Текст книги "Баба ЕГЭ и другие"

Он отпустил Женю, тот покрутил пальцем у виска:

– Психованный ты, Аверинцев. И всегда такой был.

– По крайней мере, не веду себя по-бабски, – сказал Макс уже ему вслед.

Он прекрасно знал, кто рассказал про отца, и почти сразу набрал Юлин номер:

– Я же тебя просил? – начал он.

– Аверинцев, ты, что ли? О чём ты меня просил?

– Я просил не рассказывать про отца, – тихо сказал Макс.

– Ой, да все и так знают.

– Кто знает? Я только тебе говорил. Ты и разболтала.

– А ты не помнишь, ещё на дне рождения тебя Лера спрашивала? Макс, ты в каком мире живёшь? Честно говоря, вообще не понимаю, почему надо делать из этого тайну. Все болеют… Ладно, меня тут ждут… Всё, пока.

Последние фразы царапнули Макса. «Все болеют». Одно дело, грипп, который через две недели пройдет, или сломанная нога. И совсем другое – когда человек прикован к постели и неизвестно, сможет ли когда-нибудь подняться. И интересно, кто это её ждёт?

Яна вышла на работу в середине ноября, и у Макса появилось больше свободного времени. Теперь три раза в неделю он тренировался. В хорошую погоду на улице, а когда было слишком холодно или слякотно, дома.

Осень в этом году выдалась тёплая. В октябре в некоторые дни ходили в футболках. В ноябре в прошлые года уже лежал снег, и столбик термометра за окном опускался ниже нуля, а в этом было сухо, изредка случались заморозки, но зимняя одежда пока ждала своего часа на вешалке в кладовке.

Он только закончил отрабатывать удары ногами, как неожиданно вернулась мама.

Макс взял у неё сумку с продуктами.

– Что так рано?

– На работе канализацию прорвало, отпустили всех. Слушай, встретила сейчас твоего тренера по карате. Как его? Андрей Владимирович?

– Викторович, – автоматически поправил Макс.

– Спрашивал, почему ты перестал ходить на занятия. Я ему рассказала.

Сын нахмурился. Мама продолжила.

– Просит тебя зайти.

– Зачем?

– Зайди и узнаешь!

Макс пожал плечами:

– Посмотрим.

А вечером написала Тамара:

«Максим, привет, прости, в эту субботу занятия не будет: у меня ангина».

«Жаль. В среду уже сочинение, думал, позанимаемся. Главное, конечно, выздоравливай».

«За твое сочинение я спокойна. Ты обязательно получишь зачёт».

А в ночь на среду наконец-то выпал снег. И ударил мороз. Макс немного волновался, когда шёл в школу, но волнение прекратилось, как только он увидел темы.

«Знаю», – сказал он сам себе и начал писать.

Через два с половиной часа он сдал работу, забрал в раздевалке одежду и вышел на улицу. Навстречу ему шёл Сергей Петрович.

– Максим, хоть ты мне до сих пор не дал окончательного ответа, я отметил тебя в списках участников конференции.

Макс про конференцию совсем забыл, тем более что последний месяц уроков не было: Сергей Петрович сначала болел, а потом был на учёбе.

– Хорошо, – кивнул он. – А когда она?

– В марте. Так что время есть. Но и не затягивай сильно. Если будут вопросы, обращайся, помогу. Договорились?

– Да, конечно, – Макс сказал и тут же укорил себя за согласие. Далась ему эта конференция, и без неё забот хватает.

Он уже выходил из ворот, как его догнала Юля.

– Макс, я правда никому не рассказывала.

– Угу, я понял.

– Не веришь? – Юля взяла его за руку.

– Извини, нет, – отстранился он. – И, кажется, мы больше не пара, так?

– Макс, прости. Я… я не знаю, что на меня нашло… я ведь знала, что у тебя отец лежал в больнице… но ты молчал и… меня это задевало. Мне казалось, близкие люди делятся трудностями.

– Откуда ты знала?

