и сделает. Бросит работу, на которую ходит уже двадцать лет, продаст квартиру, положит деньги на сберегательный счет под полпроцента годовых и займется рыбалкой. Он рассказывал, что его отец часто водил его на реку, они сидели вдвоем на берегу и молчали. Молчание. То, чего отцу так не хватает в жизни с мамой.

* * *

Мои прошложизненные воплощения и непонятная речь целительницы и ченнелера Анастасии перестали волновать, когда на выходных Натали пригласила меня к себе домой. Казалось, это лучший день в моей жизни. Поводом стал то ли день рождения ее пса, то ли возвращение бывшего. Или эти события совпали. Еще она пригласила Вениамина и Марго. Антон – как бы он был кстати – улетел на кинологическую конференцию в Копенгаген или Прагу.

В квартиру Натали, вернее, ее родителей поместились бы четыре квартиры моих родителей. Все было красиво, как в Эрмитаже, страшно повесить куртку на золотую вешалку, поставить свои огромные ботинки на полочку из красного дерева. Ботинки были чистыми, но один их вид оскорблял обстановку этого дома. Я сам был оскорблением. Нелепое двухметровое создание, «криче» по-английски (когда-нибудь я буду выступать для англоязычной публики, надо практиковаться). Оттягиваю момент. Можно было бы сравнить с богатыми домами чиновников, у которых совсем нет вкуса. Но я вне политики. Самый верх, куда может добраться такой, как я, – это товарищество собственников жилья. Но мне слишком безразлично. И собственности у меня нет. Отца как-то избрали, но он не любит ругаться, поэтому переизбрания он не пережил. Надо отдать ему должное, в год его председательства не отключали воду. Может, это совпадение. А может, он просто умел все чинить. Однако пора переходить уже к самому сложному. Сложным. Родителям Натали.

На что рассчитывала Натали, пригласив меня домой? Бунт? Протест? Высказывание? Гротеск? Или все вместе? Отец ее не пожал мне руку. Не демонстративно, а как будто что-то его отвлекло. Он, кажется, сказал про сбежавший кофе. Меня сложно этим оскорбить. В конце концов, нуоли и сами не жмут друг другу руки. Так повелось с начала времен, когда нуоли жили на своих островах и мало говорили. Не нужно было лишних слов и движений, все было прозрачно. Моя бабушка, мамина мама, почти не говорила. В деревне, где выросла мама, нуоли жили в тишине. Наверно, поэтому она так много говорит теперь. Мы не можем без внешних атрибутов. Жестов, мимики, слов, мыслей. Мыслей. Хотел бы я их не видеть. И я почти научился их игнорировать. Кроме тех, что бьют под дых. Таких, как у Лели. Хотелось бы рассказать подробнее, но я еще не пережил шок.

Ужин из нескольких блюд подавала тетя Агата. Она не была домработницей, вернее, помощницей по хозяйству, которой платят зарплату, но готовила и убирала в квартире Лидии Петровны и Станислава Макаровича Сенчиных. Почему бы не помогать сестре справляться с пятикомнатной квартирой? Кто я такой, чтобы осуждать.

Избавлю и от описания блюд, я почти ничего не мог есть. В каждом из них было мясо, даже в овощном салате, а мне не хотелось блевать в золотой унитаз в квартире родителей женщины, в которую влюблен. Я ел хлеб (ручной работы, с семенами чиа или льна). Казалось, никто не замечал, что я ем только хлеб, но тетя Агата придвинула мне масло и тарелку с оливками.

Конечно, меня замечали. Глупо думать, что можно не обращать внимания на чудовище в красивой столовой, которое мало того что оскорбляет хозяев всем своим видом, так еще и оскорбляет повара (фактически все-таки Агату), которая приготовила столько еды. Я бы справился и с этим, если бы в какой-то момент (когда я макнул корочку в кокотницу с оливковым маслом) бывший Натали, назовем его мудак, не предложил заказать для меня пиццу. Пожалуйста, просто сиди и ешь ароматное рагу из ягненка.

– А что готовила твоя мама? – Лидия Петровна смотрела куда-то поверх моей головы. – Непросто пришлось бедной… женщине.

– Вегетарианцы дольше живут, – сказала Марго, храни ее Все Сущее.

– Ну что за жизнь без мяса? – так мог сказать мой отец, но сказал Станислав Макарович.

– Я тоже хочу отказаться от мяса, – сказала Натали, пока ее мудак, то есть бывший, заказывал «маргариту».

– Опять? – спросил отец.

Дальше шел какой-то разговор о том, что Натали уже перепробовала все возможные типы питания, что она не хочет быть нормальной, вот и шатает ее из стороны в сторону. Я понял, что речь тут вовсе не о еде.

Воспользовавшись паузой, в которую все внимание принадлежало Натали, я рассмотрел ее бывшего. Миша только что вернулся из Австралии, куда возил группу желающих посерфить на больших волнах и, если повезет, скормить какую-нибудь конечность белой акуле. Загорелый, с волосами истинного серфера, в бусах и фенечках, он смотрелся так же чужеродно в этом доме, как и я. Разница была лишь в том, что его обожали родители Натали. Они и организовали этот ужин. Хотели помирить дочь с потенциальным зятем. Не учли, что Натали захочет устроить перформанс и позовет своих друзей и чудака нуоли.

Мишу ждала должность начальника отдела маркетинга в отделении Центробанка, где его отец занимал какой-то высокий пост. Я представил, как он соберет в хвост свои волосы, уложит бороду, скроет татуировки рукавами белой рубашки, под металлический браслет часов спрячет красную каббалистическую нитку и проведет первое собрание своего отдела, неприлично оттеняя своим золотым загаром бледных сотрудниц. Я не представил ничего злобного, как ни старался. Этот Миша умел к себе расположить.