– Да уже не помню, кто мне сказал. Да разве это важно? Я была неправа. Я не должна была так реагировать.

– Но среагировала, – мрачно посмотрел на неё Макс.

– Теперь ты меня никогда не простишь? – она подняла на Макса глаза.

– Мне не нужна жалость, – рассердился Макс. – Ни твоя, ни чья-то ещё. Я не хочу, чтобы мне кто-то сочувствовал, задавал глупые вопросы, понимаешь?

– Правильно Елизавета Геннадиевна говорит, что ты асоциальный.

– То есть надо ходить, всем жаловаться и искать поддержки, так, по-твоему? И я сразу стану «социальным»? Нет уж, с трудностями я сам справлюсь.

– Как ты не понимаешь, Макс?..

– Что?

– То! Есть люди, которым ты… которым ты не безразличен… И которые хотят быть рядом…

– Это ты, что ли? – глупо уставился на неё Макс.

– Что ты смотришь на меня как баран на новые ворота? Хотя бы и я.

– Слушай, ты меня запутала, то мы не пара, то я тебе не безразличен… Ты уж определись…

– Макс, ну все ссорятся. И мирятся тоже все. Да, я хочу с тобой помириться. Ты против?

– Я? Нет. Только…

– Что только?

– Сегодня у меня смена в баре, а завтра… может, прогуляемся? – предложил он. – Ну и договорим…

«Может быть, она права? – размышлял Макс вечером. – Ведь и Тамара говорила почти то же самое».

Он каждую субботу откладывал деньги, которые мог потратить на занятия. Отложил почти всё заработанное за полтора месяца яниного больничного, но всё равно сумма получалась такая, что не хватит даже на неделю реабилитации.

«Нет, надо справляться самостоятельно. Папа всегда его этому учил. "Лежит? Ни от кого не зависит?" – вспомнились ему тамарины слова. На последнем занятии она сказала, что хочет с друзьями организовать какой-то благотворительный концерт, чтобы собрать средства для реабилитации. Он не сказал ни да, ни нет. С другой стороны, ведь у отца есть пусть небольшой, но шанс подняться, а врач говорил, что чем раньше мы начнём реабилитацию, тем лучше».

Он сам не заметил, как заснул.

Следующий день был морозный.

– Юль, ты что думаешь про прогулку? – спросил Макс на перемене.

– Тебе правда хочется в такую погоду бродить по улицам?

– Не очень, – улыбнулся Макс, – может, в кино?

Но они просмотрели репертуар ближайших кинотеатров и не нашли ничего интересного.

– Я бы тебя к себе позвала, посмотрели бы фильм в нашем домашнем кинотеатре, да к маме сегодня коллеги по работе придут, что-то им там надо обсудить, будет шум и суета, – вздохнула Юля. – А может, к тебе?

Макс надолго замолчал. Прозвенел звонок на урок, а он всё также стоял у окна.

– Эй, с тобой всё в порядке? – Юля помахала ладонью у его лица.

– Да, – кивнул он, – наверное, можно и ко мне.

– Проходи, – Макс открыл перед Юлей дверь квартиры.

Он включил свет и помог Юле снять пуховик.

– Пап, мы дома! – крикнул он в сторону комнаты. – Со мной Юля.

– Пойдём на кухню. Сейчас чайник поставлю. Где-то печенье было, – он открыл шкаф, вытащил пачку печенья. – Я… это, сейчас отцу еду разогрею, – сбивчиво произнёс он. – Ты можешь заварить чай? Заварка – вот, на полочке, выбирай, какая больше нравится.

– Заварю, – кивнула девушка.

Макс разогрел в микроволновке суп, взял ложку и ушёл в комнату.

Юля осталась на кухне.

Когда он вернулся, на столе уже стояли две чашки с горячим чаем, печенье было аккуратно выложено на блюдце. Макс поставил грязную посуду в раковину.

– Забыл, ещё же варенье есть, – он открыл холодильник, – ты какое любишь? Есть клубника, есть смородина.

– Я больше смородину.

Потом они пили чай и Юля спросила:

– Макс, а я могу чем-то помочь?

– В смысле? – не понял он.

– Ну, с отцом.

– Да чем тут поможешь. Налить тебе ещё чаю?

– Нет, спасибо.

– Тогда пошли ко мне в комнату.

– Погоди, надо со стола убрать, – встала Юля.

– Да я потом. Тем более скоро Катерина вернётся.

– Вот именно. Думаешь, ей будет приятно видеть грязную посуду?

– Ты прямо как моя мама говоришь.

– Это плохо? – рассмеялась Юля.

В субботу Тамара встретила его в коридоре, радостная:

– Максим, ты не представляешь, какой хороший вчера был концерт! Жалко, что ты не смог прийти. И знаешь, мы собрали приличную сумму. Должно хватить и на тренажёр, и на курс реабилитации! Так что пиши мне номер своей карты… У тебя же есть банковская карта?

– Есть, – кивнул Макс, слегка ошеломлённый новостью. – Только мне кажется, будет правильнее, если ты сама придёшь к нам в гости и расскажешь про концерт, про деньги…

– А ты, конечно, своим ничего не говорил? – Тамара укоризненно посмотрела на него.

– Нет, – помотал головой Макс.

– Ты неисправим. Ладно, это будет новогодний подарок от неравнодушных людей хорошему человеку. А теперь давай заниматься.

Он вышел от Тамары и подумал, что спортзал, в который он раньше ходил на карате, совсем рядом. И что тренировка ещё не кончилась. Он решил зайти.

Вахтёрша удивлённо посмотрела на него, когда он объяснил, что идёт на тренировку, но ничего не сказала и пропустила.

Дверь в зал была открыта. Макс остановился у порога и стал смотреть, как ребята работают в парах, как Андрей Викторович ходит между ними, показывает, поправляет, объясняет. В какой-то момент тренер увидел его.

– Здравствуйте, – Максим сделал шаг вперед, но вспомнил, что он без сменки.

Андрей Викторович заметил его нерешительность.

– Ничего, – сказал он, – на улице снег, не натопчешь. Проходи, раздевайся и подожди на скамейке. Я хочу с тобой поговорить.

Минут через пятнадцать ребята разошлись. Андрей Викторович сел рядом с учеником.

– Что ж ты мне сразу не сказал, Максим? – укоризненно посмотрел он. – Столько времени потеряли. Почти три месяца. Ты давай, не глупи больше, возвращайся на занятия. Денег я с тебя пока брать не буду.

– Андрей Викторович, мне как-то неудобно.

– Неудобно то, что отец лежит. Вот это неудобно. Остальное можно преодолеть. Выступишь хорошо на соревнованиях, включу тебя в сборную. Там можно будет похлопотать о стипендии для тебя…

– Я немного занимался дома, – пробормотал Макс.

– Вот и прекрасно. Расписание помнишь?

– Угу.

– Значит, в понедельник жду. Если хочешь, можешь с другой группой ходить, по вторникам, средам и субботам. Мама говорила, что ты подрабатываешь по вечерам. В общем, приходи в те дни, когда будет удобно. Договорились?

– Да, – Максим встал. – Спасибо вам большое. А деньги я заработаю, потом вам верну.

– Чудак ты, Максим, – улыбнулся тренер.

Макс протянул ему руку, надел куртку, попрощался с неприветливой вахтёршей и шагнул в тёмный декабрьский вечер. Потеплело. Хлопьями падал снег. Тускло светил фонарь у ворот. В кармане завибрировал телефон. Звонила мама.

– Максим, мы тебя потеряли, ты где бродишь?

– Мам, а я заходил к Андрею Викторовичу. Скоро буду дома.

– Если можешь, купи по пути хлеб и пачку соли. Катерина забыла.

– Ладно. Давай, пока.