– Йалка, а ты ведь комик. – Чистый манипулятор. – Я смотрел твои выступления на «Ютубе». Их немного, но я чуть не обоссался… Пардон, Лидия Петровна. Просто чума! Я так скажу, делать хороший юмор – это искусство. Вся эта пошлятина по телеку достала. В прокуренных клубах – вот где творится комедия.

Неужели так трудно не быть мудаком? Я ведь немного прошу. Я всего лишь хочу выглядеть рыцарем, на грудь которого бросится Натали после очередного обмана этого парня. В конце концов, она удрала от него не просто так.

– Ну, кроме последнего выступления, где ты реально облажался.

Спасибо!

– А нормальная профессия у вас есть? – спросила Лидия Петровна.

– Мам, мы вместе работаем в айти-компании.

– Ах да, совсем забыла.

– Забыла, что я каждое утро ни свет ни заря ухожу на работу?

– Ты драматизируешь. Веня, как там называется?

– Драма квин.

Этот разговор, казалось, тянулся вечность. Тетя Агата ела так сосредоточенно, что было понятно – она не хочет участвовать в этой публичной порке. Марго сидела в телефоне. Ей не о чем было беспокоиться. По меркам родителей Натали, у нее все было в шоколаде. Вениамин тоже погрузился в себя, видимо готовился к новой роли. Кого-то печального, принца Гамлета или Дон Кихота. Миша принимал активное участие в беседе. Он избрал верную тактику. Говорил, как Натали замечательно организовала работу в офисе (он не знал наверняка), как много у нее талантов. Неужели она поведется на эту лесть и простит его?

Мне казалось, хуже уже не будет. Главное, досидеть до торта, который испекла тетя Агата, и вежливо откланяться. Никогда еще я так не стремился в чистый мирок Андреевой квартиры. В тот момент не было ничего безопаснее химического аромата его кухни.

Есть темы, которые не стоит обсуждать в каком-никаком обществе. Деньги, религия, секс, политика. Я бы с удовольствием обсудил, откуда у генерала полиции такая роскошная квартира и дача на Дону, и недвижимость в Сочи, и машина с водителем. Спросил бы, в каких отношениях Станислав Макарович с митрополитом Ростовским, фото которого на почетном месте среди семейных портретов. Послушал бы, почему бедная Агата не вышла замуж, наверняка такие предложения поступали не раз в ее жизни, а самозабвенно прислуживает почтенному семейству. В конце концов, можно обсудить и историю со строительством огромного квартала на затапливаемом левом берегу. Какой интересной могла бы получиться беседа.

– Йалка, ты уж прости…

Именно так начинаются самые неприятные слова.

– Мы почти никогда и не общались с вашим народом, – продолжила Лидия Петровна. – У Наташи в начальной школе был один мальчик, но родители его быстро перевели в спецшколу… А в университете и подавно никого не было…

– Почему? – зачем-то начал я.

– Наверно, для них программа была слишком сложная. Все-таки английский с первого класса, и этикет, и танцы…

– Вы сказали «в университете и подавно»…

Обычно такие разговоры меня не трогают. Снобов везде хватает. Но наблюдать, как «высшее» общество начнет выкручиваться, – отдельный вид кайфа.

– Я имела в виду, что в МГИМО, где училась Наташенька, и так непросто поступить…

– Мам, – Натали не закончила фразу.

– Тебя ж отчислили, – сказал Миша, святая простота.

– Наталья! – крикнул отец.

– Ну ты и мудила. – Натали встала и вышла из комнаты.

Тетя Агата, улыбаясь и извиняясь, поспешила за ней.

– Я думал, вы знаете, – пожал плечами Миша.

До меня не сразу дошло, в чем, собственно, соль конфликта. Гораздо позже, когда мы с Натали стали ближе, она рассказала, как обманула родителей. Ее отчислили с четвертого курса за неуспеваемость, но родители продолжали высылать деньги. Два года беспечной жизни в Москве, роскошная квартира, вечеринки, друзья… Все для того, чтобы родители могли гордиться образованием дочери.

Марго и Вениамин ушли, не дождавшись торта. Миша меня задержал, показывая в телефоне фотографии из Австралии. Он отчего-то решил, что мне обязательно нужно увидеть, как он делает лэйбэки, катбэки, реверсы, эйры и прочие причудливые слова, которыми он швырял в меня, как дротики пьяный посетитель дартс-клуба. Лидия Петровна пыталась продолжать беседу, но по пятнам на лице видно было, что пора уходить. И я ушел.

Миша догнал меня уже во дворе, сказал, что ему в ту же сторону, хотя он не знал, в какую мне. Я не мешал ему идти рядом.

– Завтра на работу, – сказал он, чтобы что-то сказать. – Не хочешь зависнуть? Я знаю секретный бар.

Вся секретность заключалась в том, что нужно было пройти через зал круглосуточного «Пить кофе» и спуститься в небольшой подвал. В неоновом свете воскресенье казалось не таким тошнотворным. Миша заказал пять стопок текилы. Выпил их сразу.

– А теперь я хочу ненадолго отлететь, – сказал он бармену. – Но так, чтобы завтра утром быть огурцом.

Перед ним поставили три шота: прозрачный, красный и зеленый. В последнем был кружочек огурца. Его и надо выпить последним. Миша пил со вкусом. Их мало, но есть те, кто умеет пить. Мне захотелось что-нибудь попробовать. Я объяснил бармену, что очень редко пью. Он поставил передо мной бокал мартини с оливкой.