Макс вдруг почувствовал бесконечную благодарность к тем, кто его окружает, к тем, кто всегда был рядом и о ком он редко вспоминал, с кем временами ссорился, на кого обижался по пустякам: мама и папа, Катерина, Юля, Тамара, Андрей Викторович. Он зашёл в магазин, купил соль и хлеб и пошёл домой по усыпанной снегом аллее старого парка.

Твич

В новой школе всё было не так. И даже расположена она была слишком далеко от дома: двадцать минут пешком через гаражный массив и железную дорогу. В прошлом году Лёвка выходил за пять минут до начала занятий, ловко нырял в дыру в заборе старого сквера и бежал по старой аллее: три минуты и на месте.

А самое ужасное в новой школе – английский. Сплошное мучение. Другой учебник, невероятно требовательная англичанка Алла Дмитриевна. Раньше покажешь Ольге Валерьевне упражнение, списанное у отличницы Альки Кузнецовой, она и поставит в журнал четвёрку. И свободен. Здесь Лёвка ни с кем ещё толком не познакомился, просить списывать не решался.

На первом же занятии Алла Дмитриевна попросила Лёвку прочитать текст. Лёвка спотыкался на каждом, даже самом коротком, слове, пока, наконец, не дошёл до слова twice. Алла Дмитриевна терпеливо ждала, не торопила. В классе было странно тихо, и Лёвке казалось, что все новые одноклассники пристально смотрят на него и только и подсчитывают, сколько раз он ошибётся.

– Твич, – неуверенно произнес он.

За спиной послышались смешки.

– «Твайс», горе ты луковое! – воскликнула англичанка. – В какой школе ты раньше учился?

– В девяносто пятой, – одними губами ответил Лёвка.

– Понятно, – почему-то вздохнула Алла Дмитриевна. – Вот что. Я сегодня не буду ставить тебе оценку, но английский придется подтянуть.

Лёвка кивнул.

Легко сказать – подтянуть. Только вчера мама сказала:

– Давай, старайся, не запускай учебу. Ты знаешь, нанять тебе репетиторов я не смогу.

Лёвка знал. И он старался. Только вот с английским не ладилось. В учебнике не было ни слова по-русски. А как разбираться, когда совсем ничего не понимаешь? Лёвка даже сходил в библиотеку, попросил учебники за прошлые годы, но пожилая библиотекарша посмотрела на Лёвку строго:

– А тебе зачем?

От её взгляда Лёвка совсем смутился:

– Просто…

– А просто попроси родителей купить в магазине. Нет у меня лишних учебников, чтоб всем подряд выдавать.

Английский был последним уроком. Соседка Лёвки по парте, худенькая остроносая Дашка Батистова хихикнула:

– Ладно, Твич, пока!

– Твич, – фыркнула вслед за ней её подружка Наташа Колосова.

«Ещё не хватало, чтоб прозвище пристало, да такое дурацкое», – подумал Лёвка, но вслух сказал только:

– Сами вы…

– Лёва Аристов, задержись на минутку, – обратилась к нему Алла Дмитриевна.

Лёвка послушно сел на своё место. Опустил голову. Колька Малышев хлопнул его по плечу:

– Я тебя в коридоре подожду.

– Угу, – буркнул Лёвка.

Когда все вышли из класса, Алла Дмитриевна внимательно посмотрела на Лёвку:

– Я так понимаю, с английским у тебя не очень?

Лёвка кивнул.

– Здесь очень сильная группа, – продолжала англичанка, тебе придется непросто. Я предлагаю тебе позаниматься…

Лёвка вздохнул. В прошлой школе Ольга Валерьевна тоже предлагала некоторым заниматься дополнительно и брала за это приличные деньги.

– … мы можем начать прямо сейчас, если, конечно, у тебя есть время.

Лёвка помотал головой.

– Хорошо. Тогда в другой раз. Когда ты можешь?

– Спасибо. – Лёвка поднял глаза на учительницу. – Не надо. Мама сейчас не сможет платить за дополнительные занятия.

– Вот чудак, – удивилась Алла Дмитриевна, – я разве говорю про деньги? Я только хочу, чтобы ты наверстал упущенное. Ведь по другим предметам у тебя хорошие оценки, а по английскому, с такими знаниями, увы, в лучшем случае я смогу поставить тебе тройку.

Дверь приоткрылась, и в класс заглянул Колька.

– Чего тебе, Коля? – спросила англичанка.

– Да я Твича жду…

Лёвка поморщился. Колька был первым, с кем Лёвка познакомился в новой школе, и Колька показался ему интересным. А тут «твич».

– Иди, Коля. Лев немного задержится. И пожалуйста, обращайтесь к друг другу по имени, сколько раз говорить. Okey, Lev, can you say me what day is today?

Фраза прозвучала так неожиданно, что Лёвка ничего не понял. Он пожал плечами…

Колька ждал его на крыльце.

– Долго она тебя! Чего хотела-то?

– Улучшить мой английский, – пробурчал Лёвка. Он немного сердился на Кольку из-за «твича».

– Ты… это… не обижайся за «твича», – засопел Колька. Просто смешно так прозвучало… А Алла Дмитриевна, она, в общем, молодец. Женька Лазарева у нас в том году пришла, тоже новенькая была, как ты. Так она в школе то ли немецкий, то ли французский учила, так Алла Дмитриевна её за полгода до общего уровня дотянула.

– Ладно, чего там, – махнул рукой Лёвка, – Твич – это ещё не самое обидное прозвище.

И они пошли вместе через железную дорогу, потом свернули в гаражный массив, и Лёвке показалось, что до дома они дошли очень быстро.

– До завтра, – попрощался Лёвка с новым другом.

– Пока, – и Колька протянул ему руку.

Новенький

Кто-то пролил воду на пол. Илька перелазил с коляски на кровать и упал. Он надеялся, что кто-то из крепко стоящих на ногах поможет ему подняться, но никто даже не посмотрел в его сторону.

Волчок крутился за занавеской, периодически странно вскидывая руки вверх. Он кружился так каждый вечер по часу, а то и по два. К этому все давно привыкли, только Илька пока не мог.

Рыжий лежал на кровати, неестественно закинув ногу на ногу, неестественно настолько, что ноги его казались ногами тряпичной куклы. Он был самый тихий из всей компании и никогда не трогал Ильку.

Демид рисовал. Это у него получалось отлично. Вчера нарисовал Рыжего, так один в один. Леночка как увидела, заохала: учиться, мол, тебе, Дёма, надо. Гришка говорит, что Леночка здесь новенькая, поэтому всех жалеет, но скоро это пройдет.

Илька повернул голову на звук открывающейся двери. Вот и сам Гришка. От него пахнет куревом. Так пахло от отца, когда он возвращался вечером домой. А мама и бабушка не курили, и Илька почти забыл этот запах. Теперь вспомнил. Гришка среди них главный. Как он скажет, так и будет.

Взгляд Ильки наткнулся на пустую кровать. На ней спал Валенок. Илька его ни разу не видел. Валенок уже два месяца лежал в больнице, и Илька слышал, как Гришка говорил, что его песенка спета.

Илька попытался подняться, но ноги упорно не желали его слушаться, разъезжались на влажном полу. Отсюда, с пола, комната казалась более просторной, чем была на самом деле. В окно было видно небо и верхушки деревьев. Окна были пластиковые. Илька вспомнил, что мама хотела поставить такие дома, но всё время не хватало денег. Всё уходило на еду, лекарства и памперсы Тоне.

– Демид, помоги, – наконец, решился позвать Илька.

– Охота была с кровати вставать, – равнодушно отозвался Демид, – ты вон какой толстый.

К «толстому» Илька привык. И даже не было обидно. Если только совсем чуть-чуть.

– Тут воду кто-то пролил, – едва сдерживая слёзы, сказал Илька.

– Ну и чё? – на этот раз Демид даже не оторвался от рисунка.

Илька закрыл глаза.

«Только не разреветься, только не разреветься», – стучало где-то в висках.

Илька крепче стиснул зубы. В прошлый раз он не выдержал и заплакал. И ему устроили тёмную. Закатали в одеяло и стали бить. Били больно. Держали крепко. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не ночная нянечка. Она прибежала на шум, наорала на всех и с усмешкой посмотрела на Ильку:

– Нечего реветь, – сказала она и вышла из комнаты.

Илька зажал нос рукавом рубашки. Так и заснул…

Он вдруг вспомнил свою комнату, свой письменный стол. Над столом было две полки: одна с учебниками, другая с дисками для игровой приставки. Илька представил, что все они, кто был сейчас в комнате, – монстры, а он их расстреливает, и кровь в разные стороны. А Гришку он рубит на куски.

Потом он подумал о Тоне. Едва ли не первый раз за две недели своего пребывания здесь.

«Где-то она сейчас?»

Он вдруг почувствовал, что Тоня – единственный близкий ему человек. И слово «сестра» показалось ему не только простым набором звуков. Пусть даже такая сестра, которая ничего не говорит, не умеет сидеть и держать ложку. Сестра, которая пришла в этот мир на десять минут раньше него.

Пол почти высох. А может, большая часть воды впиталась в плотные с начёсом трико. Илька встал на четвереньки, крепко взялся двумя руками за кровать и сделал ещё одну попытку встать. Насколько мог, он приподнял своё тело на руках и буквально рухнул поперёк кровати. Оставалось лишь развернуться.

«Завтра должны выдать костыли, – вспомнил Илька. – Значит, будет чуть-чуть проще».

Мама всегда говорила: «Старайся, Илюша, не только ползать, но и ходить, с костылями, ходунками». А он всё на четвереньках да на четвереньках. И дверь скорой тоже на четвереньках ползал открывать. Скорая быстро приехала, да было поздно, мать уже не дышала. Каждый раз, когда он вспоминал маму, он видел перед собой этот остекленевший взгляд.

– Ну чё, Тюфяк, – Илька приподнял голову. Над ним нависал Гришка. – Помочь тебе?

– Не надо, – глядя прямо Гришке в глаза, ответил Илька. – Я сам.

Кем быть?

На классном часе Татьяна Григорьевна говорила, что нам пора определиться, куда мы будем поступать.

А я так и не знаю, куда. Нет у меня такого интереса к чему-либо, чтоб дух захватывало, чтоб я с головой погружался, как Лёвушкин в свои автомобили. Он же просто жить не может без всех этих карбюраторов, стартеров, моторов. Или Светка Куропаткина. С пяти лет музыкой занимается. Хочет, ни много ни мало, в консерваторию поступать.

А я? Что меня волнует? Учусь я ровно по всем предметам и даже не могу сказать, что мне больше нравится: математика или литература? Физика или история?

Вот что я точно не люблю в школе, так это так называемые творческие предметы: музыку, ИЗО, МХК. Вот как, скажите, можно преподавать музыку, если в кабинете нет ни одного музыкального инструмента? Про ИЗО я вообще молчу: у нас в школе рисуют только цветными карандашами, потому что от всего остального – грязь.

Будь моя воля, я бы многое переделал в школе, начиная от ее внешнего вида.

В нашем городе почти все школы одинаковые. Это трёхэтажные здания в виде буквы «Н», выкрашенный в белый или жёлтый цвет.

Внутри тоже всё очень похоже: скучающая вахтёрша у входа, тесная клетка раздевалки, одинаковые классы с тремя рядами парт и неудобными стульями. У учителей, кстати, не стулья, а троны. Мне это кажется несправедливым.

Можно же поставить парты по периметру или сделать каждому ученику индивидуальное место. А ещё лучше – стеллажи по стенам, огромный ковёр и много подушек – на полу. Интерактивная доска на стене – это само собой.

Уже слышу, как мне хором возражают учителя:

– Тогда же на уроках все спать будут!

Неправда! Спать будет только Коротцев. Он везде спит. По-моему, он умеет спать даже стоя. Или спать будут все, но на уроках таких учителей, как Палпалыч. Он ведёт у нас ОБЖ. И это самый сонный урок на свете.

Потом – столовая! Вот почему взрослые всё время твердят, что есть пиццу и запивать газировкой – вредно, а сами продают и то, и другое в школьном буфете? Идеально для школы – шведский стол: хочешь, завтракай кашей, хочешь, съешь бутерброд с сыром или омлет. И на обед выбирай: рассольник или макароны с котлетой.

Отдельная тема – спортзал. Интересно, кто-то в самом деле думает, что бег по периметру, скучная стандартная разминка и традиционный баскетбол в конце урока – это то, что нам надо? Мне кажется, девчонкам больше понравился бы фитнес или йога, а парням – карате или ушу. А бассейн бы всем пришёлся по вкусу.

– Ты чего молчишь? – пихает меня в бок Лерка.

Мы идем с ней через сквер, шуршим осенними листьями. Лерка, оказывается, успела собрать кленовый букет. Я наклоняюсь и подбираю для нее ещё один лист – буро-красный с зелёными пятнами. Мы смотрим через него на солнце: лист красиво подсвечивается и кажется волшебным.

– Помнишь, как мы делали отпечатки листьев у Марины Владимировны? – спрашиваю я Лерку.

– Ага, – улыбается она. – А ещё посох дождя из картонных трубочек из фольги. И старинную карту сокровищ.

Мы с Леркой знакомы с рождения. В буквальном смысле. Она родилась двадцать четвертого марта, а я на два дня позже. Наши мамы лежали в одной палате в роддоме и с тех пор дружат. И живём мы в соседних домах.

Я неловко беру Лерку за руку. Пальцы у нее тонкие, и сама Лерка тонкая и высокая. На полголовы выше меня. А волосы у Лерки – золотистые – в тон осенним краскам.

Мы ходили в один детский сад. Нас отдали в одну школу. И в творческой студии Марины Владимировны мы несколько лет занимались вместе. Мы тогда считали Марину Владимировну сказочной феей.

В детстве я говорил, что когда вырасту, обязательно женюсь на Лерке, а взрослые смеялись и называли нас женихом и невестой.

На Лерке я и сейчас не против жениться, только сейчас я об этом, понятное дело, никому не говорю. И даже себе – шёпотом.

Мы идём, держась за руки, мимо старушек, чинно прогуливающихся по аллеям, мимо мам, покачивающих в колясках своих малышей. Когда я вижу малышей, я не могу поверить, что сам когда-то был таким: неуклюжим и щекастым.

– Смешной ты, – говорит Лерка.

– Ты тоже, – невпопад отвечаю я, потому что Лерка на самом деле ничуть не смешная. Она красивая. И мне хочется, чтоб сквер никогда не заканчивался и чтоб осенние листья шуршали и шуршали под ногами. И чтобы тёплая осень длилась и длилась, а Леркины волосы золотились и золотились на солнце.

Но сквер заканчивается. Мы оказываемся у пешеходного перехода. Туда-сюда снуют прохожие, торопятся машины. На светофоре горит красный.

– Ну скажи хоть что-нибудь, – тормошит меня Лерка.

– Пойдём в субботу в кино? – предлагаю я.

– А на что? – откликается она.

– Да хоть на что, – пожимаю плечами я.

Загорается зелёный. Мы идем и, как в детстве, стараемся наступать только на белые полосы, чтобы не спугнуть удачу. Эту игру мы придумали когда-то, и вот она прижилась.

– Пойдём, – соглашается Лерка, и я мысленно кричу «Ура!», а потом снова вспоминаю, что я так и не знаю, кем я хочу быть, но сейчас это кажется таким неважным, и эти мысли сами собой отступают на второй план. В конце концов, у меня впереди почти три года, чтобы определиться.